Воспоминания о советском роддоме. Часть 2.
Начало
В описание быта и нравов непременно входит и рассказ о еде. Ну что сказать о тогдашней больничной пище - она была чрезвычайно уныла и почти несъедобна. В супах две крупинки гонялись друг за другом, котлеты были скорее целлюлозные, нежели мясные, и только жареный минтай (как бы в кляре) был аутентичен и адекватен самому себе. Каши варились на воде, и я очень тосковала над пшёнкой, которая пару раз за неделю моего пребывания в больнице (два дня до родов и ещё пять после) подавалась на ужин и столько же - на завтрак. Это было несравнимо с маминой кашкой на молочке, да с тыквою (такую кашу я и сейчас люблю и варю для себя, добавляя ещё изюм). Моя подруга, которая рожала за пять лет до меня, кулинарка и гурманка, вообще не могла есть больничное; её мама, тоже отменная кулинарка, приносила ей домашнюю пищу или присылала с зятем.
Передачи принимались, причём для беременных на сохранении, конечно, выбор допустимых продуктов был больше. Я не помню, допускались ли молочнокислые продукты - кажется, всё-таки разрешались, если свежие (на упаковке всегда есть дата). Без ограничений принимались фрукты (хотя, ха-ха, уж какие там у нас фрукты были в Новосибирске в 1985 году! Всё те же яблоки "больше пяти килограмм в одни руки не отпускать!"), овощи (вроде мытой и тщательно очищенной морковки). Могли пропустить какой-нибудь домашний салат с растительным маслом - типа свежей капусты, картошки с отварными овощами (у нас тогда уже стали продаваться коробочки с заморозками из Болгарии и Польши, вот их часто отваривали к картошке, кому повезло попасть на "выбрасывание"). Даже какой-нибудь домашний супчик могли пропустить. Ну и, разумеется, можно было передавать сладости - конфеты, шоколад, печенье, домашнюю выпечку. Правда, хорошие конфеты, как и шоколад, ещё надо было "достать". У нас в Академгородке в свободной продаже их уже не было. Я, уезжая в командировки в Москву или Ленинград, всегда привозила по два килограмма конфет, а также вкусные яблоки, например, "Джонатан", и апельсины.
А вот родильницам приходилось хуже.
Во-первых, "зашитым", т.е. тем, кто порвались в родах или подверглись эпизиотомии, сразу же - ещё живот не успевал опасть - запрещали есть хлеб и вообще всякое мучное. Как минимум три дня, а лучше вообще до снятия швов. Потому что выпечка утяжеляет стул, а стул для родильницы, особенно со швами, - это проблема номер один. "Вот будешь тужиться, и швы разойдутся", пугали врачи и, разумеется, вполне обоснованно. С материально-телесным низом после таких нагрузок как роды следовало обходиться деликатно. Правда, как обходилась с ним сама медицина! Но об этом позже.
Вообще, решая проблему стула, родильницы и врачи сталкивались с двумя взаимоисключающими требованиями. С одной стороны, стул должен быть мягким ("а это жидкий стул, мы вам его не покажем", да). А с другой - всё. что прослабляет мать, кормящую грудью, прослабит и младенца. А дрищущие дети - источник головной боли для врачей. Поди гадай: то ли это мать свёклы объелась, то ли надо делать анализы, чтобы исключить инфекцию. Ну и казённые пелёнки пачкаются. И обезвоживание происходит (а у маленьких детей оно идёт быстро). А ещё теряется привес, а за привесы в советских роддомах, как я позже узнала, боролись! Там был сложный коэффициент расчёта оптимальной массы тела младенца. Новорождённый, оказывается, немного теряет в весе, и вот потеря не должна составлять более какого-то процента, а потом должно пойти прибавление - тоже не менее какого-то процента. Так мне объясняли потом.
Так вот мать должна была, с одной стороны, есть так, чтобы не было запоров, а с другой - чтобы не начался понос у ребёнка. В условиях дефицита продуктов (точнее, разнообразия продуктов) это была весьма нетривиальная задача. А ещё всё, буквально всё могло служить источником диатеза. "Вот вы тут яблок наедитесь, а ребёнок у вас обсыпется! Вот конфет налопаетесь, и ребёнок "зацветёт"!" - доводилось слышать то и дело. Поэтому фрукты передавались в гомеопатических дозах. Два-три яблока в одной передаче, чтоб не накинулась и не объелась. Шоколад исключался - но впрочем, его и не было, как уже говорилось. Возможно, его и передавали бы, тоже в малых дозах, да где было взять? Не помню, разрешались ли в родильное отделение молочные продукты - кажется, всё-таки молочнокислое (кефир, фасованная сметана) допускались, если свежее. Смутно припоминаю, что мама передавала мне сметану в маленьких стеклянных баночках - помните, продавалась такая, с крышечкой из фольги в широкую жёлто-белую полоску?). Ещё помню салат из свёклы с грецкими орехами. Вообще мама кладёт в такой салат ещё и изюм, но изюм исключался. От него у младенца могут приключиться газики. Вот грецкие орехи приветствовались: они считаются молокогонным средством, и мы все в палате пили чай с ядрышками. Кому-то из моих соседок по палате прислали из дому варёную картошку со сливочным маслом, в поллитровой баночке из-под майонеза. Мне, кажется, передавали котлеты. Кому-то родственники достали сгущёнку, она пошла в общий котёл, и мы пили с нею чай, чтобы лучше лактировать. Квашений и солений, насколько я помню, не полагалось. В общем, ограничения, накладываемые на рацион родильниц, были обоснованы, но тогда, в условиях скудного выбора, который усугублялся ещё и зимним временем, они казались мучительными.
