Конкурсный текст: Ночная почта
Автор: tetushka
В конце восемьдесят второго у Оксаны арестовали сына. Взяли возле самого дома, когда Володя возвращался из института. За хулиганство.
Шла вдоль ограды киевского ботанического сада девушка, студентка юридического факультета, несла кремовый торт. Володя, по ее словам, портфелем выбил торт из рук, перепугал, испортил пальто. Тут же из подворотни выскочил милиционер, тут же трое свидетелей сыскались - все, как один, студенты юридического.
Это был первый звонок, неофициальное предупреждение. Володю выпустили, но через месяц в парадном на него напали двое, загнали на чердак и жестоко избили. Работали специалисты, били страшно, не оставляя следов. Володя перестал выходить из квартиры в одиночку, его повсюду провожали друзья или мать, передавали друг другу, как эстафетную палочку.
Ночные посиделки в доме стали тише и малолюднее. Раньше Оксана выходила на кухню к молодежи, прижимала палец к губам и закрывала дверь в прихожую, где стоял телефон. Считалось, что через аппарат могут прослушивать квартиру. Теперь Володины друзья закрывали дверь сами, без напоминаний.
Сын ждал второго ареста. Унес из дому ворох бумаг и печатную машинку. Сжег записную книжку.
- Мам, если будет обыск - никаких имен, совсем никаких, даже просто знакомых. Молчи и ничего не подписывай. Дома чисто. У тебя ничего лишнего нет?
- Вот только библию американскую «для бесплатного распространения» купила за пятьдесят рублей. Володинька, скажи мне, почему именно ты? Мало ли кто сейчас перепечатывает самиздат потихоньку... Чего они от тебя хотят?
- Я издаю диссидентский журнал, мам, и они об этом знают. Я не говорил тебе, ты же понимаешь... Ты бы видела наш номер о Солидарности!
Оксана почувствовала, как немеют кончики пальцев.
- Давно?
- Почти год. C первого курса.
- Сынок... может, подождешь, пока утихнет?
- Именно этого они и добиваются.
- Но если тебя посадят...
- Журнал все равно будет выходить. Я же, мам, не один.
Боже мой, ее мальчик, мягкий, нежный, веселый... Он не понимает, как там ломают людей. Страх, боль, усталость, несколько суток без сна - и ты становишься другим человеком. Никто не знает заранее, каким окажется этот новый человек, ты сам не знаешь. Ты можешь выдержать давление, а можешь сломаться на всю жизнь.
Улики нашли в дровяном сарае у Володиного друга детства. Как власти вышли на след, было неясно, о тайнике не знал никто, кроме самого Володи и хозяина сарая. Арестовали всю редакцию, всех четверых. Журнал перестал выходить.
* * *
В зал суда пустили только близких родственников, остальным не хватило мест. Когда открыли двери для публики, стулья уже были заняты чужими людьми. Оксана усадила мать между собою и отцом, все поглядывала на нее, боялась за сердце. Друзья толпились на улице, ждали приговора. Володе присудили пять и три: пять лет лагерей и три года ссылки.
За несколько месяцев Оксана постарела на десять лет. Черты лица стали суше, от тонкого носа к углам губ протянулись складки, потеряла живость походка. Молодые люди больше не принимали ее за ровесницу и не пытались знакомиться на улице.
Она жила теперь одна в старинной квартире с высокими лепными потолками. Над кроватью среди барочных завитушек обитали два ангелочка и одна пухлая пяточка. Третий ангелок, кому принадлежала пятка, жил за фанерной перегородкой на потолке Володиной комнаты. По ночам Оксана беседовала с лепными младенцами, только им и признавалась, как тяжело и страшно - больше никому. Толстые дети глядели с потолка лукаво, улыбались загадочно. Одного из них мастер вылепил с пальцем, прижатым к губам, как напоминание не болтать лишнего.
* * *
Володе писал, что ему повезло, он попал в лагерь для политических. Люди собрались мыслящие, порядочные, есть чему поучиться.
Через год Оксану навестил товарищ сына по лагерю, украинский поэт, мягкий, уважительный человек. Только очень больной, сразу видно. Он так и сказал, его выпустили умереть на воле. Говорил о Володе, хвалил за стойкость и литературный талант. Приходил еще с полгода, каждый раз все тяжелее дышал, поднявшись по лестнице. В последний раз пришел попрощаться, сказал, уезжает на родину в Богуслав. Адреса не оставил.
