ПИСЬМА ОБ ЭВОЛЮЦИИ (40). "Приручение" большевиков
Рисунок А. Егорова. 1924 год
После отступлений в данной серии, посвящённых "новогодним" предметам, ёлке и водке, вернёмся к темам менее праздничным, но и более существенным. Почему отрицание всегда и везде, во всякой эволюции сменяется преемственностью? Что является её источником в истории? Ровно то же самое, что и в любом процессе эволюции. Можно сказать так: новое пробивает себе дорогу сквозь старый мир, и потому он неизбежно становится его одеждой. Новое не только облекается в одеяния старого, но пропитывается им и смешивается с ним до степени неузнаваемости... и в какой-то момент уже становится трудно понять, что перед нами: новое или внезапно воскресшее старое. В.И. Ленин выражал эту мысль так: "Когда наступает революция, дело не происходит так, как со смертью отдельного лица, когда умерший выносится вон. Когда гибнет старое общество, труп его нельзя заколотить в гроб и положить в могилу. Он разлагается в нашей среде, этот труп гниёт и заражает нас самих. Иначе на свете не происходило ни одной великой революции и не может происходить... Мы должны бороться за сохранение и развитие ростков нового в атмосфере, пропитанной миазмами разлагающегося трупа..."
Вся история СССР в этом свете предстаёт как история борьбы с буржуазией, внутренней и внешней. Мы остановились на одной из важнейших битв, выигранных буржуазией у революции - руками её союзника - крестьянства, то есть мелких хозяев. Это Кронштадское восстание 1921 года, которое Ленин называл термидором пролетарской революции. Итогом этого термидора стали совершенно невероятные, парадоксальные 1920-е годы, когда воочию наблюдалась абсолютно на первый взгляд невозможная картина: правительство большевиков, этих "пролетарских якобинцев", сжав зубы и скрепя сердце, неумолимо вело страну сквозь термидор нэпа. Или, пользуясь точной формулой Владимира Ильича: "Рабочие-якобинцы более проницательны, более тверды, чем буржуазные якобинцы, и имели мужество и мудрость сами себя термидоризировать".
Как уже говорилось в предыдущих постах, большевики согласились даже на легализацию открытых апологетов нэпа-термидора в печати. Это были Устрялов и другие сменовеховцы. Н. Устрялов с радостью писал: "Революция уже не та, хотя во главе её - всё те же знакомые лица... Но они сами вынужденно вступили на путь термидора... Путь термидора - в перерождении тканей революции, в преображении душ и сердец её агентов... В своё время французские якобинцы оказались неспособны почувствовать новые условия жизни - и погибли. Ни Робеспьер, ни его друзья не обладали талантом тактической гибкости". "Ленин более гибок и чуток, нежели Робеспьер". "Мы вступили на "путь термидора", который у нас, в отличие от Франции, будет, по-видимому, длиться годами и проходить под знаком революционной, советской власти".
Но тут была важная оговорка: сами сменовеховцы все или почти все относились к "лишенцам", то есть социальным группам, официально лишённым избирательных прав. Разумеется, понимая своё неполноправие в политике, они жадно искали союзников и выразителей своих чаяний среди политиков полноправных, то есть большевиков. Искали там своих Баррасов и Бонапартов. Устрялов открыто писал о Леониде Красине как о будущем советском Баррасе (и ошибся), потом в 1936 году возложил надежды на Тухачевского-Бонапарта (и снова ошибся, уже для себя фатально).
"Зав и его аппарат". Рисунок П. Мина. Журнал "Красный перец", 1924 год. Тема вновь - нэповское перерождение ответственного работника
Но этот процесс - поиска буржуазией своих друзей среди руководящего слоя общества - шёл и на низовом уровне. Здесь он поразительно напоминал... советские 60-е, 70-е и 80-е годы, о которых пойдёт речь дальше. Отличие было только в том, что устойчивость большевиков 20-х годов к буржуазным "ценностям" была гораздо выше, чем у их преемников полвека спустя. Но и она не была беспредельной.
Отличной иллюстрацией к этому может послужить фельетон сатирика Николая Иванова-Грамена (1885-1961) "Новый буржуа" из советской печати 1924 года. Текстом которого (целиком приводится ниже) и завершу настоящий пост.
Новый буржуа
I.
