Ещё немного к посту про гендерное: о меморате как жанре и об особенностях человеческого восприятия
Так как вот этот пост попал в какие-то списки интересностей в ЖЖ, то, натурально, явилось некоторое количество разгневанных комментаторов, в том числе, как я понимаю, из числа бывших авиаторов.
Что тут скажешь в ответ на их филиппики?
Начнём с того, что меморат, т.е воспоминания человека о каком-то реальном событии и их письменная фиксация, на абсолютную достоверность никогда не претендует. Кто это говорил - Тарле, что ли? - "ну вот, все очевидцы событий перемёрли, теперь можно наконец и историей заняться". При всей полемической заострённости этого высказывания, в нём есть несомненная истина. Как-то я читала в некоей статье по криминалистике, что даже самый добросовестный свидетель, с самой хорошей памятью всё равно подвирает процентов примерно на тридцать (установили в результате экспериментов). Происходит это оттого, что человеческая наблюдательность избирательна - человек замечает в первую очередь те детали, которые считает для себя значимыми. Избирательна и человеческая память. Вот потому-то "воспоминания современников" никогда не могут служить для историка единственным надёжным источником. Вернее, иногда приходится иметь дело только с ними, но тогда уже приходится включать "критику" и делать массу оговорок и допущений.
Что должен был бы сделать историк, который пожелал бы вдруг узнать, как широко практиковалось убийство неверных жён в советских авиаполках? Ему следовало бы найти ещё некоторое количество записанных свидетельств, выяснить, где локализовались участники описанных случаев, затем обратиться к соответствующим архивам и узнать, заводились ли на лётчиков таких-то частей уголовные дела такого-то рода, а если заводились, то сколько их было всего и в какие годы, а также сколько дел было доведено до суда и каковы были приговоры. Потом изучить литературу по данному вопросу (юридическую, военно-историческую) и, сопоставив результаты своих разысканий с материалами, предоставленными другими исследователями, делать выводы и обобщения. Схема, конечно, может варьировать, я набросала её очень примерно и грубо, но без документальной базы и без сравнительного анализа источников различного рода одни лишь свидетельства очевидцев составили бы зыбкую почву под ногами у историка.
Но я не историк, я фольклорист. И отдельно взятый меморат интересует меня прежде всего как микросрез общественного сознания определённой социальной группы. Я очень сомневаюсь, что лётчики на Дальнем Востоке свободно и широко практиковали уксорицид, столь же широко покрываемый командованием. Когда отец информанта служил там, мальчику было не больше пятнадцати лет, а возможно, и меньше. Так как он не привёл никакого конкретного случая, которому сам был свидетелем, у меня есть основания полагать, что он всего лишь слышал и передавал разговоры взрослых (отца и его друзей). Эти разговоры уже могли нести отпечаток фольклоризации, если старшие рассказывали о каких-то событиях, происшедших ранее. У кристаллизующегося фольклорного текста есть ряд довольно чётких законов построения. Один из них - гиперболизация и мультипликация (умножение) события, предметов, действующих лиц. Его блистательно изобразил Андерсен в своей сказке "Истинная правда", где одно случайно выпавшее у добропорядочной курицы пёрышко превратилось, гиперболизируясь и мультиплицируясь по мере передачи текста, в пятерых бесстыжих кур, покончивших с собой от безответной любви к петуху. Поэтому могу предположить, что случаи убийства неверных жён в дальневосточных авиаполках были единичны за всю их историю. А может, в той части, где служил отец инофрманта, такой случай вообще был один - и "когда-то".
Поэтому меня интересовал именно этический подход рассказчика к сюжету, который он САМ полагал достоверным, но достоверность которого я проверить не могла. А этот подход, как у меня есть основания полагать, скорее всего сформирован той оценкой, которую событиям давали рассказчики - отец мальчика и его друзья.
И ещё одно: это яростное отрицание пришлыми комментаторами самой возможности подобных происшествий. "В такой-то части этого не было", "пить и допиваться до импотенции офицер не могли, потому что слабых здоровьем в авиацию и во флот не брали", "мы личное оружие-то видели раз в полгода - на полигоне" и что-то подобное. Это тоже типичный фольклорно-мифологический подход. В основе его лежит принцип, характерный для людей, не склонных к рефлексии, и блистательно софрмулированный Мирчей Элиаде: НАШ МИР ВСЕГДА В ЦЕНТРЕ. Иными словами - то, что было и/или есть "у нас" является единственно верным и может служить эталоном. Если придерживаться этого принципа, то я могу начать с пеной у рта доказывать, что в геологических экспедициях, вопреки обывательскому расхожему мнению, никогда не было не только никакого "разврата", но даже и романов, так как в тех отрядах, где работала моя мама, атмосфера всегда была исключительно рабочая. Расслаблялись посредством пения песен у костра. Ну, и да - случалось, взрослые выпивали. Но опять-таки без фанатизма. Так что я могу сказать, что и пьяницами геологи из ИГиГа никогда не были, если буду судить по тому, как было "у нас". Однако сопоставление свидетельств заставляет меня вспомнить одного сотрудника, который в своём отряде прямо в поле допивался до белой горячки. И я знаю, что муж одной ныне почтенной дамы также в поле застрелился у себя в палатке, потому что жена в то время вела себя крайне непочтенно с его коллегой. И это только два случая, а у меня материала значительно больше, и на его основании я могу сказать: бывало всякое, всё зависело от людей, которые создавали определённые условия.