Друзья сына поначалу заходили часто. Правда, тех, кто осторожничал, Оксана не видела, не могла знать, много ли их. Володина бывшая девушка не навестила ни разу. Оксана встретила ее на улице, но прошла мимо. Обе сделали вид, что не узнали друг друга. О чем говорить, что выяснять?
По вечерам она слушала заграничное радио, хоть и глушили сильно. Сначала о Володе говорили каждую неделю, потом реже. Потом снова чаще: стали читать его очерки, пересланные непонятно как в обход лагерной цензуры. Оксана слушала тихо, не плакала, боялась пропустить слово.
Телефон перестали прослушивать, исчезли характерные щелчки и помехи. В самом деле, зачем нужна органам одинокая сорокалетняя женщина, участковый детский врач?
Днем Оксана бегала к детишкам по вызовам, а вечерами готовила посылки. В городе сложился круг помощи заключенным, люди делились опытом, учили друг друга разным хитростям. Лагерные правила ограничивали жиры и шоколад, но кто-то наловчился готовить сверх-калорийные коржики - домашнее печенье пропускали без вопросов. Рецепт передавали по секрету, чтоб не дошло до кого не надо. Пара таких печенюшек, накрошенных в баланду, могли сделать скудный обед сносным. Заключенный имел право получить одну посылку в два месяца. Все, что сверху, отсылали обратно.
* * *
В ту субботу Оксане нездоровилось. Наверное, грипп: под веками болело и ломило ноги. Она собрала все для посылки, позвонила Володиному другу, попросила снести на почту, а он ответил, что на прошлой неделе уже носил.
- Совсем не соображаю, - извинилась Оксана . - Может, кому другому пошлете?
- Нет, всем отправили. Теперь уж только в феврале.
Оксана расстроилась. Вид продуктов на столе мучил ее, не давал уснуть. Все чудился где-то далеко в северных краях голодный, ослабевший человек, двенадцать часов проработавший на морозе.
Ночью ей приснился сон. Будто стоит она на почте среди хмурых, бедно одетых людей. Очередь длинная, движется медленно. Сама она в бабушкином пальто, в хлопковых чулках, на голове вязаный серый платок. Пол цементный, по ногам дует, ботинки худые, подошва тонкая. Кошелка оттягивает руку. Догадалась поставить ношу на усыпанный опилками пол и толкать ногой, когда двигалась очередь. Стояла, стояла, едва достоялась. Почтовая служащая в окошке глянула устало:
- Что это у вас? Правил не знаете? Следующий! Проходите, гражданка, не задерживайте очередь.
Оксана отошла к темному окну, оперла кошелку на горячие ребра батареи и стала растерянно копаться в содержимом. Лампочка в казенном жестяном раструбе светила тускло, глаза застилали слезы. Силилась и не могла понять, что же не так, что нужно делать. Под руку настойчиво лез одинокий шерстяной носок. Искала пару, не находила, искала снова, горло сжимало от бессилия и безнадежности. На плечо легла незнакомая рука и мужской голос произнес:
- Не плачьте, сударыня. Дайте я помогу.
Пожилой человек в телогрейке отвел Оксану к фанерному столу. Он был невысок, ей по плечо, приседал на каждом шагу и приволакивал ногу. Выложил продукты на стол, перебрал, ловко уместил в посылочный ящик. На дне кошелки нашел пару шерстяному носку. Обвязал ящик бечевкой, вынул из-за пазухи безмен, взвесил, отложил немного коржиков, взвесил еще раз. Споро забил крышку гвоздями. На пальцах у него была татуировка, по букве на каждом - должно быть, имя. Оксана никак не могла разобрать, что там написано.
- Вот и все! Был небольшой перевес, но ведь избыток - не беда, куда лучше, чем нехватка, правда? В советский лагерь только пять кило, каждая страна, знаете ли, сходит с ума по-своему. Посидите тут, я за вас в очереди постою. Ну не надо, не плачьте, сударыня, все будет хорошо!
Почтовая служащая приняла посылку и уложила, как кирпич, в невысокую стену таких же ящиков. Адреса Оксана не писала, он чудесным образом появился сам: размашистый почерк, зеленые чернила. Фамилия чужая, обратный адрес тоже.
