Конкурсный текст: Горькое, но необходимое лекарство
Автор: rezoner
Гуревич пришел к нам в седьмом классе, первого сентября. Его посадили рядом со мной, я как раз остался один, потому что мой сосед по парте Сережка уехал с родителями в другой город.
Приняли его быстро, у нас вообще-то был хороший класс, новенькие сразу приживались. А подружился он именно со мной, так уж получилось - когда сидишь за одной партой, как же не подружиться.
Гуревич был всегда немного странный. Вечно у него появлялись идеи, которые обычному человеку в голову не придут. Он изобрел, например, всем новые прозвища. Обычно как: придумаешь кому-нибудь кличку и сразу скажешь. А Гуревич долго ходил с тетрадочкой, а потом однажды на перемене сообщил, что всем придумал новые имена. Мы попросили почитать, и вот уж крика было! Каждый по очереди обижался, но остальным всем нравилось. Прозвища были странные. Например, Вадика, Рыжего, он назвал Меднопроволочным. Очень точно получилось, волосы у Вадика именно такие и были, но неудобно произносить, слишком длинно. Славу Добрынина назвал Никитичем, а меня - Поповичем, от имени Алеша.
Уже в девятом классе однажды мы шли после школы домой. Жили мы почти рядом, и часто заходили друг к другу после уроков - просто продолжить разговор, пообедать, а иногда, когда его родители уезжали, выкурить по сигарете. У его папы постоянно был запас американских сигарет, пару штук можно было взять всегда: не будет же он их пересчитывать!
В этот раз мы опять зашли к Гуревичу, сделали по бутерброду, чтобы не возиться с обедом, и сидели на балконе. Балкон у них был огромный и весь заставленный барахлом, у нас там был любимый уголок, за шкафом.
Я всегда боялся высоты, поэтому садился поближе к стене, а Гуревич - напротив, привалясь к балконной решетке. Мне даже смотреть на него было страшно, и я всегда просил его сесть как-нибудь подальше от края.. В этот раз Гуревич заинтересовался и стал подробно расспрашивать - а чего именно я боюсь.
Я объяснил, и мы заспорили, а что такое вообще страх? Я сказал, что это защитный механизм, Дарвина приплел (как раз тогда я увлекся теорией эволюции). Гуревич со мной не согласился.
- Ты же прекрасно понимаешь, что решетка не сломается?
Я подергал ее с опаской - решетка и впрямь была могучая, и согласился.
- Так почему же ты не хочешь на нее облокотиться? И главное, почему ты за меня боишься? Если я даже упаду с восьмого этажа, твой эволюционный успех, - это он меня передразнивал, - не изменится. Так что Дарвин тут точно ни при чем, - закончил Гуревич, встал и облокотился на перила, перевесившись вниз.
Мне прямо стало нехорошо, я даже отвернулся. Уговаривать его было без толку.
Тут Гуревич задумался и замолчал, с ним такое бывало. Я уже знал, что он ничего не скажет, пока все не обдумает, на это иногда целый день уходил. Так что я попрощался и пошел себе домой.
На следующий день мы после школы пошли в наш парк, там есть прудик, его мало кто знает, в нем даже рыба водится и иногда подходит к берегу. Я купил бубликов, два мы съели, а один стали по кусочку кидать рыбам. В какой-то момент Гуревич вдруг сказал:
- Я придумал упражнения, чтобы избавиться от страха.
- И как?
- Это трудно объяснить. Я тебе лучше на примере покажу, - сказал он. - Вот ты боишься высоты, например, так?
- Так.
- А надо ей радоваться. Найти в ней что-нибудь хорошее. Скажем, когда ты падаешь с восьмого этажа - пока долетишь, будет очень интересно. Ты с вышки прыгал?
- Прыгал, с трехметровой.
- Ну и как, кайф?
Я подумал и согласился. Гуревич стал меня убеждать, что именно так и можно научиться не бояться.
- Или вот я боюсь змей. Надо тоже что-то сделать с этим.
Я злорадно сказал: - А они очень приятные на ощупь.
Гуревича передернуло, но он мужественно слушал дальше.
- Надо погладить змею, раз, другой, а потом понравится. Увидишь змею в лесу - сам побежишь гладить.
Он вздохнул и сказал: - Ну что сделаешь, надо пробовать.
Мне идея понравилась, мы еще обсудили ее немного. Я предложил: - Надо открыть такую школу, избавления от страхов. Представляешь, сколько денег можно будет заработать?
Мы еще немного порассуждали, что мы будем делать, когда денег будет много. И сколько у нас будет возможностей, и какие можно будет открывать филиалы, в самых разных местах. Я склонялся к тропическому острову, а Гуревич настаивал на Гималаях.
Пока что мы решили начать со змей. Пришли в зоопарк, Никитич как раз был в КЮБЗе, это такой кружок при зоопарке. Он нас и провел через служебный вход, а потом в террариум, со служебного входа. Гуревич, когда увидел змею, прямо побелел, но я ему показал, как их можно гладить - неядовитых, конечно. Амурского полоза. Он потрогал и страшно воспламенился:
- Слушай, какой он сухой и гладкий! И теплый!! - и перегладил всех, кого дали потрогать, уходить не хотел.
Меня лечить было не так легко, ушло два занятия, но в конце второго я научился прыгать с семиметровой вышки, больше у нас в бассейне не было.
