почти и не чехарда
Меня с самого начала куда сильней интересовали васькины собственные стихи, чем переводы. Вообще к иноязычной поэзии я относилась весьма равнодушно, за очень редкими исключениями. Я недостаточно ощущала английский и тем более французский, так что только когда вдруг какой-то перевод оказывался настоящим русским стихом, чужеязычный поэт для меня возникал. Не начни мы с Васькой работать, так бы оно и продолжалось...
Ещё в самом начале нашей жизни я у Васьки спросила, что он по его мнению принёс в русскую поэзию, что для него самое важное в собственных стихах. Васька заговорил о музыкальности, о мастерстве, как об умении сделать всё, что хочет, и без огрехов. И в подтверждение назвал трилогию - маленькую поэму «Пляски истории» («Менуэт», «Мазурку» и «Танго») - что дескать, он ввёл в поэзию музыкальные танцевальные ритмы.
Я напомнила ему, что танго есть и у Бродского, и что самое смешное, то же самое танго, что у Васьки - и кто знает, кто из них первый это сделал, да и неважно, не слишком существенная это деталь - в общем, «Плясками истории» я не впечатлилась.
А начав всерьёз, подробно, стих за стихом Ваську читать, уткнулась в совсем другое - в философскую лирику, растущую из пейзажа, иногда в совсем короткие стихи -
Стеклянный вечер на снегу
Лежит, и лень ему подняться,
Как он сумел так распластаться,
Стеклянный вечер на снегу?
По скользкой улице бегу
В толпе витринных иллюстраций,
Стеклянный вечер на снегу
Лежит, и лень ему подняться.
1966 г
Компьютера ещё не было, так что читала я попросту по книжкам - сначала «Замыкание времени», потом «Европу-остров», потом «Пятого всадника».
И в «Замыкании времени» наткнулась на «Следы на снегу» - дико обрадовалась - из такого выросли поздние стихи, настоящий Васька...
…И снег на площади - бумага.
Условны чёрточки людей.
А там - всего-то два-три шага
От освещённых площадей,
И вот - Приказная Палата
С огромным в темноте крыльцом,
И в эту темноту куда-то
Углом врезающийся Кром.
Он непомерно вертикален,
А две замёрзшие реки
Лежат и сходятся в провале,
Где снег летит на огоньки.
В ночи от Троицкой громады
До двух мостов - по триста лет…
Тут Арсенал. Обрыв от сада.
Глубокий снег. Глубокий след.
На три или четыре века
Нас - только трое: я да ночь,
Да ветер, падающий в реку,
Чтобы смолчать и не помочь.
А за рекой Козьма с Демьяном
Грозят бунтарским куполком,
И звонниц чёрные прораны
Бредут по снегу босиком.
От них до той кинорекламы
Пятьсот шагов да триста лет,
Ворот вневременная рама,
Глубокий снег, глубокий след.
Псков, 1968
Тогда Васька очень любил говорить про важность в его стихах истории, ну а мне его сюжетные исторические стихи совсем не нравились, представлялись театральными, надуманными, как часто бывает у Антокольского, которого Васька любил называть учителем и относился к нему с огромной нежностью и благодарностью.
Именно Антокольский его заметил и взял в литинститут к себе в семинар. А я через Ваську радовалась, что Антокольский понял, что Васька из поздних и об этом ему сказал.
Однажды я стала рассуждать о том, что черпать из стихов на чужом языке, из собственных переводов, из переработанного тобой, передуманного - не является подражанием, ведь в настоящем серьёзном переводе, тем более в переводе современной поэзии - чужие строки - это толчок, они преображаются почти неузнаваемо.
Васька послушал-послушал и сказал, что очень похожее говорил ему Антокольский...
Изредка Васька издавал дома книжки. По тем временам маленькое издательство - это попросту копировалка, да умная пишущая машинка, да скоросшиватель. Называлось это домашнее издательство - «Ритм» - крайне для Васьки важное слово. Он ощущал ритм, как некое важнейшее организующее начало. Любил стихотворение эстонского поэта Алексиса Раннета об этом - «Морская стихия», которое с собственного подстрочника Ранета перевёл.
Даль морская, Амфитрида, вновь твой верный раб
Пред тобой на кромке мира жалок, наг и слаб!
Я к тебе тянусь, богиня, и в земной тоске
Округленно дышат губы рыбой на песке.
