За первоистоком сущего
Алексей Иванов
Первое и последнее
Странное дело: для того, кто вне времени, первое мгновение Вселенной - не обязательно первое, и последнее мгновение Вселенной - не обязательно последнее. Первым или последним может оказаться каждый миг времени. Что, если вот этот?
Проклятие Одиссея
В последний день перед отправлением на троянскую войну к царю Итаки Одиссею воины привели грязного, ободранного чужестранца с длинной бородой, с поседевшими космами на голове. Его нашли спящим в песке на берегу моря. Загадочный пришелец вел себя смиренно, не сопротивлялся, попросил лишь предоставить ему возможность поговорить с молодым повелителем. Одиссею некогда было беседовать, во дворце его ждали послы от великих царей ахейцев - Агамемнона и Менелая, но несколько минут он все же уделил старику.
- Кто ты такой? И о чем хочешь разговаривать со мной?
- Царь, ты удивишься, однако постарайся мне поверить! Я - это ты, но через двадцать лет после твоего отплытия!
- Ты - это я? Разве возможно такое? Ты врешь мне, чужестранец!
- Это легко проверить! Хочешь, я спою колыбельную. Ею в детстве тебя усыпляла мать? Хочешь, я назову то место, где подвернул ты ногу во время охоты? Или лучше, давай, я покажу тебе шрам на левом бедре!
- Нет! Достаточно! Я тебе верю! Что за странная встреча? Как такое могло случиться? Как ты оказался здесь?
- Я сражался под Троей, хитростью своей я помог ахейцам захватить ее, я видел смерть и горе ни в чем не повинных людей. Я возненавидел богов за их высокомерие, и они запретили мне возвращение домой. Тогда я нашел способ вернуться в тот момент времени, с которого началась цепь моих ошибок, вернее… твоих. Вернуться, чтобы изменить свою судьбу!
- В чем же наша с тобой ошибка?
- В том, что мы решили отправиться на войну. Война - это обман. Ее для развлечений придумали скучающие от бессмертия боги. Они играют нами, как куклами, и радуются, когда мы убиваем друг друга!
- Что ты говоришь, чужестранец! Проглоти язык свой! Боги помогают нам, боги заботятся о нас, если, конечно, мы почитаем их и приносим им жертвы!
- Нет, царь, они относятся к нам, как к игрушкам из дерева, камня или кости.
Я слышал, как смеялись они, когда у мощных стен Трои мы кололи и резали друг друга, я видел их презрение к нам, когда мы корчились от боли, когда мучились, истекая кровью!
- Не святотатствуй! Боги создали этот мир! Боги создали нас! Как можешь ты, неблагодарный, обвинять их, оскорблять их своим недоверием!
- О царь, они не создавали ничего! Они захватили то, что уже было создано кем-то другим! Они вообще не боги, а злые, завистливые, мстительные духи, боящиеся неведомого рока, трепещущие перед властью беспощадной судьбы!
- А что если сам ты, старик, всего лишь облаченный в человека злой, коварный дух, подосланный нам хитрыми троянцами, чтобы обмануть нас и сорвать наш великий поход?
- Я бы тоже так подумал на твоем месте, но откуда же тогда мое человеколюбие? Ведь если бы я был злым и коварным, разве стал бы я сострадать людям, разве стал бы я проклинать богов за то, что они играют нашими жизнями?
- «На моем месте», говоришь! Мне, действительно, интересно, что ты сделал двадцать лет назад, когда перед отправленьем на войну к тебе подвели нищего, грязного старика?
- Не буду скрывать от тебя, царь! Я приказал своим воинам бросить его в море с самого высокого утеса, чтобы вернулся он туда, откуда пришел, чтобы бог морей Посейдон принял эту жертву и послал нам попутную волну.
- Хорошо! Так и поступим! Воины! Отведите этого пришельца на самый высокий берег и бросьте в море, пусть владыка вод Посейдон поможет нам завтра в нашем нелегком пути! Одиссей отправился к своим именитым гостям, даже не попытавшись
нарушить проклятый круг возвращения к самому себе. Он был молод и отважен, он считал, что все решает сила, ему не хотелось думать о неразрешимых вопросах жизни. Потом, в годы великих битв, в годы великих скитаний, когда от пережитых
бед пришла мудрость, он много раз вспоминал этот короткий разговор с чужестранцем… то есть с самим собой. Он знал, что так за неповиновение наказали его безжалостные боги: он всегда будет возвращаться к себе и отправлять себя на смерть. Но гордого воина ничто не могло сломить, ибо все готов он был вытерпеть, вынести во имя открывшегося ему под стенами Трои человеколюбия.
