на полях Ханны Арендт
Все чаще стал натыкаться на доморощенную критику понятия "тоталитаризм": мол, стерты его значения частотой употребления всуе (черная метка конкуренту, красная карточка, выводящая за пределы поля неудобных); оно выродилось в пропагандистский штамп "холодной войны", лишено фиксированного семантического объема (не превращено в концепт) и, как и любое расплывчатое понятие, сбагрено за пределы гуманитарных наук в область обыденного языка, "нижеплинтусной" политической полемики и т.д. В лучшем случае, его признают как "идеальный тип", обозначающий бюрократический зуд к абсолютной экспансии (максимальный контроль и регулирование всех измерений человеческого существования, включая те, доступ к которым затруднен по естественным причинам - психика, разум, сексуальная жизнь, воображение и т.д.).
Эти и прочие аргументы не кажутся мне убедительными: в прагматике любой теории есть опасность гипостазирования ("оптический эффект" при котором идеальные понятия, схемы, модели и т.д. мыслятся по аналогии с материальными объектами); любой генерализующий термин абстрактен, являясь не отражением, а лоцманом в реальности; любая социогуманитарная теория содержит политические импликации и противится "обнажению приема" (критике, деконструкции и т.д.).
Ангажированность хулителей "Истоков тоталитаризма" также не составляет секрета: понятие тоталитаризма обнаруживало формальные основания, позволяющие сопоставлять и находить общие признаки у содержательно различных режимов - фашизма, нацизма, большевизма, маоизма и др.; интеллектуалы и активисты, наследующие программные цели этих традиций-движений заинтересованы в том, чтобы нейтрализовать нежелательные ассоциации с катастрофическим опытом прошлого (войны, репрессии, бесправие, геноцид...) и перезапустить утопические проекты, освободив их от зловещего репутационного шлейфа... Наиболее эффективно в этом смысле срабатывает дворовый прием "бумеранга" (перехватывая инициативу, острие термина обращается против номинального производителя): т.н. неолиберальное общество, парализованное глобальными страхами (терроризм, миграция, движения против корпораций, политическая эмансипация стран "третьего мира" и т.д.) и напряжением, возникающим вследствие гиперэксплуатации рабочей силы, создало такую изощренную, невидимую для жертв систему давления, слежения, дисциплинарного контроля над личностью, которая в самых сладких снах не снилась упокоенным Большим Братам (та же власть перестала восприниматься как внешняя индивиду инстанция; она стала дисперсной, рассредоточенной по тысячам "агентов СМИтов", всепроникающей, интериоризированной и т.д.)...
Словом, сплошная морока с этим "тоталитаризмом": одни его используют как могильную плиту, накрывающую кошмарный опыт минувшего столетия и призывающей к "Никогда Снова", другие - как прокрустово ложе, укорачивающее противников, третьи - как опись патологических симптомов социального тела, предложенных Ханной Арендт (1. перегонка сложного, дифференцированного общества в примитивное агрегатное состояние безликой народной массы; 2. уничтожение многопартийности и инакомыслия под предлогом объединения и ликвидации общей угрозы; 3. полицейский контроль над государственными институтами, превращение всех и вся в стражи брату своему; 4. культ милитаризма и стремление к мировому господству; 5. социальный детерминизм: вера в фатальную логику исторического процесса, отождествление личности с ее социальной ролью, оправдание насилия в адрес диссидентов и отживших классов, как не прошедших естественный отбор в будущее и проч.).
Стоп! Когда собрался написать этот пост, то вовсе не намеревался сгибать коленца в такт кадрили теоретиков. Зачин невольно разросся, а сказать хотелось о другом, о частном.
Те, с кем давно френд-лентами тремся, в курсе, что я ассоциирую свою судьбу с судьбой правозащитного сообщества (именно - с сообществом, а не только с теми организациями, в которых состою и с которыми сотрудничаю), занимаюсь проблемами развития гражданского общества, искренне верю, что будущее - за гуманистическими социальными технологиями и т.д. Информационное поле этого сообщества довольно специфично. Как врачи имеют дело с кровью, гноем, гематомами и прочими, не слишком симпатичными проявлениями "человеческого, слишком человеческого", так и правозащитники - сталкерят в зонах острых социальных конфликтов, наблюдая за не самыми лучшими проявлениями людской натуры... Как менты расположены к тому, чтобы в каждом встречном подозревать вора, убийцу и насильника, так и правозащитники - предельно подозрительны в отношении намерений власти, склонны недооценивать общественный иммунитет к тирании, бесправию, несвободе и проч. Короче, "профессиональные деформации" есть у всех и они неизбежны. И потому - надо периодически чистым спиритом протирать "инструменты", заниматься умственной гигиеной, восстановлением оптимистического настроя на жизнь...