Некто Никанчиков, член РКП, познакомился с новым буржуа случайно, в порядке очередной хозработы. В том же порядке ему привелось, как-то раз, заехать к новому знакомому на дом.
В своём кругу Никанчиков говорил:
- Тут решительно ничего такого. Говорят, вот, что многие из советских писателей никогда не видали рабочих и списывают их с серебряного полтинника... Это плохо. Но ещё хуже, что многие наши ответственные работники никогда не видали вблизи настоящего нэпмана. Можно не знать своих, но врага надо знать! Иначе, как с ним бороться?
II.
Через несколько дней Никанчиков рассказывал в своём кругу:
- Некоторые представляют себе, что новый буржуй толстопуз, красноморд, носит длиннополый сюртук, молится Николе угоднику и ругает матерно Советскую власть. Вот уж ничего-то похожего! Смотрю, знаете: обстановка хоть и дорогая, но без всяких там позолот и инкрустаций, на самом хозяине - скромная такая толстовка, на толстовке - ОДВФ [Общество друзей воздушного флота. - А. М.]... На стене - большой портрет Дзержинского: не потому, конечно, что ГПУ, а потому, что ВСНХ [Высший совет народного хозяйства, председателем которого был Дзержинский. - А. М.]. Словом, в общем и целом, вполне прилично.
III.
Через месяц Никанчиков повествовал (опять, конечно, в своём кругу):
- ... Как-то неловко, знаете, отказаться: остался „на чашку чаю". Но, в сущности, почему же и не остаться? Люди вполне лойяльные и, в общем и целом, на нашей стороне... Уверяю вас! Нэпман-то-нэпман, но, знаете, он рассуждает вполне резонно. „Разве я рад? - говорит. - Но ведь ни в союз, ни на службу меня, - говорит, - не примут, так надо же чем-нибудь жить?" И, знаете, ведь, отчасти, он прав!
IV.
По прошествии времени, Никанчиков не только пояснял и доказывал, но даже удивлялся:
- ...В конце-концов, у нас совершенно неправильное представление. Вообразите себе ужин, несколько человек гостей, ну, конечно, выпивка умеренная и всё такое... Но о чём же они разговаривают?.. Вы думаете - о товapax, о ценах, о коммерческих оборотах? Ничего подобного! О партийных вопросах, - вот о чём разговаривают! Между прочим, - и по поводу откликов на „Уроки Октября"... [книга Троцкого, вызвавшая его критику в печати. - А. М.] Но не в дискуссионном, так сказать, духе, а... как бы вам об'яснить?.. То есть, просто даже удивительно! „Мы, - говорят, - не можем судить, кто виноват, кто прав, и политикой мы ни занимаемся, но зачем же, - говорят, - такие резкие выпады в печати? Мы, - говорят, - привыкли крупных вождей уважать, и нас такая несдержанность возмущает"! Вот! А вы говорите - нэпманы!.. Да разве, даже с марксистской точки зрения подходя, - да разве человек виноват в том, что он нэпман?..
V.
Месяца через три Никанчиков спорил, волновался и раз'яснял непонятливым:
- Ну, хорошо: нэпман, буржуа и так далее... Но если дочь этого нэпмана жаждет образования, то почему я не должен за неё ходатайствовать? И... и... он прав, этот, как вы выражаетесь, „буржуй". Он верно говорит, что коммунисты бывают разные: есть среди них фанатики, но есть и люди с более широким кругозором. Может быть, сам он и далёк от коммунизма, но во мне он ценит именно этот широкий кругозор!.. Вы что думаете: он, этот „буржуй", ненавидит нас? Волком смотрит? Да я, коммунист, - самый почётный и дорогой для него гость!..
VI.
А ещё по прошествии времени Никанчиков... нет, впрочем, не Никанчиков. Ещё по прошествии времени знакомый Никанчикова, новый, лойяльный буржуа, говорил в своём кругу:
- Эту сволочь, Никанчикова, оказывается, из партии выгнали. И скрывал, ведь, подлец! Теперь не принимаю прохвоста. Обидно даже, ей-богу: сколько ж я на него угощенья и времени стравил!.. Начинай теперь опять сначала: нового надо приручать. И, что хуже всего, господа: настоящего, прочного не приручишь, а этакого... уж и не знаю, не себе ли дороже?..
(Продолжение следует).
ПОЛНОЕ ОГЛАВЛЕНИЕ СЕРИИ