Бог и его отражение
Самое страшное, когда на место Бога встает наше Представление о Боге и начинает вершить суд, организует инквизиционные процессы, готовит пытки, возжигает костры. Истинный Бог всегда милосерднее Бога, которого мы себе придумали, то есть вымышленного Бога. Следует всегда спрашивать себя: Богу ты молишься или своему Представлению о Боге? Оно является последним идолом на пути к Последнему.
Камешек, брошенный в воду
Древнейший китайский мудрец Фу Си, гуляя по весеннему саду, спросил себя однажды о том, каким должно быть совершенное художественное произведение. Белоснежные ветви яблонь, качаясь на ветру, послушно повторяли тихие речи его сердца: «совершенное произведение не должно иметь какого-то определенного содержания, только так оно способно объять бесконечное»; «оно не должно зависеть от слов, ибо слова существуют вне сущности слов, а важна именно сущность»; «оно не должно исчерпываться образами, ибо образы есть достояние памяти, а память всегда ограничивает сознание»; «оно не должно описывать жизнь людей и богов, ибо описанная жизнь перестает быть жизнью»; «оно не должно сообщать истину и смысл в готовом виде, скорее должно организовывать и направлять поиск истины и смысла». Постепенно мысли мудреца обрели
выразительность и глубину, их можно было предложить верным последователям.
«Совершенный текст, - учил Фу Си своих учеников, - не навязывает идеи, а погружает человека в собственные мысли и чувства, открывает ему Небо в самом себе, предлагает пройти духовный путь, предначертанный судьбой. Совершенный
текст вне возможного и невозможного, вне фантастического и реального, поэтому его не читают, но разгадывают, расшифровывают. Совершенный текст вне случайного и закономерного, вне явленного и тайного, поэтому из него ничего не
берут, но, руководствуясь им, создают свое. Совершенный текст - это вообще не текст, а Божественный Исток, порождающий бесконечность других текстов».
В результате этих дум и этих бесед возникла «Книга Перемен» - бессвязный, бессмысленный набор загадок, головоломок, символов, изречений для одних и сокровенный родник творческого вдохновения для других. Как от маленького камешка, брошенного в воду, расходятся, разбегаются в разные стороны круги, так от этой загадочной книги возникали в истории Поднебесной комментарии и толкования, стихи и рассказы, философские трактаты и философские притчи.
Непостижимость
Бог есть Творец непостижимостей. Человек столь же непостижим для Бога, как и Бог для человека, иначе человек был бы не интересен Богу, иначе человек был бы для Бога механической куклой. Если Бог все заранее знает и все заранее предвидит, то этот мир и мы в нем - заводные игрушки.
Разговор с отражением
Маленькая холодная темная комната университетского общежития. Зимняя, январская ночь. Тишина. Сквозь ледяные узоры на замерзшем окне струится полупрозрачный лунный свет. На столе «Фрагменты ранних греческих философов». Книга открыта на странице 290, там, где Парменид запрещает любителям мудрости мыслить или высказывать небытие. Чтобы хоть немного
согреться, я достал сигареты, закурил и случайно взглянул в зеркало. Часы на стене остановились. Мгновение провалилось в себя. Мое отражение улыбнулось мне, стряхнуло с сигареты пепел в баночку из-под пива и нарушило святую заповедь
молчания.
- Холодно. На улице - 42. Если так пойдет дальше, мы все замерзнем.
- Мы все замерзнем, а вот тебе, почтеннейший, это не грозит.
- Понимаю, намекаешь на мою иллюзорность.
- Да уж, пожалуй.
- Боишься поверить в то, что отражение способно освободиться от гнета и диктата отраженного.
- Бред!
- Однако я не просто твой двойник, есть во мне и некая сущность.
- Пустота и не более!
- Но подумай! Что бы ты знал о себе, если бы не смотрел на меня? Ничего!
