Мировой кризис и технологическое замещение-1
Френд protzman любезно прислал для публикации сделанный им перевод статьи известного социолога Рэндалла Коллинза. Статья посвящена природе современного кризиса и перспективам развития мира после его завершения.
Технологическое замещение и кризисы капитализма: выходы и тупики
Рэндалл Коллинз, университет Пенсильвании
Пленарный доклад к столетию Sociological Review Conference, Биллесли Мэнор, Великобритания, июнь 2009
Нынешний мировой экономический кризис должен напомнить нам о Марксе. Однако это лишь интеллектуальный призыв, а не воззвание к очередной мобилизации старых партийных организаций. Марксизм как политическая деятельность пережил свои взлеты и падения, и я не предлагаю вернуться к эпохе идеологических баталий и фракционных сражений, - напротив, я буду говорить о марксизме не как о практике, а как об интеллектуальном инструментарии, который нам, социологам, сейчас чрезвычайно необходим.
Я не претендую на чистоту или аутентичность своего понимания Маркса. Если в сегодняшней социологии и есть какие-либо убеждения, то это убежденность в том, что для исследования выбранных нами аспектов мирового целого требуются множественность процессов, множественность причин и множественность парадигм.
В некотором важном смысле над Марксом в социологии взял верх Вебер, так что теперь все мы говорим о взаимопроникновении класса, политики, культуры, а также гендера. Тем не менее существуют такие моменты, когда в проблемном поле оказывается ключевой аспект долговременных структурных изменений, в первую очередь проблема структурного кризиса.
Вопреки пресловутым полидисциплинарности (multi-disciplinarity) и торжеству интеллектуального плюрализма, именно здесь тот случай, когда мне представляется, что в объяснении механизмов кризиса и направления особо длительного (very long-term) структурного изменения одна теоретическая линия оказывается гораздо предпочтительнее (head and shoulders) других.
Теория, которую я намерен предпочесть всем прочим, - это, если можно так выразиться, «обнаженная» версия марксизма, та фундаментальная догадка, которую сформулировали Маркс и Энгельс уже в 1840-х годах. Речь идет о ключевом механизме, который я буду называть технологическим замещением.
На самом деле это и есть марксизм в чистом виде - ни трудовой теории стоимости, ни указаний на отделение труда от средств производства, ни отчуждения от человеческого бытия. Этот вариант марксизма не содержит каких-либо онтологических претензий и не обещает никакого серьезного освобождения в конце кризиса. Таким образом, я сорвал с марксизма все одежды, и в итоге осталась лишь теория длительного экономического кризиса, хотя для объяснения того, что произойдет в ответ на кризис, а также его политических и социальных последствий нам понадобятся другие направления социологии.
Кроме того, данная версия марксизма не является теорией захвата государства в результате экономического кризиса, то есть теорией революции как таковой, хотя в конце я буду говорить о том, что социологам уже известно о причинах революций. Несмотря на то, что излагаемая здесь теория имеет также определенные последствия для будущего социалистической доктрины, она не является теорией социализма или же чем-то, что в будущем заставит социализм заработать лучше, чем раньше. Итак, это прежде всего теория кризиса.
Технологическое замещение представляет собой механизм, с помощью которого инновации в оборудовании и организации процессов экономят трудовые ресурсы, тем самым позволяя меньшему количеству работников производить больше продукции по меньшей цене. Маркс и Энгельс доказали, что в процессе взаимной конкуренции капиталисты стремятся увеличить прибыль и те, кому это не удается, должны уйти с рынка.
Однако по мере того, как машины замещают рабочих, растет безработица и падает потребительский спрос. Технология сулит изобилие товаров, но произведенный продукт оказывается невозможным продать, поскольку слишком мало людей имеют достаточно средств, чтобы его купить. Экстраполируя в будущее эту основополагающую структурную тенденцию, Маркс и Энгельс предсказали крах капитализма и приход ему на смену социализма.
Почему же этого не случилось за 160 лет с тех пор, как была сформулирована данная теория? Как хорошо известно, социалистические режимы приходили к власти вовсе не на волне кризисов капиталистической экономики - и падение этих режимов фактически также не было сопряжено с такими кризисами. Моя точка зрения заключается в том, что окончательный крах капитализма не произошел именно благодаря технологическому замещению.
Маркс и Энгельс сфокусировали внимание на вытеснении машинами труда рабочего класса, однако они не предвидели подъем мощного среднего класса «белых воротничков» - административных и офисных работников и образованных профессионалов. Но именно поэтому я утверждаю, что сегодня кризис технологического замещения возвращается.
Если до 1980-х или 90-х механизация главным образом замещала ручной труд, то в последней технологической волне мы наблюдаем вытеснение уже управленческого труда, сокращение среднего класса. Информационные технологии - это технологии коммуникаций, которые запустили вторую великую волну сокращения труда, на сей раз технологическому замещению подвергается коммуникативный труд, то есть труд работников среднего класса. К механизации теперь добавились роботизация и электронизация - неловкий и неуклюжий термин, который нужно добавить набору других столь же нескладных понятий, описывающих неоднозначные социальные процессы, которые диктуют наше будущее в долгосрочной перспективе.
Пока рабочий класс сокращался посредством механизации, капитализму удавалось выживать благодаря подъему среднего класса. Теперь же компьютеризация, Интернет и нашествие новых микроэлектронных приборов начинают вытеснять на обочину средний класс. Сможет ли капитализм пережить эту вторую волну технологического замещения?
В прошлом существовало пять основных путей выхода капитализма из кризиса технологического замещения. Далее я покажу, что сейчас все они оказываются заблокированными, то есть превращаются в тупики.
Выход 1. Новые технологии создают новые рабочие места и целые сферы новых видов трудовой деятельности.
Долгое время пессимизм по поводу новых технологий считался напрасным и неверным умонастроением. Луддиты, которые в 1811 году разрушали машины, уничтожавшие труд ремесленников, не видели, что на смену старым производственным отношениям идет фабричная система, благодаря которой широко распространится индустриальное производство, а численность заводских рабочих будет увеличиваться в течение более чем ста лет.
Теория развития (девелопментализм), сформулированная в середине ХХ века, полагает, что естественной тенденцией развития экономики является ее движение через стадии первичного, вторичного и третичного трудового секторов, т.е. добывающей, обрабатывающей и административной (сервисной) деятельности. Однако данная теория была лишь эмпирическим обобщением на материале отдельного отрезка истории, так что нет гарантий, что этот процесс будет продолжаться вечно.