* * *
Проснулась Оксана с головной болью, но чувство в груди было хорошее: пусть во сне, а кому-то пригодилась. Ангелы с потолка смотрели одобрительно. Продуктов на столе не было. Странно, никто не заходил, ключей она никому не давала, да и дверь на цепочке.
Спросонья поверила, что ночью отправила настоящую посылку, память о почте была удивительно реальной. Поставила кофе, сварила яйцо всмятку, разбила ложечкой скорлупу. Побежали трещинки. От звука Оксана опомнилась.
- Вот еще глупости! Конечно, это был сон. А что продукты исчезли, ну так я стала лунатиком, занесла их куда-нибудь. Неприятно, но не смертельно. За пятнадцать лет врачом навидалась и не такого. Надо меньше нервничать.
С чашечкой кофе постояла в халате у окна, полюбовалась на голые деревья ботанического, вздохнула и принялась искать продукты в квартире. Сначала в местах, где они могли бы оказаться, потом - где не могли.
На антресолях нашла работу покойного мужа, еще студенческую, еще когда он не пил. Тающая, нежная акварель: березы, лед на Днепре, заснеженный берег вдали и светлая колокольня лавры. Вспомнила, как он писал свою белую серию, как ходили вместе зимой на Труханов остров по новому пешеходному мосту. Вечером при электрическом свете эти акварели - белое на белом - казались пустыми листами бумаги.
Когда муж погиб, его картины стали покупать. Это помогло доучиться на медицинском и вырастить Володю. Оксана тогда продала все работы мужа, хотела забыть последние годы их жизни и никогда не вспоминать. Сын расспрашивал об отце, а что она могла рассказать? Что этот человек так остро, так болезненно чувствовал... что если бы не спился, то наверняка бы повесился? Спасибо, Володя не в него - материнская порода, живучая. Только глаза отцовские, темные, почти черные.
Оксана искала продукты по всей квартире, поднялась на чердак, где жильцы сушили белье. Не было и там. Куда ж она их утащила, на улицу? Этак недолго и под машину угодить во сне.
* * *
Вечером Оксана спрятала ключи поглубже среди простыней в шкафу и заклеила бумагой замочную скважину. У кровати поставила таз с водой - верное средство разбудить лунатика.
Хотелось приготовить продукты, чтоб отослать в сновидении, но она держалась, не уступала искушению. Сама над собою смеялась: ну и приходят же нелепости в голову! А пeред сном взяла и отвесила на весах для младенцев ровно пять килограмм снеди для посылки. Почему бы не сделать, как хочется? Кому от этого плохо? Поставила сумку на стол и легла пораньше.
Во сне увидела двустворчатую дверь почты, запертую на висячий замок. Ржавые скобы, темно-коричневые от влаги - шел ледяной дождь. В застекленной рамке на двери расписание работы: по воскресеньям с полуночи до пяти утра. Долго топталась на цементном крыльце со своей кошелкой, надеялась неизвестно на что, промокла, замерзла. Проснувшись, первым делом взглянула на стол - продукты были на месте. Ну да, естественно.
В субботу вечером снова заклеила замок и приготовила все для посылки. Обрадовалась, увидев знакомую обшарпанную комнату, беленые мелом стены, крашеные понизу казенной синей краской. Отстояла очередь и с первого раза сдала посылку - великое дело опыт, даже в сновидениях.
Утром продуктов на столе не было. В этот раз она не стала их искать. Так, для очистки совести прошлась по квартире, позаглядывала в углы. Бумага на замочной скважине осталась нетронутой. Это не был лунатизм. Ночная почта работала в самом деле.
* * *
Перед Новым Годом Оксана стала принимать подношения от пациентов. Все прежние годы строго отказывалась, но теперь хорошие продукты было не достать, зарплаты не хватало. Брали в поликлинике все, кто шоколадом, кто коньяком, кому что принесут. Спиртное Оксана сразу выменивала у коллег на шоколад, важный продукт в секретном рецепте коржиков.
Не пропускала ни одной ночи на воскресенье, всегда боялась не попасть на почту - и всегда попадала. Высматривала пожилого мужчину, что помог ей в первый раз, не находила. Однажды увидела его прямо с порога.