Однако летом, когда окна были открыты, родильницы, да и вообще пациенты больницы, пользовались, как и везде в местах ограничения свободы, таким старинным и проверенным приспособлением как верёвка, которая одним концом выбрасывалась из окна, до самой земли, а внизу родственники привязывали пакет с "запрещёнкой", и женщины поднимали его наверх. В каждой уважающей себя палате была верёвка - её, видимо, передавали от смены к смене, от поколения к поколению. Хранили верёвку как зеницу ока в потайных местах - в пакете с личными вещами или искали такой уголок, где санитарка не увидит.
Мужья и родственники и зимой стояли под окнами и орали, вызывая своих: "Лю-да-а-а-а! Пятая палата!", или "Катя Воронцова-а-а! Катя-а-а! Третья палата-а-а-а!" Ну а летом сам бог велел - женщины высовывались в окна, и начинались диалоги. Правда, родильное отделение у нас было на третьем этаже, не очень-то поговоришь, особенно когда кто-то в одно с тобой время высовывается из соседнего окошка или из палаты второго этажа. Иногда разговоры нескольких человек с близкими внизу напоминали полифоническое пение произведений Палестрины - многоголосо, звучно и малопонятно, если попытаться вникнуть в исполняемый текст.
Жена К. рожала за полгода до меня, в августе, и я лично собирала для неё у нас на даче малину, предварительно тщательно вымыв руки. Эту малину потом мы передали посредством верёвки. В том же пакетике я передала запрещённое облепиховое масло: у женщины образовалась трещина на соске, кто-то ей посоветовал смазывать облепиховым маслом, но его не принимали. Я завернула пузырёк в чистый кусочек полиэтилена и прикопала в банке с малиной, предупредив жену К. в записке, что в банке есть вложение. Малину могла засечь санитарка или медсестра, тогда она обыскала бы весь пакет, и надо было, чтобы масло ей не попалось под руку.
Продолжение
Large Visitor Map
В описание быта и нравов непременно входит и рассказ о еде. Ну что сказать о тогдашней больничной пище - она была чрезвычайно уныла и почти несъедобна. В супах две крупинки гонялись друг за другом, котлеты были скорее целлюлозные, нежели мясные, и только жареный минтай (как бы в кляре) был аутентичен и адекватен самому себе. Каши варились на воде, и я очень тосковала над пшёнкой, которая пару раз за неделю моего пребывания в больнице (два дня до родов и ещё пять после) подавалась на ужин и столько же - на завтрак. Это было несравнимо с маминой кашкой на молочке, да с тыквою (такую кашу я и сейчас люблю и варю для себя, добавляя ещё изюм). Моя подруга, которая рожала за пять лет до меня, кулинарка и гурманка, вообще не могла есть больничное; её мама, тоже отменная кулинарка, приносила ей домашнюю пищу или присылала с зятем.
Передачи принимались, причём для беременных на сохранении, конечно, выбор допустимых продуктов был больше. Я не помню, допускались ли молочнокислые продукты - кажется, всё-таки разрешались, если свежие (на упаковке всегда есть дата). Без ограничений принимались фрукты (хотя, ха-ха, уж какие там у нас фрукты были в Новосибирске в 1985 году! Всё те же яблоки "больше пяти килограмм в одни руки не отпускать!"), овощи (вроде мытой и тщательно очищенной морковки). Могли пропустить какой-нибудь домашний салат с растительным маслом - типа свежей капусты, картошки с отварными овощами (у нас тогда уже стали продаваться коробочки с заморозками из Болгарии и Польши, вот их часто отваривали к картошке, кому повезло попасть на "выбрасывание"). Даже какой-нибудь домашний супчик могли пропустить. Ну и, разумеется, можно было передавать сладости - конфеты, шоколад, печенье, домашнюю выпечку. Правда, хорошие конфеты, как и шоколад, ещё надо было "достать". У нас в Академгородке в свободной продаже их уже не было. Я, уезжая в командировки в Москву или Ленинград, всегда привозила по два килограмма конфет, а также вкусные яблоки, например, "Джонатан", и апельсины.
А вот родильницам приходилось хуже.
Во-первых, "зашитым", т.е. тем, кто порвались в родах или подверглись эпизиотомии, сразу же - ещё живот не успевал опасть - запрещали есть хлеб и вообще всякое мучное. Как минимум три дня, а лучше вообще до снятия швов. Потому что выпечка утяжеляет стул, а стул для родильницы, особенно со швами, - это проблема номер один. "Вот будешь тужиться, и швы разойдутся", пугали врачи и, разумеется, вполне обоснованно. С материально-телесным низом после таких нагрузок как роды следовало обходиться деликатно. Правда, как обходилась с ним сама медицина! Но об этом позже.