Ты взмахнула пенной шалью, погнала ко мне
Волн звенящие спирали в белой тишине.
Белым кружевом хлестнула, властно позвала,
Повязала, затянула, вознесла, спасла...
Вознесенье ли, паденье - о, не всё ль равно,
То ли облачко коснётся, то ли злое дно?
Ускользнёт из-под ладони, словно грудь, волна,
Расцветёт, как жёлтый трольюс, над тобой луна,
И лучей тугие струны вертикально в ряд
Под смычками белых гребней глухо зазвенят.
Кто настроил эту скрипку, выбрал цвет струны,
Рассчитал орнамент пены, кривизну волны?
Кто нашел живые ноты, создал верность мер,
Претворяя Хаос в Космос музыкою Сфер?
Кто, когда расчислил пульсы звёздных маяков,
Взлёты чаек, шорох ветра, шёпоты песков?
Да, в начале было Слово... Или, прежде слов,
РИТМ - предвечная основа смыслов и миров?
Под лучами лунных ритмов над водой горит
Косный, мёртвый камень-хаос, чёрный диорит.
Ритм волны меняет форму неподвижных скал,
И растёт из водной пыли в семь цветов кристалл.
Совершенство зыбких линий, море, - твой урок!
Ритм - предвечная Основа. Слово. Нота. Рок.
Васька издал сборники Кривулина, Лены Игнатовой, Веты, свои переводы из Лины Костенко, собственные вперемежку с беновскими переводы Киплинга, свои переводы Брассанса и Бреля, «Европу-остров» и «Пятого всадника».
И вот мы решили в этой домашней типографии выпустить маленькое избранное.
Очень было азартное дело - выбирать стихи для этой книжечки, которую мы назвали «Жизнь в полстраницы» (лирика 1962 - 1992) - по вот этому стихотворению, написанному в поезде «Париж-Москва».
* * *
За окном вагона -
остаться б на этой поляне.
Задохнувшись гонкой,
мостами...
Не до гуляний,
Не до костров купальских...
Остаться, остановиться,
И - как песок сквозь пальцы -
Из Времени рукавицей
С руки потерянной,
за поленницу завалившись...
Коснись безвременья...
Полой ленью застынут лица.
И ждать погоды.
Но не у моря - ведь море отнято,
А сжать все годы,
сдавить всё горе
в ладони потной,
Не выпуская...
Вот так - синицу.
Не журавля же!
И жизнь словами вся в полстраницы
Спалённо ляжет...
1990 г.
Поэм и циклов мы туда не включили совсем, а вот очень короткие вещи, которые Васька считал вроде как пустячками, туда вошли. То, что казалось когда-то существенным, потускнело, а эти стихи от времени стали важней - отлежались... Некоторые мы слегка отредактировали.
И даже поместили туда какие-то действительно несущественные стихи, полудетские, но нежные, греющие. Например, про Дибуны - не ленинградцы эту станцию с удивляющим всех детей названием тоже встречали - «Что за станция такая - Дибуны или Ямская?». Васька утверждал, что этот рассеянный с улицы Бассейной - сам дядюшка Самуил Яковлевич.
***
… А живут в Дибунах дибуняне.
Или, может быть, они - дибунийцы?
Вдруг - дибунцы, или даже дибуниты?
А как хорошо бы обнаружить
Хоть что-нибудь небытовое
В маленькой станции,
Что каждый день пробегает за окнами:
Ну, а вдруг?
Надо бы сойти с электрички,
Расспросить аборигенов…
Да всё вот
Недосуг…
1962 г.
Васька, конечно, считал тогда, что я не ценю его исторических стихов оттого, что истории не знаю. Но в разговорах, где мы ходили вокруг да около, нащупывая точные формулировки, я в конце концов определила, в чём дело - получалась у него та история, которая сплеталась с современностью, в неё перетекала. В «Китеже» - «Перепуганные троллейбусы прижимают уши к спине», в «Изборске» - «ведь яблоки, срываясь с веток,
в предгрозье рушат тишину», в «Следах на снегу» - «А за рекой Козьма с Демьяном
грозят бунтарским куполком, и звонниц чёрные прораны бредут по снегу босиком» - и дальше вот прямо сказано - «от них до той кинорекламы пятьсот шагов да триста лет, ворот вневременная рама, глубокий снег, глубокий след».