Шумпетер, лучший теоретик капиталистических инноваций, сформулировал концепцию, согласно которой новые продукты - и, соответственно, основные источники дохода - появляются на рынке в результате реорганизации факторов производства в новые комбинации; последнее всегда предполагает то, что Шумпетер называет «созидательным разрушением». Тем не менее вдохновленные Шумпетером экономисты слишком полагаются на простую экстраполяцию прошлых трендов для доказательства того, что множество рабочих мест, созданных для производства новых продуктов, восполнит рабочие места, утраченные при разрушении старых рынков.
Ни одна из подобных теорий не принимает в расчет технологическое замещение коммуникативного труда, который в прошлом был своего рода выпускным клапаном, обеспечившим новую работу тем, кто потерял прежнюю. Утверждалось, что когда автоматизированные и компьютеризированные системы придут на смену телефонным операторам и делопроизводителям, то последние переквалифицируются в софтверных разработчиков, специалистов по компьютерной технике и продавцов мобильных телефонов.
Однако никто так и не сформулировал сколько-нибудь убедительный теоретический аргумент, почему в обоих случаях количество рабочих мест должно быть одинаковым, и в еще меньшей степени - почему автоматизация указанных типов технических и коммуникативных задач (например, с помощью онлайн-торговли) не сможет снизить численность «белых воротничков».
На данный момент технологическое замещение среднего класса все еще находится на ранней стадии - в целом этот процесс начался не ранее 20 лет назад, в то время как разрушение рабочего класса как значимой социальной группы заняло 120 лет, однако я не уверен, что на разрушение среднего класса потребуется примерно столько же.
Выход 2. Географическое расширение рынков.
Мы склонны осмыслять этот процесс как глобализацию, однако последняя есть лишь количественный показатель интенсивности процессов, но не качественное различие в сути происходящего. Рост рынков происходил даже в жестких рамках государственных границ, распространяясь в направлении регионов, где некий продукт был изначально неизвестен - тем самым локальные условия обеспечивали прибыль инноватору, который мог прийти откуда угодно.
Географическое расширение действует в паре с производственными инновациями, вплоть до настоящего времени поддерживая существование различий между рынками. Динамичным рынкам всегда присущи эйфория новизны, культурный престиж осознания себя центром происходящего или движения в ногу с этим центром либо же эффект негативного престижа, иными словами, стремление преодолеть отсталость.
Либеральной интерпретацией этого механизма на глобальном или межгосударственном уровне является теория модернизации, она же теория развития, согласно которой каждая часть света последовательно проходит указанные выше стадии, пока все экономики гипотетически не станут развитыми хозяйствами «третьего», сервисного сектора. Сейчас, утверждает данная теория, мы видим, как это происходит в Индии и Китае: крупные нации третьего мира неуклонно движутся к современности.
Неомарксистской интерпретацией того же процесса является миросистемная теория. Согласно этой, не столь благодушной версии географического расширения капиталистических рынков, доминирование на мировом рынке обеспечивается военной силой и политическим воздействием, при этом центр-гегемон эксплуатирует трудовые или сырьевые ресурсы периферии при помощи приводных ремней полупериферийных регионов.
Миросистемная теория усложняет модель, вводя в нее фактор перемещения центра глобальной гегемонии, происходящего в результате важнейших войн и совпадающего с длинными кондратьевскими волнами относительной экспансии и стагнации мировых рынков. Однако эти циклы последовательно сменяющих друг друга гегемонов - Испании, Голландии, Британии, США, а теперь, предположительно, Китая - логичным образом кончаются, когда периферия истощена, а каждый регион мира полностью вступил в капиталистический рынок. Когда больше нет запасного выхода в виде новых регионов для эксплуатации, капиталистическая прибыль иссякает.
Если оставить в стороне своеобразные достоинства предсказаний миросистемной теории 1., то я хотел бы подчеркнуть, что сегодня глобализация рынков подрывает труд среднего класса. Интернет-технологии позволяют «белым воротничкам» из Индии, да и вообще откуда угодно, конкурировать за рабочие места в области обслуживания компьютеризированных предприятий в центральных (core) капиталистических регионах мира. Если в прошлом работники среднего класса были гораздо более защищены от конкуренции, чем работники ручного труда, то теперь эти времена кончились: Интернет создает широчайший резерв кадров, способных получить доступ к работе, особенно если они могут выполнять ее дистанционно.
1. Коллинз иронически намекает на то, что адепты миросистемного анализа, прежде всего И. Валлерстайн, не смогли предсказать крах Советского Союза и социалистического лагеря, в то время как сам Коллинз сделал такой прогноз еще в 1980 г.
Разумеется, современная глобализация предполагает и куда более быстрые международные путешествия. Перемещаясь по миру, менеджеры и профессионалы приносят в места предпринимательской активности свой опыт и навыки переговоров, что, в свою очередь, влечет за собой гомогенизацию труда высшего среднего класса в рамках единого рынка вакансий. Последнее повышает перспективы снижения управленческих издержек, поскольку теперь можно замещать даже высококвалифицированный технократический труд.
Бóльшая территориальная связность ведет к более острой конкуренции за работу, сокращая заработки среднего класса. Я вновь хотел бы подчеркнуть, что это сравнительно недавний процесс: оказалось, что бум элиты высшего среднего класса последних десятилетий подвержен воздействию со стороны точно такого же структурного вытеснения, которым прежде эксперты вознаграждали своих подчиненных.
В прошлом международная миграция обеспечивала дешевый труд для центров производства, а сравнительно недавно - для низших уровней более продвинутой экономики услуг, тем самым подрывая рабочий класс более богатых наций. Сейчас, когда коммуникационные технологии ведут к более равномерному распространению культурного капитала по всему свету, это подрывает уже труд среднего и высшего классов.
Выход 3. Метарынки в финансовой сфере.
Если труд рабочего, а затем и среднего класса подвергается технологическому вытеснению, то нельзя ли компенсировать пропавшие рабочие места тем, что каждый станет капиталистом? Этот аргумент был выдвинут, когда значительную роль на финансовых рынках стали играть пенсионные фонды (employee pension funds). При этом расплодились финансовые компании, которые агрессивно продавали инвестиционные продукты все более широкой публике.
