Мобилизационный цифронационализм, или Глобализации точно так же смертны... / окончание

[mamlas]

Начало

Четыре звонка глобализации

Пару десятилетий назад политологи немало спорили о том, что лежит в основе глобализации: скорость передачи информации или рост транснациональных связей. На самом деле все это - последствие режима свободной торговли, который и выступает ее подлинной основой. Его основы были заложены в середине 1940-х гг. созданием Генерального соглашения по тарифам и торговле (ГАТТ), преобразованного в 1995 г. во Всемирную торговую организацию (ВТО). Одновременно на Бреттон-Вудской конференции 1944 г. были созданы институты контроля за глобальным движением капитала и финансовой политикой государств. Окончательно основа глобализации была создана Ямайской финансовой конференцией, учредившей систему плавающих валютных курсов и свободных торгов (FOREX). Информационные технологии (ИТ) или технологии искусственного интеллекта (ИИ) просто дали этой системе техническое обеспечение.

Создавшие эту систему державы-победительницы во Второй мировой войне попытались заполнить две лакуны прошлой глобализации. Во-первых, была введена система целевых кредитов под контролем МВФ и Всемирного банка с целью не допустить создания другими странами ВПК альтернативных державам-победительницам ВПК. Во-вторых, была создана система выдачи стабилизационных кредитов, которая была призвана не допустить повторения Великой депрессии 1929-1933 гг. Одновременно большинство развивающихся стран через систему расширенного кредитования МВФ попали в разряд «вечных должников», которые не имели никаких шансов для совершения экономического рывка.

Эти правила и были легитимизованы знаменитым Вашингтонским консенсусом 1989 г., постулировавшим усиление роли рыночных отношений, поддержание режима свободной торговли и уменьшение значения государственного сектора. Утверждение Вашингтонского консенсуса означало изменение структуры национальных экономик. В их рамках сокращалась доля государственной собственности и государственных инвестиционных проектов. Это затрудняло строительство индустриальных комплексов и, соответственно, создание военных потенциалов, альтернативных потенциалам Группы семи. Одновременно либерализация системы внешней торговли и привлечение инвестиций снижали способность государств контролировать национальную экономическую систему. В развивающихся странах возникали предпосылки для формирования социальной прослойки, ориентированной на транснациональные связи и определенные стандарты потребления.

Сценарий распада этой системы спрогнозировал еще в 2000 г. американский экономист Мануэль Кастельс. Он первым указал, что внутри системы глобальной экономики содержится непреодолимое противоречие. Экономика глобальных услуг требует все большей накачки объема денежной массы, чтобы потребители могли бесперебойно за них расплачиваться. Но объем денежной массы могли увеличивать только национальные правительства, что требовало усиления национального контроля над кредитно-денежной политикой. Это объективно вело глобальную экономическую систему к распаду на национальные или региональные сектора. «Парадокс Кастельса» на фоне триумфального расширения долларовой зоны и введения евро в 1990-х гг. остался почти незамеченным современниками. Между тем именно он и начал сбываться.

Первый звонок для глобализации прозвучал после террористических актов в Нью-Йорке и Вашингтоне, которые повлияли на отношение к ней американского общества. В 1990-х гг. глобализация воспринималась в Соединенных Штатах как исторически прогрессивное явление, построенное на либеральных принципах. 24 января 2000 г. президент Б. Клинтон в ежегодном послании Конгрессу даже заявлял, что процесс глобализации соответствует национальным интересам США. Осенью 2001 г. американские эксперты заговорили о том, что при определенных условиях глобализация может оказаться опасной для страны. В своем послании Конгрессу от 20 сентября 2001 г. Дж. Буш-мл. заявил, что прошло время, когда государства отдавали суверенитет наднациональным структурам: пришло время его возвращать. Призыв Дж. Буша-мл. имел практические последствия. 24 октября 2001 г. Конгресс США принял «Патриотический закон» (PATRIOT Act), который предполагал:

- ужесточение визового режима США за счет расширения полномочий систем пограничного и таможенного контроля;

- расширение контроля спецслужб над СМИ в вопросах предотвращения пропаганды терроризма;

- получение спецслужбами права контроля над IP-базой своих сотрудников;

- предоставление президенту США права снимать и назначать прокуроров (действовало до 2007 г.).

