Биография Владимира Пятницкого. Мемуары о нем
http://openstreet.narod.ru/index.html#pyatn.html
Пятницкий Владимир Павлович, художник
Родился 18 июля 1938 года в Москве, в семье, не имевшей художественных традиций. С 1955 по 1957 год учился в Московском государственном Университете на химическом факультете. Примерно в это же время начал серьезно рисовать.
В 57-м году он поступает в Московский текстильный институт на художественное отделение. В 59-м был исключен за формализм. В 60-м поступает в Московский полиграфический институт, который и заканчивает в 65-м году с отличием. В качестве диплома было представлено оформление книги Л. Кэрола «Алиса в стране чудес».
Пятницкий был одной из основополагающих фигур московского андеграунда 60-70-х годов.
В соавторстве с Н. Доброхотовой создал летом 1971 г. сборник «Веселые Ребята».
Умер 17 ноября 1978 года.
Мемуары о Пятницком - http://openstreet.narod.ru/vospom.html
"МГУ
Как-то раз меня попросили рассказать о Горбаневской, и я начала с того, что нас познакомил очередной пароксизм идиотизма советской власти - фестиваль молодежи в 1957 году. Год назад на «Свободе» вспоминали эту затею. 50 лет прошло, юбилей. Примерно тогда же, и по той же причине, мы и с Пятницким познакомились, хотя уже учились на одном курсе, но нас там было чуть не триста человек, могли и не встретиться, тем более - как художники. На самом деле не в 57-м, а в 56, а поступили в 55-м, на химфак. Почему на химфак? Наступала Большая Химия, казалось, она-то и нам сделать все сумеет (как электричество), и в ней разгадка всех сил природы, и человеческой тоже, и сейчас все победим, и рак, и смерть, а уж продукты из воздуха - само собой, и конечно перспективы трудоустройства. Взяли и поступили. Пятницкому, как потом выяснилось, ничего не стоило поступить куда угодно. Университет, и химфак, были новенькие с иголочки. Если не ошибаюсь, наш курс первый пришёл прямо на Ленгоры, не на Моховую. Грандиозно было и роскошно, прямо город будущего. (А сейчас-то!)
Тут произошли венгерские события и доклад Хрущёва, как-то это будоражило, но ничего в жизни не изменило. Зато к фестивалю начальство решило подготовиться загодя. Университет всё-таки, самая что ни на есть молодёжь (потом эту молодёжь на всякий случай услали на целину). В плане подготовки организовали в МГУ несколько клубов по интересам, они назывались почему-то секции: секция поэтов, секция художников, ещё были фотографы и модельеры, может ещё музыка и танцы, не знаю, как-то это всё заглохло. Мы с Ольгой Коротковой пришли к художникам, там и встретили Володю. Ольга его уже знала.
Шефом нашей секции (конечно, его назначили сверху изначально) был Виталий Михайлин. Недавно нашла его сайт в инете - искала про Володьку, попала туда. В жизни не встречала парня сексапильнее. Что-то в нём было, свобода в движениях непривычная, ну там рост, нордический тип. Он был постарше, с физфака, а туда перешёл с философского. Физики тогда были уже продвинутые, а мы тёмные, но зато дружные, что потом выяснилось на целине. Когда мы пришли на физфак на практикум - через сквер* с фонтаном (я же говорю, идеальный город будущего), там в холле висели самодельные лихие плакаты джазовых концертов и призывы отстоять и защитить скульптора Эрьзя. Конечно, мы немедленно поехали к нему в мастерскую, где-то в холодном полуподвале, он ходил мрачный, в облезлой шубе и с такой же облезлой собакой, и эти его изумительные пни квебрахо и альгарробо теперь в Третьяковке совсем не так потрясают, как тогда.