В таких странах, как США, где много домовладельцев, рост цен на недвижимость предоставил возможность не только рассматривать ее приобретение в качестве спекулятивной инвестиции, но и позволил извлекать из растущих цен на жилье наличную прибыль (equity) на потребительские расходы. Эти финансовые практики оказались одними из непосредственных причин текущего экономического кризиса, в особенности финансовой катастрофы 2008 г.
Я не утверждаю, что нынешний кризис - это начало конца капитализма. Мы, несомненно, вскоре сможем из него выйти, как выходили из других кризисов (определенный ущерб от кризиса в долгосрочной перспективе пока оставим в стороне). Тем не менее недавние финансовые манипуляции являются примером более глубинной, структурной тенденции капитализма: в финансовой сфере громоздятся друг на друге пирамиды метарынков. С тех пор, как капитализм вступил в фазу самообеспечивающего роста, или же движимой изнутри экспансии, рынки материальных товаров и услуг оказались связанными с рынками финансовых инструментов.
Шумпетер определил предпринимательский капитализм как предприятие, осуществляемое на заемные средства. Статичные рынки просто воспроизводят уже существующие ассортимент и рабочую силу, пока, наконец, в этом цикле репродукции не возникают новые комбинации - последнее происходит в результате заимствования за счет будущего. Поэтому, с точки зрения Шумпетера, банки являются штаб-квартирами капиталистической системы, решающими, где будут находиться новые точки роста.
Однако, поскольку финансы по сути своей являются спекулятивным инструментом, их отношения с налично существующими, материальными вещами могут варьироваться в аномальной пропорции. То, что действительно продается и покупается, то есть материальные товары и услуги, в заоблачной атмосфере финансовой системы может многократно увеличиваться в стоимости - достаточно всего лишь сравнить размер мирового ВВП и те огромные объемы денег, что вовлечены в международную валютную спекуляцию, либо чрезмерно раздутые суммы в хедж-фондах, особенно до краха 2008 года.
Под нагромождением пирамид метарынков я имею в виду характерную для любого финансового рынка историческую тенденцию порождать рынок более высокого порядка с финансовыми инструментами низшего порядка. В реальных социальных практиках все деньги представляют собой отсроченные платежные обязательства. Поэтому профессионалы в области финансов могут создавать такие обязательства, которые обязуются оплатить другие обязательства и так далее вплоть до любого уровня сложности.
Займы, залоги, обычные акции (equities), облигации - все это сравнительно низкие этажи пирамиды. Краткосрочные ценные бумаги без покрытия (short-selling stock market shares), ипотечные пакеты для вторичного рынка закладных (bundling mortgages for secondary resale markets), операции выкупа акций долговым финансированием (leveraged buyouts), взаимные фонды, хедж-фонды и другие сложные трейдинговые схемы представляют собой рынки высшего порядка, которые возвышаются над простыми инструментами обмена.
Последний писк - это так называемые биржевые индексные фонды (ETF) 2. , о которых Financial Times от 1 июня 2009 г. сообщает: «Усиленные (leveraged) и инверсные ETF, сулящие увеличение доходности базового индекса в 2 или 3 раза или доходность в случае обратного движения индекса,… сейчас составляют 40% всего объема биржевой торговли США. Очевидно, однако, что многие из этих инструментов не способны обеспечить ожидаемый доход, если держать их больше, чем очень короткий период - для фондов, основанных на акциях, этот срок обычно не превышает одного дня».
2.Exchange-Traded Funds (дословно “фонды, торгуемые на бирже”), или ETF, представляют собой особую разновидность фондов, паи которых свободно обращаются на биржах, как акции, и их стоимость изменяется в реальном времени. При этом если стоимость обычных акции на бирже определяется только спросом и предложением, то стоимость акций-паёв ETF в первую очередь зависит от совокупной стоимости акций, которыми владеет фонд.
Часто эти фонды называют индексными, поскольку обычно фонд владеет акциями, входящими в определённый индекс, например старейший из существующих ныне ETF SPDR Trust, образованный в 1993 году, следует за индексом S&P-500, а PowerShares QQQ Trust- за индексом NASDAQ.
Cуществуют также так называемые инверсные, или обратные, ETF, цена которых изменяется противоположно индексу, к которому они привязаны, и усиленные (leveraged) ETF, цена которых изменяется в полтора, два и более раза сильнее. См. http://lxj.endofinternet.net/stocks/page/2/
Количество новых верхних уровней для деривативов в принципе ничем не ограничено. На более высоких уровнях могут создаваться очень крупные суммы, однако конвертация данных сумм в товары и услуги, находящиеся на более низшем уровне, проблематична. Благодаря тому, что все оценивается в одних и тех же единицах - долларах, фунтах, евро, возникает некая денежная иллюзия, однако эти номинальные суммы могут достигать таких размеров, что обналичить их в реальном, материальном мире фактически невозможно.
Пирамидообразные финансовые рынки обладают высокой степенью социальной сконструированности (constructedness). Разумеется, практически все в этом мире в каком-то смысле является социально сконструированным, но одни вещи связаны с материальным миром значительно более опосредованно, чем другие. Например, для армии характерна высокая степень социальной сконструированности, особенно в сражении, где, по словам Наполеона, моральное относится к материальному как три к одному. Тем не менее, если армия впятеро превосходит размером и вооружением противника, то при условии поддержания некоторой минимальной степени социальных связей она почти всегда одержит победу.
Применительно к миру пирамидообразных финансовых инструментов оказывается, что «моральное» (т.е. процессы взаимодействия внутри финансового сообщества и его эмоциональные регистры) соотносится здесь с материальной экономикой в отношении примерно от шести к одному (таково соотношение между выданными банками займами и актуальными банковскими депозитами) до, вполне возможно, сотен и тысяч к одному в случае с финансовыми манипуляциями высокого уровня. Нам как социологам необходимо видеть в социальной сконструированности не философскую константу, но набор вариаций, которые можно осмыслить как в их статическом отношении к сетевым структурам, так и в динамике их взлетов и падений в течение человеческой истории.
Мой главный тезис в данном случае состоит в том, что чем более пирамидообразными становятся финансовые метарынки, тем больше их волатильность и кризисогенность с вытекающими отсюда подъемами и крахами, далекими от связи с происходящим на нижнем, материальном уровне экономики. Однако в то же время в этом есть и оптимистический момент - разумеется, если вы хотите сохранить капитализм.