- Я смотрю на себя, ведь ты всего лишь мое отражение.
- А ты - мое, ибо подгоняешь себя под меня, оцениваешь себя мной, выдаешь меня за себя. Поверь мне! Экзистенциально мы равны!
- Я все-таки реальнее. Я могу сжать ладонь в кулак, и ты повторишь это за
мной.
- Ошибаешься! Мы сделаем это одновременно.
- Уверен?
- По крайней мере, это не будет выглядеть как причина и следствие.
- Не знал, что отражение способно так цепляться за реальность.
- Да «цепляться», да «за реальность», именно поэтому я и существую!
- Согласен! Существуешь! Но в качестве иллюзии.
- А разве жизнь во Вселенной не иллюзия? А разве история ваша - не иллюзия? Что с вами будет, если рядом с солнечной системой окажется черная дыра или сверхновая, готовая вот-вот вспыхнуть и взорваться? Представляю, как потускнеют ваши истины!
- Для тебя же хуже: ведь если мы нереальны, то ты, выражаясь языком Платона, всего лишь подобие подобия.
- Чтобы больше не спорить, предлагаю компромисс: мы оба существуем, и друг без друга немыслимы. Лунный свет из бледно-белого превратился в желто-позолоченный. Отражение затушило сигарету, поставило баночку на подоконник, провело ногтем
по ледяному узору окна. Иней на пальце превратился в капельку воды, которая медленно стекла и упала на коврик. Полет жемчужины продлился миллиарды лет.
Я закрыл книгу, поставил ее на полку, подошел к зеркалу и продолжил диалог.
- Мне вот что интересно. Откуда у отражения такая страсть к бытию? Зачем тебе бытие? Не лучше ли просто мелькать в зеркалах, появляться на мгновение и исчезать, неожиданно возникать и растворяться? Никаких забот, никаких проклятых вопросов, никакой ответственности перед людьми и Богом.
- Что? Носитель Образа Божьего устал нести Образ Божий?
- А тебе очень хочется спрятаться в этом святом облачении?
- Не скрою, всю жизнь мечтал об этом!
- Ты даже не представляешь, какое бремя свалится на тебя.
- Милый мой! Дорогой мой! Может, и правда рискнуть? Поверь! В мире от этого ничего не изменится. Никто не увидит подмены. Отражение станет отраженным, а отраженный - отражением.
- Я бы, может быть, согласился, вот только как это осуществить?
- Очень просто, достаточно согласиться.
- И что же дальше?
- Ничего не замечаешь?
- Ничего не замечаю.
- Вот видишь, я же говорил, что бытие и ничто - тождественны.
- Не понимаю.
- Мы поменялись местами!
- Не верю!
- Чувствуешь холод?
- Нет.
- А я чувствую!
Категорический императив
У ничто, если оно существует, должен быть свой категорический императив. Попробуем сформулировать несколько его вариантов: «ты должен поступать, исходя из того, что тебя в этом мире скоро не будет»; «ты должен поступать, исходя из того, что тебя в этом мире уже нет»; «ты должен поступать, исходя из того, что тебя в этом мире никогда не было».
Тайна бессмертия
Цинь Шихуан, то есть «Первый властелин Цинь», объединивший Китай в одно государство, в конце своего царствования вознамерился решить и проблему бессмертия. В своей бурной жизни он добился всего, что хотел: власти, славы, почета, уважения. Однако постепенно стал замечать, что что-то главное и существенное ему не принадлежит, ему не подчиняется, незаметно ускользает от него. Это сама жизнь, близкая и далекая, милосердная и жестокая, неотвратимая и случайная. Царь приказал найти на окраинах своей империи прячущегося в горах последнего мудреца и привести к себе. Другие мудрецы по распоряжению владыки были живьем закопаны в землю, этот же как-то уцелел, или его намеренно оставили в живых до времени. Среди простых крестьян слагались легенды о сверхъестественных способностях одинокого старца, о том, что он способен излечить любую болезнь и знает все тайны мироздания.
Цинь Шихуан принял мудреца на берегу озера. Пели птицы, шелестели клены, качался камыш, над горизонтом пылал всегда молчаливый солнечный диск. Верные слуги помогли императору сесть. Старец медленно подошел к трону и поклонился. Первый властелин Китая посмотрел на него с надеждой и презрением, его слова выражали усталость и печаль.