Так вот... Об актуальном "антитоталитарном дискурсе". Он, несмотря на работу государственных и рыночных "машин забвения, транса и удовольствия", воспроизводится в публичном пространстве. Есть память о жертвах тоталитаризма, есть превентивные мониторинги "тоталитарных вирусов" (проявления ксенофобии, нарушения гражданских прав и прав человека...), есть, пусть маломощные, но все же средства для "дезинфекция" мест, некогда служивших источниками эпидемии (любые закрытые учреждения, спецслужбы, система образования и т.д.), есть активистские группы, локализующие отдельные очаги или сигналящие об общей температуре по больнице...
Однако самой распространенной формой борьбы с тоталитарностью стали коллективные ритуалы ее заклинания. В этих действах (ясно, что одиночный пикет или даже массовый митинг с системным дефектом не справится) есть практический смысл (хотя бы - производство анти-тел или альтернативности как таковой). Не удивительно, что бичуя язвы, жжа глаголами, снимая маски социальные критики и диагносты периодически хватают через край, преувеличивают опасности или степень их близости. С "тоталитаризмом" это случается сплошь и рядом: слишком горячи трагические воспоминания, слишком велики потери... И - слишком непроходимой, булыжной кажется дистанция между теми, кто пережил тоталитаризм на шкуре своей семьи и теми, для кого "лес рубят, щепки летят", "надо мыслить историю диалектически", "зато - пятилетку в четыре года". Вдобавок ко всему ди-джействующая элита слишком увлеклась мифодизайном, микширующем Сталина с Рузвельтом, Ильина со Шмиттом, Геббельса с Бернайсом, православную духовность с модернистским культом инноваций, государственное управление с корпоративным менеджментом.
Но... Есть существенный сдвиг в массовых ценностных установках, делающий возврат к тоталитаризму или "новую тоталитарность" как минимум проблематичными предприятиями. Ханна Аренд писала: "Тоталитарные движения суть массовые организации атомизированных, изолированных индивидов. (...) Преданность можно ожидать только от полностью изолированного индивида, который, не имея социальных связей с семьей, друзьями, товарищами или даже просто знакомыми, получает свое место в мире исключительно от принадлежности к движению или членства в партии". Текущая социальная конъюнктура (растущая фрагментация, специализация и т.д. жизни), безусловно, также работает в ту сторону и переживается столь же мучительно, что и в начале XX века (соблазн мистической, эмоциональной, соборной коммунитарности, вырывающей человека из кокона одиночества, отчужденнности, неприкаянности - тот же). Однако жаждущих "сдать себя с потрохами" государству, партии, корпорации и т.д. гораздо меньше, нежели следовало бы ожидать. Частная жизнь, как мечтал когда-то Розанов, не стала "превыше всего", но потребность целиком превратить себя "в массу", стать "солдатиком в строю", неизвестным героем, жертвой во имя идеи X (Y,Z) претерпела заметные метаморфозы. Краткосрочный грех деперсонализации (на стадионе, на концерте и проч.) - не в счет (Ich в Unbewusstsein умывается). В целом - нерушимость границ между политикой, работой, публичной сферой и частной жизнью признается как ценность. Отмену губернаторских выборов пережили, потому что этот выбор не был значимым, не мыслился как посягательство на "личное или публичное пространство" и т.д.
Моральная паника, уныние и комплекс виктимности, складывающийся у политической, гражданской, социальной, гуманитараной оппозиции (ни в коем случае не стану иронизировать над потоком ежедневных "что ж это деется, граждане! опять нас избили, арестовали, ошельмовали в СМИ и т.д.") психологически понятен. Однако судить о резистентности общества к растущей монополизации власти, сокращению гражданских прав и свобод, гиперэксплуатации на рынке труда (то есть - о сопротивляемости всему, что умаляет человеческую свободу и унижает достоинство) по "героическим поражениям" тех, кто ценит позитивные свободы ("свобода для..." по Исайе Берлину: возможности самореализоваться в качестве субъекта, активного существа) было бы неправильно.
Основные "социальные достижения" в России пока накапливаются в незримой нише "негативных свобод" (возможность не делать чего-либо). "Незрима" же она ровно до той поры, пока "агрессор" (конкретный чиновник, работодатель, "моральный авторитет" и т.д.) соблюдает негласную конвенцию о нерушимости границ. К примеру, если Вы проанализируете шумные скандалы последнего года в той же блогосфере, то наверняка обратите внимание, насколько типологически сходны диспозиции: скандалом становится попытка перераспределения культурной власти между чиновником, куратором, редактором, ректором (и прочими локальными властями); недовольным гулом и смехом встречает альтернативная молодежь дидактический прессинг, заставляющий отрекаться от субкультурной принадлежности; с извинениями отошла администрация СУПа от замысла реформировать блого-хостинг без коммуникации с пользователями...