- Как хорошо, что вы здесь! Я не догадалась даже спасибо сказать тогда.
- Ничего, ничего, был рад помочь новенькой. Разрешите представиться: Денис Матвеевич.
Так они познакомились. Сдав свои посылки, сидели в углу, разговаривали. На улицу не ходили: дырявые ботинки Оксаны промокали в снежной каше. В этом сне всегда была гнилая зима, даже когда в реальности наступил май.
Денис рассказывал о ночной почте - приемном пункте тайного агентства.
- Почему тайного? Ну как же, наши посылки идут в любое место, хоть на все замки запертое, хоть засекреченное. Иногда их земная почта доставляет, а иногда они просто оказываются, где нужно, - и никто не знает, как. Я вот лет пять тому донбасским шахтерам консервы отправил в заваленную шахту. А дружок мой и вовсе на подводную лодку после аварии. Земным властям это, ох, не понравилось бы! Небесные терпят кое-как, впрочем, в я этих делах не знаток. Я, знаете ли, человек неверующий.
- Их спасли?
- Кого, шахтеров? Не успели. Газ, знаете ли, метан. Случайная искра. А подводников, тех вытащили, да. Колокол спустили и вытащили. Там неглубоко было.
- Можно я спрошу о личном? Кто у вас сидит?
- Да никто. Я так, сбоку припеку примазался. По первой специальности я историк, занимался неурожаями и голодом.
- Голодом? Как же вам позволили?
- То-то и оно, никак не позволили, перестали в архивы пускать.
- Извините, а по второй специальности вы кто?
- Извините, художник... Я что-то не то сказал? Вам неприятны художники?
- Нет-нет, почему неприятны... просто вспомнилось. Скажите, а как люди находят агентство?
- Отличный вопрос! Здесь я пас. Есть, правда, одна рабочая гипотеза. Я в очередях с народом поговорил - похоже, сюда попадают, отчаявшись. Ну, мучается человек, хочет помочь, думает об этом день и ночь, а ничего сделать не может. Что-то в этом роде.
- Да-да, я сама сюда так попала! А кто надписывает адреса зелеными чернилами?
- Никто. Посылки сами знают, куда идти. Иногда это зависит от отправителя, иногда нет. Только наши усилия против мирового голода, как... как горчичное зерно против донецкого террикона.
* * *
Иногда Денис вскакивал посреди разговора, помочь старушке или усталой женщине. С ним многие здоровались. Он уже несколько лет расспрашивал людей, сличал их рассказы о разных отделениях - и узнал, что агентство невелико. Немногие люди могут найти сюда дорогу, проломиться сквозь границу между явью и сном. Из сытых стран вовсе единицы, зато у них продукты лучше. Там, где живут похуже, в корейских или, скажем, индийских отделениях, там народ толпится. Беднота несет рис, сушеные водоросли, кто чем богат. Из российских деревень все больше сухари.
- Денис Матвеевич, извините, что спрашиваю, я не могла не заметить, вы отправляете мешки в полпуда весом. Как у вас получается, нельзя же больше пяти килограмм?
- Оксана Богдановна, я ж не в лагерь отправляю. Эти мешки в Африку, там неурожай на всем континенте, вымирают целыми племенами. Ладно, не будем об этом, у вас головной боли своей хватает. Да, чтоб я не забыл, вы в курсе, что агентство нельзя упоминать наяву? А то и сами сюда не попадете, и другим будет трудно это место найти.
- Как же так?! Почему не предостерегают? Я не сказала отцу, только чтоб не испугать - он бы подумал, я умом тронулась.
- Ну почему не предостерегают? Вон, видите, наглядная агитация.
С плаката, прибитого к стене, истощенный человек указывал на зрителя пальцем. Надпись внизу гласила: «Я гибну от голода - кто-то проговорился!». Оксана спросила осторожно:
- Даже если... если мы с вами увидимся в реальности... все равно нельзя?
- Ни в коем случае! Кстати, рад, что вы об этом заговорили. Я бы давно просил о встрече, да не хотел быть навязчивым. Вы же киевлянка, так? Я живу за музеем Западного и Восточного искусства. Это от вас далеко?
- Совсем рядом! Я люблю парк перед музеем: студенты, голуби, детская площадка... - Оксана запнулась и покраснела, как девочка.
- Я буду вас там ждать в субботу утром. Можно?