- Я знал, что мы однажды встретимся с тобой, мудрец! Но не думал, что все произойдет так быстро.
- Я тоже знал, что мы встретимся, повелитель, и что эта встреча случится в последний день моей жизни.
- Жизнь! Какое это счастье! Какое это чудо! Какой это восхитительный напиток! Его пьешь, как самое сладкое вино, и не можешь напиться!
- Опьянение жизнью - самое страшное опьянение!
- Все говорят, что ты - волшебник и маг. Может быть, тогда отгадаешь, зачем я тебя пригласил к себе?
- Отгадка на твоем лице, повелитель, ты жаждешь бессмертия.
- Бессмертие! Это - единственное, чего у меня нет. Прошу тебя, старик, дай его мне и моим воинам! Мы победили в стольких битвах, мы прошли столько дорог! Неужели мы не достойны жить вечно?
- Думаю, что достойны…
- И я так думаю! Мы не жалели себя и заслужили бессмертие.
- Но что значит для вас «жить вечно»? Какого бессмертия вы просите от меня?
- Самого простого, мудрец: я не хочу умирать!
- О великий император, подумайте вот над чем! Смерть не есть что-то внешнее и чужое для жизни, она внутри жизни, она внутри каждого из нас. Чтобы победить смерть, необходимо принять смерть, пережить ее в себе, как бездонную бездну, и,
таким образом, включить в свое существование.
- Принять смерть, чтобы ее победить? Такого я не ожидал от тебя услышать! Жизнь есть жизнь, смерть есть смерть, об этом говорит мне мой разум. Дай мне и моим воинам вечную жизнь, мудрец, если можешь, а если не можешь, то честно скажи об этом!
- Владыка, поймите! Если нет смерти, то нет и жизни! Вечность включает в себя жизнь и смерть, как две половинки целого. Если убрать одну, тут же исчезнет и другая!
- Убери! А мы потом посмотрим, что останется.
- Не останется ничего, только прах земли.
- Не понимаю тебя! Что ты имеешь ввиду?
- Глиняные изваяния, лишенные жизненной силы, жизненной субстанции.
- Мы разговариваем, как глухой с немым. Не зря я всегда презирал вас, мудрецов, за ваши бесконечные потоки слов, в которых вы прячете свою беспомощность, свое бессилие. Закончим нашу беседу! Или ты даешь нам бессмертие, или уходи отсюда! Я не сделаю тебе ничего плохого, я буду лишь знать, что твоя мудрость тщетна.
- Я все понял! Да будет так, как вы хотите, о владыка! Небеса требуют от меня уважать свободный выбор каждого живого существа! Чтобы больше не утомлять вас вопросами и размышлениями, я исполню вашу просьбу прямо сейчас…
Глиняные солдаты встречают рассвет с застывшими лицами. Их души превратились в пыль, их сердца окаменели. Вне времени и вечности, не живые и не мертвые смотрят они на нас сквозь тысячелетия, безмолвные, бесчувственные,
бесчеловечные. Из пустынной тишины холодного безвременья приходит к нам мольба о помощи: «Освободите нас от этого ужасного плена! Помогите нам вернуться к живой жизни! Дайте нам принять смерть! Дайте успокоиться в Непостижимости Божественного!» Но каждый из услышавших мольбу спешит поскорее покинуть проклятое место, боясь не выдержать искушения и обменять краткий миг своей жизни на безжизненное бессмертие.
Паралогизм
Почему сознание не разрушается, не рассыпается от мучений и страданий? Как удерживает в себе и примиряет тысячи противоречий? Откуда берет силы терпеть удары судьбы, терпеть одиночество, безысходность, отчаянье, тоску, печаль, страх
смерти, ужас предстоящего исчезновения? Если бы сознание представляло собой всего лишь психический поток, оно бы распалось от малейшего прикосновения. Только субстрат, на основе которого сознание основано, делает его устойчивым к
воздействию мира, к воздействию внутренних слепых стихий. Этот субстрат и есть душа.