Предполагалось, что мы создадим к фестивалю оформление Универа, пока мы вроде оформляли вечера - вообще чёрт знает, что они предполагали. Какие-то смешные плакаты на вечера мы кажется писали. Очень быстро познакомились с поэтами. Это собственно была не секция, или секция, созданная на основе нормального литобъединения, какое полагалось каждому солидному предприятию, заводу например. Обязательно был клуб, в нём изостудия, и обязательно в коридоре или в туалете кто-нб учился дуть в трубу - их остальные музыканты прогоняли куда подальше. Изостудия в МГУ тоже естественно была, я даже одно время туда ходила, но надоело. Вёл её художник Руцай, у которого когда-то в Училище им. 5-го года учился отец, и мама его не любила - сухарь он был. Потом у нас с ними было противостояние.
Наверно, и танцы были. Помещение клуба, естественно, было роскошное, просторное, и нам выделили прекрасную комнату. Она выходила под портик, и за окном у нас качался огромный фонарь. Вечером - какой эффект! Какое счастье - иметь настоящую комнату для себя и своих!
Кроме шефа Михайлина был у нас прикреплённый шрифтовик, любители рисования приходили и уходили, не помню уже их, а вот друзья-поэты были замечательные. Светка Флягина, несчастная, о ней расскажу позже, познакомила нас с Горбаневской и Иословичем. Предполагалось, наверно, что поэты будут сочинять тексты для наших сатирических плакатов. Потому что затевались «Окна Университетской Сатиры» - «Окна УС», они и стали главным направлением нашей деятельности. Что мы там высмеивали - убей, не помню. Кажется, очереди в студенческой столовой. М.б. беспорядок в общежитии - не «беспорядки», само собой, а что мусор не выбрасывали. И общежитие, и столовая заслуживают отдельного рассказа… потом как-нибудь. Да, один раз нам поручили отразить тему: на концерт в клубе привезли ребят только что из Венгрии, стали студентов сгонять с лучших мест, а некоторые воспротивились, не желали, мерзавцы, уступить усталым героям. Как мы относились к этим событиям? Наверно, как надо, мы же знали, что со всех сторон окружены врагами и фашисты попытаются взять реванш. Потом Н.Г. познакомила меня с Аликом Шерелем. Надо думать, и письмо Хрущёва нас взволновало, но своих впечатлений не помню. Мы были заняты своей маленькой фрондой: организацией выставки. Совместно с изостудией. Они - рисунки и акварели с натуры, постановочные натюрморты, мы - кто во что горазд. Вот тут и стало ясно, что Пятницкий настоящий зрелый художник. В 18 лет он всё умел, для него, как принято говорить, не существовало проблем.
В рамках смычки с молодёжью, или науки с искусством, в МГУ пригласили профессоров из Суриковского. А это были не то что нынешнее племя - Кибрик, Фаворский, Сарьян. Они нашу выставку посмотрели. Т.е. прошли мимо прочего и остановились перед Володькиным рисунком. Он его там же и нарисовал, пока готовили это мероприятие - тушью, в лист, не помню чем, может плакатным пером? Решительная такая была графика. Он ведь никогда не делал наброска, ничего не намечал, начинал с одного места и добавлял всю композицию по одному штриху. Подробная была сцена, с глубиной, светотенью. Три каких-то личности играют в карты. Называлось «Шесть красненьких». Кто-то из великих, когда им представили автора, сказал: мы его заберём к себе. Но развития этот разговор не получил, и в Сурике Пятницкий не учился, учился в Текстильном и Полиграфе. А мэтры потом выступали перед большой студенческой аудиторией. Фаворского спрашивали о Пикассо и Глазунове. Он сказал, что Пикассо вобщем ничего особенного, но умеет малыми средствами добиться многого. Никто, кажется, не понял. Нам было главное, чтобы не так…
Выставка Пикассо прошла совем недавно в ГМИИ, в 56, а ведь кажется, только недавно там осмелились где-то на лесенке повесить пару Моне, попугайчиков Гогена и обнажённую Ренуара, и многие возмущались. У нас в группе, например. Тогда об этом спорили везде, в музее непременно стояли кучки вокруг отважных молодых людей* (и не очень молодых, были прямо-таки профессионалы довольно потёртого вида), которые отстаивали правомерность других путей в живописи.