На базе «Патриотического закона» в 2002 г. было создано Министерство внутренней безопасности США (Department of Homeland Security). Его задачей стало предотвращение террористических актов на территории США и минимизация причиненного ими ущерба. В 2004 г. был учрежден пост директора Национальной разведки в ранге члена правительства с правом координации деятельности всех спецслужб. Одновременно создавался Национальный контртеррористический центр (National Counterterrorism Center). Формально он получил весьма широкие полномочия: от контроля за финансированием разведслужб до координации их оперативных планов соответствующего профиля. Эти мероприятия администрации республиканцев создали новую повестку в дискуссиях о глобализации: возможность частичного ограничения гражданских прав ради защиты государства от террористических действий.

Пример США оказался актуальным для других стран, которые ввели контроль над свободой передвижения. Экономисты еще продолжали говорить о глобализации и «свободном мире», хотя государство шаг за шагом отвоевывало позиции. Улетая в США или Канаду, мы должны были в аэропорту вылета назвать адрес будущего проживания, показать копию приглашения, предоставить контактные данные приглашающей стороны, затем снять верхнюю одежду и обувь, проходя через металлодетекторы. Для получения американской визы мы сдавали отпечатки пальцев и проходили сканирование радужной оболочки глаза, которые проверяли на границе. Разумеется, либералы «миллениума» утверждали, что все это временно, списывали ужесточение мер на «специфику США» или утверждали, что все изменится с уходом Дж. Буша-мл. и неоконов. До поры это позволяло как-то объяснить парадокс, почему при глобализации ужесточаются, а не ослабевают системы пограничного и таможенного контроля. Но процессы деглобализации набирали силу.

Вторым звонком, показавшим пределы нынешней глобализации, стала неспособность выработать полноценный Устав ВТО. Для устранения этого препятствия с 2001 г. в столице Катара Дохе начался переговорный раунд, который так и не привел к ощутимым результатам. Перед его участниками встали три проблемы: продовольственная безопасность, законы об авторском праве (блокирующие возможность создания крупных национальных секторов производства без опоры на инвестиционную политику) и введение единой системы тарифов на энергоносители, ставящей в неравное положение страны с разными климатическими условиями. Снять их участникам переговоров так и не удалось. Этот факт продемонстрировал, что в рамках Ямайской системы большинство стран не собирались полностью отказаться от политики протекционизма.

Третьим звонком стал мировой финансовый кризис 2008-2010 гг. Дело было не только в относительно мягком обвале глобального рынка задолженностей. Гораздо важнее была реабилитация роли государственного вмешательства в экономику. Представленный осенью 2008 г. план министра финансов Генри Полсона предполагал предоставление государственных дотаций крупному бизнесу и выкуп Федеральной резервной системой долговых обязательств проблемных банков. Его реализацией стало принятие Конгрессом Чрезвычайного закона об экономической стабилизации и создание на его основе Управления финансовой стабильности. Другие страны пошли по тому же пути: 15 стран Евросоюза договорились ввести систему государственных гарантий для кредитов, привлекаемых банками; правительство России предоставило ликвидность банковской системы и «мягко» девальвировало рубль; Пекин принял программу переориентации экономики на внутренний спрос и перевода части долларовых резервов в золото. Международные соглашения «Базель III» 2010 г. устанавливали необходимость формирования кредитными организациями дополнительного резервного буфера капитала и вводили нормативы ограничения финансового рычага, допустимого для финансовых посредников с целью предотвратить появление новых необеспеченных деривативов. Национальное государство постепенно брало на себя функции экономического регулирования, что само по себе шло вразрез с идеологией «глобализации без границ» на основе ТНК и «новых акторов».