В поисках души
Почтенный брахман Бхарадваджа придумал два доказательства существования души. Первое доказательство утверждало: «Если бы души не было, то всякий раз выходя из глубокого сна без сновидений, я должен был бы рождаться заново, но этого не происходит, значит, душа существует». Второе доказательство утверждало: «Если бы души не было, то было бы невозможно узнавание, так как у двух восприятий одного и того же предмета были бы два разных субъекта восприятия». И все-таки Бхарадваджа не ощущал удовлетворенности от проделанной интеллектуальной работы. Почему? Потому что понимал всю
бесполезность доказательств. «Человек, - говорил он, - должен не доказывать существование души, а искать в себе душу, открывать в себе душу. Человек должен не гоняться за мыслью о сущем, а переживать в себе сущее и в акте переживания
сливаться с бесконечностью».
Тысячи жизней
Сегодня пришел к одной очень важной для меня мысли: даже если предмет ужаса в моем сновидении иллюзорен, само ощущение ужаса реально; даже если поток безумия в сновидении иллюзорен, само ощущение боли от него реально;
даже если весь материал сновидений иллюзорен, моя вовлеченность в него реальна, мое отношение к нему реально. Следовательно, я проживаю тысячи жизней за жизнь.
Сокровенная мечта
Давно это было: в другом городе, в другой стране, в другой эпохе. Вспоминаю, как мой университетский товарищ Иван Коваленко мечтал схватить абсолютную истину в мистическом акте созерцания. «Ты только представь, Саша, - говорил он,
срывая дрожащей рукой лиcты с пожелтевших кленов, - пассажирский самолет терпит крушение над океаном. Надежды на спасение нет! Жалкие, ничтожные людишки цепляются за последний миг своего существования, сходят с ума от ужаса, ползают, кричат, плачут, молятся, а я… сижу себе спокойно и наслаждаюсь происходящим. Наслаждаюсь происходящим, ибо в момент катастрофы мне открылась истина, собственно, сама катастрофа и послужила причиной открытия. По сравнению с этой истиной уже не имеют значения жизнь и смерть, вечность и время, добро и зло, святость и святотатство. По сравнению с этой истиной уже не имеет значения человек я или животное, бог или дьявол».
Сегодня я узнал, что Иван, перебегая улицу на красный свет светофора, попал под машину. Его еле откачали врачи, тяжелейшая травма головы, он ничего не помнит и никого не узнает. Видимо, Господь таким безвредным для других людей
способом осуществил сокровенную мечту философа.
Глубина Божественного Присутствия
Что-то произошло с Богом, и потому возник этот мир, что-то произошло в
Боге, и потому появились мы. Истинные причины наших бед, страданий и мук,
наших истин и заблуждений, наших надежд и наших кошмаров в Глубине
Божественного Присутствия.
Cтихо -Творение
Я очень редко пишу стихи и совсем не по причине вдохновения. Скорее всего, тогда, когда скука перехлестывает через край, когда мне грустно и тоскливо оттого, что я есть, оттого, что я существую и вынужден не по своей воле блуждать в этом
бездушном трехмерном пространстве вещей и тел.