А ведь совсем недавно в ГМИИ вообще всё искусство было попрятано, там был музей подарков Сталину! Вспоминаешь - и не верится. А полемика об импрессионизме Грабаря и Соколова-Скаля? Наверно, как раз тогда**. Или уже после фестиваля? Он надвигался своим чередом. Флягина пошла на курсы переводчиков, она знала французский. Их готовили к возможным острым вопросам, посвящали в кошмарные подробности минувшей эпохи, которые конечно в доклад не вошли, но которые могли знать на западе. Под строжайшим секретом, но она нам рассказывала. Действительно, переводила делегациям, потом и вовсе ушла в переводчики, мехмат бросила**. Пятницкий, наверно, тогда же задумал уйти с химфака. Может, он и всегда хотел рисовать, да семья убедила: что за профессия такая, надо зарабатывать, думать о будущем… профессия действительно была никакая.
В первой нашей выставке участвовал Слепян, но мэтры его не видели; им показали, наверно, предварительную развеску, а Слепян появился перед самым открытием, занял целую стену и весь огонь отвлёк на себя. (О нём есть в «Другом искусстве», очень немного, он возник, просверкал и исчез). Высокий худой красавец с горящим взором. Картины были довольно большие, яркие, маслом - довольно представительно на фоне нашей и студийской графики с акварельками. В общем, они были скорее надуманные, с интересными названиями - «Двадцать минут под водой» (в честь фильма Кусто, но без рыбок и кораллов), «Интеграл Лебега», «Ковёр Серпинского» - автор только что бросил мехмат. Какая затравка для шумной дискуссии! На обсуждение выставки я привела маму. Такую молодую, такую красивую! Мероприятие было, конечно, официальное, клубное начальство галочку поставило, но тогда эти проблемы всех искренне волновали. Один товарищ принёс собственную картинку. - Вот, - сказал он, - я вчера посмотрел эти картины (Слепяна) и вечером решил сделать что-нибудь в этом роде. Конечно, это не так ярко, но если бы у меня были настоящие краски и холст, получилось бы не хуже…
(два главных аргумента - «так каждый нарисует» и «никто этого у себя не повесит»). Мама выступила. У абстрактного искусства, сказала она, есть свои законы и своя логика, понятий цвета и композиции никто для него не отменял, и если молодой человек думает, что достаточно наляпать свою пятерню - значит создать произведение искусства, он заблуждается, и никакие профессиональные краски ему не помогут. А картины Владимира Слепяна, с точки зрения художника - замечательные. Публика была в восторге.
Кажется, от того времени у нас Володиного ничего почти нет. Небольшая картинка маслом, два лица, и рисунок Голгофы. Очень сложный раккурс и очень лёгкий рисунок, всё просто. После выставки работы свалили в своей комнате, кто-то что-то своё забрал, кто-то чьё-то взял на память, остальное наверно просто выбросили. Один рисунок обнаружился только что, он был у Тани Рютиной, из моей группы. Я привела её на выставку и попросила Володю что-нб ей подарить. Он вынул рисунок из кучи и отдал ей. Рисунок двусторонний: на одной стороне явно портретная головка девушки, на другой романтический условный портрет.
Эту выставку не упоминают в «Другом искусстве». О второй написано, что в июне - июле 58 г (кн. 1, стр 51) в МГУ была выставка Харитонова. Харитонов там тоже был, (простите, его называли Саша-сумасшедший), пара милых картинок, но ещё прелестней, кажется, был Плавинский. Запомнила фамилии Кулакова и Кандаурова, был кажется Лепин (сено-солома), но нам интереснее были поэты. Алик Гинзбург, которого привела Горбаневская, привёл Хромова и Красовицкого. (Почему-то они всегда упоминались вместе, через дефис, как Бойль-Мариотт). Стась Красовицкий при всех монтировал для экспозиции свои графические и скульптурные стихи. Один был на листе картона, про медведя: «начертим круг и станем прыгать всё от него всё от него…». Скульптура состояла тоже из листа картона с прорезанными дырками и чёрных бумажных труб. Что-то про шута и ступени. Наверняка это всё опубликовано.