Кто-то пишет, что личное оружие видел лишь изредка. А мой информант уверял, что отец хранил пистолет дома - и более того: "Лет с пяти они с товарищами меня брали с собой пострелять". Мальчика учили обращаться с оружием, и, хотя отец дома прятал пистолет, однажды сын-третьеклассник его достал и начал целиться во что-то. Хорошо, папа вовремя домой вернулся - увидел сына с пистолетом, позеленел и осознал свою ошибку. Пистолет-то был заряжен. У ребёнка его аккуратно отобрали и даже не всыпали за опасное самоуправство, но с тех пор оружие было запираемо. Должна ли я верить этому рассказу? Скорее да, чем нет - у рассказчика не было причин мне лгать и приукрашивать. Врать он умел хорошо, но его враньё носило, если можно так выразиться, узкофункциональный характер: он виртуозно объяснял жене свои отлучки, необходимые для разностороннего общения с другими женщинами. Но так как в моём случае ситуация была иная (я ему не жена и не про отлучки спрашивала), то у меня есть определённые основания полагать, что этот меморат в основном правдив. Но чтобы утверждать это с уверенностью, конечно, информацию надо проверять. Но такой возможности у меня нет. Поэтому мне придётся ждать других свидетельств от других людей, чтобы хотя бы предположить, что да, такое, видимо, возможно. Если бы я лучше знала армейские нравы, "свычаи и обычаи", я могла бы обойтись без этих дополнительных свидетельств. Но я их не знаю, поэтому в своей оценке соблюдаю осторожность.
В общих чертах я постаралась показать подход фольклориста к оценке устного сообщения-мемората с точки зрения достоверности сообщаемой информации. Сообщения такого рода интересны своей структурой и тем, что отражают определённые грани индивидуального и общественного сознания. А вот суждение об их достоверности следует выносить очень осторожно.
Large Visitor Map
Что тут скажешь в ответ на их филиппики?
Начнём с того, что меморат, т.е воспоминания человека о каком-то реальном событии и их письменная фиксация, на абсолютную достоверность никогда не претендует. Кто это говорил - Тарле, что ли? - "ну вот, все очевидцы событий перемёрли, теперь можно наконец и историей заняться". При всей полемической заострённости этого высказывания, в нём есть несомненная истина. Как-то я читала в некоей статье по криминалистике, что даже самый добросовестный свидетель, с самой хорошей памятью всё равно подвирает процентов примерно на тридцать (установили в результате экспериментов). Происходит это оттого, что человеческая наблюдательность избирательна - человек замечает в первую очередь те детали, которые считает для себя значимыми. Избирательна и человеческая память. Вот потому-то "воспоминания современников" никогда не могут служить для историка единственным надёжным источником. Вернее, иногда приходится иметь дело только с ними, но тогда уже приходится включать "критику" и делать массу оговорок и допущений.
Что должен был бы сделать историк, который пожелал бы вдруг узнать, как широко практиковалось убийство неверных жён в советских авиаполках? Ему следовало бы найти ещё некоторое количество записанных свидетельств, выяснить, где локализовались участники описанных случаев, затем обратиться к соответствующим архивам и узнать, заводились ли на лётчиков таких-то частей уголовные дела такого-то рода, а если заводились, то сколько их было всего и в какие годы, а также сколько дел было доведено до суда и каковы были приговоры. Потом изучить литературу по данному вопросу (юридическую, военно-историческую) и, сопоставив результаты своих разысканий с материалами, предоставленными другими исследователями, делать выводы и обобщения. Схема, конечно, может варьировать, я набросала её очень примерно и грубо, но без документальной базы и без сравнительного анализа источников различного рода одни лишь свидетельства очевидцев составили бы зыбкую почву под ногами у историка.