По своей сути финансовые рынки гибки, подобно гигантским воздушным шарам, сделанным из волшебного материала, который может раздуваться до какого угодно размера. Это придает достоверность соображению, что каждый может стать финансовым капиталистом, играя в великую игру финансового рынка. В конце прошлого и в начале нынешнего столетия обычных людей в этой игре и правда стало значительно больше благодаря трудовым пенсионным фондам, миллионам мелких инвесторов на сырьевом рынке и ипотечным спекуляциям по схеме Понци 3. на растущем рынке недвижимости.
3. Чарльз Понци (1882-1949) - создатель одной из самых громких финансовых пирамид в США (1919-1920), обещавшей доходность 150% за 90 дней, для американцев столь же нарицательное имя, как для россиян Мавроди и МММ.
Как далеко может зайти этот процесс? Может ли он спасти капитализм? Для этого есть как минимум три препятствия. Во-первых, это волатильность, внутренне присущая финансовым рынкам, их склонность к бумам и крахам. Начиная еще с голландской лихорадки тюльпаномании в 1637 г. и пузыря Южноокеанской компании 1720 г. 4. эта тенденция представляет собой устойчивую историческую модель.
4. Подробно об этих спекулятивных кризисах см. Вебер М. История хозяйства. Биржа и ее значение. М., Гиперборея, Кучково поле, 2007. С. 263-266.
Спекулятивные коллапсы стали настолько обычным делом, что Шумпетер считал бизнес-циклы присущими самой природе капитализма, а их наличие рассматривал в качестве исторического маркера существования капиталистической динамики, которая сама приводит себя в движение. Можно обернуть исторический аргумент вспять: спекулятивные банкротства всегда приводили финансовые рынки к некой низшей точке, после чего рынки фактически начинали расти снова.
Финансовые кризисы заложены в природе капиталистического чудовища, и исторический опыт дает основания предполагать, что любой из них завершится восстановлением. Однако здесь перед нами вновь некое эмпирическое обобщение без хорошей теоретической основы. Что произойдет, если финансовый кризис будет сочетаться со структурным сокращением труда среднего класса, то есть если кризис технологического замещения коснется практически всей рабочей силы? Может ли доход от финансового сектора достичь такого уровня, что займет место жалования или заработной платы в качестве основного источника дохода для каждого?
Здесь возникают две дальнейшие возможности: либо каждый становится капиталистом, живя на доходы от инвестирования, либо же финансовый сектор сам по себе превращается в основную сферу занятости, т.е. происходит рост занятости в финансовой сфере. Что касается первого варианта, то трудно предвидеть такое будущее, где каждый является финансовым инвестором. Для начальных инвестиций требуются некоторые первоначальные фонды, первоначальный капитал - это своего рода заклад для вхождения в игру. Мелкие инвесторы начинают играть на свои заработки, накопления или пенсии, но как раз этим источникам и предстоит иссякнуть при разворачивании сценария технологического замещения.
Здесь мы стоим у пределов теории, потому что в будущем политэкономии могут запросто произойти такие вещи, которые и не снились нашим мудрецам, Горацио. Но мыслимо ли то, что в полностью автоматизированном будущем все будут посвящать свою жизнь тому, чтобы стать финансовыми инвесторами, резервной армией игроков в пожизненном казино? Ведь не каждый стремится делать деньги с помощью инвестиций; с другой стороны, некоторые теряют свои инвестиции даже в хорошие времена, а во времена спекулятивных банкротств проигрывают многие. И если однажды их выбросило со спекулятивного рынка, то вернутся ли они когда-нибудь обратно, разве что выгодно устроятся в качестве наемных работников в финансовой сфере?
Более того, финансовые рынки по своей природе неэгалитарны: богатство здесь концентрируется у небольшого числа крупных игроков на вершине пирамиды. Они обладают преимуществами вхождения в лучшие профессиональные сети и инсайдерской позицией, то есть преимуществами «первого хода», и способны справляться с флуктуациями рынка лучше, чем мелкие игроки. Все это дает игрокам метарынков более высокого уровня возможность получать прибыль за счет средних и мелких игроков на рынках более низкого порядка.
Пирамиду денежных уровней иллюстрирует теория Вивианы Зелизер, согласно которой деньги не гомогенны, но имеют множественную природу; деньги - это широкий набор специфических валют, циркулирующих в различных социальных сетях. Например, игроки в контуре хедж-фондов - это очень ограниченная группа лиц и организаций, при этом мелким игрокам даже юридически не дозволено войти на эти рынки.
Вспомним идиллическую финансовую утопию (хотя теперь это, наверное, уже и некстати), где в будущем не только ключевые инвесторы станут сверхбогатыми, но и мелкие инвесторы получат свою долю. Будет ли этого достаточно для поддержания потребительских расходов в экономике в целом, а стало быть, и для поддержания хода капиталистической машины? Можно предположить, что система скорее заработает по Марксу, то есть финансовые рынки будут стремиться к еще большей концентрации, оттесняя мелких игроков на дно. Несмотря на то, что непонятно, как доказать это предположение, оно заслуживает самого серьезного рассмотрения.
Следующее препятствие: можно ожидать, что технологическое замещение совершит посягательство на занятость и в финансовом секторе. Как я уже заметил, в оптимистическом для капитализма сценарии финансовый рынок может стать опорой для среднего класса, уменьшающегося при другом раскладе, двумя способами: либо все станут капиталистами, либо каждому будет обеспечена занятость в финансовом секторе.
Убедительно ли последнее предположение, что финансовый сектор возместит ущерб, когда весь прочий труд постигнет технологическое замещение? Почему технологическое замещение не должно происходить в пределах самой финансовой сферы? Мы уже видели пример этого процесса на нижнем уровне: онлайн-банкинг устраняет необходимость в банковских кассирах и клерках, а банки сокращают численность персонала, даже несмотря на то, что они теперь располагают бóльшим набором финансовых инструментов.
Мантра капиталистических экономистов состоит в том, что неквалифицированный труд вытесняется более опытными профессионалами. Но как далеко может расширяться сам сектор финансовых профессионалов? Временные разогревы системы наподобие бума 1990-х могут легко оказаться являются преходящей фазой, да и в любом случае трудно представить, что в автоматизированном будущем почти все работники станут менеджерами хедж-фондов.
Однако заветной мечтой, которую капитализм может предложить будущему, по-прежнему остается мир, где никто не занимается реальным производительным трудом, но все являются финансовыми манипуляторами. Возможно, в будущем мы столкнемся с этой фазой, и если это произойдет, то я утверждаю, что это будет началом окончательного краха капитализма.
