"И я бы мог..." Ещё матушкин мемуар времён войны
Вот здесь: http://maria-gorynceva.livejournal.com/83382.html я немного подправила текст, заставив матушку обновить в моей памяти её давний устный мемуар. Ранее там были фактические неточности, но суть я передала верно - ох, живуча была прародительница, с невероятной волей к жизни и с тем, что я назвала бы "интуицией к жизни" - во всех её проявлениях.
Когда началась война, сельскохозяйственный техникум, где дед и бабушка преподавали, закрыли, а здание отдали под госпиталь. Деда забрали на войну со сборов, которые он проходил как офицер запаса - в потерянном семейном альбоме было его фото, на котором он написал бабушке, что уже очень скоро, через месяц, вернётся домой. На фотографии дата - 22 мая 1941 года.
А бабушка окончила срочные курсы и пошла работать медсестрой в тот самый госпиталь, что разместился в техникуме. Главврач госпиталя очень её ценил: у прародительницы не только голова на плечах была, но и руки росли из Абсолютно Правильного Места. Поэтому раненые предпочитали её другим медсёстрам: перевязки она делала быстро, ловко, лишних мучений не доставляла. Более того, считалось, что от участия Елены Прокофьевны раны быстрее заживают. Кто знает - может, это было и правдой: всю жизнь коллеги в Институте садоводства приглашали её на свои окулировки - бытовало мнение, что у Елены Прокофьевны стопроцентная приживаемость. Ну, возможно - Скорпионьи эманации, знаете ли. Да и вообще: у них, у рыжих ведьм, такое бывает.
Фронт подходил всё ближе к Козлову, нарицаемому Мичуринском, начались первые бомбёжки, и в октябре 1941 г. госпиталь свернули и приготовили к эвакуации. Главврач звал бабушку ехать с госпиталем на Урал, но к тому времени в Мичуринск уже приехала тётя Вера, бабушкина младшая сестра (см.предыдущий мемуар по сылке в начале), а также одна дальняя знакомая из Умани с маленьким сыном, и получилось так, что бабушка, как самая старшая и "местная" оказалась главой разросшейся семьи, за которую она чувствовала ответственность. Она надеялась, что в Самарканде удастся устроиться всем, поэтому от предложения главврача отказалась.
Был ей тогда 31 год.
Уезжали они где-то в конце октября. Дни уже были короткие, темнело рано. Вещей с собой везли много: неизвестно было, как удастся устроиться на новом месте, а дети были ещё маленькие. Мама 33-го года, её брат 37-го. Бабушка умудрилась взять с собой даже ручную швейную машинку. Мама вспоминает, как дядюшка (т.е. её брат) шёл на станцию, прижимая к груди своего мишку, сшитого из вельвета.
Ехать предстояло в теплушке. Кажется, именно такие поезда называли "Пятьсот-весёлый"? В углу вагона с помощью чемоданов и баулов выгородили угол, детям соорудили что-то вроде постелей, уложили их спать - но какой там сон! Мама говорит, что было темно (надо полагать, из-за угрозы бомбёжек на станции уже было затемнение) и жутковато.
Поезд стоял, и бабушка вышла на перрон подышать. На соседнем пути стоял санитарный поезд, ожидая отправки, и бабушка снова столкнулась с главврачом своего госпиталя. Это был именно их поезд, и главврач ещё раз пригласил бабушку с детьми ехать с ними, пообещав устроить всех в отдельном купе. Предложение было, конечно, заманчиво, но бабушка так устала от сборов, от хлопот с устройством детей (да плюс к тому не считала возможным оставить сестру и уманскую знакомую с ребёнком), что опять поблагодарила и отказалась.
Она вернулась в свою теплушку, и через малое время начался налёт. Сам город Мичуринск весьма заштатный, но как транспортный узел довольно значителен, поэтому немцы бомбили его прицельно. Поезда стали срочно отправлять со станции. Первым пошёл санитарный поезд. Следом погнали пассажирский.
В ту ночь в Мичуринске разбомбили всю станцию, вокзал и школу возле вокзала (её восстановили только в 47-м году).
Уезжать в темноте, под аккомпанемент рвущихся где-то рядом бомб было очень страшно. Мама до сих пор сжимается, когда в кино что-то бомбят. Но они успели уйти от налёта. Санитарный поезд пустили по главной, короткой ветке - через Кочетовку, а состав с "выковырянными" - в объезд, через Никольское. Где-то под Кочетовкой немцы догнали тот санитарный поезд и разбомбили его в щепочки, в хлам...
Я несколько раз слышала от мамы эту историю и всякий раз холодела, представляя, что бабушка могла бы принять приглашение и поехать с госпиталем. С годами стала примешиваться боль за тех, кто был в том санитарном поезде. За раненых солдат, врачей, поездную бригаду. Я-то родилась и живу, хвала Господу и звериному чутью прародительницы. Но сколько детей не родилось и не прожило свою жизнь оттого, что те люди остались навек там, под Кочетовкой?