Вообще, решая проблему стула, родильницы и врачи сталкивались с двумя взаимоисключающими требованиями. С одной стороны, стул должен быть мягким ("а это жидкий стул, мы вам его не покажем", да). А с другой - всё. что прослабляет мать, кормящую грудью, прослабит и младенца. А дрищущие дети - источник головной боли для врачей. Поди гадай: то ли это мать свёклы объелась, то ли надо делать анализы, чтобы исключить инфекцию. Ну и казённые пелёнки пачкаются. И обезвоживание происходит (а у маленьких детей оно идёт быстро). А ещё теряется привес, а за привесы в советских роддомах, как я позже узнала, боролись! Там был сложный коэффициент расчёта оптимальной массы тела младенца. Новорождённый, оказывается, немного теряет в весе, и вот потеря не должна составлять более какого-то процента, а потом должно пойти прибавление - тоже не менее какого-то процента. Так мне объясняли потом.
Так вот мать должна была, с одной стороны, есть так, чтобы не было запоров, а с другой - чтобы не начался понос у ребёнка. В условиях дефицита продуктов (точнее, разнообразия продуктов) это была весьма нетривиальная задача. А ещё всё, буквально всё могло служить источником диатеза. "Вот вы тут яблок наедитесь, а ребёнок у вас обсыпется! Вот конфет налопаетесь, и ребёнок "зацветёт"!" - доводилось слышать то и дело. Поэтому фрукты передавались в гомеопатических дозах. Два-три яблока в одной передаче, чтоб не накинулась и не объелась. Шоколад исключался - но впрочем, его и не было, как уже говорилось. Возможно, его и передавали бы, тоже в малых дозах, да где было взять? Не помню, разрешались ли в родильное отделение молочные продукты - кажется, всё-таки молочнокислое (кефир, фасованная сметана) допускались, если свежее. Смутно припоминаю, что мама передавала мне сметану в маленьких стеклянных баночках - помните, продавалась такая, с крышечкой из фольги в широкую жёлто-белую полоску?). Ещё помню салат из свёклы с грецкими орехами. Вообще мама кладёт в такой салат ещё и изюм, но изюм исключался. От него у младенца могут приключиться газики. Вот грецкие орехи приветствовались: они считаются молокогонным средством, и мы все в палате пили чай с ядрышками. Кому-то из моих соседок по палате прислали из дому варёную картошку со сливочным маслом, в поллитровой баночке из-под майонеза. Мне, кажется, передавали котлеты. Кому-то родственники достали сгущёнку, она пошла в общий котёл, и мы пили с нею чай, чтобы лучше лактировать. Квашений и солений, насколько я помню, не полагалось. В общем, ограничения, накладываемые на рацион родильниц, были обоснованы, но тогда, в условиях скудного выбора, который усугублялся ещё и зимним временем, они казались мучительными.
Однако летом, когда окна были открыты, родильницы, да и вообще пациенты больницы, пользовались, как и везде в местах ограничения свободы, таким старинным и проверенным приспособлением как верёвка, которая одним концом выбрасывалась из окна, до самой земли, а внизу родственники привязывали пакет с "запрещёнкой", и женщины поднимали его наверх. В каждой уважающей себя палате была верёвка - её, видимо, передавали от смены к смене, от поколения к поколению. Хранили верёвку как зеницу ока в потайных местах - в пакете с личными вещами или искали такой уголок, где санитарка не увидит.
Мужья и родственники и зимой стояли под окнами и орали, вызывая своих: "Лю-да-а-а-а! Пятая палата!", или "Катя Воронцова-а-а! Катя-а-а! Третья палата-а-а-а!" Ну а летом сам бог велел - женщины высовывались в окна, и начинались диалоги. Правда, родильное отделение у нас было на третьем этаже, не очень-то поговоришь, особенно когда кто-то в одно с тобой время высовывается из соседнего окошка или из палаты второго этажа. Иногда разговоры нескольких человек с близкими внизу напоминали полифоническое пение произведений Палестрины - многоголосо, звучно и малопонятно, если попытаться вникнуть в исполняемый текст.
Жена К. рожала за полгода до меня, в августе, и я лично собирала для неё у нас на даче малину, предварительно тщательно вымыв руки. Эту малину потом мы передали посредством верёвки. В том же пакетике я передала запрещённое облепиховое масло: у женщины образовалась трещина на соске, кто-то ей посоветовал смазывать облепиховым маслом, но его не принимали. Я завернула пузырёк в чистый кусочек полиэтилена и прикопала в банке с малиной, предупредив жену К. в записке, что в банке есть вложение. Малину могла засечь санитарка или медсестра, тогда она обыскала бы весь пакет, и надо было, чтобы масло ей не попалось под руку.
Продолжение
Large Visitor Map