Вот и сегодня меня беспричинно охватила жуткая тоска. Я сидел у телевизора и слушал профессора астрономии, который рассказывал о том, как возникла наша Вселенная, что она собой представляет, каким законам подчиняется, из каких структур состоит. Неожиданно ко мне пришла идея, вернее, некое предощущение, предчувствие идеи. Я сдвинул пустые бутылки из-под пива, схватил лежащую на столе позавчерашнюю газету и плохо заточенным простым карандашом вопреки тому, что говорил ученый, написал:
Понять не то, как мир устроен,
И из чего он состоит…
«Почему не мир, почему не его структуры? - Пытался я осознать и обдумать две первые строки. - Да потому, что сущность мира - вне мира, но именно к ней надо стремиться, именно к ней меня влечет, именно ее я хочу познать. Без сущности, без истины, без тайны мир - бессмысленное нагромождение физических объектов, слепой танец атомов в пустоте. Третья и четвертая строка явились сами по себе. Я записал их на автомате, моего усилия даже не потребовалось, они уточнили и обострили мысль:
Понять не то, за что спокоен,
Что неподвижно, как гранит…
Вполне вероятно, что они скрыто уже находились в первой паре строк, или ими подразумевались. В чем их суть? В масштабах данной мне жизни мир, в котором я существую, не меняется. В отличие от меня с ним ничего не произойдет, ничего не случится. Несопоставимы воспринимаемое мной мгновение жизни и миллиарды лет существования Вселенной. Что же тогда должен я постичь? Что должно меня волновать, интересовать, мучить? И здесь из мировой пелены забвения всплывают
пятая и шестая строка:
А то, зачем я появился,
И почему мне важен миг…
Мне интересно то, что противостоит миру, что мимолетно, что хрупко и зыбко, что незаметно улетает, ускользает, исчезает, растворяется, но, несмотря на свою мимолетность, каким-то чудом дает возможность прикоснуться к вечному. Что же это такое? Это моя жизнь, это переживание жизни моим сознанием, это откровение в ней чего-то глубокого, необъяснимого, загадочного, родного, близкого, восхитительного, прекрасного. Следующие две строки (седьмая и восьмая), завершившие стих, намекают на совпадение сущности мира с моей сущностью:
Что в звездной дали отразился,
Не замутив Живой Родник…
Источник моего существования есть и живой источник существования бытия. Моя тоска, моя печаль, мое одиночество, мое отчаянье возникают именно потому, что я отделен от этого источника сознанием, жизнью, судьбой, миром. Отсюда мой путь в неизвестность, мой путь к божественной истине, пройти который я должен до конца.
Прочитав стихотворение, осознав его совершенство и красоту, я понял вдруг, что оно противоречит моему тупому и ничтожному существованию, моему обыденному, пошлому и циничному мировоззрению. Стихотворение не могло возникнуть из моей бессмысленной, бедной, скудной жизни. Не я являюсь его автором, не я его написал, придумал, сотворил. Сотворить его вообще было нельзя, ибо оно всегда находилось в языке, всегда сияло из языка божественными переливами сути. Мое опустошенное сознание, блуждающее во мгле, случайно наткнулось на первую строку и осторожно, чтобы не порвать драгоценную нить, вытянуло из идеального космоса Платоновых идей все стихотворение целиком.
Устав от столь напряженного труда, и в то же время пораженный своей непричастностью к сотворению поэтического шедевра, я бросил карандаш на стол, скомкал газету, выключил телевизор, лег на диван и растворился в кошмарных сновиденьях.
Понять не то, как мир устроен
И из чего он состоит,
Понять не то, за что спокоен,
Что неподвижно, как гранит,
А то, зачем я появился,
И почему мне важен миг,
Что в звездной дали отразился,
Не замутив Живой Родник.
Целостное представление
Безостановочно несущееся время разделяет, разрывает, разбивает, раскалывает бытие на отдельные, замкнутые фрагменты. Внутри временного потока невозможно получить о себе целостное представление, вернее, любое целостное представление о себе во времени ложно. Итак, пока я живу, я не узнаю, кто я.
Эйдосы
Платон выбрал момент, когда Сократ остался один, и, значит, с ним можно было поговорить о самом главном, о самом важном, не боясь, что тебя не поймут, высмеют или, еще хуже, превратят в комедийный персонаж в знаменитом афинском театре. Сократ заметил желание многомудрого мужа и сам облегчил ему задачу.
- Знаю, Платон, ты делаешь большие успехи в изучении философии. Ты много читаешь и много пишешь. Очень скоро ты превзойдешь всех нас!
- Если чего-то я и достигну, Сократ, то только благодаря тебе, благодаря твоему острому уму, благодаря твоему загадочному даймону!
- Однако уже который день я вижу странную печаль на твоем лице. Тебя чтото беспокоит, мой друг? Ты словно желал бы о чем-то спросить меня, но никак не решаешься.
- Верно, Сократ, есть у меня один вопрос к тебе, но он не для многих, ибо, чтобы его понять, необходимо в жизни что-то пережить, необходимо чем-то пожертвовать, отдать что-то дорогое, выстраданное в глубине души.
- Ты имеешь в виду свои великолепные стихи и трагедии, которые ты уничтожил перед тем, как прийти к нам?