И это ведь только один крошечный эпизод той войны, запавший мне в душу лишь потому, что он так опасно приблизил ко мне возможность никогда не быть. А ведь их, таких эпизодов, по всей нашей земле было немерено.
Светлая память. Спасибо тем, благодаря кому мы смогли быть.
Когда началась война, сельскохозяйственный техникум, где дед и бабушка преподавали, закрыли, а здание отдали под госпиталь. Деда забрали на войну со сборов, которые он проходил как офицер запаса - в потерянном семейном альбоме было его фото, на котором он написал бабушке, что уже очень скоро, через месяц, вернётся домой. На фотографии дата - 22 мая 1941 года.
А бабушка окончила срочные курсы и пошла работать медсестрой в тот самый госпиталь, что разместился в техникуме. Главврач госпиталя очень её ценил: у прародительницы не только голова на плечах была, но и руки росли из Абсолютно Правильного Места. Поэтому раненые предпочитали её другим медсёстрам: перевязки она делала быстро, ловко, лишних мучений не доставляла. Более того, считалось, что от участия Елены Прокофьевны раны быстрее заживают. Кто знает - может, это было и правдой: всю жизнь коллеги в Институте садоводства приглашали её на свои окулировки - бытовало мнение, что у Елены Прокофьевны стопроцентная приживаемость. Ну, возможно - Скорпионьи эманации, знаете ли. Да и вообще: у них, у рыжих ведьм, такое бывает.
Фронт подходил всё ближе к Козлову, нарицаемому Мичуринском, начались первые бомбёжки, и в октябре 1941 г. госпиталь свернули и приготовили к эвакуации. Главврач звал бабушку ехать с госпиталем на Урал, но к тому времени в Мичуринск уже приехала тётя Вера, бабушкина младшая сестра (см.предыдущий мемуар по сылке в начале), а также одна дальняя знакомая из Умани с маленьким сыном, и получилось так, что бабушка, как самая старшая и "местная" оказалась главой разросшейся семьи, за которую она чувствовала ответственность. Она надеялась, что в Самарканде удастся устроиться всем, поэтому от предложения главврача отказалась.
Был ей тогда 31 год.
Уезжали они где-то в конце октября. Дни уже были короткие, темнело рано. Вещей с собой везли много: неизвестно было, как удастся устроиться на новом месте, а дети были ещё маленькие. Мама 33-го года, её брат 37-го. Бабушка умудрилась взять с собой даже ручную швейную машинку. Мама вспоминает, как дядюшка (т.е. её брат) шёл на станцию, прижимая к груди своего мишку, сшитого из вельвета.
Ехать предстояло в теплушке. Кажется, именно такие поезда называли "Пятьсот-весёлый"? В углу вагона с помощью чемоданов и баулов выгородили угол, детям соорудили что-то вроде постелей, уложили их спать - но какой там сон! Мама говорит, что было темно (надо полагать, из-за угрозы бомбёжек на станции уже было затемнение) и жутковато.
Поезд стоял, и бабушка вышла на перрон подышать. На соседнем пути стоял санитарный поезд, ожидая отправки, и бабушка снова столкнулась с главврачом своего госпиталя. Это был именно их поезд, и главврач ещё раз пригласил бабушку с детьми ехать с ними, пообещав устроить всех в отдельном купе. Предложение было, конечно, заманчиво, но бабушка так устала от сборов, от хлопот с устройством детей (да плюс к тому не считала возможным оставить сестру и уманскую знакомую с ребёнком), что опять поблагодарила и отказалась.
Она вернулась в свою теплушку, и через малое время начался налёт. Сам город Мичуринск весьма заштатный, но как транспортный узел довольно значителен, поэтому немцы бомбили его прицельно. Поезда стали срочно отправлять со станции. Первым пошёл санитарный поезд. Следом погнали пассажирский.
В ту ночь в Мичуринске разбомбили всю станцию, вокзал и школу возле вокзала (её восстановили только в 47-м году).
Уезжать в темноте, под аккомпанемент рвущихся где-то рядом бомб было очень страшно. Мама до сих пор сжимается, когда в кино что-то бомбят. Но они успели уйти от налёта. Санитарный поезд пустили по главной, короткой ветке - через Кочетовку, а состав с "выковырянными" - в объезд, через Никольское. Где-то под Кочетовкой немцы догнали тот санитарный поезд и разбомбили его в щепочки, в хлам...
Я несколько раз слышала от мамы эту историю и всякий раз холодела, представляя, что бабушка могла бы принять приглашение и поехать с госпиталем. С годами стала примешиваться боль за тех, кто был в том санитарном поезде. За раненых солдат, врачей, поездную бригаду. Я-то родилась и живу, хвала Господу и звериному чутью прародительницы. Но сколько детей не родилось и не прожило свою жизнь оттого, что те люди остались навек там, под Кочетовкой?
И это ведь только один крошечный эпизод той войны, запавший мне в душу лишь потому, что он так опасно приблизил ко мне возможность никогда не быть. А ведь их, таких эпизодов, по всей нашей земле было немерено.
Светлая память. Спасибо тем, благодаря кому мы смогли быть.