Я, пасынок державы дикой с разбитой мордой, другой, не менее великой приемыш гордый.
----
Что сказать мне о жизни? Что оказалась длинной. Только с горем я чувствую солидарность. Но пока мне рот не забили глиной, из него раздаваться будет лишь благодарность.
----
Все-таки лучше сифилис, лучше жерла единорогов Кортеса, чем эта жертва. Ежели вам глаза суждено скормить воронам, лучше если убийца - убийца, а не астроном.
----
Находясь на поверхности, человек может быстро плыть. Под водою, однако, он умеряет прыть. Внезапно он хочет пить.
Там, под водой, с пересохшей глоткой, жизнь представляется вдруг короткой. Под водой человек может быть лишь подводной лодкой.
Изо рта вырываются пузыри. В глазах возникает эквивалент зари. В ушах раздается бесстрастный голос, считающий: раз, два, три.
Генерал! Вас нету, и речь моя обращена, как обычно, ныне в ту пустоту, чьи края - края некой обширной, глухой пустыни, коей на картах, что вы и я видеть могли, даже нет в помине.
Генерал! Если все-таки вы меня слышите, значит, пустыня прячет некий оазис в себе, маня всадника этим; а всадник, значит, я; я пришпориваю коня; конь, генерал, никуда не скачет.
Генерал! Воевавший всегда как лев, я оставляю пятно на флаге. Генерал, даже карточный домик - хлев. Я пишу вам рапорт, припадаю к фляге. Для переживших великий блеф жизнь оставляет клочок бумаги.
Ты - ветер, дружок. Я - твой лес. Я трясу листвой, изъеденною весьма гусеницею письма. Чем яростнее Борей, тем листья эти белей. И божество зимы просит у них взаймы.
В ночном саду под гроздью зреющего манго Максимильян танцует то, что станет танго. Тень возвращается подобьем бумеранга, Температура, как под мышкой, тридцать шесть.
Мелькает белая жилетная подкладка. Мулатка тает от любви, как шоколадка, В мужском объятии постанывая сладко. Где надо -- гладко, где надо -- шерсть.
В ночной тиши, под сенью девственного леса, Хуарец, действуя, как двигатель прогресса, Забывшим начисто, как выглядят два песо, Пеонам новые винтовки выдает.
Затворы клацают; в расчерченной на клетки Хуарец ведомости делает отметки. И попугай весьма тропической расцветки Сидит на ветке и так поет:
"Презренье к ближнему у нюхающих розы Пускай не лучше, но честней гражданской позы. И то, и это порождает кровь и слезы. Тем паче в тропиках у нас, где смерть, увы,
Распространяется, как мухами зараза. Иль как в кафе удачно брошенная фраза. И где у черепа в кустах всего три глаза, И в каждом -- пышный пучок травы."
Тихотворение мое, мое немое, однако, тяглое - на страх поводьям, куда пожалуемся на ярмо и кому поведаем, как жизнь проводим? Как поздно заполночь ища глазунию луны за шторою зажженной спичкою, вручную стряхиваешь пыль безумия с осколков желтого оскала в писчую. Как эту борзопись, что гуще патоки, там не размазывай, но с кем в колене и в локте хотя бы преломить, опять-таки, ломоть отрезанный, тихотворение?
Вот и прожили мы больше половины. Как сказал мне старый раб перед таверной: "Мы, оглядываясь, видим лишь руины". Взгляд, конечно, очень варварский, но верный.
Re: не оригинальноmochalkinaMay 24 2010, 07:16:45 UTC
Здесь виноградники с холма бегут темно-зеленым туком. Хозяйки белые дома здесь топят розоватым буком. Петух вечерний голосит. Крутя замедленное сальто, луна разбиться не грозит о гладь щербатую асфальта: ее и тьму других светил залив бы с легкостью вместил.
Когда так много позади всего, в особенности - горя, поддержки чьей-нибудь не жди, сядь в поезд, высадись у моря. Оно обширнее. Оно и глубже. Это превосходство - не слишком радостное. Но уж если чувствовать сиротство, то лучше в тех местах, чей вид волнует, нежели язвит.
Всегда выбирай избу, где во дворе висят пеленки. Якшайся лишь с теми, которым под пятьдесят. Мужик в этом возрасте знает достаточно о судьбе, чтоб приписать за твой счет что-нибудь себе; то же самое -- баба. Прячь деньги в воротнике шубы; а если ты странствуешь налегке -- в брючине ниже колена, но не в сапог: найдут. В Азии сапоги -- первое, что крадут.
Остановившись в пустыне, складывай из камней стрелу, чтоб, внезапно проснувшись, тотчас узнать по ней, в каком направленьи двигаться. Демоны по ночам в пустыне терзают путника. Внемлющий их речам может легко заблудиться: шаг в сторону - и кранты. Призраки, духи, демоны - дома в пустыне. Ты сам убедишься в этом, песком шурша, когда от тебя останется тоже одна душа.
Чтобы там была Опера, и чтоб в ней ветеран- тенор исправно пел арию Марио по вечерам; чтоб Тиран ему аплодировал в ложе, а я в партере бормотал бы, сжав зубы от ненависти: "баран".
В этом городе был бы яхт-клуб и футбольный клуб. По отсутствию дыма из кирпичных труб я узнавал бы о наступлении воскресенья и долго бы трясся в автобусе, мучая в жмене руб.