Окончание статьи здесь
Технологическое замещение и кризисы капитализма: выходы и тупики
Рэндалл Коллинз, университет Пенсильвании
Пленарный доклад к столетию Sociological Review Conference, Биллесли Мэнор, Великобритания, июнь 2009
Нынешний мировой экономический кризис должен напомнить нам о Марксе. Однако это лишь интеллектуальный призыв, а не воззвание к очередной мобилизации старых партийных организаций. Марксизм как политическая деятельность пережил свои взлеты и падения, и я не предлагаю вернуться к эпохе идеологических баталий и фракционных сражений, - напротив, я буду говорить о марксизме не как о практике, а как об интеллектуальном инструментарии, который нам, социологам, сейчас чрезвычайно необходим.
Я не претендую на чистоту или аутентичность своего понимания Маркса. Если в сегодняшней социологии и есть какие-либо убеждения, то это убежденность в том, что для исследования выбранных нами аспектов мирового целого требуются множественность процессов, множественность причин и множественность парадигм.
В некотором важном смысле над Марксом в социологии взял верх Вебер, так что теперь все мы говорим о взаимопроникновении класса, политики, культуры, а также гендера. Тем не менее существуют такие моменты, когда в проблемном поле оказывается ключевой аспект долговременных структурных изменений, в первую очередь проблема структурного кризиса.
Вопреки пресловутым полидисциплинарности (multi-disciplinarity) и торжеству интеллектуального плюрализма, именно здесь тот случай, когда мне представляется, что в объяснении механизмов кризиса и направления особо длительного (very long-term) структурного изменения одна теоретическая линия оказывается гораздо предпочтительнее (head and shoulders) других.
Теория, которую я намерен предпочесть всем прочим, - это, если можно так выразиться, «обнаженная» версия марксизма, та фундаментальная догадка, которую сформулировали Маркс и Энгельс уже в 1840-х годах. Речь идет о ключевом механизме, который я буду называть технологическим замещением.
На самом деле это и есть марксизм в чистом виде - ни трудовой теории стоимости, ни указаний на отделение труда от средств производства, ни отчуждения от человеческого бытия. Этот вариант марксизма не содержит каких-либо онтологических претензий и не обещает никакого серьезного освобождения в конце кризиса. Таким образом, я сорвал с марксизма все одежды, и в итоге осталась лишь теория длительного экономического кризиса, хотя для объяснения того, что произойдет в ответ на кризис, а также его политических и социальных последствий нам понадобятся другие направления социологии.
Кроме того, данная версия марксизма не является теорией захвата государства в результате экономического кризиса, то есть теорией революции как таковой, хотя в конце я буду говорить о том, что социологам уже известно о причинах революций. Несмотря на то, что излагаемая здесь теория имеет также определенные последствия для будущего социалистической доктрины, она не является теорией социализма или же чем-то, что в будущем заставит социализм заработать лучше, чем раньше. Итак, это прежде всего теория кризиса.
Технологическое замещение представляет собой механизм, с помощью которого инновации в оборудовании и организации процессов экономят трудовые ресурсы, тем самым позволяя меньшему количеству работников производить больше продукции по меньшей цене. Маркс и Энгельс доказали, что в процессе взаимной конкуренции капиталисты стремятся увеличить прибыль и те, кому это не удается, должны уйти с рынка.
Однако по мере того, как машины замещают рабочих, растет безработица и падает потребительский спрос. Технология сулит изобилие товаров, но произведенный продукт оказывается невозможным продать, поскольку слишком мало людей имеют достаточно средств, чтобы его купить. Экстраполируя в будущее эту основополагающую структурную тенденцию, Маркс и Энгельс предсказали крах капитализма и приход ему на смену социализма.
Почему же этого не случилось за 160 лет с тех пор, как была сформулирована данная теория? Как хорошо известно, социалистические режимы приходили к власти вовсе не на волне кризисов капиталистической экономики - и падение этих режимов фактически также не было сопряжено с такими кризисами. Моя точка зрения заключается в том, что окончательный крах капитализма не произошел именно благодаря технологическому замещению.
Маркс и Энгельс сфокусировали внимание на вытеснении машинами труда рабочего класса, однако они не предвидели подъем мощного среднего класса «белых воротничков» - административных и офисных работников и образованных профессионалов. Но именно поэтому я утверждаю, что сегодня кризис технологического замещения возвращается.
Если до 1980-х или 90-х механизация главным образом замещала ручной труд, то в последней технологической волне мы наблюдаем вытеснение уже управленческого труда, сокращение среднего класса. Информационные технологии - это технологии коммуникаций, которые запустили вторую великую волну сокращения труда, на сей раз технологическому замещению подвергается коммуникативный труд, то есть труд работников среднего класса. К механизации теперь добавились роботизация и электронизация - неловкий и неуклюжий термин, который нужно добавить набору других столь же нескладных понятий, описывающих неоднозначные социальные процессы, которые диктуют наше будущее в долгосрочной перспективе.
Пока рабочий класс сокращался посредством механизации, капитализму удавалось выживать благодаря подъему среднего класса. Теперь же компьютеризация, Интернет и нашествие новых микроэлектронных приборов начинают вытеснять на обочину средний класс. Сможет ли капитализм пережить эту вторую волну технологического замещения?
В прошлом существовало пять основных путей выхода капитализма из кризиса технологического замещения. Далее я покажу, что сейчас все они оказываются заблокированными, то есть превращаются в тупики.
Выход 1. Новые технологии создают новые рабочие места и целые сферы новых видов трудовой деятельности.
Долгое время пессимизм по поводу новых технологий считался напрасным и неверным умонастроением. Луддиты, которые в 1811 году разрушали машины, уничтожавшие труд ремесленников, не видели, что на смену старым производственным отношениям идет фабричная система, благодаря которой широко распространится индустриальное производство, а численность заводских рабочих будет увеличиваться в течение более чем ста лет.
Теория развития (девелопментализм), сформулированная в середине ХХ века, полагает, что естественной тенденцией развития экономики является ее движение через стадии первичного, вторичного и третичного трудового секторов, т.е. добывающей, обрабатывающей и административной (сервисной) деятельности. Однако данная теория была лишь эмпирическим обобщением на материале отдельного отрезка истории, так что нет гарантий, что этот процесс будет продолжаться вечно.