Другим итогом кризиса стала эрозия Вашингтонского консенсуса 1989 г., который справедливо называли правилами глобализации. На смену ему должен был прийти Сеульский консенсус - набор заявлений о принципах реформирования международной финансовой системы, принятых на Сеульском саммите Группы двадцати 11-12 ноября 2010 г. Полноценной заменой ему Сеульские декларации, конечно, не стали. Вместе с тем они стали выражением недоверия к Вашингтонскому консенсусу, каждое решение которого в Сеуле подвергали сомнению. Если требуется обеспечить «уверенный, устойчивый и сбалансированный рост», то очевидно, что предшествующий экономический рост не отвечал этим параметрам. Если нужно привлекать развивающиеся страны в качестве равноправных партнеров, то система Вашингтонского консенсуса была по определению неравноправной. Вашингтонский консенсус был явно делегитимизирован; на смену ему не пришло ничего.

Четвертый звонок для глобализации прозвучал в 2014 г., когда Россия и страны Запада ввели друг против друга экономические санкции и эмбарго. Проблема для глобализационной модели была не только в том, что ограничительные меры оказались долгосрочными. Гораздо важнее стало решение России о создании национальной платежной системы, что было дополнено в 2015 г. решением о создании расчетной системы банка БРИКС. Мир постепенно терял единую финансовую систему, созданную на основе двух мировых резервных валют - доллара и фунта стерлингов. Еще важнее, что эти системы возникали в условиях существования ВТО: великие державы, по сути, возвращались к системе протекционизма, обходя режим свободной торговли. Последовавшие затем торговые войны президента Д. Трампа с ЕС и КНР стали только продолжением и дальнейшим развитием возвращающегося протекционизма.

У санкционных войн было еще одно значимое последствие. Ни одна из них не привела к бунту ТНК против собственных правительств, хотя, согласно теории глобализации, именно это должно было произойти. ТНК соглашались потерять рынки сбыта (т.е. крупную прибыль), но выполняли решения руководства США, Германии, Италии, России, КНР. Транснациональный бизнес оказался подчиненным политике национальных государств и, по сути, не создал им никаких альтернатив. Тезис, что на смену миру государств приходит мир корпораций («новое Средневековье») на поверку оказался большим преувеличением. Корпорации по-прежнему играют по тем правилам и в тех пределах, которые им отвели национальные правительства.

На протяжении последних 20 лет масштабный глобализационный проект постепенно съеживался, внутри него шло укрепление национального государства. Пока оно не охватывало частную сферу, что создавало иллюзию сохранения глобализации, но в определенный момент это должно было произойти: вспомним постоянно звучавшие в США и странах ЕС голоса о необходимости ограничения информационных свобод из-за вмешательства то ли России, то ли КНР в их внутреннюю политику. Вопрос был в том, как и когда усилившееся национальное государство пересилит глобализационный проект. Возможно, в 2020 г. мы подошли к этому рубежу.

Неглобальная альтернатива

В таком контексте мы можем иначе посмотреть на вопрос об обратимости глобализации. Представим наш мир, в котором нельзя купить иностранные товары на территории своей страны. Мы с удивлением заметим, что от глобализации не останется и следа. Отказ от свободного движения товаров сделает ненужными мировую резервную валюту и свободную конвертацию валют - зачем в условиях всеобщего протекционизма заключать такое количество мировых торговых сделок? Отказ от свободного движения капитала повлечет за собой крах транснационального сектора услуг и уход в прошлое многих связанных с ним профессий. Альтернативой социальному краху станет восстановление реального сектора производства, что потребует некоторой формы мобилизации.

Понятие «мобилизация» в узком смысле означает совокупность мероприятий, направленных на приведение вооруженных сил и государственных институтов в состояние военного положения. В широком смысле «мобилизационный проект» - это широкое использование военных (силовых) методов управления для достижения определенных целей. До недавнего времени понятие мобилизации казалось чем-то устаревшим: в мире еще по инерции сохранялся культ глобализации, открытости и всевозможных прав. Однако нынешний опыт борьбы с коронавирусом доказывает, что мобилизационные проекты вернулись.