Оксана кивнула обвязанной платком головой и покраснела еще сильнее.
* * *
Дениса в сквере она не нашла. Может, рано прибежала? Времени-то они не назначили. Оксана не сомневалась, что знакомец из сна придет к ней наяву. Ходила по дорожкам вокруг памятника, любовалась тополями в молодой листве.
Денис в сквере был, стоял на виду, просто его нельзя было узнать. Он оказался выше, чем во сне, и моложе. Вместо телогрейки - бежевый плащ, сумка чрез плечо, шарф и берет, как у парижанина. В руках - букетик ландышей. Татуировки не было и следа, хромоты тоже. Они обнялись, Оксана всплакнула.
- Ну, ну, что это за глаза на мокром месте! А знаете ли вы, сударыня, что вот здесь, где стоит Тарас Шевченко, на этом самом постаменте, прежде гордо высился Николай Первый? Оба с усами, как и я, но какая разница! У одного вверх, у другого вниз, а у меня посередке, ни нашим, ни вашим.
Оксана рассмеялась. Этой весной она помолодела, ходила легко и быстро, и писала Володе веселые письма. Потолочным ангелам Денис тоже понравился.
* * *
- Оксанка, когда поженимся, давай махнем на Ладогу, к моему бате? Там места, закачаешься! Тебе дадут отпуск летом?
- Погоди. Ты мне... делаешь предложение?
- Ну! А что ж, ты думаешь, я тебе делаю?
Оксана хотела ответить в том же тоне, как бы между прочим, но не выдержала, бросилась Денису на шею, засмеялась, заговорила без умолку о чем-то, сама потом не помнила о чем.
Поженились тихо, без помпы. Привела мужа к родителям, посидели, выпили. Денис вообще-то не пил, но ради такого случая рюмку рябиновой настойки опрокинул. Отец потом басил по телефону:
- Ну, дочка, ну ты мужиков выбираешь, хочь стой, хочь падай! То среди всех евреев Киева нашла одного запойного пьяничку, чтоб ему земля была пухом. Теперь из москалей вычепила единственного трезвенника. А что оба малюют, так это из-за неимоверной твоей хохлятской красы, скажи спасибо матери. Художник мимо такой натуры пройти не может!
- Ой, тато, знали бы вы, какой он меня встре... - и осеклась, испугалась. Об агентстве же нельзя наяву.
Оксана помнила свои руки, какие они во сне изношенные, усталые, с припухшими суставами. Должно быть, и лицо под стать рукам, так что вряд ли Дениса привлекла ее красота. Совсем другое их соединило.
Хотелось расспросить мужа, какой он видит ее в сновидениях, но наяву нельзя, а на почте это не казалось важным. Как и прежде, они встречались в ночь на воскресенье, каждый со своей посылкой. Впрочем, иногда он или она не могли найти дороги. Она всякий раз пугалась, не понимала, почему так, а Денис не умел объяснить. То, что очень немногие вообще находят агенство, ее не утешало. По субботам спать ложились рано, чтоб оказаться первыми у двери и не стоять битых два часа в очереди.
Летнего отпуска Оксане не дали - ни в этом году, ни в следующем.
* * *
Володю выпустили в августе восемьдесят седьмого. Не просто отпустили, а реабилитировали. Еще несколько лет назад это казалось фантастикой.
Оксана ходила за сыном по квартире в первые дни, как примагниченная, смотрела, как он умывается, завтракает, говорит по телефону, не могла наглядеться. Скоро поняла, что зря беспокоилась, поладят ли мужчины между собой: Денис и Володя относились друг к другу со спокойным уважением.
Сын изменился, стал неулыбчив, собран, строг, ценил свое время. Доучиваться в политехническом не стал, хотел заниматься публицистикой.
- Все только начинается, мама, все только начинается. Впереди опасные времена. Если это чудище развалится без катастрофы, считай, нам всем невероятно повезло.
Володя втайне писал стихи, дал Оксане прочесть, просил никому не показывать. Стихи ей не пошли, запутанные, смутные. Почему нельзя прямо сказать, что чувствуешь, зачем это месиво слов и образов? Сыну не призналась, что зря обижать. Прозу его любила, перечитывала и всякий раз плакала. Володя никогда не рассказывал, как он передавал написанное из лагеря на волю. Мало ли кому и когда этот способ еще пригодится.
