Достоевский. Фрида. Прощение
Пост был написан примерно год назад, я на него наткнулась, вычеркнула одно предложение, он полежал еще пару месяцев… (*facepalm*)
Так уж случилось, что в “Мастере и Маргарите” много Достоевского.
Булгаковский ад создан по рецепту, который приводит Федор Михайлович (“ выиграли одни бессовестные <…>. Зато пострадали люди порядочные”). В сцене с глобусом Воланд одобряет убийство ребенка: “- Вот и все, - улыбаясь, сказал Воланд, - он не успел нагрешить. Работа Абадонны безукоризненна”, отсылая читателя к словам Ивана Карамазова в сцене бунта: “Иной шутник скажет, пожалуй, что все равно дитя вырастет и успеет нагрешить, но вот же он не вырос, его восьмилетнего затравили собаками”.
Думается, что и историю Фриды Булгаков вводит в роман с оглядкой на Достоевского, чтобы еще раз решить вопрос, заданный все тем же заблуждающимся Иваном Федоровичем все в той же сцене бунта.
Достоевский, “Братья Карамазовы”, глава “Бунт”:
“Уж когда мать обнимется с мучителем, растерзавшим псами сына ее, и все трое возгласят со слезами: "Прав Ты, Господи!", то уж, конечно, настанет венец познания и все объяснится. Но вот тут-то и запятая, этого-то я и не могу принять. <…> Не хочу я, наконец, чтобы мать обнималась с мучителем, растерзавшим ее сына псами! Не смеет она прощать ему! Если хочет, пусть простит за себя, пусть простит мучителю материнское безмерное страдание свое; но страдания своего растерзанного ребенка она не имеет права простить <…>. Есть ли во всем мире существо, которое могло бы и имело право простить?”
Пункт 1. Не смеет она прощать ему! ( Т. е. мать не смеет простить мучителя своего ребенка). Булгаков усложняет проблему, совмещая мать и мучителя в одном лице. По Ивану Федоровичу получается, что Фрида не смеет себя простить. Так и живет.
Пункт 2. Есть ли во всем мире существо, которое могло бы и имело право простить?
Да, есть, считает Алеша, это Христос. На что Иван отвечает поэмой “Великий инквизитор” (спойлер: Христа давно выжили с земли, а на земле правит бал Великий инквизитор и его присные - слуги дьявола (“Мы давно уже не с Тобой, а с ним, - говорит Великий инквизитор”): неравноценная замена!). Дьявол же прощать не может.
Эта мысль переходит в роман Булгакова. Маргарите дали самой решить проблему Фриды не потому, что Воланд такой добрый и "вечно совершает благо”, а потому, что он действительно не может прощать. Он начинает говорить об этом прямо (“дело в том, дорогая королева, что тут произошла маленькая путаница. Каждое ведомство должно заниматься своими делами. Не спорю, наши возможности довольно велики”), а потом, после вклинившегося в разговор Бегемота, делает хорошую мину при плохой игре и играет в благодетеля (“Но просто какой смысл в том, чтобы сделать то, что полагается делать другому, как я выразился, ведомству? Итак, я этого делать не буду, а вы сделайте сами”). Не может он прощать.
А Маргарита - может:
“- Тебя прощают. Не будут больше подавать платок.
Послышался вопль Фриды, она упала на пол ничком и простерлась крестом перед Маргаритой”.
В общем, Маргарита - явно не по ведомству Воланда. Тут невольно приходят в голову слова кн. Мышкина: “вы страдали и из такого ада чистая вышли” - метафора, буквально реализованная в булгаковском романе. Вот кто может простить!
Вообще же вся эта история с выбором Маргариты, кого спасать: Фриду или мастера, напоминает выбор все того же кн. Мышкина. В сцене, когда его делят Аглая и Настасья Филипповна, он невольно и не желая того принимает сторону Н. Ф., а не Аглаи: «когда они обе стояли тогда одна против другой, то я тогда лица Настасьи Филипповны не мог вынести...» Маргарита так же не может вынести «назойливого, молящего» голоса Фриды, как Мышкин - лица Н. Ф., и так же отказывается от личного счастья ради утешения чужих страданий.
Между тем параллель Маргарита/Мышкин неплохо вписывается в карамазовский диалог, с которого мы начинали (“Есть ли во всем мире существо, которое могло бы и имело право простить?” - “Да, Христос”), учитывая то, что Мышкин у Достоевского планировался как князь-Христос, а булгаковский Иешуа во многом списан с Мышкина.