И Ваське удавалось - вязать времена, вплетать одни в другие так, что не отделишь, - участвовать в этом, одном из главных для поэзии, цивилизационном действе - связующем.
Ещё в самом начале нашей жизни я у Васьки спросила, что он по его мнению принёс в русскую поэзию, что для него самое важное в собственных стихах. Васька заговорил о музыкальности, о мастерстве, как об умении сделать всё, что хочет, и без огрехов. И в подтверждение назвал трилогию - маленькую поэму «Пляски истории» («Менуэт», «Мазурку» и «Танго») - что дескать, он ввёл в поэзию музыкальные танцевальные ритмы.
Я напомнила ему, что танго есть и у Бродского, и что самое смешное, то же самое танго, что у Васьки - и кто знает, кто из них первый это сделал, да и неважно, не слишком существенная это деталь - в общем, «Плясками истории» я не впечатлилась.
А начав всерьёз, подробно, стих за стихом Ваську читать, уткнулась в совсем другое - в философскую лирику, растущую из пейзажа, иногда в совсем короткие стихи -
Стеклянный вечер на снегу
Лежит, и лень ему подняться,
Как он сумел так распластаться,
Стеклянный вечер на снегу?
По скользкой улице бегу
В толпе витринных иллюстраций,
Стеклянный вечер на снегу
Лежит, и лень ему подняться.
1966 г
Компьютера ещё не было, так что читала я попросту по книжкам - сначала «Замыкание времени», потом «Европу-остров», потом «Пятого всадника».
И в «Замыкании времени» наткнулась на «Следы на снегу» - дико обрадовалась - из такого выросли поздние стихи, настоящий Васька...
…И снег на площади - бумага.
Условны чёрточки людей.
А там - всего-то два-три шага
От освещённых площадей,
И вот - Приказная Палата
С огромным в темноте крыльцом,
И в эту темноту куда-то
Углом врезающийся Кром.
Он непомерно вертикален,
А две замёрзшие реки
Лежат и сходятся в провале,
Где снег летит на огоньки.
В ночи от Троицкой громады
До двух мостов - по триста лет…
Тут Арсенал. Обрыв от сада.
Глубокий снег. Глубокий след.
На три или четыре века
Нас - только трое: я да ночь,
Да ветер, падающий в реку,
Чтобы смолчать и не помочь.
А за рекой Козьма с Демьяном
Грозят бунтарским куполком,
И звонниц чёрные прораны
Бредут по снегу босиком.
От них до той кинорекламы
Пятьсот шагов да триста лет,
Ворот вневременная рама,
Глубокий снег, глубокий след.
Псков, 1968
Тогда Васька очень любил говорить про важность в его стихах истории, ну а мне его сюжетные исторические стихи совсем не нравились, представлялись театральными, надуманными, как часто бывает у Антокольского, которого Васька любил называть учителем и относился к нему с огромной нежностью и благодарностью.
Именно Антокольский его заметил и взял в литинститут к себе в семинар. А я через Ваську радовалась, что Антокольский понял, что Васька из поздних и об этом ему сказал.
Однажды я стала рассуждать о том, что черпать из стихов на чужом языке, из собственных переводов, из переработанного тобой, передуманного - не является подражанием, ведь в настоящем серьёзном переводе, тем более в переводе современной поэзии - чужие строки - это толчок, они преображаются почти неузнаваемо.
Васька послушал-послушал и сказал, что очень похожее говорил ему Антокольский...
Изредка Васька издавал дома книжки. По тем временам маленькое издательство - это попросту копировалка, да умная пишущая машинка, да скоросшиватель. Называлось это домашнее издательство - «Ритм» - крайне для Васьки важное слово. Он ощущал ритм, как некое важнейшее организующее начало. Любил стихотворение эстонского поэта Алексиса Раннета об этом - «Морская стихия», которое с собственного подстрочника Ранета перевёл.
Даль морская, Амфитрида, вновь твой верный раб
Пред тобой на кромке мира жалок, наг и слаб!
Я к тебе тянусь, богиня, и в земной тоске
Округленно дышат губы рыбой на песке.
Ты взмахнула пенной шалью, погнала ко мне
Волн звенящие спирали в белой тишине.
Белым кружевом хлестнула, властно позвала,
Повязала, затянула, вознесла, спасла...