Зон тоже что-то выставлял, хотя учился уже в Текстильном. Какие вещи, не помню, да они наверно тоже пропали. А моей графике сделал комплимент Красовицкий:
Взглянул на это старый Обри
И так заметил: крошка, добре!
Бедный Обри, когда же это он был старый?
Позже Зон приносил почитать машинописные стихи Красовицкого, у Коротковой несколько листочков есть.
Видимо, незадолго до выставки, ещё в учебное время, произошёл у нас скандал с Клубом МГУ, который мы задели в очередном сатирическом Окне:
В нашей студии созрели
Рубенсы и Рафаэли
(т.е. там насаждали реализм)
И уже который год
Нам кино дает доход
(мы-то хотели смотреть кино бесплатно)
Администрация потребовала нашу шайку к ответу. Устроили собрание в одной из больших аудиторий внизу. Кто-то главный, завклубом, должно быть, обиженно вещал с трибуны:
- Нас упрекают в том, что мы в своей студии воспитываем Рафаэлей и Рубенсов. Но если бы это было так…
Зон подался вперёд.
- я думаю, могла бы гордиться не только наша изостудия, но и весь Московский Университет!
Володька блаженно откинулся на спинку.
- Я сам себе не поверил: неужели правда сейчас услышу ЭТО ?
Он и позже часто бывал в МГУ, наверно и в общаге у бывших одногрупников. М.б. ухитрился не сдать студенческий, м.б. овладел техникой проникновения через контроль.
Кстати о технике проникновения. Не знаю, то ли Зон от природы не боялся высоты, как индейцы-мохауки, то ли наоборот ловил кайф от острого ощущения, но ему случалось совершать головокружительные подвиги. Я с ним оказалась в компании, которая встречала Новый 60 год в общежитии МГУ на 11 этаже. Блок состоял из двух узких комнат с тонкой стенкой, которая делила и общее окно, снаружи это выглядит как колонка. В процессе веселья компания разделилась, и когда все уже были хороши, кто-то в одной комнате запер дверь изнутри, свалился и заснул. А кто-то наоборот проснулся и стал рваться наружу, советы сквозь дверь и стенку - поискать ключи по карманам или на полу - не воспринимал. Володька открыл окно, шагнул на соседний подоконник, открыл другое окно и вошёл в комнату. Не помню, как оно открывалось, была ли там форточка, вообще этим смертельным трюком в общежитии пользовались самые отчаянные. Вернулся он тем же путём, поскольку ключей не нашёл и никого в разум привести не смог. Посовещались и ничего лучшего не придумали; он снова перешёл по воздуху и чем-то слегка взломал дверь, кажется.
Как-то он вылезал по пожарной лестнице из окна у Киры, кажется этаж был всего третий, тоже по общей просьбе и тоже нас кто-то запер, наверно сам Кира, чтобы не расползались по коридору, а сам ушёл и наверно забыл, а среди нас был один кубинский шпион - симпатяга Хуан Лопес, и ещё кто-то опаздывал на поезд. И тоже неоднократно забирался в окно и снова спускался во двор, но Киру так и не нашёл, и не помню, чем это кончилось. С этим Хуаном потом возили в Лианозово троих кубинских художников, они приехали с выставкой, хотелось им что-то показать, они всё-таки Запад какой-никакой, повели сначала к Гинзбургу, потом уже все к Рабину. Очень было стыдно: в любой компании Хуан спрашивал, говорит ли кто-нб по-испански? По-французски? По-английски? Нет? Вытирал пот со лба и начинал переводить беседу.
Когда Таня работала на высотке, на 32 этаже гостиницы Ленинградская, там было что-то вроде диспетчерской радиорубки Мосводопровода, Володька почти забрался к ней по пожарной лестнице. Его сняла милиция, могло плохо кончиться. Но отпустили. Другой раз его схватили, как диверсанта, когда он спустился по водосточной трубе из окна опять же у Киры, но на Софийке, прямо в виду Кремля, причём неизвестно зачем, все двери были открыты. Он там отлёживался, поскольку недавно откуда-то свалился плашмя на спину и еле ходил. Такой вот большой оригинал. Только это было немного позже, в начале 60-х."