Шумпетер, лучший теоретик капиталистических инноваций, сформулировал концепцию, согласно которой новые продукты - и, соответственно, основные источники дохода - появляются на рынке в результате реорганизации факторов производства в новые комбинации; последнее всегда предполагает то, что Шумпетер называет «созидательным разрушением». Тем не менее вдохновленные Шумпетером экономисты слишком полагаются на простую экстраполяцию прошлых трендов для доказательства того, что множество рабочих мест, созданных для производства новых продуктов, восполнит рабочие места, утраченные при разрушении старых рынков.
Ни одна из подобных теорий не принимает в расчет технологическое замещение коммуникативного труда, который в прошлом был своего рода выпускным клапаном, обеспечившим новую работу тем, кто потерял прежнюю. Утверждалось, что когда автоматизированные и компьютеризированные системы придут на смену телефонным операторам и делопроизводителям, то последние переквалифицируются в софтверных разработчиков, специалистов по компьютерной технике и продавцов мобильных телефонов.
Однако никто так и не сформулировал сколько-нибудь убедительный теоретический аргумент, почему в обоих случаях количество рабочих мест должно быть одинаковым, и в еще меньшей степени - почему автоматизация указанных типов технических и коммуникативных задач (например, с помощью онлайн-торговли) не сможет снизить численность «белых воротничков».
На данный момент технологическое замещение среднего класса все еще находится на ранней стадии - в целом этот процесс начался не ранее 20 лет назад, в то время как разрушение рабочего класса как значимой социальной группы заняло 120 лет, однако я не уверен, что на разрушение среднего класса потребуется примерно столько же.
Выход 2. Географическое расширение рынков.
Мы склонны осмыслять этот процесс как глобализацию, однако последняя есть лишь количественный показатель интенсивности процессов, но не качественное различие в сути происходящего. Рост рынков происходил даже в жестких рамках государственных границ, распространяясь в направлении регионов, где некий продукт был изначально неизвестен - тем самым локальные условия обеспечивали прибыль инноватору, который мог прийти откуда угодно.
Географическое расширение действует в паре с производственными инновациями, вплоть до настоящего времени поддерживая существование различий между рынками. Динамичным рынкам всегда присущи эйфория новизны, культурный престиж осознания себя центром происходящего или движения в ногу с этим центром либо же эффект негативного престижа, иными словами, стремление преодолеть отсталость.
Либеральной интерпретацией этого механизма на глобальном или межгосударственном уровне является теория модернизации, она же теория развития, согласно которой каждая часть света последовательно проходит указанные выше стадии, пока все экономики гипотетически не станут развитыми хозяйствами «третьего», сервисного сектора. Сейчас, утверждает данная теория, мы видим, как это происходит в Индии и Китае: крупные нации третьего мира неуклонно движутся к современности.
Неомарксистской интерпретацией того же процесса является миросистемная теория. Согласно этой, не столь благодушной версии географического расширения капиталистических рынков, доминирование на мировом рынке обеспечивается военной силой и политическим воздействием, при этом центр-гегемон эксплуатирует трудовые или сырьевые ресурсы периферии при помощи приводных ремней полупериферийных регионов.
Миросистемная теория усложняет модель, вводя в нее фактор перемещения центра глобальной гегемонии, происходящего в результате важнейших войн и совпадающего с длинными кондратьевскими волнами относительной экспансии и стагнации мировых рынков. Однако эти циклы последовательно сменяющих друг друга гегемонов - Испании, Голландии, Британии, США, а теперь, предположительно, Китая - логичным образом кончаются, когда периферия истощена, а каждый регион мира полностью вступил в капиталистический рынок. Когда больше нет запасного выхода в виде новых регионов для эксплуатации, капиталистическая прибыль иссякает.
Если оставить в стороне своеобразные достоинства предсказаний миросистемной теории 1., то я хотел бы подчеркнуть, что сегодня глобализация рынков подрывает труд среднего класса. Интернет-технологии позволяют «белым воротничкам» из Индии, да и вообще откуда угодно, конкурировать за рабочие места в области обслуживания компьютеризированных предприятий в центральных (core) капиталистических регионах мира. Если в прошлом работники среднего класса были гораздо более защищены от конкуренции, чем работники ручного труда, то теперь эти времена кончились: Интернет создает широчайший резерв кадров, способных получить доступ к работе, особенно если они могут выполнять ее дистанционно.
1. Коллинз иронически намекает на то, что адепты миросистемного анализа, прежде всего И. Валлерстайн, не смогли предсказать крах Советского Союза и социалистического лагеря, в то время как сам Коллинз сделал такой прогноз еще в 1980 г.
Разумеется, современная глобализация предполагает и куда более быстрые международные путешествия. Перемещаясь по миру, менеджеры и профессионалы приносят в места предпринимательской активности свой опыт и навыки переговоров, что, в свою очередь, влечет за собой гомогенизацию труда высшего среднего класса в рамках единого рынка вакансий. Последнее повышает перспективы снижения управленческих издержек, поскольку теперь можно замещать даже высококвалифицированный технократический труд.
Бóльшая территориальная связность ведет к более острой конкуренции за работу, сокращая заработки среднего класса. Я вновь хотел бы подчеркнуть, что это сравнительно недавний процесс: оказалось, что бум элиты высшего среднего класса последних десятилетий подвержен воздействию со стороны точно такого же структурного вытеснения, которым прежде эксперты вознаграждали своих подчиненных.
В прошлом международная миграция обеспечивала дешевый труд для центров производства, а сравнительно недавно - для низших уровней более продвинутой экономики услуг, тем самым подрывая рабочий класс более богатых наций. Сейчас, когда коммуникационные технологии ведут к более равномерному распространению культурного капитала по всему свету, это подрывает уже труд среднего и высшего классов.
Выход 3. Метарынки в финансовой сфере.
Если труд рабочего, а затем и среднего класса подвергается технологическому вытеснению, то нельзя ли компенсировать пропавшие рабочие места тем, что каждый станет капиталистом? Этот аргумент был выдвинут, когда значительную роль на финансовых рынках стали играть пенсионные фонды (employee pension funds). При этом расплодились финансовые компании, которые агрессивно продавали инвестиционные продукты все более широкой публике.
В таких странах, как США, где много домовладельцев, рост цен на недвижимость предоставил возможность не только рассматривать ее приобретение в качестве спекулятивной инвестиции, но и позволил извлекать из растущих цен на жилье наличную прибыль (equity) на потребительские расходы. Эти финансовые практики оказались одними из непосредственных причин текущего экономического кризиса, в особенности финансовой катастрофы 2008 г.
