Евгений Боратынский: "Много земель я оставил за мною..."
Увидела у raseyskiy фотографии надгробных памятников Евгения Боратынского и его жены Настасьи на Тихвинском кладбище Александро-Невской Лавры в Петербурге и решила еще раз написать о последних месяцах жизни поэта. Тем более что этой осенью исполнилось 180 лет стихотворению поэта «Запустение», посвященному усадьбе Мара Кирсановского уезда Тамбовской губернии.
В 1844 году Евгений Боратынский совершил первое и последнее в своей жизни путешествие по Европе (Германия, Франция, Италия). Он охарактеризовал эту поездку как «европейское пилигримство».
Латинское слово «пилигрим» означает то же самое, что и русское слово «паломник» (поклонник святых мест). Отправляясь в какой-нибудь монастырь или церковь, где хранились святыни, средневековые паломники-пилигримы ставили своей целью духовное совершенствование. Потом, в более поздние периоды истории, цель путешествий стала меняться, но всегда, пускаясь в дальние странствия, человек, так или иначе, продолжал искать дорогу к счастью и ответы на вопросы о смысле жизни, выход из тяжелых жизненных ситуаций и надежду на будущее:
Много земель я оставил за мною;
Вынес я много смятенной душою
Радостей ложных, истинных зол;
Много мятежных решил я вопросов,
Прежде чем руки марсельских матросов
Подняли якорь, надежды символ!
(Из стих. Е. Боратынского «Пироскаф»(1844))
Путешествие по Европе было для Евгения Боратынского действительно своего рода «пилигримством». Оно было совершено ради общения с культурой, которую он знал и любил с детства: французский язык, западная литература, философия, классическая музыка и рассказы «дядьки-итальянца» (гувернера Жьячинто Боргезе) о счастливой стране художников - Италии. Н.В. Путята вспоминал: «Италия более прочих стран привлекала поэта… Исторические воспоминания, роскошная природа и памятники искусств этой страны всегда манили его к себе».
Оказавшись в Европе, Боратынский, однако, смог найти в ней не все ценности, которые надеялся увидеть (во всяком случае, они его, видимо, не так впечатлили, как хотелось бы...). Поначалу в Берлине ему понравился городской порядок, а в Париже - народ («приветливый, умный, веселый и полный покорности закону»), но все же первые впечатления принесли некоторую долю разочарований, которые нашли отражение в письмах. Так, в последнем письме к Александре Федоровне в усадьбу Мара Боратынский писал:
«Из Марселя пишу к вам, любезная маменька, после путешествия в дилижансе в продолжение четырех дней и пяти ночей. Мы собираемся отправиться в Неаполь морем, оттуда проедем по Италии через Рим, Флоренцию и вернемся в Россию через Вену. Пробыв пять месяцев в Париже, мы заметили две вещи: что мы видели там почти все занимательное, достаточно часто бывали в обществе, чтобы вполне ясно представлять его отличия от нашего, и что, наконец, мы издержались менее чем предполагали. И вот мы у берегов Средиземного моря, после того как пересекли радующую взор живописную страну, сейчас всю в зелени и цветах. Впрочем, я оставил Париж с сожалением, несмотря на утомительную жизнь, которую вел. Прекрасный прием я нашел там везде, а вместе мы - у некоторых (истинно любезных) лиц. Дети всю зиму были прилежны и весьма развились во многих отношениях. Теперь мы устремлены в прекрасную и классическую Италию, но замечу: жизнь в чужих краях тем особенно прекрасна, что начинаешь больше любить свое отечество. Благоприятства более теплого климата не столь велики, как думают, достижения цивилизации не столь блестящи, как полагают. Жители, коих я видел доселе, не стоят русских ни сердцем, ни умом. Они тупы в Германии, без стыда и совести во Франции, прибавьте к тому, что французы большие мастера только лишь в дурачествах. Я вернусь в свое отечество исцеленным от многих предубеждений и полным снисходительности к некоторым действительным недостаткам, которые у нас есть и которые мы с удовольствием преувеличиваем. Прощайте, любезная и милая маменька, до Неаполя, обнимаю сестер и братьев и целую ручки любезной тетушке. Надеюсь где-нибудь в Италии привести в порядок свои воспоминания о Париже: там этого невозможно было сделать из-за умножающихся впечатлений и неупорядоченной жизни» (весна 1844 года).
Освободившись от романтических представлений о Европе и преисполнившись снисходительности к недостаткам своего Отечества, Боратынский с семьей сел на пароход и отплыл в Италию:
Нужды нет, близко ль, далеко ль до брега!
В сердце к нему приготовлена нега.
Вижу Фетиду: мне жребий благой
Емлет она из лазоревой урны:
Завтра увижу я башни Ливурны,
Завтра увижу Элизий земной!
(Из стих. Е. Боратынского «Пироскаф» (1844))
В тот момент богиня судьбы Фетида, на которую уповал поэт, действительно вынимала ему «из лазоревой урны» жребий: «Элизий земной» - райская Италия явилась для поэта Элизием в изначальном, мифологическом смысле этого слова - местом упокоения от земных тревог. 11 июля 1844 года (по новому стилю) Боратынский умер. Его жизненное странствие завершилось, запечатлевшись в поэзии как духовное пилигримство.