Оксане хотелось узнать, хоть намеком спросить, не получал ли кто из зеков таинственных посылок, но она не решалась, о почте же нельзя наяву.
* * *
После Володиного возвращения Оксана перестала попадать на ночную почту. Терпеливо готовила посылки и неделя за неделей прятала их в холодильник неотправленными. У Дениса та же беда. Уж не закрылось ли вовсе их отделение? Что там могло случиться?
В бесконечных сновидениях она бродила с кошелкой вдоль дощатых заборов, переходила железнодорожные пути, пролезала под вагонами, аж сердце прыгало от страха: а ну, вдруг поезд тронется? Казалось, почта рядом, еще квартал, еще поворот, но ее не было ни за этим углом, ни за следующим.
Однажды во сне она увидела знакомую старуху с палкой в руке и пустой хозяйственной сумкой на сгибе локтя. Они встречались прежде на почте, и Оксана бросилась через улицу наперерез трамваю:
- Бабушка, бабушка, вы меня помните?
Старуха остановилась, прислонила к забору палку, поправила очки. Обращение «бабушка» ей совсем не шло. Она была полной, высокой, с породистым крупным носом, надменными глазами и высокими полукружиями подкрашенных бровей. Пуховый платок поверх фетровой шляпки-таблетки, вытертые отвороты шубы, боты на пуговках по моде пятидесятых годов.
- Узнаю, детка, узнаю. Запропали вы совсем, не показываетесь. И друга вашего не видно, такой обязательный молодой человек, всегда помогал. Не случилось ли дурного?
- Нет, не случилось... То есть случилось, но хорошее. Денис, он мой муж теперь. Вы не знаете, отчего я на почту не попаду никак? Ищу ее, ищу каждую неделю.
- Муж, говорите... Ну и как, согласно живете? Вижу, вижу, что ладно. Вы прямо расцвели. А сынок-то ваш как?
- Вернулся Володинька, слава богу, живой и здоровый.
- Вот и ответ на ваш вопрос, детка. И муж, и вы счастливы теперь. На почту вам незачем.
- Как же так? Это несправедливо! Если нам хорошо, почему нельзя помочь, кому плохо?!
- Умница вы, детка, а главного не поняли. Почта не одних получателей спасает, но и отправителей. И поди узнай, кому нужнее. Меня только она на этом свете держит.
У старухи искривились губы, она отвернулась к забору, уперлась ладонями в занозистые доски, спина ее мелко затряслась. Оксана стояла рядом, гладила твердое ватиновое плечо. Наконец старая женщина взяла себя в руки, вынула из рукава платочек, промокнула нос и величественно распрямилась.
- Этого, детка, вам не понять. Может, с годами, но лучше этого не понимать никогда. А пока не печальтесь, благие дела можно делать и без чудес.
- Я делаю... и муж тоже. Но мне так без почты тяжело!
- Ничего, переможетесь как-нибудь. Другим, поверьте, тяжелее. Ну, дай вам бог счастья и здоровья. И мужу вашему, и сынку, и кому вы помогаете. Заботьтесь о них хорошенько.
Оксана провела старуху до трамвая, помогла взобраться на ступеньки, помахала вслед рукой в заштопанной варежке.
* * *
После Нового Года у Дениса была выставка, первая персональная за сорок девять лет жизни. На открытии Оксане вдруг стало неловко ходить среди множества людей по залу, где на стенах висят ее голые изображения. Казалось, мужчины сравнивают полотна с моделью, разглядывают ее сквозь черное платье.
Денису не призналась в этой своей внезапной стыдливости, жена художника должна быть выше условностей. Спасибо, он писал не слишком реалистично: на картинах ее тело была то коричневым, как земля, то оранжево-фиолетовым, как облако на закате. Поначалу она куталась в белую шаль, но скоро привыкла, да и жарко стало. Сняла и забыла где-то на подоконнике.
Домой пришли ночью. Володи не было, он с выставки ушел рано со смешливой незнакомкой. Пора бы, ой пора ему найти хорошую девушку, не просиживать над рукописями ночи напролет.
Оксана сбросила туфли и стояла в чулках у окна, не зажигая света. Смотрела на фонари, на голые деревья над решеткой ботанического. Пошел снег. Голова кружилась, то ли от вина, то ли от усталости.