Я не утверждаю, что нынешний кризис - это начало конца капитализма. Мы, несомненно, вскоре сможем из него выйти, как выходили из других кризисов (определенный ущерб от кризиса в долгосрочной перспективе пока оставим в стороне). Тем не менее недавние финансовые манипуляции являются примером более глубинной, структурной тенденции капитализма: в финансовой сфере громоздятся друг на друге пирамиды метарынков. С тех пор, как капитализм вступил в фазу самообеспечивающего роста, или же движимой изнутри экспансии, рынки материальных товаров и услуг оказались связанными с рынками финансовых инструментов.
Шумпетер определил предпринимательский капитализм как предприятие, осуществляемое на заемные средства. Статичные рынки просто воспроизводят уже существующие ассортимент и рабочую силу, пока, наконец, в этом цикле репродукции не возникают новые комбинации - последнее происходит в результате заимствования за счет будущего. Поэтому, с точки зрения Шумпетера, банки являются штаб-квартирами капиталистической системы, решающими, где будут находиться новые точки роста.
Однако, поскольку финансы по сути своей являются спекулятивным инструментом, их отношения с налично существующими, материальными вещами могут варьироваться в аномальной пропорции. То, что действительно продается и покупается, то есть материальные товары и услуги, в заоблачной атмосфере финансовой системы может многократно увеличиваться в стоимости - достаточно всего лишь сравнить размер мирового ВВП и те огромные объемы денег, что вовлечены в международную валютную спекуляцию, либо чрезмерно раздутые суммы в хедж-фондах, особенно до краха 2008 года.
Под нагромождением пирамид метарынков я имею в виду характерную для любого финансового рынка историческую тенденцию порождать рынок более высокого порядка с финансовыми инструментами низшего порядка. В реальных социальных практиках все деньги представляют собой отсроченные платежные обязательства. Поэтому профессионалы в области финансов могут создавать такие обязательства, которые обязуются оплатить другие обязательства и так далее вплоть до любого уровня сложности.
Займы, залоги, обычные акции (equities), облигации - все это сравнительно низкие этажи пирамиды. Краткосрочные ценные бумаги без покрытия (short-selling stock market shares), ипотечные пакеты для вторичного рынка закладных (bundling mortgages for secondary resale markets), операции выкупа акций долговым финансированием (leveraged buyouts), взаимные фонды, хедж-фонды и другие сложные трейдинговые схемы представляют собой рынки высшего порядка, которые возвышаются над простыми инструментами обмена.
Последний писк - это так называемые биржевые индексные фонды (ETF) 2. , о которых Financial Times от 1 июня 2009 г. сообщает: «Усиленные (leveraged) и инверсные ETF, сулящие увеличение доходности базового индекса в 2 или 3 раза или доходность в случае обратного движения индекса,… сейчас составляют 40% всего объема биржевой торговли США. Очевидно, однако, что многие из этих инструментов не способны обеспечить ожидаемый доход, если держать их больше, чем очень короткий период - для фондов, основанных на акциях, этот срок обычно не превышает одного дня».
2.Exchange-Traded Funds (дословно “фонды, торгуемые на бирже”), или ETF, представляют собой особую разновидность фондов, паи которых свободно обращаются на биржах, как акции, и их стоимость изменяется в реальном времени. При этом если стоимость обычных акции на бирже определяется только спросом и предложением, то стоимость акций-паёв ETF в первую очередь зависит от совокупной стоимости акций, которыми владеет фонд.
Часто эти фонды называют индексными, поскольку обычно фонд владеет акциями, входящими в определённый индекс, например старейший из существующих ныне ETF SPDR Trust, образованный в 1993 году, следует за индексом S&P-500, а PowerShares QQQ Trust- за индексом NASDAQ.
Cуществуют также так называемые инверсные, или обратные, ETF, цена которых изменяется противоположно индексу, к которому они привязаны, и усиленные (leveraged) ETF, цена которых изменяется в полтора, два и более раза сильнее. См. http://lxj.endofinternet.net/stocks/page/2/
Количество новых верхних уровней для деривативов в принципе ничем не ограничено. На более высоких уровнях могут создаваться очень крупные суммы, однако конвертация данных сумм в товары и услуги, находящиеся на более низшем уровне, проблематична. Благодаря тому, что все оценивается в одних и тех же единицах - долларах, фунтах, евро, возникает некая денежная иллюзия, однако эти номинальные суммы могут достигать таких размеров, что обналичить их в реальном, материальном мире фактически невозможно.
Пирамидообразные финансовые рынки обладают высокой степенью социальной сконструированности (constructedness). Разумеется, практически все в этом мире в каком-то смысле является социально сконструированным, но одни вещи связаны с материальным миром значительно более опосредованно, чем другие. Например, для армии характерна высокая степень социальной сконструированности, особенно в сражении, где, по словам Наполеона, моральное относится к материальному как три к одному. Тем не менее, если армия впятеро превосходит размером и вооружением противника, то при условии поддержания некоторой минимальной степени социальных связей она почти всегда одержит победу.
Применительно к миру пирамидообразных финансовых инструментов оказывается, что «моральное» (т.е. процессы взаимодействия внутри финансового сообщества и его эмоциональные регистры) соотносится здесь с материальной экономикой в отношении примерно от шести к одному (таково соотношение между выданными банками займами и актуальными банковскими депозитами) до, вполне возможно, сотен и тысяч к одному в случае с финансовыми манипуляциями высокого уровня. Нам как социологам необходимо видеть в социальной сконструированности не философскую константу, но набор вариаций, которые можно осмыслить как в их статическом отношении к сетевым структурам, так и в динамике их взлетов и падений в течение человеческой истории.
Мой главный тезис в данном случае состоит в том, что чем более пирамидообразными становятся финансовые метарынки, тем больше их волатильность и кризисогенность с вытекающими отсюда подъемами и крахами, далекими от связи с происходящим на нижнем, материальном уровне экономики. Однако в то же время в этом есть и оптимистический момент - разумеется, если вы хотите сохранить капитализм.