Нынешняя «полумобилизация» была проведена всеми странами в рекордно короткие сроки. В течение всего одного месяца граждане большинства развитых стран лишились права свободно выходить из дома, приходить на работу, совершать покупки, пользоваться общественным транспортом, принимать знакомых и родственников и даже гулять по улице. Оправданы эти меры или нет - другой вопрос. Согласимся со специалистами-эпидемиологами, что оправданы. Интереснее другое: насколько быстро произошло свертывание гражданских прав в демократических странах и введение практически военного положения.

У современной мобилизации есть два последствия. В краткосрочной перспективе она требует от граждан всех развитых стран глубокой перестройки их образа жизни. Речь идет не только об ограничении прав на передвижение и выхода из дома; гражданам приходится переходить на онлайн-работу, а также менять стиль, переходя на онлайн-торговлю и посещая исключительно близлежащие магазины. Но в долгосрочной перспективе речь может идти о массовом исчезновении целой группы профессий, связанных со сферой услуг. Отказ от массового туризма приведет к гибели отрасли туристического и отельного бизнеса, а сокращение контактов с другими странами снизит спрос на профессии переводчика, юриста, продавца, экскурсовода и т.д.

Последствием такого перехода может стать социальный шок. Однако опыт социально-экономических трудностей перестройки, распада СССР и Югославии, балканских войн 1990-х гг. доказали, что современному социуму вполне по силам пережить эти потрясения. В прошлый раз эти шоки переживались ради подключения соответствующих стран к глобализации (в каком качестве и на каких условиях - другой вопрос), теперь шоки могут переживаться и ради выхода из нее. Последствием, разумеется, станут социальные потрясения, ухудшение уровня жизни определенных слоев населения, смена политических режимов, а, возможно, и территориальная дезинтеграция отдельных государств. Но кто сказал, что эти процессы после 2000 г. стали достоянием истории?

Важно понимать различие. Выход одной, даже крупной страны, из глобализационного процесса не будет означать его распад. Скорее, такая страна будет поставлена в положение международного изгоя со всеми вытекающими последствиями. (Или такая страна должна обладать колоссальным потенциалом для разрушения глобализации). Речь идет именно о разрушении самой ткани межгосударственного взаимодействия, т.е. принципов свободы торговли. Только в этом случае будет возможно формирование качественно иной, нелиберальной, экономической системы.
* * *

Закат очередной глобализации происходит не из-за непонятно откуда взявшихся «черных лебедей». В его основе лежит объективный процесс: деструкция глобального экономического пространства при одновременном усилении технического потенциала для сферы государственного контроля. К началу XXI в. развитие информационных технологий позволило быстро манипулировать общественными настроениями и голосами на выборах, что само по себе усилило потенциал государственного регулирования. Нынешний мобилизационный опыт вполне может стать своеобразным рубежом для перехода от мира глобализации к миру национально-ориентированных экономик, который, по факту, уже происходит.

Теория государственного управления выдвигает три критерия его эффективности: 1) соответствие целей управления и политической культуры данной страны; 2) устойчивость такого соответствия, если оно было найдено политическими элитами; 3) наличие в распоряжении государственных институтов ресурсов для такого управления. Современный уровень развития ИИ позволяет резко усилить потенциал такого управления на национальном уровне по сравнению с последней «антиглобализационной» волной середины ХХ в. Мировая система к началу 2020-х гг. подходит к периоду реализации этого потенциала. Вопрос только в том, какое событие легитимизирует этот давно назревавший переход.
_______

Автор Алексей Фененко - доктор политических наук, доцент Факультета мировой политики МГУ имени М.В. Ломоносова, эксперт РСМД
Алексей Фененко
«РСМД», 13 апреля 2020