Это принципиально иная ситуация, если сопоставлять с общественными настроениями, конвертированными в политический тоталитаризм XX века. Тогда революции, войны etc. подрывали доверие к локальным властям: обыватели были готовы вручить "шапку Мономаха" любому, кто наведет порядок и избавит их самих от ответственности. Сейчас - есть та часть реальности, где люди не хотят кому-либо подчиняться, соглашаясь лишь на договорные отношения (киносцены, когда товарищеский суд направляет члена партии, изменившего жене, в единственном верном направлении вызывают смех: семейная жизнь - более не публичная и не политическая проблема). Этот пяточок личной субъектности, ответственности, хозяйственности у большинства постсоветских граждан - с гулькины конечности (дом, друзья, хобби). Будет ли он разрастаться - большой вопрос. Но - выковать в промышленных масштабах тоталитарного человека, восторженно сдающего себя напрокат Высшему Уму, Совести и Чести да еще и готового жертвовать собой во имя коллективных фетишей (Путина, Газпрома и т.д.) - этого уже не в состоянии сделать никакая "кузница кадров". Даже "Наши" после длительных экспериментов "гнали брак", научив получать кайф от лояльности, но не добившись, чтобы этот кайф самовоспроизводился.
Времена масс все-таки заканчиваются. Общественная жизнь архаизируется, рассыпается на семьи, "дружеские круги", "одноклассников", "коллег", но - сопротивляется сгущению в толпу, испытывает нарастающее недовольство к кастовости... Печально, что есть очевидные проблемы с трансляцией негативного опыта тоталитаризма (та же диссидентская субкультура не стала "национальным мифом", воспитывающим вкус к свободе и отвращение к авторитарности), с критикой модели авторитарной модернизации, неотрадиционализма и т.д. Однако, у "позитивной (апологетической) трансляции" также непроходимые проблемы с совместимостью.
Не уверен, что внятно передал мысль. Если не получилось - черт с ним. Позже доделаю. Копать в этом направлении надо. Апелляции к чувству вины за соучастие в тоталитарном проекте, призывы к покаянию, распекание за гиперконформизм и обольщение лаврами героев Сопротивления мобилизуют мобилизованных. Как научиться объяснять сопротивленческую, модернистскую мотивацию без форсирования голоса и набатных тонов? Врет ведь размещенная ниже картинка!
Эти и прочие аргументы не кажутся мне убедительными: в прагматике любой теории есть опасность гипостазирования ("оптический эффект" при котором идеальные понятия, схемы, модели и т.д. мыслятся по аналогии с материальными объектами); любой генерализующий термин абстрактен, являясь не отражением, а лоцманом в реальности; любая социогуманитарная теория содержит политические импликации и противится "обнажению приема" (критике, деконструкции и т.д.).
Ангажированность хулителей "Истоков тоталитаризма" также не составляет секрета: понятие тоталитаризма обнаруживало формальные основания, позволяющие сопоставлять и находить общие признаки у содержательно различных режимов - фашизма, нацизма, большевизма, маоизма и др.; интеллектуалы и активисты, наследующие программные цели этих традиций-движений заинтересованы в том, чтобы нейтрализовать нежелательные ассоциации с катастрофическим опытом прошлого (войны, репрессии, бесправие, геноцид...) и перезапустить утопические проекты, освободив их от зловещего репутационного шлейфа... Наиболее эффективно в этом смысле срабатывает дворовый прием "бумеранга" (перехватывая инициативу, острие термина обращается против номинального производителя): т.н. неолиберальное общество, парализованное глобальными страхами (терроризм, миграция, движения против корпораций, политическая эмансипация стран "третьего мира" и т.д.) и напряжением, возникающим вследствие гиперэксплуатации рабочей силы, создало такую изощренную, невидимую для жертв систему давления, слежения, дисциплинарного контроля над личностью, которая в самых сладких снах не снилась упокоенным Большим Братам (та же власть перестала восприниматься как внешняя индивиду инстанция; она стала дисперсной, рассредоточенной по тысячам "агентов СМИтов", всепроникающей, интериоризированной и т.д.)...