Но я не историк, я фольклорист. И отдельно взятый меморат интересует меня прежде всего как микросрез общественного сознания определённой социальной группы. Я очень сомневаюсь, что лётчики на Дальнем Востоке свободно и широко практиковали уксорицид, столь же широко покрываемый командованием. Когда отец информанта служил там, мальчику было не больше пятнадцати лет, а возможно, и меньше. Так как он не привёл никакого конкретного случая, которому сам был свидетелем, у меня есть основания полагать, что он всего лишь слышал и передавал разговоры взрослых (отца и его друзей). Эти разговоры уже могли нести отпечаток фольклоризации, если старшие рассказывали о каких-то событиях, происшедших ранее. У кристаллизующегося фольклорного текста есть ряд довольно чётких законов построения. Один из них - гиперболизация и мультипликация (умножение) события, предметов, действующих лиц. Его блистательно изобразил Андерсен в своей сказке "Истинная правда", где одно случайно выпавшее у добропорядочной курицы пёрышко превратилось, гиперболизируясь и мультиплицируясь по мере передачи текста, в пятерых бесстыжих кур, покончивших с собой от безответной любви к петуху. Поэтому могу предположить, что случаи убийства неверных жён в дальневосточных авиаполках были единичны за всю их историю. А может, в той части, где служил отец инофрманта, такой случай вообще был один - и "когда-то".
Поэтому меня интересовал именно этический подход рассказчика к сюжету, который он САМ полагал достоверным, но достоверность которого я проверить не могла. А этот подход, как у меня есть основания полагать, скорее всего сформирован той оценкой, которую событиям давали рассказчики - отец мальчика и его друзья.
И ещё одно: это яростное отрицание пришлыми комментаторами самой возможности подобных происшествий. "В такой-то части этого не было", "пить и допиваться до импотенции офицер не могли, потому что слабых здоровьем в авиацию и во флот не брали", "мы личное оружие-то видели раз в полгода - на полигоне" и что-то подобное. Это тоже типичный фольклорно-мифологический подход. В основе его лежит принцип, характерный для людей, не склонных к рефлексии, и блистательно софрмулированный Мирчей Элиаде: НАШ МИР ВСЕГДА В ЦЕНТРЕ. Иными словами - то, что было и/или есть "у нас" является единственно верным и может служить эталоном. Если придерживаться этого принципа, то я могу начать с пеной у рта доказывать, что в геологических экспедициях, вопреки обывательскому расхожему мнению, никогда не было не только никакого "разврата", но даже и романов, так как в тех отрядах, где работала моя мама, атмосфера всегда была исключительно рабочая. Расслаблялись посредством пения песен у костра. Ну, и да - случалось, взрослые выпивали. Но опять-таки без фанатизма. Так что я могу сказать, что и пьяницами геологи из ИГиГа никогда не были, если буду судить по тому, как было "у нас". Однако сопоставление свидетельств заставляет меня вспомнить одного сотрудника, который в своём отряде прямо в поле допивался до белой горячки. И я знаю, что муж одной ныне почтенной дамы также в поле застрелился у себя в палатке, потому что жена в то время вела себя крайне непочтенно с его коллегой. И это только два случая, а у меня материала значительно больше, и на его основании я могу сказать: бывало всякое, всё зависело от людей, которые создавали определённые условия.
Кто-то пишет, что личное оружие видел лишь изредка. А мой информант уверял, что отец хранил пистолет дома - и более того: "Лет с пяти они с товарищами меня брали с собой пострелять". Мальчика учили обращаться с оружием, и, хотя отец дома прятал пистолет, однажды сын-третьеклассник его достал и начал целиться во что-то. Хорошо, папа вовремя домой вернулся - увидел сына с пистолетом, позеленел и осознал свою ошибку. Пистолет-то был заряжен. У ребёнка его аккуратно отобрали и даже не всыпали за опасное самоуправство, но с тех пор оружие было запираемо. Должна ли я верить этому рассказу? Скорее да, чем нет - у рассказчика не было причин мне лгать и приукрашивать. Врать он умел хорошо, но его враньё носило, если можно так выразиться, узкофункциональный характер: он виртуозно объяснял жене свои отлучки, необходимые для разностороннего общения с другими женщинами. Но так как в моём случае ситуация была иная (я ему не жена и не про отлучки спрашивала), то у меня есть определённые основания полагать, что этот меморат в основном правдив. Но чтобы утверждать это с уверенностью, конечно, информацию надо проверять. Но такой возможности у меня нет. Поэтому мне придётся ждать других свидетельств от других людей, чтобы хотя бы предположить, что да, такое, видимо, возможно. Если бы я лучше знала армейские нравы, "свычаи и обычаи", я могла бы обойтись без этих дополнительных свидетельств. Но я их не знаю, поэтому в своей оценке соблюдаю осторожность.
В общих чертах я постаралась показать подход фольклориста к оценке устного сообщения-мемората с точки зрения достоверности сообщаемой информации. Сообщения такого рода интересны своей структурой и тем, что отражают определённые грани индивидуального и общественного сознания. А вот суждение об их достоверности следует выносить очень осторожно.
Large Visitor Map