Надгробие Е.А. Боратынского
на Тихвинском кладбище Александро-Невской Лавры в Петербурге.
Фото Сергея Канищева. 2011 год
В 1844 году Евгений Боратынский совершил первое и последнее в своей жизни путешествие по Европе (Германия, Франция, Италия). Он охарактеризовал эту поездку как «европейское пилигримство».
Латинское слово «пилигрим» означает то же самое, что и русское слово «паломник» (поклонник святых мест). Отправляясь в какой-нибудь монастырь или церковь, где хранились святыни, средневековые паломники-пилигримы ставили своей целью духовное совершенствование. Потом, в более поздние периоды истории, цель путешествий стала меняться, но всегда, пускаясь в дальние странствия, человек, так или иначе, продолжал искать дорогу к счастью и ответы на вопросы о смысле жизни, выход из тяжелых жизненных ситуаций и надежду на будущее:
Много земель я оставил за мною;
Вынес я много смятенной душою
Радостей ложных, истинных зол;
Много мятежных решил я вопросов,
Прежде чем руки марсельских матросов
Подняли якорь, надежды символ!
(Из стих. Е. Боратынского «Пироскаф»(1844))
Путешествие по Европе было для Евгения Боратынского действительно своего рода «пилигримством». Оно было совершено ради общения с культурой, которую он знал и любил с детства: французский язык, западная литература, философия, классическая музыка и рассказы «дядьки-итальянца» (гувернера Жьячинто Боргезе) о счастливой стране художников - Италии. Н.В. Путята вспоминал: «Италия более прочих стран привлекала поэта… Исторические воспоминания, роскошная природа и памятники искусств этой страны всегда манили его к себе».
Оказавшись в Европе, Боратынский, однако, смог найти в ней не все ценности, которые надеялся увидеть (во всяком случае, они его, видимо, не так впечатлили, как хотелось бы...). Поначалу в Берлине ему понравился городской порядок, а в Париже - народ («приветливый, умный, веселый и полный покорности закону»), но все же первые впечатления принесли некоторую долю разочарований, которые нашли отражение в письмах. Так, в последнем письме к Александре Федоровне в усадьбу Мара Боратынский писал:
«Из Марселя пишу к вам, любезная маменька, после путешествия в дилижансе в продолжение четырех дней и пяти ночей. Мы собираемся отправиться в Неаполь морем, оттуда проедем по Италии через Рим, Флоренцию и вернемся в Россию через Вену. Пробыв пять месяцев в Париже, мы заметили две вещи: что мы видели там почти все занимательное, достаточно часто бывали в обществе, чтобы вполне ясно представлять его отличия от нашего, и что, наконец, мы издержались менее чем предполагали. И вот мы у берегов Средиземного моря, после того как пересекли радующую взор живописную страну, сейчас всю в зелени и цветах. Впрочем, я оставил Париж с сожалением, несмотря на утомительную жизнь, которую вел. Прекрасный прием я нашел там везде, а вместе мы - у некоторых (истинно любезных) лиц. Дети всю зиму были прилежны и весьма развились во многих отношениях. Теперь мы устремлены в прекрасную и классическую Италию, но замечу: жизнь в чужих краях тем особенно прекрасна, что начинаешь больше любить свое отечество. Благоприятства более теплого климата не столь велики, как думают, достижения цивилизации не столь блестящи, как полагают. Жители, коих я видел доселе, не стоят русских ни сердцем, ни умом. Они тупы в Германии, без стыда и совести во Франции, прибавьте к тому, что французы большие мастера только лишь в дурачествах. Я вернусь в свое отечество исцеленным от многих предубеждений и полным снисходительности к некоторым действительным недостаткам, которые у нас есть и которые мы с удовольствием преувеличиваем. Прощайте, любезная и милая маменька, до Неаполя, обнимаю сестер и братьев и целую ручки любезной тетушке. Надеюсь где-нибудь в Италии привести в порядок свои воспоминания о Париже: там этого невозможно было сделать из-за умножающихся впечатлений и неупорядоченной жизни» (весна 1844 года).
Освободившись от романтических представлений о Европе и преисполнившись снисходительности к недостаткам своего Отечества, Боратынский с семьей сел на пароход и отплыл в Италию:
Нужды нет, близко ль, далеко ль до брега!
В сердце к нему приготовлена нега.
Вижу Фетиду: мне жребий благой
Емлет она из лазоревой урны:
Завтра увижу я башни Ливурны,
Завтра увижу Элизий земной!
(Из стих. Е. Боратынского «Пироскаф» (1844))
В тот момент богиня судьбы Фетида, на которую уповал поэт, действительно вынимала ему «из лазоревой урны» жребий: «Элизий земной» - райская Италия явилась для поэта Элизием в изначальном, мифологическом смысле этого слова - местом упокоения от земных тревог. 11 июля 1844 года (по новому стилю) Боратынский умер. Его жизненное странствие завершилось, запечатлевшись в поэзии как духовное пилигримство.
Надгробие Е.А. Боратынского
на Тихвинском кладбище Александро-Невской Лавры в Петербурге.
Фото Сергея Канищева. 2011 год