Письмо Ольге Николаевой
Адиос, амигос! Добра ночь, камрад, что спишь еще не зная пробужденья. Хеллоу, мафия, ешь твою мать, с которой мы еще не переспали. Переполох над чайниками мстя, перепелов из петель мы перестреляли, как желтый след собачий береста, с которой вы все это прочитали.
Да, ты стала другой в очкастых роговицах, свинцовым дирижаблем побомбить, и съесть с пальто все твои пуговицы, всех желтых субмарин, всех желтых индианок , весь Бомбей, Эдит.
О не пила ты кровь, не спать с тобой под утро, взахлеб деля волшебных вод ходы, ты так была для меня как Кама-сутра, как божья коровушка Обводного, поди.
Май диар, мой Олень, скача в упряжке, до Пряжки и с фуражкой в пуле чтоб, мой пулемет подаст тебе испанской пшеницы, кашки, и любит так, что полночь не соврет, в озноб.
Так твой карась локтей, так твой пиджак эсерки, так твой на лысый пень садящийся матрас, как день рожденье Эллекена, плачет, серка, все как сластена, что выходил с тобою в ночь вчерась.
Так, Полечка, твои персты крылаты, и снова в лавках в шлеме «Голуаз», так для тебя хохлатых птиц брюхатых, ты знаешь, о княжна, кто был бы этот князь.
Как книжка на ночь, как твое рожденье, переборщить и летами, затем на тот поминовенья понедельник, не будокурь ты без меня совсем.
Как спирт «Рояль» и как пододеяльник, в петле топор из двери двери бей, я вспоминаю каждый третий в спальник, чем бы еще бомбить тебя, Бомбей.
Так Полечка, так Олечка крылатой Пасхи моей с тобой обрублено рядно, как дождь в окно, и с дупелями капель, так мешковина тянет за окно.
Седьмой, Семнадцать лет, ты где седьмого, а где семнадцатого, ходишь, где паришь. У Обводного , да у Обводного, я видел весь твой Аничков Париж.
Но Пэрис, ты прости мне эти нюни от обстрела, прекрасной Шоколадной фабрики дневник, как ежедневник раннего расстрела, как ночи брат, тайник и мой двойник,
Ты знал чудовище изысканное это, который в плачь и смех крадет ничком, при матери за ползунком, Одетта, с мячом, с виском и черепном родном.
Две родинки твои и две веснушки, мне в путешествие под мышки хлеб направь, как бабушки-бабушки-бабушки старушки, не смогут вплавь однажды умирать.
Тебе пою, о Оля с Новосиба, и «Гуси» с Николаева летят, как двух ведер распластанные, символ, воспетый в море, в горе, так направь,
Ты путешествие Гермеса-Трисмегиста, как цайтгайст или в обмороке лень, так ты Бодлера переправь, Пречиста, как будто был и у тебя Бодлер,
Так заебись, летите все, летите птицы, туда, на север, дальше от отца, так поцелуй Гермеса Трисмегиста, лишь оторвав свой обруч от лица