По своей сути финансовые рынки гибки, подобно гигантским воздушным шарам, сделанным из волшебного материала, который может раздуваться до какого угодно размера. Это придает достоверность соображению, что каждый может стать финансовым капиталистом, играя в великую игру финансового рынка. В конце прошлого и в начале нынешнего столетия обычных людей в этой игре и правда стало значительно больше благодаря трудовым пенсионным фондам, миллионам мелких инвесторов на сырьевом рынке и ипотечным спекуляциям по схеме Понци 3. на растущем рынке недвижимости.
3. Чарльз Понци (1882-1949) - создатель одной из самых громких финансовых пирамид в США (1919-1920), обещавшей доходность 150% за 90 дней, для американцев столь же нарицательное имя, как для россиян Мавроди и МММ.
Как далеко может зайти этот процесс? Может ли он спасти капитализм? Для этого есть как минимум три препятствия. Во-первых, это волатильность, внутренне присущая финансовым рынкам, их склонность к бумам и крахам. Начиная еще с голландской лихорадки тюльпаномании в 1637 г. и пузыря Южноокеанской компании 1720 г. 4. эта тенденция представляет собой устойчивую историческую модель.
4. Подробно об этих спекулятивных кризисах см. Вебер М. История хозяйства. Биржа и ее значение. М., Гиперборея, Кучково поле, 2007. С. 263-266.
Спекулятивные коллапсы стали настолько обычным делом, что Шумпетер считал бизнес-циклы присущими самой природе капитализма, а их наличие рассматривал в качестве исторического маркера существования капиталистической динамики, которая сама приводит себя в движение. Можно обернуть исторический аргумент вспять: спекулятивные банкротства всегда приводили финансовые рынки к некой низшей точке, после чего рынки фактически начинали расти снова.
Финансовые кризисы заложены в природе капиталистического чудовища, и исторический опыт дает основания предполагать, что любой из них завершится восстановлением. Однако здесь перед нами вновь некое эмпирическое обобщение без хорошей теоретической основы. Что произойдет, если финансовый кризис будет сочетаться со структурным сокращением труда среднего класса, то есть если кризис технологического замещения коснется практически всей рабочей силы? Может ли доход от финансового сектора достичь такого уровня, что займет место жалования или заработной платы в качестве основного источника дохода для каждого?
Здесь возникают две дальнейшие возможности: либо каждый становится капиталистом, живя на доходы от инвестирования, либо же финансовый сектор сам по себе превращается в основную сферу занятости, т.е. происходит рост занятости в финансовой сфере. Что касается первого варианта, то трудно предвидеть такое будущее, где каждый является финансовым инвестором. Для начальных инвестиций требуются некоторые первоначальные фонды, первоначальный капитал - это своего рода заклад для вхождения в игру. Мелкие инвесторы начинают играть на свои заработки, накопления или пенсии, но как раз этим источникам и предстоит иссякнуть при разворачивании сценария технологического замещения.
Здесь мы стоим у пределов теории, потому что в будущем политэкономии могут запросто произойти такие вещи, которые и не снились нашим мудрецам, Горацио. Но мыслимо ли то, что в полностью автоматизированном будущем все будут посвящать свою жизнь тому, чтобы стать финансовыми инвесторами, резервной армией игроков в пожизненном казино? Ведь не каждый стремится делать деньги с помощью инвестиций; с другой стороны, некоторые теряют свои инвестиции даже в хорошие времена, а во времена спекулятивных банкротств проигрывают многие. И если однажды их выбросило со спекулятивного рынка, то вернутся ли они когда-нибудь обратно, разве что выгодно устроятся в качестве наемных работников в финансовой сфере?
Более того, финансовые рынки по своей природе неэгалитарны: богатство здесь концентрируется у небольшого числа крупных игроков на вершине пирамиды. Они обладают преимуществами вхождения в лучшие профессиональные сети и инсайдерской позицией, то есть преимуществами «первого хода», и способны справляться с флуктуациями рынка лучше, чем мелкие игроки. Все это дает игрокам метарынков более высокого уровня возможность получать прибыль за счет средних и мелких игроков на рынках более низкого порядка.
Пирамиду денежных уровней иллюстрирует теория Вивианы Зелизер, согласно которой деньги не гомогенны, но имеют множественную природу; деньги - это широкий набор специфических валют, циркулирующих в различных социальных сетях. Например, игроки в контуре хедж-фондов - это очень ограниченная группа лиц и организаций, при этом мелким игрокам даже юридически не дозволено войти на эти рынки.
Вспомним идиллическую финансовую утопию (хотя теперь это, наверное, уже и некстати), где в будущем не только ключевые инвесторы станут сверхбогатыми, но и мелкие инвесторы получат свою долю. Будет ли этого достаточно для поддержания потребительских расходов в экономике в целом, а стало быть, и для поддержания хода капиталистической машины? Можно предположить, что система скорее заработает по Марксу, то есть финансовые рынки будут стремиться к еще большей концентрации, оттесняя мелких игроков на дно. Несмотря на то, что непонятно, как доказать это предположение, оно заслуживает самого серьезного рассмотрения.
Следующее препятствие: можно ожидать, что технологическое замещение совершит посягательство на занятость и в финансовом секторе. Как я уже заметил, в оптимистическом для капитализма сценарии финансовый рынок может стать опорой для среднего класса, уменьшающегося при другом раскладе, двумя способами: либо все станут капиталистами, либо каждому будет обеспечена занятость в финансовом секторе.
Убедительно ли последнее предположение, что финансовый сектор возместит ущерб, когда весь прочий труд постигнет технологическое замещение? Почему технологическое замещение не должно происходить в пределах самой финансовой сферы? Мы уже видели пример этого процесса на нижнем уровне: онлайн-банкинг устраняет необходимость в банковских кассирах и клерках, а банки сокращают численность персонала, даже несмотря на то, что они теперь располагают бóльшим набором финансовых инструментов.
Мантра капиталистических экономистов состоит в том, что неквалифицированный труд вытесняется более опытными профессионалами. Но как далеко может расширяться сам сектор финансовых профессионалов? Временные разогревы системы наподобие бума 1990-х могут легко оказаться являются преходящей фазой, да и в любом случае трудно представить, что в автоматизированном будущем почти все работники станут менеджерами хедж-фондов.
Однако заветной мечтой, которую капитализм может предложить будущему, по-прежнему остается мир, где никто не занимается реальным производительным трудом, но все являются финансовыми манипуляторами. Возможно, в будущем мы столкнемся с этой фазой, и если это произойдет, то я утверждаю, что это будет началом окончательного краха капитализма.
Окончание статьи здесь