Comments 42
с разбитой мордой,
другой, не менее великой
приемыш гордый.
----
Что сказать мне о жизни? Что оказалась длинной.
Только с горем я чувствую солидарность.
Но пока мне рот не забили глиной,
из него раздаваться будет лишь благодарность.
----
Все-таки лучше сифилис, лучше жерла
единорогов Кортеса, чем эта жертва.
Ежели вам глаза суждено скормить воронам,
лучше если убийца - убийца, а не астроном.
----
Находясь на поверхности, человек может быстро плыть.
Под водою, однако, он умеряет прыть.
Внезапно он хочет пить.
Там, под водой, с пересохшей глоткой,
жизнь представляется вдруг короткой.
Под водой человек может быть лишь подводной лодкой.
Изо рта вырываются пузыри.
В глазах возникает эквивалент зари.
В ушах раздается бесстрастный голос, считающий: раз, два, три.
Reply
обращена, как обычно, ныне
в ту пустоту, чьи края - края
некой обширной, глухой пустыни,
коей на картах, что вы и я
видеть могли, даже нет в помине.
Генерал! Если все-таки вы меня
слышите, значит, пустыня прячет
некий оазис в себе, маня
всадника этим; а всадник, значит,
я; я пришпориваю коня;
конь, генерал, никуда не скачет.
Генерал! Воевавший всегда как лев,
я оставляю пятно на флаге.
Генерал, даже карточный домик - хлев.
Я пишу вам рапорт, припадаю к фляге.
Для переживших великий блеф
жизнь оставляет клочок бумаги.
Reply
лес. Я трясу листвой,
изъеденною весьма
гусеницею письма.
Чем яростнее Борей,
тем листья эти белей.
И божество зимы
просит у них взаймы.
Reply
Reply
Максимильян танцует то, что станет танго.
Тень возвращается подобьем бумеранга,
Температура, как под мышкой, тридцать шесть.
Мелькает белая жилетная подкладка.
Мулатка тает от любви, как шоколадка,
В мужском объятии постанывая сладко.
Где надо -- гладко, где надо -- шерсть.
В ночной тиши, под сенью девственного леса,
Хуарец, действуя, как двигатель прогресса,
Забывшим начисто, как выглядят два песо,
Пеонам новые винтовки выдает.
Затворы клацают; в расчерченной на клетки
Хуарец ведомости делает отметки.
И попугай весьма тропической расцветки
Сидит на ветке и так поет:
"Презренье к ближнему у нюхающих розы
Пускай не лучше, но честней гражданской позы.
И то, и это порождает кровь и слезы.
Тем паче в тропиках у нас, где смерть, увы,
Распространяется, как мухами зараза.
Иль как в кафе удачно брошенная фраза.
И где у черепа в кустах всего три глаза,
И в каждом -- пышный пучок травы."
Reply
однако, тяглое - на страх поводьям,
куда пожалуемся на ярмо и
кому поведаем, как жизнь проводим?
Как поздно заполночь ища глазунию
луны за шторою зажженной спичкою,
вручную стряхиваешь пыль безумия
с осколков желтого оскала в писчую.
Как эту борзопись, что гуще патоки,
там не размазывай, но с кем в колене и
в локте хотя бы преломить, опять-таки,
ломоть отрезанный, тихотворение?
Reply
Как сказал мне старый раб перед таверной:
"Мы, оглядываясь, видим лишь руины".
Взгляд, конечно, очень варварский, но верный.
Reply
бегут темно-зеленым туком.
Хозяйки белые дома
здесь топят розоватым буком.
Петух вечерний голосит.
Крутя замедленное сальто,
луна разбиться не грозит
о гладь щербатую асфальта:
ее и тьму других светил
залив бы с легкостью вместил.
Когда так много позади
всего, в особенности - горя,
поддержки чьей-нибудь не жди,
сядь в поезд, высадись у моря.
Оно обширнее. Оно
и глубже. Это превосходство -
не слишком радостное. Но
уж если чувствовать сиротство,
то лучше в тех местах, чей вид
волнует, нежели язвит.
Reply
пеленки. Якшайся лишь с теми, которым под пятьдесят.
Мужик в этом возрасте знает достаточно о судьбе,
чтоб приписать за твой счет что-нибудь себе;
то же самое -- баба. Прячь деньги в воротнике
шубы; а если ты странствуешь налегке --
в брючине ниже колена, но не в сапог: найдут.
В Азии сапоги -- первое, что крадут.
Reply
Остановившись в пустыне, складывай из камней
стрелу, чтоб, внезапно проснувшись, тотчас узнать по ней,
в каком направленьи двигаться. Демоны по ночам
в пустыне терзают путника. Внемлющий их речам
может легко заблудиться: шаг в сторону - и кранты.
Призраки, духи, демоны - дома в пустыне. Ты
сам убедишься в этом, песком шурша,
когда от тебя останется тоже одна душа.
Reply
Чтобы там была Опера, и чтоб в ней ветеран-
тенор исправно пел арию Марио по вечерам;
чтоб Тиран ему аплодировал в ложе, а я в партере
бормотал бы, сжав зубы от ненависти: "баран".
В этом городе был бы яхт-клуб и футбольный клуб.
По отсутствию дыма из кирпичных труб
я узнавал бы о наступлении воскресенья
и долго бы трясся в автобусе, мучая в жмене руб.
Reply
Но в Платоне я больше концовку люблю, начиная со шпионажа.
Reply
Leave a comment