- Что ж это я посылку не собрала... Ах, да, не нужно. Привыкла за столько лет...
И вдруг, без всякого видимого повода, Оксана разрыдалась. Хотела успокоиться, не могла, это была настоящая истерика. Денис пытался поднести валерьянку, Оксана выбила из рук стакан, колотила кулаками в стену, задыхалась, рыдала до икоты. Никогда с нею прежде такого не было. Уже после, уже засыпая у мужа на плече, она смотрела на потолочного ангела и шептала:
- Что за судьба такая? Я обыкновенный человек, зла не делаю. Почему я вечно должна что-нибудь скрывать? На работе тоже... онкологии вон сколько после Чернобыля, а говорить нельзя: государственная, с ума сойти, тайна. Чтоб им всем этой тайной подавиться!
Лепной ангел смотрел жалостливо, но все так же упорно прижимал пухлый палец к губам.
- Чего уставился? Это все из-за тебя! Висишь тут над головой всю жизнь... Вот возьму рогатку, полетят пух и перья, не посмотрю и на ангельский чин!
Оксане казалось, Денис давно спит, как он вдруг заговорил сиплым от долгого молчания голосом:
- Хочешь, солнышко, я ангела переделаю, уберу ему руку от губ? Он и сам, поди, устал, сто лет в одной позе.
Она вздохнула прерывисто, как ребенок после рыданий.
- Пусть уж будет, мало ли что... Да и привык он уже.
- Слушай, у нас две картины продались, так? А давай махнем куда подальше? Сто лет из Киева носа не казали. Хоть на ту же Ладогу, там места, закачаешься! Тебе дадут отпуск летом?
Летнего отпуска Оксане снова не дали.
* * *
Осенью у Дениса умер отец. Самолетом летели до Питера, потом ночь теплоходом до острова Валаам. Остановились у отцовского друга в избе.
Отпевали душевно, Оксана плакала, жалела, что за три года не успела повидаться со свекром. Вглядывалась в его лицо, старалась понять, каким он был при жизни. Насмешник и балагур, как Денис? Сдержанный, как здешние мужчины? Дед Матвей был стар, за девяносто, точнее никто не знал. Последние двадцать лет жил на малом острове один, как отшельник.
Третьего дня дед Матвей приехал на моторной лодке за продуктами, сидел на лавочке у магазина, ждал конца обеденного перерыва. Покалякал со знакомыми, выкурил беломорину, привалился к стене и задремал на ноябрьском солнышке. Продавщица пришла, хотела разбудить, а он мертвый. Оксана слышала, кто-то на поминках острил: «Пока наш сельмаг откроется, помереть можно дожидаючись». Передавать шутку мужу она не стала.
После похорон Денис взял отцовскую лодку съездить на остров, забрать двустволку и ордена. Позвонили на метеостанцию, спросили ледовый прогноз - время для поездки было, но немного, через неделю-другую ледостав. Вышли под вечер, торопились.
Остров оказался невысокой скалой в озере. От каменной площадки, где Денис причалил лодку, поднимались вырубленные в камне ступеньки, наверху дюжины две сосен и бревенчатая избушка в одну комнату.
Двустволки в избе не было. Денис был уверен, еще найдется, кто-то прибрал ружье от греха подальше, чтобы передать наследнику. Ордена в круглой жестянке лежали в сундуке с зимней одежей. Оксана ходила по низкой горнице, трогала темные бревна стен, простые предметы в патине долгой жизни. Думала, как мало, в сущности, нужно человеку вещей, сколько в ее городской квартире лишнего. Пахло дымом, табаком и и старым деревом.
Денис попросил Оксану зажмуриться и отвел на другую сторону острова по утоптанной тропе, мягкой от опавшей хвои. Сел, усадил жену к себе на колени и велел открыть глаза. Солнце садилось в озеро, широкая пестрая дорожка переливалась всплесками - в середине сплошь оранжевыми, по краям реже, реже, и на самом краю лоскуты солнца сходили на нет в фиолетово-синей ряби. Сидели на вырубленной в камне скамье, обнявшись, согревая друг друга, пока стемнело.
- Денька, ты с кем-то сидел на этой скамейке раньше? Я вдруг почувствовала... Ты очень любил ту женщину?