Вознесенье ли, паденье - о, не всё ль равно,
То ли облачко коснётся, то ли злое дно?
Ускользнёт из-под ладони, словно грудь, волна,
Расцветёт, как жёлтый трольюс, над тобой луна,
И лучей тугие струны вертикально в ряд
Под смычками белых гребней глухо зазвенят.
Кто настроил эту скрипку, выбрал цвет струны,
Рассчитал орнамент пены, кривизну волны?
Кто нашел живые ноты, создал верность мер,
Претворяя Хаос в Космос музыкою Сфер?
Кто, когда расчислил пульсы звёздных маяков,
Взлёты чаек, шорох ветра, шёпоты песков?
Да, в начале было Слово... Или, прежде слов,
РИТМ - предвечная основа смыслов и миров?
Под лучами лунных ритмов над водой горит
Косный, мёртвый камень-хаос, чёрный диорит.
Ритм волны меняет форму неподвижных скал,
И растёт из водной пыли в семь цветов кристалл.
Совершенство зыбких линий, море, - твой урок!
Ритм - предвечная Основа. Слово. Нота. Рок.
Васька издал сборники Кривулина, Лены Игнатовой, Веты, свои переводы из Лины Костенко, собственные вперемежку с беновскими переводы Киплинга, свои переводы Брассанса и Бреля, «Европу-остров» и «Пятого всадника».
И вот мы решили в этой домашней типографии выпустить маленькое избранное.
Очень было азартное дело - выбирать стихи для этой книжечки, которую мы назвали «Жизнь в полстраницы» (лирика 1962 - 1992) - по вот этому стихотворению, написанному в поезде «Париж-Москва».
* * *
За окном вагона -
остаться б на этой поляне.
Задохнувшись гонкой,
мостами...
Не до гуляний,
Не до костров купальских...
Остаться, остановиться,
И - как песок сквозь пальцы -
Из Времени рукавицей
С руки потерянной,
за поленницу завалившись...
Коснись безвременья...
Полой ленью застынут лица.
И ждать погоды.
Но не у моря - ведь море отнято,
А сжать все годы,
сдавить всё горе
в ладони потной,
Не выпуская...
Вот так - синицу.
Не журавля же!
И жизнь словами вся в полстраницы
Спалённо ляжет...
1990 г.
Поэм и циклов мы туда не включили совсем, а вот очень короткие вещи, которые Васька считал вроде как пустячками, туда вошли. То, что казалось когда-то существенным, потускнело, а эти стихи от времени стали важней - отлежались... Некоторые мы слегка отредактировали.
И даже поместили туда какие-то действительно несущественные стихи, полудетские, но нежные, греющие. Например, про Дибуны - не ленинградцы эту станцию с удивляющим всех детей названием тоже встречали - «Что за станция такая - Дибуны или Ямская?». Васька утверждал, что этот рассеянный с улицы Бассейной - сам дядюшка Самуил Яковлевич.
***
… А живут в Дибунах дибуняне.
Или, может быть, они - дибунийцы?
Вдруг - дибунцы, или даже дибуниты?
А как хорошо бы обнаружить
Хоть что-нибудь небытовое
В маленькой станции,
Что каждый день пробегает за окнами:
Ну, а вдруг?
Надо бы сойти с электрички,
Расспросить аборигенов…
Да всё вот
Недосуг…
1962 г.
Васька, конечно, считал тогда, что я не ценю его исторических стихов оттого, что истории не знаю. Но в разговорах, где мы ходили вокруг да около, нащупывая точные формулировки, я в конце концов определила, в чём дело - получалась у него та история, которая сплеталась с современностью, в неё перетекала. В «Китеже» - «Перепуганные троллейбусы прижимают уши к спине», в «Изборске» - «ведь яблоки, срываясь с веток,
в предгрозье рушат тишину», в «Следах на снегу» - «А за рекой Козьма с Демьяном
грозят бунтарским куполком, и звонниц чёрные прораны бредут по снегу босиком» - и дальше вот прямо сказано - «от них до той кинорекламы пятьсот шагов да триста лет, ворот вневременная рама, глубокий снег, глубокий след».
И Ваське удавалось - вязать времена, вплетать одни в другие так, что не отделишь, - участвовать в этом, одном из главных для поэзии, цивилизационном действе - связующем.