Пятницкий Владимир Павлович, художник
Родился 18 июля 1938 года в Москве, в семье, не имевшей художественных традиций. С 1955 по 1957 год учился в Московском государственном Университете на химическом факультете. Примерно в это же время начал серьезно рисовать.
В 57-м году он поступает в Московский текстильный институт на художественное отделение. В 59-м был исключен за формализм. В 60-м поступает в Московский полиграфический институт, который и заканчивает в 65-м году с отличием. В качестве диплома было представлено оформление книги Л. Кэрола «Алиса в стране чудес».
Пятницкий был одной из основополагающих фигур московского андеграунда 60-70-х годов.
В соавторстве с Н. Доброхотовой создал летом 1971 г. сборник «Веселые Ребята».
Умер 17 ноября 1978 года.
Мемуары о Пятницком - http://openstreet.narod.ru/vospom.html
"МГУ
Как-то раз меня попросили рассказать о Горбаневской, и я начала с того, что нас познакомил очередной пароксизм идиотизма советской власти - фестиваль молодежи в 1957 году. Год назад на «Свободе» вспоминали эту затею. 50 лет прошло, юбилей. Примерно тогда же, и по той же причине, мы и с Пятницким познакомились, хотя уже учились на одном курсе, но нас там было чуть не триста человек, могли и не встретиться, тем более - как художники. На самом деле не в 57-м, а в 56, а поступили в 55-м, на химфак. Почему на химфак? Наступала Большая Химия, казалось, она-то и нам сделать все сумеет (как электричество), и в ней разгадка всех сил природы, и человеческой тоже, и сейчас все победим, и рак, и смерть, а уж продукты из воздуха - само собой, и конечно перспективы трудоустройства. Взяли и поступили. Пятницкому, как потом выяснилось, ничего не стоило поступить куда угодно. Университет, и химфак, были новенькие с иголочки. Если не ошибаюсь, наш курс первый пришёл прямо на Ленгоры, не на Моховую. Грандиозно было и роскошно, прямо город будущего. (А сейчас-то!)
Тут произошли венгерские события и доклад Хрущёва, как-то это будоражило, но ничего в жизни не изменило. Зато к фестивалю начальство решило подготовиться загодя. Университет всё-таки, самая что ни на есть молодёжь (потом эту молодёжь на всякий случай услали на целину). В плане подготовки организовали в МГУ несколько клубов по интересам, они назывались почему-то секции: секция поэтов, секция художников, ещё были фотографы и модельеры, может ещё музыка и танцы, не знаю, как-то это всё заглохло. Мы с Ольгой Коротковой пришли к художникам, там и встретили Володю. Ольга его уже знала.
Шефом нашей секции (конечно, его назначили сверху изначально) был Виталий Михайлин. Недавно нашла его сайт в инете - искала про Володьку, попала туда. В жизни не встречала парня сексапильнее. Что-то в нём было, свобода в движениях непривычная, ну там рост, нордический тип. Он был постарше, с физфака, а туда перешёл с философского. Физики тогда были уже продвинутые, а мы тёмные, но зато дружные, что потом выяснилось на целине. Когда мы пришли на физфак на практикум - через сквер* с фонтаном (я же говорю, идеальный город будущего), там в холле висели самодельные лихие плакаты джазовых концертов и призывы отстоять и защитить скульптора Эрьзя. Конечно, мы немедленно поехали к нему в мастерскую, где-то в холодном полуподвале, он ходил мрачный, в облезлой шубе и с такой же облезлой собакой, и эти его изумительные пни квебрахо и альгарробо теперь в Третьяковке совсем не так потрясают, как тогда.
