Мятеж, которого не было. Хроника событий
К столетию Корниловского выступления, в продолжение темы, начатой здесь.
Итак, 28 августа в 5-30 утра Лавр Георгиевич Корнилов, отрешённый Керенским от должности Верховного Главнокомандующего Русской Армии, отказался подчиниться этому приказу Керенского и открыто выступил против временного правительства. Однако, русский народ, к которому тщетно взывал Верховный, поддержать его не торопился - народ был охвачен экстазом революции и чихать хотел на то, что судьба страны поставлена на карту. Народ гораздо сильнее боялся "ущемления добытых свобод", нежели поражения в войне, совершенно не задуываясь о том, что немецкие оккупанты вряд ли сохранят в неприкосновенности эти самые свободы.
Л.Г. Корнилов в позе трибуна. Симптоматично, что художник изобразил за его спиной храм,
увенчанный скульптурой Михаила Архангела. Именно в храмы звал русский народ Лавр Георгиевич -
молиться о спасении гибнущей России.
Двинутые на Петроград войска 3-го кавкорпуса были остановлены отрядами красной гвардии на подступах к столице и распропагандированы, после чего отказались наступать дальше. Солдаты корпуса готовы были выполнять приказы законного командования - но как раз командование, к вящему их удовольствию, правительство объявило изменниками и мятежниками, и выполнять его приказы стало не только не обязательно, но и просто опасно. Свою роль сыграл и тот факт, что в Петроград прибыл комиссар правительства при Корнилове М. Филоненко, объявивший о своей всецелой поддержке Керенского. Этого Филоненко солдаты ранее неоднократно видели с Корниловым и никак не могли предположить его враждебности к Верховному - немудрено, что 3-й конный корпус оказался деморализован. И вместо организованного вступления в Петроград замитинговал. Керенский, пользуясь заминкой в наступлении, вызвал комкора Крымова в Петроград, где тот, после устроенного ему министром-председателем разноса по официальной версии покончил с собой.
Крымов имел чёткие инструкции - двигаться во что бы то ни стало на Петроград во главе своего корпуса и подавить могущее возникнуть в столице выступление большевиков, а если бы большевиков поддержал Совет рабочих и солдатских депутатов - то разогнать Совет и разгромить его возможных защитников. Обратим внимание: Крымов не имел приказа свергать временное правительство, коему Корнилов присягнул и по долгу офицерской чести обязан был подчиняться. После этого связь 3-го Конного корпуса со Ставкой была прервана, и новых инструкций от Верховного он не получал. Ситуация же резко изменилась: то самое временное правительство, ради защиты которого от большевиков Крымов и двигал на Петроград свой корпус, объявило Корнилова мятежником и изменником. Дорогу корпусу преградили революционные войска, заявлявшие о своей верности правительству. И то, что Крымов прибыл по требованию Керенского в Петроград, даже не попытавшись проложить себе силой дорогу в столицу, исчерпывающе доказывает, насколько в действительности Корнилов и его сторонники были склонны к "мятежу".
Революционные войска на позиции - "защищают" столицу от "корниловского мятежа"
30 августа, получив сообщение о гибели Крымова, Корнилов понял, что занять Петроград силами верных ему войск не получится - Керенский перехватил инициативу. Понял он и то, что дальнейшее сопротивление - при отсутствии связи с войсками, при полном контроле революционных отрядов на железных дорогах - приведёт только к парализации действий армии, фактически оставленной без руководства. С этого времени он принимает все меры к тому, чтобы ликвидировать так называемый "мятеж" и избежать бессмысленного кровопролития. И как только до него доходят сведения, что в Ставку направляется генерал Алексеев, предназначенный на должность нового начальника штаба Ставки, Корнилов изъявляет ему полную покорность. Руководство войсками не должно страдать из-за того, что Верховный не сумел договориться с министром-председателем, за власть же Корнилов не держался ни единой минуты.
В этой связи встаёт вопрос: как же так получилось, что лояльный к временному правительству Корнилов был объявлен мятежником, оказался вынужден не подчиниться прямому приказу Керенского и в результате оказался под следствием? Для этого следует заглянуть немного назад.