Словом, сплошная морока с этим "тоталитаризмом": одни его используют как могильную плиту, накрывающую кошмарный опыт минувшего столетия и призывающей к "Никогда Снова", другие - как прокрустово ложе, укорачивающее противников, третьи - как опись патологических симптомов социального тела, предложенных Ханной Арендт (1. перегонка сложного, дифференцированного общества в примитивное агрегатное состояние безликой народной массы; 2. уничтожение многопартийности и инакомыслия под предлогом объединения и ликвидации общей угрозы; 3. полицейский контроль над государственными институтами, превращение всех и вся в стражи брату своему; 4. культ милитаризма и стремление к мировому господству; 5. социальный детерминизм: вера в фатальную логику исторического процесса, отождествление личности с ее социальной ролью, оправдание насилия в адрес диссидентов и отживших классов, как не прошедших естественный отбор в будущее и проч.).
Стоп! Когда собрался написать этот пост, то вовсе не намеревался сгибать коленца в такт кадрили теоретиков. Зачин невольно разросся, а сказать хотелось о другом, о частном.
Те, с кем давно френд-лентами тремся, в курсе, что я ассоциирую свою судьбу с судьбой правозащитного сообщества (именно - с сообществом, а не только с теми организациями, в которых состою и с которыми сотрудничаю), занимаюсь проблемами развития гражданского общества, искренне верю, что будущее - за гуманистическими социальными технологиями и т.д. Информационное поле этого сообщества довольно специфично. Как врачи имеют дело с кровью, гноем, гематомами и прочими, не слишком симпатичными проявлениями "человеческого, слишком человеческого", так и правозащитники - сталкерят в зонах острых социальных конфликтов, наблюдая за не самыми лучшими проявлениями людской натуры... Как менты расположены к тому, чтобы в каждом встречном подозревать вора, убийцу и насильника, так и правозащитники - предельно подозрительны в отношении намерений власти, склонны недооценивать общественный иммунитет к тирании, бесправию, несвободе и проч. Короче, "профессиональные деформации" есть у всех и они неизбежны. И потому - надо периодически чистым спиритом протирать "инструменты", заниматься умственной гигиеной, восстановлением оптимистического настроя на жизнь...
Так вот... Об актуальном "антитоталитарном дискурсе". Он, несмотря на работу государственных и рыночных "машин забвения, транса и удовольствия", воспроизводится в публичном пространстве. Есть память о жертвах тоталитаризма, есть превентивные мониторинги "тоталитарных вирусов" (проявления ксенофобии, нарушения гражданских прав и прав человека...), есть, пусть маломощные, но все же средства для "дезинфекция" мест, некогда служивших источниками эпидемии (любые закрытые учреждения, спецслужбы, система образования и т.д.), есть активистские группы, локализующие отдельные очаги или сигналящие об общей температуре по больнице...
Однако самой распространенной формой борьбы с тоталитарностью стали коллективные ритуалы ее заклинания. В этих действах (ясно, что одиночный пикет или даже массовый митинг с системным дефектом не справится) есть практический смысл (хотя бы - производство анти-тел или альтернативности как таковой). Не удивительно, что бичуя язвы, жжа глаголами, снимая маски социальные критики и диагносты периодически хватают через край, преувеличивают опасности или степень их близости. С "тоталитаризмом" это случается сплошь и рядом: слишком горячи трагические воспоминания, слишком велики потери... И - слишком непроходимой, булыжной кажется дистанция между теми, кто пережил тоталитаризм на шкуре своей семьи и теми, для кого "лес рубят, щепки летят", "надо мыслить историю диалектически", "зато - пятилетку в четыре года". Вдобавок ко всему ди-джействующая элита слишком увлеклась мифодизайном, микширующем Сталина с Рузвельтом, Ильина со Шмиттом, Геббельса с Бернайсом, православную духовность с модернистским культом инноваций, государственное управление с корпоративным менеджментом.
Но... Есть существенный сдвиг в массовых ценностных установках, делающий возврат к тоталитаризму или "новую тоталитарность" как минимум проблематичными предприятиями. Ханна Аренд писала: "Тоталитарные движения суть массовые организации атомизированных, изолированных индивидов. (...) Преданность можно ожидать только от полностью изолированного индивида, который, не имея социальных связей с семьей, друзьями, товарищами или даже просто знакомыми, получает свое место в мире исключительно от принадлежности к движению или членства в партии". Текущая социальная конъюнктура (растущая фрагментация, специализация и т.д. жизни), безусловно, также работает в ту сторону и переживается столь же мучительно, что и в начале XX века (соблазн мистической, эмоциональной, соборной коммунитарности, вырывающей человека из кокона одиночества, отчужденнности, неприкаянности - тот же). Однако жаждущих "сдать себя с потрохами" государству, партии, корпорации и т.д. гораздо меньше, нежели следовало бы ожидать. Частная жизнь, как мечтал когда-то Розанов, не стала "превыше всего", но потребность целиком превратить себя "в массу", стать "солдатиком в строю", неизвестным героем, жертвой во имя идеи X (Y,Z) претерпела заметные метаморфозы. Краткосрочный грех деперсонализации (на стадионе, на концерте и проч.) - не в счет (Ich в Unbewusstsein умывается). В целом - нерушимость границ между политикой, работой, публичной сферой и частной жизнью признается как ценность. Отмену губернаторских выборов пережили, потому что этот выбор не был значимым, не мыслился как посягательство на "личное или публичное пространство" и т.д.