Предполагалось, что мы создадим к фестивалю оформление Универа, пока мы вроде оформляли вечера - вообще чёрт знает, что они предполагали. Какие-то смешные плакаты на вечера мы кажется писали. Очень быстро познакомились с поэтами. Это собственно была не секция, или секция, созданная на основе нормального литобъединения, какое полагалось каждому солидному предприятию, заводу например. Обязательно был клуб, в нём изостудия, и обязательно в коридоре или в туалете кто-нб учился дуть в трубу - их остальные музыканты прогоняли куда подальше. Изостудия в МГУ тоже естественно была, я даже одно время туда ходила, но надоело. Вёл её художник Руцай, у которого когда-то в Училище им. 5-го года учился отец, и мама его не любила - сухарь он был. Потом у нас с ними было противостояние.
Наверно, и танцы были. Помещение клуба, естественно, было роскошное, просторное, и нам выделили прекрасную комнату. Она выходила под портик, и за окном у нас качался огромный фонарь. Вечером - какой эффект! Какое счастье - иметь настоящую комнату для себя и своих!
Кроме шефа Михайлина был у нас прикреплённый шрифтовик, любители рисования приходили и уходили, не помню уже их, а вот друзья-поэты были замечательные. Светка Флягина, несчастная, о ней расскажу позже, познакомила нас с Горбаневской и Иословичем. Предполагалось, наверно, что поэты будут сочинять тексты для наших сатирических плакатов. Потому что затевались «Окна Университетской Сатиры» - «Окна УС», они и стали главным направлением нашей деятельности. Что мы там высмеивали - убей, не помню. Кажется, очереди в студенческой столовой. М.б. беспорядок в общежитии - не «беспорядки», само собой, а что мусор не выбрасывали. И общежитие, и столовая заслуживают отдельного рассказа… потом как-нибудь. Да, один раз нам поручили отразить тему: на концерт в клубе привезли ребят только что из Венгрии, стали студентов сгонять с лучших мест, а некоторые воспротивились, не желали, мерзавцы, уступить усталым героям. Как мы относились к этим событиям? Наверно, как надо, мы же знали, что со всех сторон окружены врагами и фашисты попытаются взять реванш. Потом Н.Г. познакомила меня с Аликом Шерелем. Надо думать, и письмо Хрущёва нас взволновало, но своих впечатлений не помню. Мы были заняты своей маленькой фрондой: организацией выставки. Совместно с изостудией. Они - рисунки и акварели с натуры, постановочные натюрморты, мы - кто во что горазд. Вот тут и стало ясно, что Пятницкий настоящий зрелый художник. В 18 лет он всё умел, для него, как принято говорить, не существовало проблем.
В рамках смычки с молодёжью, или науки с искусством, в МГУ пригласили профессоров из Суриковского. А это были не то что нынешнее племя - Кибрик, Фаворский, Сарьян. Они нашу выставку посмотрели. Т.е. прошли мимо прочего и остановились перед Володькиным рисунком. Он его там же и нарисовал, пока готовили это мероприятие - тушью, в лист, не помню чем, может плакатным пером? Решительная такая была графика. Он ведь никогда не делал наброска, ничего не намечал, начинал с одного места и добавлял всю композицию по одному штриху. Подробная была сцена, с глубиной, светотенью. Три каких-то личности играют в карты. Называлось «Шесть красненьких». Кто-то из великих, когда им представили автора, сказал: мы его заберём к себе. Но развития этот разговор не получил, и в Сурике Пятницкий не учился, учился в Текстильном и Полиграфе. А мэтры потом выступали перед большой студенческой аудиторией. Фаворского спрашивали о Пикассо и Глазунове. Он сказал, что Пикассо вобщем ничего особенного, но умеет малыми средствами добиться многого. Никто, кажется, не понял. Нам было главное, чтобы не так…
Выставка Пикассо прошла совем недавно в ГМИИ, в 56, а ведь кажется, только недавно там осмелились где-то на лесенке повесить пару Моне, попугайчиков Гогена и обнажённую Ренуара, и многие возмущались. У нас в группе, например. Тогда об этом спорили везде, в музее непременно стояли кучки вокруг отважных молодых людей* (и не очень молодых, были прямо-таки профессионалы довольно потёртого вида), которые отстаивали правомерность других путей в живописи.