Когда Лавр Георгиевич согласился принять должность Верховного Главнокомандующего из рук Керенского, он обусловил это своё согласие принятием ряда требований. Важнейшим из которых было возвращение дисциплинарной власти офицерам вплоть до применения смертной казни к дезертирам и паникёрам. Вполне нормальные и логичные требования для любой воюющей державы. Но только не для России, охваченной революционным экстазом и оставившей по части "прав человека" далеко позади все "развитые европейские демократии". Керенский, скрепя сердце, с требованиями Корнилова согласился - слишком уж скандальным оказалось поражение России в летнем наступлении 1917 года, поначалу развивавшемся довольно успешно, и слишком уж очевидна была в этом поражении роль новых "революционных" учреждений в армии - в первую очередь солдатских комитетов. Керенский, однако, понимал, что реализация предложенной Корниловым программы обернётся неизбежным разрывом не только с Советом рабочих и солдатских депутатов (имевшим серьёзное влияние на общественность и на солдат столичного гарнизона), но и с теми политическими силами, которые, собственно, и вознесли Керенского на высший государственный пост. Керенский не чувствовал за собой прочной социальной базы - а потому не мог не осознавать, что в случае конфликта с революционной демократией его просто сметут. Но он не мог не понимать и того, что в случае поражения России в войне ему также на своём месте не усидеть, германским оккупантам вряд ли нужен министр-демагог, не имеющий за своей спиной реальной силы, да и демократия им тоже будет не нужна, для выкачивания ресурсов из завоёванной страны необходим порядок. Таким образом, принятие корниловской программы для него означало бунт, отклонение её - уход едва ли не единственного человека, способного ещё переломить ситуацию на русско-германском фронте и при этом не оппозиционного. Оставалось одно: не спорить в открытую с Корниловым, принимать формально все его предложения - и тянуть с их реализацией настолько, насколько это возможно.
Л.Г. Корнилов перед строем своих солдат на фронте. 1917 год.
Будь Корнилов тем патологическим властолюбцем, каким изображала его революционная пропаганда (а вслед за нею - и некоторые современные "историки"), его бы вполне устроила подобная ситуация. Но Корнилов был в первую очередь патриотом. Для него слова о войне до победного конца не были дежурным лозунгом, он действительно стремился довести войну во что бы то ни стало до победного конца, полагая вслед за Скобелевым "германское племя" природным врагом русского народа. Для этого имелись основания: Германия задолго до Первой Мировой войны готовилась к ней, причём планировала войну в первую очередь именно против России, за счёт территорий которой предполагала решить проблему своего "жизненного пространства". Корнилов больше года провёл в австрийском плену, успел лично наглядеться и на генералов, и на солдат противной стороны, знал не понаслышке, какие царят настроения по ту сторону линии фронта - а потому не испытывал иллюзий насчёт "справедливого мира без аннекЦЫй и контрибуЦЫй". Это знание и эти патриотические чувства толкали его к тому, чтобы усиленно продавливать свою программу оздоровления армии. Причём не только через правительство, но и через общественные силы, среди которых, как показало Московское государственное совещание начала августа, у него нашлись горячие сторонники.
Более того. Введением смертной казни на фронте Корнилов отнюдь не ограничился. Он стремился в полной мере восстановить в армии надлежащую дисциплину, для чего посягнул на "святая святых" революционной демократии - на права солдатских комитетов. Не имея стремления (в отличие от своего соратника А.И. Деникина или М.В. Алексеева) ликвидировать это аномальное новообразование, он в то же время требовал лишить солдатские комитеты права отстранять офицеров от командования и вмешиваться в их боевые приказы. На первый взгляд - логично: негоже, когда командир приказывает наступать или занять жёсткую оборону, а солдаты созывают митинг и на нём часами обсуждают этот приказ на предмет его "контрреволюционности". А немцы тем временем переходят в наступление и занимают новые русские территории. Для того, чтобы ограничить произвол солдатских комитетов, Корнилов решил использовать их съезд, намеченный на 20-е числа августа, на котором предполагалось присутствие Б. Савинкова (с ним Корнилов уже успел поработать и убедиться, что Борис Викторович, при всём своём революционном энтузиазме - человек трезвомыслящий и искренний патриот).
Л.Г. Корнилов и Б.В. Савинков
Корнилова всерьёз беспокоил порядок в тылу, прежде всего - на железных дорогах, от функционирования которых зависело снабжение армии. 30 июля 1917 года Корнилов принял в Ставке двух членов временного правительства, с которыми обсудил создавшееся положение на железных дорогах (вспомнив поездку царя в Петроград в начале марта 1917 года, можно согласиться с Г.М. Катковым, что положение это рисовалось в самых удручающих красках как Корнилову, так и членам правительства) и которым озвучил свои законопроекты по этой части, разработанные совместно с начальником штаба А.С. Лукомским. Проект предусматривал полную милитаризацию железных дорог, в особенности - тех, от которых напрямую зависело снабжение армии.