Моральная паника, уныние и комплекс виктимности, складывающийся у политической, гражданской, социальной, гуманитараной оппозиции (ни в коем случае не стану иронизировать над потоком ежедневных "что ж это деется, граждане! опять нас избили, арестовали, ошельмовали в СМИ и т.д.") психологически понятен. Однако судить о резистентности общества к растущей монополизации власти, сокращению гражданских прав и свобод, гиперэксплуатации на рынке труда (то есть - о сопротивляемости всему, что умаляет человеческую свободу и унижает достоинство) по "героическим поражениям" тех, кто ценит позитивные свободы ("свобода для..." по Исайе Берлину: возможности самореализоваться в качестве субъекта, активного существа) было бы неправильно.
Основные "социальные достижения" в России пока накапливаются в незримой нише "негативных свобод" (возможность не делать чего-либо). "Незрима" же она ровно до той поры, пока "агрессор" (конкретный чиновник, работодатель, "моральный авторитет" и т.д.) соблюдает негласную конвенцию о нерушимости границ. К примеру, если Вы проанализируете шумные скандалы последнего года в той же блогосфере, то наверняка обратите внимание, насколько типологически сходны диспозиции: скандалом становится попытка перераспределения культурной власти между чиновником, куратором, редактором, ректором (и прочими локальными властями); недовольным гулом и смехом встречает альтернативная молодежь дидактический прессинг, заставляющий отрекаться от субкультурной принадлежности; с извинениями отошла администрация СУПа от замысла реформировать блого-хостинг без коммуникации с пользователями...
Это принципиально иная ситуация, если сопоставлять с общественными настроениями, конвертированными в политический тоталитаризм XX века. Тогда революции, войны etc. подрывали доверие к локальным властям: обыватели были готовы вручить "шапку Мономаха" любому, кто наведет порядок и избавит их самих от ответственности. Сейчас - есть та часть реальности, где люди не хотят кому-либо подчиняться, соглашаясь лишь на договорные отношения (киносцены, когда товарищеский суд направляет члена партии, изменившего жене, в единственном верном направлении вызывают смех: семейная жизнь - более не публичная и не политическая проблема). Этот пяточок личной субъектности, ответственности, хозяйственности у большинства постсоветских граждан - с гулькины конечности (дом, друзья, хобби). Будет ли он разрастаться - большой вопрос. Но - выковать в промышленных масштабах тоталитарного человека, восторженно сдающего себя напрокат Высшему Уму, Совести и Чести да еще и готового жертвовать собой во имя коллективных фетишей (Путина, Газпрома и т.д.) - этого уже не в состоянии сделать никакая "кузница кадров". Даже "Наши" после длительных экспериментов "гнали брак", научив получать кайф от лояльности, но не добившись, чтобы этот кайф самовоспроизводился.
Времена масс все-таки заканчиваются. Общественная жизнь архаизируется, рассыпается на семьи, "дружеские круги", "одноклассников", "коллег", но - сопротивляется сгущению в толпу, испытывает нарастающее недовольство к кастовости... Печально, что есть очевидные проблемы с трансляцией негативного опыта тоталитаризма (та же диссидентская субкультура не стала "национальным мифом", воспитывающим вкус к свободе и отвращение к авторитарности), с критикой модели авторитарной модернизации, неотрадиционализма и т.д. Однако, у "позитивной (апологетической) трансляции" также непроходимые проблемы с совместимостью.
Не уверен, что внятно передал мысль. Если не получилось - черт с ним. Позже доделаю. Копать в этом направлении надо. Апелляции к чувству вины за соучастие в тоталитарном проекте, призывы к покаянию, распекание за гиперконформизм и обольщение лаврами героев Сопротивления мобилизуют мобилизованных. Как научиться объяснять сопротивленческую, модернистскую мотивацию без форсирования голоса и набатных тонов? Врет ведь размещенная ниже картинка!