А ведь совсем недавно в ГМИИ вообще всё искусство было попрятано, там был музей подарков Сталину! Вспоминаешь - и не верится. А полемика об импрессионизме Грабаря и Соколова-Скаля? Наверно, как раз тогда**. Или уже после фестиваля? Он надвигался своим чередом. Флягина пошла на курсы переводчиков, она знала французский. Их готовили к возможным острым вопросам, посвящали в кошмарные подробности минувшей эпохи, которые конечно в доклад не вошли, но которые могли знать на западе. Под строжайшим секретом, но она нам рассказывала. Действительно, переводила делегациям, потом и вовсе ушла в переводчики, мехмат бросила**. Пятницкий, наверно, тогда же задумал уйти с химфака. Может, он и всегда хотел рисовать, да семья убедила: что за профессия такая, надо зарабатывать, думать о будущем… профессия действительно была никакая.
В первой нашей выставке участвовал Слепян, но мэтры его не видели; им показали, наверно, предварительную развеску, а Слепян появился перед самым открытием, занял целую стену и весь огонь отвлёк на себя. (О нём есть в «Другом искусстве», очень немного, он возник, просверкал и исчез). Высокий худой красавец с горящим взором. Картины были довольно большие, яркие, маслом - довольно представительно на фоне нашей и студийской графики с акварельками. В общем, они были скорее надуманные, с интересными названиями - «Двадцать минут под водой» (в честь фильма Кусто, но без рыбок и кораллов), «Интеграл Лебега», «Ковёр Серпинского» - автор только что бросил мехмат. Какая затравка для шумной дискуссии! На обсуждение выставки я привела маму. Такую молодую, такую красивую! Мероприятие было, конечно, официальное, клубное начальство галочку поставило, но тогда эти проблемы всех искренне волновали. Один товарищ принёс собственную картинку. - Вот, - сказал он, - я вчера посмотрел эти картины (Слепяна) и вечером решил сделать что-нибудь в этом роде. Конечно, это не так ярко, но если бы у меня были настоящие краски и холст, получилось бы не хуже…
(два главных аргумента - «так каждый нарисует» и «никто этого у себя не повесит»). Мама выступила. У абстрактного искусства, сказала она, есть свои законы и своя логика, понятий цвета и композиции никто для него не отменял, и если молодой человек думает, что достаточно наляпать свою пятерню - значит создать произведение искусства, он заблуждается, и никакие профессиональные краски ему не помогут. А картины Владимира Слепяна, с точки зрения художника - замечательные. Публика была в восторге.
Кажется, от того времени у нас Володиного ничего почти нет. Небольшая картинка маслом, два лица, и рисунок Голгофы. Очень сложный раккурс и очень лёгкий рисунок, всё просто. После выставки работы свалили в своей комнате, кто-то что-то своё забрал, кто-то чьё-то взял на память, остальное наверно просто выбросили. Один рисунок обнаружился только что, он был у Тани Рютиной, из моей группы. Я привела её на выставку и попросила Володю что-нб ей подарить. Он вынул рисунок из кучи и отдал ей. Рисунок двусторонний: на одной стороне явно портретная головка девушки, на другой романтический условный портрет.
Эту выставку не упоминают в «Другом искусстве». О второй написано, что в июне - июле 58 г (кн. 1, стр 51) в МГУ была выставка Харитонова. Харитонов там тоже был, (простите, его называли Саша-сумасшедший), пара милых картинок, но ещё прелестней, кажется, был Плавинский. Запомнила фамилии Кулакова и Кандаурова, был кажется Лепин (сено-солома), но нам интереснее были поэты. Алик Гинзбург, которого привела Горбаневская, привёл Хромова и Красовицкого. (Почему-то они всегда упоминались вместе, через дефис, как Бойль-Мариотт). Стась Красовицкий при всех монтировал для экспозиции свои графические и скульптурные стихи. Один был на листе картона, про медведя: «начертим круг и станем прыгать всё от него всё от него…». Скульптура состояла тоже из листа картона с прорезанными дырками и чёрных бумажных труб. Что-то про шута и ступени. Наверняка это всё опубликовано.