Третьим камнем преткновения между временным правительством и Корниловым стал вопрос о применении смертной казни в тылу, на чём настаивал Верховный. Причём речь шла не только о случаях открытого вооружённого выступления против властей, но и об агитаторах, сеющих панические слухи или распространяющих литературу антивоенного содержания. То, что было самоочевидно для Корнилова, как для военного, и совершенно необходимо в условиях войны с внешними врагами, в глазах Керенского и иже с ним выглядело прямым наступлением на пресловутые завоевания революции, оступаться которыми "временные" (а паче - вознёсшие их на вершину властной пирамиды силы) совершенно не желали. Хотя, как справедливо отмечает Г.М. Катков, своевременное принятие этих мер выбило бы всякую почву из-под ног Ленина и его партии проплаченных германских агентов.
Корнилов озвучивал свою программу перед правительством дважды - 3-го и 10 августа 1917 года. Но ни в том, ни в другом случае никакого чёткого ответа на свои требования не получил. Эти же идеи Лавр Георгиевич озвучил и на Московском государственном совещании, благодаря чему о его программе заблаговременно узнала вся страна. Именно после Московского совещания в левой прессе началась (по свидетельству историка Валентина Рунова) оголтелая травля Корнилова. В то же время нашлось огромное количество людей (и не только среди офицерства), которые были готовы носить Корнилова на руках, именно в нём увидев спасение России. Корнилова поддержал даже такой видный деятель революционной демократии, как основатель русского марксизма Г.В. Плеханов. Таким образом, на Московском совещании Верховный, душой болевший за свою программу, создал ситуацию, в которой правительству и лично Керенскому тянуть время дальше стало невозможно - приходилось либо вводить меры, предложенные Корниловым, либо открыто встать на сторону его врагов.
Сторонники Корнилова и до Московского совещания, и особенно после него
готовы были носит Лавра Георгиевича на руках. В самом буквальном смысле.
16 августа Корнилов снова телеграфировал Керенскому, прося принять решение по предложенным им инициативам. Это обращение совпало по времени с попытками Керенского восстановить свой авторитет в армии и привлечь на свою сторону симпатии офицерства. Сделанное Керенским с этой целью заявление своего не достигло: министр-председатель обещал в нём повысить жалование офицерам, но ни словом не обмолвился ни о возвращении им дисциплинарной власти, ни об имевших место вопиющих случаях избиения и убийства солдатами своих командиров. И Керенский решил договориться с Корниловым, влияние которого на офицерство день ото дня росло. 20 августа с этой целью в Ставку выехал Савинков. Борису Викторовичу было заявлен о всецелом доверии министра-председателя - фактически, Керенский выдал ему от имени правительства полный карт-бланш. Савинков встретился с Корниловым 24 августа, и в ходе состоявшейся беседы сумел убедить Верховного в том, что
а) присутствие Керенского во главе правительства безусловно желательно ради сохранения политического равновесия;
б) Керенский готов подписать требуемый Корниловым пакет законов в самое ближайшее время
в) Керенский не держится за власть и готов оставить её, если того потребуют интересы России, готов он также и на реорганизацию правительства.
В дальнейшем к разговору, как явствует из воспоминаний самого Корнилова, подключились генералы Лукомский и Романовский, и в ходе совещания было решено сформировать отдельную Петроградскую армию, создать внутри Петроградского военного округа особое Петроградское военное губернаторство (его территория была чётко оговорена между Савинковым и Корниловым), на территории которого ввести военное положение. Савинков озвучил свои опасения, что опубликование от имени правительства программы Корнилова неизбежно вызовет восстание большевиков, которые, по словам Бориса Викторовича, и так готовили провокации, приуроченные к 28 - 29 августа. Для пресечения этого восстания и был направлен к Петрограду 3-й конный корпус Крымова и Дикая дивизия (которым и предстояло объединиться в Отдельную Петроградскую Армию). Таким образом, движение Крымова на Петроград было согласовано между Корниловым и официальным представителем временного правительства - Савинковым. Корпус Крымова шёл на Петроград подавлять антиправительственное выступление и ликвидировать порядком всем надоевшее двоевластие, а отнюдь не свергать правительство, так что стоит ли удивляться быстрой деморализации этого корпуса после официального объявления Корнилова мятежником?!
Генерал Л.Г. Корнилов со своими соратниками в Ставке.
