Искушение
На выходных меня искусили в устной форме. Я носил в себе это змеевище, пока он не вырос в что-то осмысленное. И вот я выпускаю его наружу, потому что терпеть в себе нет больше сил поганину эту отвратную.
Итак, вот та история, что вошла в мои уши и породила демонов, доселе невиданных.
Один мой друг - по внешности он таджик, хотя говорит что испанец - в пользу его версии почти двухметровый рост и гражданство - но все остальное в нем таджичье, вот вам истинный крест - этот самый мой друг, назовем его, ну, скажем, Меркуцио, хотя, конечно, он совсем не Меркуцио, а Горацио, но не важно. И вот, мой друг Меркуцио-таджик выгуливает детей на отдыхе в небольшом городишке на псковщине. Он туда выезжает почти каждое лето - с женой и детьми - отдыхать от делов своих праведных. Вот в праведности дел их я не сомневаюсь нисколечко. Мой друг - учитель, а его жена - врач. Ну бывают такие пары, и у них такая. Учитель и врач. Что с них взять.
И вот, выгуливает он по тихим пешеходным улочкам того маленького городка на псковщине своих малолетних детей, а заодно и соседских детей по пансионату, где они изволят проживать, как видит, мой испанец-таджик Меркуцио, что несется по улице, где они с детьми гуляют, мерседес. И едет этот самый мерседес на такой скорости, что ни ребенок от его колес не сбежит, ни сам мерседес передумать дитя удавить не успеет. Опасности, конечно, никакой, но зона-то все-таки пешеходная, ибо других нет, и отдыхающие туда-сюда разгуливают - туда-сюда, туда-сюда, от коттеджей своих к монастырю, в магазин за морковью, и в коттеджи обратно, - а мерседес этот летит как сивый мерин к блудливой кобыле на непотребие. Хотя, конечно, он может лететь и Родину спасать свою мерседесскую, или того же ребенка вести в больницу, не приведи господи. Но что-то подсказывает, что в тот солнечный день ни враг на мерседесскую родину на покусился - ни внешний, ни внутренний, - ни дитя никакое от хвори не пострадало.
Словом, друг мой, преисполненный гражданского пафоса и смелости своей то ли испанской, то ли таджикской, думаю, скорее испанской, потому что у них там Хуан Карлос, Совет Европы и свободные выборы, бросается наш Меркуцио так тихонечко наперерез тому самому мерседесу, вращая глазами и всем, что у него там в негодовании завращалось и вообще вращаться может, и вынуждает того притормозить на обочине. Мерседес, само собой, такой наглости от пешехода не ожидает, тем более от таджика. Это я ведь в паспорт тому таджику заглядывал, и знаю, что по паспорту он испанец. Но ведь гуляют-то таджики по псковщине без паспортов, тем более, если они испанцы. И уж совершенно достоверно известно, что в тот момент, когда бросился наш Меркуцио на мерседес в рукопашную, паспорта при нем не было. Ни российского, ни испанского, ни таджикского, никакого паспорта при нем не было. Это я вам говорю, чтоб вы знали.
И вот, охолонило ту мерседесову прыть, забыл он то ли о своей кобылице, то ли о врагах внешних ли, внутренних, остановился на обочине и стоит, как прикопанный. Дети, конечно, визжать перестали, и смотрят на друга моего, Меркуцио то есть, он ведь не друг им, а отец, или сосед, на худой конец, как он бежит к мерседесу лекцию читать о правилах движения и уме-разуме. Знаки-то ведь никто не отменял. А знаки там такие - «Скорость 15 км», «Осторожно дети», «Опасный поворот» и другие тоже важные, история которых в памяти не сохранила.
Добегает мой друг до мерседеса того, только собрался лекцию ему читать - а это он может, учитель ведь Меркуцио наш, кто не забыл, и жена у него врач, что тоже не мало. Только дух перевел и собрался говорить, как отверзается стекло двери водителя у мерседеса того, и выглядывает на него из мерседесова комфортного чрева духовное лицо. В рясе, с крестом на торсе и скуфии на главе. Оглядело лицо духовное нашего Меркуцио и спрашивает очень вежливым, поставленным в семинариях голосом: «Какие проблемы, уважаемый?»
Словно в РУНО вызвали таджика нашего, с отчетом о количестве двоечников и конспектах повторных занятий, чтобы из ереси двоечничества склонить в прилежание и учебное рвение, порази меня гром.
Посмотрел наш Меркуцио на то духовное лицо и задвинул ему прямо в репу правдой-маткой по бровям: «Мало того, что вы правила дорожные не соблюдаете, так вы, духовное лицо, еще и говорите, как опричник, как гопник, как хулиган уличный, слов человечьих позабыли, одни молитвы на уме да распределение подаяний». Вот именно так и сказал наш Меркуцио-таджик, «распределение подаяний» и «гопник, хулиган уличный», «одни молитвы на уме». Ведь все мы знаем, как полицейские с народом разговаривают, у них так и в инструкции прописано: говорить вежливо, употреблять уважительные эпитеты. Например, «уважаемый». Увидят они тебя, что ты идешь и, по их мнению, порядок нарушаешь, допустим, про партию жуликов и воров, думаешь, что она партия жуликов и воров, или есть у тебя умысел сегодня террориста Бакунина в университетской библиотеке почитать - у тебя ведь на лице написано: очки, высокий лоб, тонкая кость, голубая кровь - явные признаки терроризма, - подходит к тебе такой служитель порядка и государственной целостности, и говорит, «уважаемый, предъявите документы». Ты ему показываешь, а он не верит. А чего ему на уловки террористов с первого раза поддаваться, да за бесплатно? Заведет тебя в свой закоулочек да закуточек, хрясть дубинкой, чтобы все твои поганые мысли из головы да и повылетели. Это профилактика называется, правонарушений. Но ключевое слово-то «уважаемый». Чем прекраснее слово, чем больше в нем мудрости и исторической нежности людей друг к другу, тем поганее его смысл в устах тех, кто превращает это слово в гнусный пасквиль на само человеческое достоинство. Ну никак нельзя человека бить и приговаривать - «что, уважаемый, вы падаете? на ногах держитесь, вы пьяненький, да? Позвольте-с вас за ручку-с, уважаемый, пройдемте к нам-с для выяснения». И дубинкой после слова «уважаемый», для доходчивости. Чтобы лучше слово это в собеседника внутрь проникало и запоминалось, что относились к нему служители законности и правопорядка со всем уважением, как в конституции то и прописано.
И по почкам, по пояснице, по локтям и коленям: «уважаемый, уважаемый, уважаемый».
Так что же наш Меркуцио? Продолжал говорить наш Меркуцио. Сказал он еще такие слова: «Это у нас всех проблемы, что люди вашего звания, духовное лицо, ведут себя так на дороге и в жизни».
Ничего не ответило ему духовное лицо. Мягко поднялось стекло водительской двери, мягко тронулся мерседес и медленно-медленно двинулся дальше в своем мерседесовом направлении.
И остался один на один с собой наш Меркуцио. Что скажет он детям, что скажет на исповеди своему духовнику обо всем? Как пережить ему, русскому таджику испанской национальности позор тех коротких минут, когда хлестал он своими словами по холеным щекам то духовное лицо?
И как жить теперь мне, кто искушен всей этой историей, всем этим срамом бесстыдства, что нашептывает дрянь на русских таджиков всех чинов и имен?
Живи теперь ты, если сможешь, читатель, в мире с собой.