Зон тоже что-то выставлял, хотя учился уже в Текстильном. Какие вещи, не помню, да они наверно тоже пропали. А моей графике сделал комплимент Красовицкий:
Взглянул на это старый Обри
И так заметил: крошка, добре!
Бедный Обри, когда же это он был старый?
Позже Зон приносил почитать машинописные стихи Красовицкого, у Коротковой несколько листочков есть.
Видимо, незадолго до выставки, ещё в учебное время, произошёл у нас скандал с Клубом МГУ, который мы задели в очередном сатирическом Окне:
В нашей студии созрели
Рубенсы и Рафаэли
(т.е. там насаждали реализм)
И уже который год
Нам кино дает доход
(мы-то хотели смотреть кино бесплатно)
Администрация потребовала нашу шайку к ответу. Устроили собрание в одной из больших аудиторий внизу. Кто-то главный, завклубом, должно быть, обиженно вещал с трибуны:
- Нас упрекают в том, что мы в своей студии воспитываем Рафаэлей и Рубенсов. Но если бы это было так…
Зон подался вперёд.
- я думаю, могла бы гордиться не только наша изостудия, но и весь Московский Университет!
Володька блаженно откинулся на спинку.
- Я сам себе не поверил: неужели правда сейчас услышу ЭТО ?
Он и позже часто бывал в МГУ, наверно и в общаге у бывших одногрупников. М.б. ухитрился не сдать студенческий, м.б. овладел техникой проникновения через контроль.
Кстати о технике проникновения. Не знаю, то ли Зон от природы не боялся высоты, как индейцы-мохауки, то ли наоборот ловил кайф от острого ощущения, но ему случалось совершать головокружительные подвиги. Я с ним оказалась в компании, которая встречала Новый 60 год в общежитии МГУ на 11 этаже. Блок состоял из двух узких комнат с тонкой стенкой, которая делила и общее окно, снаружи это выглядит как колонка. В процессе веселья компания разделилась, и когда все уже были хороши, кто-то в одной комнате запер дверь изнутри, свалился и заснул. А кто-то наоборот проснулся и стал рваться наружу, советы сквозь дверь и стенку - поискать ключи по карманам или на полу - не воспринимал. Володька открыл окно, шагнул на соседний подоконник, открыл другое окно и вошёл в комнату. Не помню, как оно открывалось, была ли там форточка, вообще этим смертельным трюком в общежитии пользовались самые отчаянные. Вернулся он тем же путём, поскольку ключей не нашёл и никого в разум привести не смог. Посовещались и ничего лучшего не придумали; он снова перешёл по воздуху и чем-то слегка взломал дверь, кажется.
Как-то он вылезал по пожарной лестнице из окна у Киры, кажется этаж был всего третий, тоже по общей просьбе и тоже нас кто-то запер, наверно сам Кира, чтобы не расползались по коридору, а сам ушёл и наверно забыл, а среди нас был один кубинский шпион - симпатяга Хуан Лопес, и ещё кто-то опаздывал на поезд. И тоже неоднократно забирался в окно и снова спускался во двор, но Киру так и не нашёл, и не помню, чем это кончилось. С этим Хуаном потом возили в Лианозово троих кубинских художников, они приехали с выставкой, хотелось им что-то показать, они всё-таки Запад какой-никакой, повели сначала к Гинзбургу, потом уже все к Рабину. Очень было стыдно: в любой компании Хуан спрашивал, говорит ли кто-нб по-испански? По-французски? По-английски? Нет? Вытирал пот со лба и начинал переводить беседу.
Когда Таня работала на высотке, на 32 этаже гостиницы Ленинградская, там было что-то вроде диспетчерской радиорубки Мосводопровода, Володька почти забрался к ней по пожарной лестнице. Его сняла милиция, могло плохо кончиться. Но отпустили. Другой раз его схватили, как диверсанта, когда он спустился по водосточной трубе из окна опять же у Киры, но на Софийке, прямо в виду Кремля, причём неизвестно зачем, все двери были открыты. Он там отлёживался, поскольку недавно откуда-то свалился плашмя на спину и еле ходил. Такой вот большой оригинал. Только это было немного позже, в начале 60-х."