Позади Верховного слева от него - будущий белогвардеец генерал И.П. Романовский
25 августа 1917 года Савинков уехал, оставив Корнилова в полной уверенности, что судьба его законопроектов в надёжных руках. Но накануне, 24 августа, в Ставку прибыл уволенный со своего поста революционный обер-прокурор Синода В.Н. Львов, потребовавший аудиенции у Корнилова. Генерал не стал прерывать важное совещание с Савинковым ради отставного министра, но согласился принять Львова 25 августа. И это решение оказалось для него, как потом выяснилось, катастрофическим.
Львов, как я уже имел удовольствие писать, таил обиду на Керенского за свою отставку и всерьёз подумывал о реванше. Нет, он не собирался добиваться отстранения Керенского от власти - Керенский был ему нужен как олицетворение "завоеваний революции". Но вырвать у Керенского значительные уступки в пользу правых политических кругов с помощью шантажа вполне можно было бы попытаться. Поэтому Львов, добившись аудиенции у Керенского, обрисовал ему довольно жуткую картину с закономерным выводом: на министра-председателя готовится покушение, а затем призвал во имя спасения страны и революции пойти на соглашение с правыми кругами, глашатем которых все не без оснований считали Корнилова. Из этой встречи Львов вынес впечатление, что запугать Керенского ему удалось. Керенский дал ему согласие вступить от его имени в переговоры с некоей "влиятельной политической силой", даже не удосужившись узнать, что это за сила. Правда, не предоставил для этого официальных полномочий. Более того, Керенский в разговоре со Львовым признал необходимость формирования нового правительства "на прочной основе" (о чём сам же свидетельствует в своих воспоминаниях). Теперь стоило попытаться убедить Корнилова поддержать шантаж. Но Львов, в отличие от Керенского и других леваков, прекрасно знал Корнилова как человека слова и понимал, что ни на какие антиправительственные авантюры в условиях войны тот не пойдёт. И Львов, ничтоже сумняся, с порога заявил Верховному: "Я к Вам от Керенского".
Дальше последовал вполне конкретный вопрос о целесообразности пребывания Керенского во главе правительства. Со стороны это выглядело так, что министр-председатель интересуется мнением Верховного на этот счёт. Если бы встреча со Львовым произошла до переговоров с Савинковым, то Корнилов, вероятно, заявил бы, что Керенский - тряпка, и ничего кроме вреда он, Корнилов, от него не ожидает. Но необходимость оставления Керенского у власти была уже согласована с Савинковым, увозившим в Петроград готовое решение по пакету корниловских законопроектов и устное обещание Верховного двинуть на Петроград верные войска для подавления возможного выступления большевиков. И Корнилов ответил, что единственным выходом из создавшегося тяжёлого положения (незадолго до этого разговора пала Рига, брошенная солдатами, которые должны были её оборонять, Корнилову едва удалось заткнуть образовавшийся прорыв, открывавший немам прямую дорогу на Петроград) он считает диктатуру, неважно, с кем во главе - с Керенским, Савинковым или кем-то ещё. Сам же Корнилов выразил готовность подчиниться любому сильному правительству, которое возникнет. Львов изъявил желание обсудить конкретные очертания конструкции будущей диктатуры, и Корнилов, считая его порученцем Керенского, охотно пустился в рассуждения. Сошлись в итоге на трёх возможных вариантах:
а) Керенский сам формирует новое правительство и включает в него представителей генералитета, доказавших свою приверженность решительным мерам;
б) учреждается нечто вроде директории из трёх или четырёх человек, которым и вручается вся полнота государственной власти, при этом Верховный Главнокомандующий включается в состав этой директории;
в) вся полнота военной и гражданской власти передаётся Верховному Главнокомандующему (не обязательно Корнилову!), который и формирует новое правительство, при этом участие Керенского и Савинкова в новом правительстве признаётся необходимым.
Эти три варианта Львов и вызвался передать Керенскому, оставив окончательное решение за последним. Вдобавок, Корнилов просил передать Керенскому, что считает необходимым его приезд в Ставку, в противном случае он, Корнилов, опасается за его жизнь.
В действительности же как Савинков, так и Львов фактически сразу же предали Верховного, отказавшись следовать согласованному с ним плану. Савинков, согласившийся с невозможностью участия комитетов в назначении офицеров на командные должности, тем не менее озвучил это право комитетов на съезде их представителей и включил его в окончательный текст законопроекта о комитетах (в результате чего проект стал радикально отличаться от варианта, согласованного с Корниловым). Комитеты, естественно, поддержали эту инициативу Савинкова, а он получил возможность ссылаться на поддержу комитетов в своём противодействии корниловскому проекту. Львов же согласованные с Корниловым варианты устройства власти, а точнее - только третий вариант, передал Керенскому в качестве требования Верховного. То, что Корнилов считал инициативой временного правительства, перед министром-председателем было расписано как инициатива и требование самого Корнилова.