Когда мы в следующий раз сидели на балконе, Гуревич предложил мне перевеситься через перила - и тут опять на меня накатило. Я ужасно расстроился - стоило столько мучиться, если не помогает? Гуревич тоже выглядел озабоченным.
- Что-то не работает, - сказал он. - Чего ты боишься?
Я поразмыслил, отодвинувшись на всякий случай к стенке.
- Да все того же. Смерти. И больно будет очень.
- Больно будет недолго, - успокоил меня Гуревич. - А если смерти не бояться, то всего остального тем более не надо?
Я подумал и согласился.
- А почему ты боишься смерти? Не ты, а вообще люди? У зверей, ладно, инстинкт.
- Ну потому, - терпеливо объяснил я, - что меня больше не будет. Понять это невозможно. Но жизнь будет продолжаться, все будут ловить кайф, интересными вещами заниматься, а меня уже нет. По-моему, это крайне неприятно.
Гуревич снова впал в транс, так глубоко задумался. Я понял, что это опять надолго, попрощался и ушел.
На следующий день Гуревич прямо на первом уроке шепнул мне:
- Я все понял и придумал новое упражнение.
- Какое?
- Потом скажу.
Но на перемене он отказался рассказывать, сказал, что сначала должен проверить сам.
Вечером вдруг позвонила его мама. Она была ужасно встревожена.
- Алеша, Миша не у тебя?
Мне прямо нехорошо стало, я сразу сообразил, в чем дело.
- Нет, он после школы пошел домой, заниматься. У нас завтра контрольная...- и запнулся, думаю: что я такое говорю.
Черз час она позвонила снова, было уже десять вечера. Мои родители подошли к телефону, потом долго меня расспрашивали, потом мы перезванивали его родителям, звонили уже и в милицию, и в морги.
Назавтра мы все вместе пошли в милицию, там нас принял какой-то мрачный майор, сначала пробовал на меня орать, но родители заступились. Это был полный ужас. Я еще три раза давал показания, в школе все ходили как придавленные. В общем, так он и не нашелся.
Родители перевели меня в другую школу, потому что я просто не мог приходить в класс. Когда я последний раз видел маму Гуревича, на нее было страшно смотреть, она ни о чем не могла говорить и все время плакала. Потом, через год, они уехали куда-то, и я их больше не видел.
**********
Через несколько лет (я как раз закончил университет) довелось мне приехать в Петербург. Однажды утром я сидел в странном кафе, на крыше дома где-то за Гостиным двором, пил кофе и читал книжку, как сейчас помню - Цицерона, «О старости». Назойливо пахло настурциями, который оплели решетку по краю террасы, жужжали медленные шмели, и не было ни ветерка. Прямо скажем, мне очень повезло с погодой.
Официант извинился и спросил, не буду ли я возражать, если он подсадит ко мне господина. Я не возражал. Господин оказался молодым человеком моих лет, с артистической бородкой, в джинсах, потертой футболке и в зеркальных очках. Он тоже заказал кофе, попросил разрешения закурить и угостил меня. Я поблагодарил и взял сигарету, хотя в то время курил только изредка.
- Извините, вы читаете Цицерона? - полюбопытствовал он, и я кивнул. Почему-то не было настроения отшить непрошенного собеседника.
- Это меня немножко удивляет, - заметил мой визави.
- Почему же?
- В этой книге он высказывает некоторые неглупые мысли, но еще больше ставит вопросов, - пояснил он. - Казалось бы, за две с лишним тысячи лет люди должны найти ответы на них, и оставить Цицерона детям и подросткам.
- А разве нет вечных вопросов? - возразил я.
- Например?
- Что такое жизнь, смерть, любовь, - тут я смутился, потому что с мужчинами разговаривать о любви как-то неловко.
- Все эти вопросы давным-давно решены, - отвечал собеседник устало. - Только лень и невежество мешает нам узнать эти ответы. Люди почему-то предпочитают жить в страхе.
«Сейчас даст мне брошюрку и пригласит в какой-нибудь храм», - подумал я с опаской, но незнакомец вместо этого принял у официанта кофе с круассаном и принялся быстро, но элегантно уплетать свой завтрак. Я тоже отхлебнул остывший кофе и вернулся к Цицерону.
«Остается четвертая причина, по-видимому, весьма сильно беспокоящая и тревожащая людей нашего возраста - приближение смерти, которая, конечно, не может быть далека от старости», - сообщил мне автор. Я задумался, а тут официант подошел к столику и протянул счет моему собеседнику. Тот, не глядя, расплатился, встал и попрощался со мной в следующих словах:
- Мне очень жаль, что я не могу дольше задерживаться, мне хотелось бы кое-что вам объяснить. К сожалению, с некоторых пор моя жизнь стала слишком сложна, но, по крайней мере, мои близкие за меня больше не боятся. Я связался с ними и успокоил. Этим я горжусь, - тут он задумался и уточнил: - Нет, сложна - это я неправильно сказал. Проста, вот как вернее! Только каждый сам должен всё понять.
Я несколько смутился, и даже заподозрил, что у господина что-то не в порядке с головой. А он снял очки, внимательно посмотрел на меня, кивнул и вышел. В дверях остановился, повернулся ко мне в последний раз и добавил:
- Рад, что вы больше не боитесь сидеть на крыше, дорогой Попович, - и за ним закрылась дверь лифта.
Пожарная лестница была закрыта, лифт - один, и я только и мог бессильно смотреть с шестого этажа, перегнувшись через перила, как он переходит улицу и скрывается за углом.