- Не будем об этом. Давай лучше о нас. Ты мое солнышко. Не бросай меня никогда.
В натопленной горнице пили чай при свече, слушали, как гудит огонь в печи, как трясет ставни ветер. Ужинали привезенными с собою пирожками: в избе из припасов нашелся только пяток ржаных сухарей в холщовом мешочке. Оксана смотрела на седеющие волосы мужа, на умные ладони, обнимающие алюминиевую кружку. От нежности щипало в носу, свеча ощетинилась лучами, Оксана старалась не моргнуть, чтоб не закапали слезы.
* * *
Утром не завелся мотор. Денис разобрал его на части, протирал тряпицами, кряхтел досадливо, хмурился. Говорил, сегодня же за ними вышлют катер - если только друг отца не запил после похорон.
Друг, видимо, запил, катер не пришел. Когда вчера выходили, надо было еще кому-то дать знать, не догадались, это зря. Мотор починить не удалось, решили с утра идти на веслах. Похолодало, рябь улеглась, вода почти не плескала в скалы. Денис был недоволен: уж лучше бы буря с дождем. К вечеру ударил мороз при полном безветрии.
На другое утро Оксана вышла на порог да так и стала, забыв прикрыть дверь. Солнце поднялось над горизонтом, дорожка от него шла узкая и прямая, как ствол корабельной сосны. Смотреть на нее было так же больно, как на само солнце. Оксана в жизни не видела такого огромного пространства, покрытого прозрачным ровным льдом. Денис присвистнул:
- Ну все! Пока не замерзнет хорошенько, отсюда только на вертолете или воздушной подушке. Если нас не хватятся, пойдем к берегу пешком, как только лед станет сантиметров шесть хотя бы - тут все зависит от погоды. Были бы припасы, подождали бы, пока на Валаам пойдут машины по льду, но до этого месяца два. Не дождемся, пожалуй.
* * *
Денис наносил дров, чтобы потом меньше выходить на холод, беречь силы. Жег у обрыва костры, бросал в огонь сырые ветки для дыма, выложил поленьями светлой стороной кверху «SOS» на темном граните уступа - на случай, если мимо пролетит вертолет. Целый день в отцовских валенках и тулупе просидел с удочкой на берегу, хоть и знал, у голых скал острова рыба не кормится, отец рыбачил с лодки или со льда.
День и ночь лежали на печи, вставали, когда выстуживалась изба, топили - и снова на печь. Пили горячую воду, заваривали какие-то горькие веточки, жевали сосновые иглы. Подолгу спали, разговаривали. Денис вспоминал армию, отцовские рассказы о войне. Оксана читала стихи, пересказывала потешные истории из Володиного младенчества. Смеялись.
Отцовский друг, по всему, ушел в капитальный запой. Вертолет не летел, судно на воздушной подушке не шло. Поднялся ветер, нанес облака, потеплело. Открылись замысловатой формы полыньи, вода в них волновалась мелкой рябью. Ночами подмораживало, но лед был тонок, человека не держал. В первые дни мучительно хотелось есть, потом прошло.
Тяжело было умирать, не попрощавшись с Володей.
* * *
Воскресным утром Денис разбудил Оксану, едва рассвело. Прижал палец к губам, давая знак молчать, и указал на стол. Окошко заиндевело, света пропускало мало. В голубоватом мареве на столешнице лежал предмет, похожий на тугую диванную подушку. Вчера его тут не было.
Оксана села - слишком резко, закружилась голова. Опираясь на руку мужа слезла с печи, подошла к столу. Что это? Неужели посылка... Джутовый мешок, через край зашитый лохматой ниткой, вместо адреса зелеными чернилами начерчена карта Ладожского озера. Размашистая стрелка упирается в точку островка.
Денис разрезал шов, на клеенку горкой просыпался рис. Должно быть, прислали откуда-то из Азии. Внутри светились тусклым перламутром несколько головок чеснока. Оксана с Денисом тоже всегда чеснок клали - для витаминов.
Два исхудавших человека стояли, опустив руки в теплое нутро мешка, шевелили пальцами в сыпучем богатстве зерен. Руки встретились, пальцы переплелись. Денис что-то сказал, Оксана не расслышала, он повторил громче. За шумом крови в ушах она смогла разобрать только три слова:
- ...и увидишь Володю.