Это и решило исход колебаний Керенского. Не имея мужества привести в исполнение план Корнилова, спасительность которого для России он ясно осознавал, как осознавал и неприемлемость этого плана для большинства революционной демократии, Керенский получил теперь формальный повод отклонить проект Корнилова - как выраженное в вызывающей форме давление на правительство. Львов, рассчитывавший оказать давление на Керенского, пугая последнего Корниловым, и вернуться таким образом в состав правительства, добился ровно противоположного: напуганный Корниловым Керенский принял меры к устранению Верховного, самого же Львова отправил под арест.
Распубликование правительственного сообщения о мятеже Корнилова развязало руки крайне левым группировкам. Они немедленно приступили к формированию вооружённых отрядов для "борьбы с корниловщиной" и "защиты завоеваний революции", и правительство, напуганное им же созданным призраком контрреволюции, всячески им в этом потакало, совершенно не задумываясь, что вскармливает собственных могильщиков. Морально разложившиеся солдаты столичного гарнизона, панически боявшиеся отправки на германский фронт, охотно выступили на фронт внутренний - против "корниловщины", всерьёз угрожавшей их вольготному житью. О судьбе отряда Крымова я уже говорил. Вскоре после гибели Крымова Керенский призвал Алексеева, которому и поручил принять дела у Корнилова, обеспечив по возможности мирный переход власти в Ставке.
Революционные матросы выдвигаются на борьбу с Корниловым.
А Корнилов, уснувший в полном спокойствии относительно судьбы своих законопроектов (а значит - и фронта!), на следующий день 27 августа проснулся изменником и мятежником. Телеграмма Керенского предписывала ему сдать командование начальнику штаба генералу Лукомскому и отбыть в Петроград "в распоряжение правительства", не дожидаясь назначение нового Главнокомандующего (!!!). Примечательно, что накануне (Львов уже успел встретиться с Керенским и сообщить ему об "ультиматуме" Корнилова) Керенский связался с Корниловым по телеграфу, и уточнил, верно ли Львов передал ему поручение Верховного. Корнилов, не чувствуя подвоха, подтвердил... что действительно просил Львова пригласить министра-председателя в Ставку. Корнилов считал, что этого будет достаточно, чтобы рассеять все сомнения Керенского, Керенский же воспринял слова Корнилова как подтверждение всей фантастической версии Львова. Хотя для таких умозаключений не было никаких оснований, Керенскому хотелось, чтобы слова Львова оказались правдой - ведь в этом случае он получал возможность выйти из того двусмысленного положения, в которое его ставила настойчивость Корнилова. Телеграмма об остранении Корнилова была изготовлена тут же - хотя по нормам законодательства постфевральской России отрешить Верховного от должности Керенский имел право только с согласия всего правительства.
Получив телеграмму Керенского, Корнилов вызвал Лукомского и спросил его, согласен ли тот в таких условиях принять командование. Лукомский ответил категорическим отказом. После этого Корнилову ничего не осталось делать, как положиться на преданность Крымова и его корпуса и открыто противостать Керенскому. Только теперь Корнилов решил оказать давление на правительство. Не он составлял заговор, дабы стать эдаким российским Бонапартом - его вытолкнули в мятежники в тот момент, когда он менее всего хотел этого.
Отстутствие мятежных намерений у Корнилова подтверждается и тем, с какой лёгкостью он подчинился прибывшему в Ставку генералу Алексееву, как безропотно позволил себя арестовать и с какой подкупающей откровенностью отвечал на вопросы следственной комиссии. Его совесть была спокойна. И не случайно, что симпатии членов следственной комиссии в итоге оказались на стороне бывшего Верховного.
Приказ Корнилова от 29 августа с разъяснениями целей его выступления.
Вот так закончилась последняя попытка русского генералитета Первой Мировой войны остановить сползание страны к катастрофе и удержать фронт от развала. Единственной целью Корнилова было любой ценой сохранить боеспособность армии. Но на этом пути он не встретил понимания со стороны постреволюционных властей, для которых "завоевания революции" были куда важнее, чем независимость и целостность страны. В своём стремлении довести войну до победного конца и справедливого мира, учитывающего жизненно-важные интересы русского народа, генералитет Русской Армии оказался одинок. Дальше оставалась лишь бескомпромиссная борьба против революции в рядах Белого Движения.