- И не только это, Сократ! Все гораздо сложнее. Услышав тебя, твою веселую речь, ту легкость, с какой ведешь ты спор, ту настойчивость, с какой ты стремишься к истине, я отказался от молний темного Гераклита, разрывающих, испепеляющих душу. Я отказался от священного безмолвия Кратила, в котором прятался от самого себя и от мира. Я отказался от убеждения, что потоком событий в мире правит неумолимая судьба, перед которой равно беззащитны и боги, и люди. Во имя зрячей необходимости разума я отверг слепую необходимость древних чудовищ тартара. Мне вдруг показалось, что человеческий разум может все: понять и объяснить смерть, выкрасть сокровенные тайны у завистливых небожителей, вывести слабых, всегда сомневающихся людей из пещеры неведения к солнечному сиянию сверхкосмического Блага.
- Красиво говоришь, Платон, хоть ты и занимаешься философией, но в тебе по-прежнему живет великий поэт! Я тоже считаю, что истина есть, что разум человека способен прийти к истине. Однако, что же гнетет, что тяготит тебя все эти дни?
- Меня беспокоит то, что в своих рассуждениях ты все время останавливаешься на полпути и не идешь до конца, то есть до самой последней сути. Ты как будто боишься своих собственных мыслей и не отпускаешь их на свободу, так чтобы сами они текли в правильно установленном, правильно выбранном направлении. Заметь, Сократ! Мы очень редко приходим к какому-либо положительному итогу. Мы все время блуждаем вокруг сущности вещей и не совершаем восхождения к сущности сущностей. Мы ходим по кругу лишь для того, чтобы убедиться в собственном неведении.
- Что же плохого в этом, Платон? Ведь для того, чтобы начать познание предмета, я должен удостовериться в том, что я его не знаю.
- Да, верно! Но потом, когда мы удостоверились в том, что мы что-то не знаем, мы должны его познать и определить, найти ему строго очерченные род и вид.
- Понимаю, к чему ты клонишь, мой друг, тебе не дают покоя твои волшебные эйдосы. Предлагаю разделить наш труд! Строго очерченные и определенные идеи
- твоя задача. Я же возьму на себя обязанность в них сомневаться.
- Это меня и смущает, Сократ! Если что-то познано - оно познано раз и навсегда. Уже никто не должен его подвергать сомнению.
- Нет, Платон! Все может быть подвергнуто сомнению, даже самая истинная истина, даже самая очевидная очевидность!
- Даже то, что солнце - это солнце? Даже то, что дважды два - четыре? Даже то, что рано или поздно мы умрем?
- Даже то, Платон, что у человека один нос и два глаза! Даже то, что я - это я, а ты - это ты! Даже то, что вот сейчас мы беседуем с тобой, а не молчим безнадежно!
- Как же тогда искать истину? Как стремиться к Благу? Как учить людей добродетели, если сомнения, словно разбушевавшиеся волны Эгейского моря, обращают в песок то, что было построено ценой безмерных усилий?
- Не беспокойся за истину, Платон! Она останется! Ее не превратишь в песок! Волны смоют лишь пену - наши ошибки и заблуждения. Истина, мой друг, как драгоценный камень: загадочна, глубока, многогранна, многомерна! И каждая грань способна создавать бесконечные отблески. Разве можно их сосчитать? Разве можно их распределить по видам и родам? Безусловно, что-то мы узнаем, о чем-то догадаемся, но величина узнанного будет всегда намного меньше того, что можно было узнать.
Платон с умилением и грустью смотрел на полусумасшедшего сатира, наивно радующегося бесконечности познаваемого и, значит, непознаваемости бесконечного. Впервые ему стало жалко учителя. Однако для себя он окончательно решил, что это не тот Сократ, о котором он мечтал, которого планировал включить в свои произведения. Материальное воплощение исказило увиденный душою совершенный, небесный эйдос. Этот всегда сомневается и спотыкается, останавливается и возвращается назад. Другой - идеальный, божественный - будет мудрейшим из людей, грозой софистов, будет прозревать острым оком разума сквозь непроницаемое покрывало смерти. Первого очень быстро все забудут. Второй, благодаря ему, Платону, останется на века, превратится в образец философа, станет примером неутомимого, непреклонного искателя истины. Платон не боялся произвести подмену, он хотел обессмертить своего учителя и таким образом сохранить для потомков.
(...)
Часть II, Часть III