Мобилизационный цифронационализм, или Глобализации точно так же смертны... / «Чёрные лебеди» /начало
Ещё кризисы глобализма здесь и здесь, в т.ч. цифрономика здесь и здесь и ещё медкатаклизмы здесь и здесь
«Черные лебеди» глобализации
Глобальное управление и международные риски коронавируса / Блог Алексея Фененко / апрель, 2020
Глобальный карантин против коронавируса разделил экспертное сообщество на сторонников возвращения прерогатив национального государства и на апологетов создания прообраза мирового правительства. При этом на второй план отошли две важные проблемы. ©Ещё «Чёрные лебеди» и ещё с Фененко
___
Первая - общества всех развитых стран продемонстрировали высокую способность к мобилизации. Вторая - наша цивилизация на протяжении всего одного месяца пережила невероятный эксперимент по ограничению гражданских прав, которые еще недавно представлялись неотъемлемой частью жизни человека. Достаточно отметить, что впервые после Второй мировой войны самые либеральные демократии США и стран ЕС увидели нормы продуктового снабжения и жесткое ограничение прав граждан на передвижение.
Сегодня это вызвано необходимостью борьбы с пандемией, однако в перспективе мобилизационная система вполне может стать альтернативой глобализации. Даже если большинство личных свобод будут восстановлены в ближайшем будущем, наша цивилизация едва ли забудет опыт их почти мгновенного свертывания. Зато реалистичным становится образ мобилизационного будущего, которое, как казалось еще недавно, навсегда ушло в прошлое.
Сколько глобализаций?
Современное экспертное сообщество и во многом массовое сознание воспитано на линейном восприятии прогресса, согласно которому мир идет от отсталых форм и отношений к более прогрессивным. (Отсюда удивления и авторов, и читателей: «Ну как же так, в XXI веке…»). Мысль о том, что глобализация может закончиться, кажется большинству наших современников чем-то невероятным. При этом мы успели забыть, что в прошлом уже были три или четыре глобализации. Каждая из них казалась современникам вечной, а ее окончание - чем-то немыслимым, и все-таки каждая из них однажды закончилась.
Современные исследователи часто называют эпоху эллинизма III-II вв. до н.э. протоглобализацией. После походов Александра Македонского в IV в. до н.э. в Средиземноморье и на Ближнем Востоке стало возникать единое экономическое и политические пространство с однотипными формами ведения хозяйства, политическими режимами, политическими культурами и языком. Купец или ремесленник могли свободно, без всяких ограничений перевезти товар от Карфагена до индо-греческих царств. Скрепами этого пространства стали маршруты Средиземного моря, проходящие через Родос, Александрию, Карфаген и Сицилию. Движение судов базировалось на системе маяков, опоясывавших Средиземное море и выступавших технической основой эллинистической глобализации.
Особенностью эллинистического периода стало повсеместное распространение древнегреческого языка и культуры, а также взаимопроникновение греческой и восточных культур. Интеллектуальными столпами этой протоглобализации стали грандиозные библиотеки Александрии и Пергама, открытые для всех свободных граждан. К эллинистическому пространству подключались и два сильнейших негреческих государства: Римская республика и Карфаген. Для образованного римлянина или карфагенянина не знать эллинские язык и философию было примерно так же странно, как для нашего современника не знать английский хотя бы на уровне чтения. Свободный гражданин мог за время своей жизни сменить много государств. Повсюду он встречал примерно одинаковые города, одинаковые бытовые условия, одинаковый эллинский язык, одинаковые папирусные свитки и одинаковые политические системы - своего рода смесь древнегреческих полисов и монархий Древнего Востока.
В I в. до н.э. на смену эллинистической глобализации пришла римская. Западная Европа, Средиземноморье и Причерноморье стали единым хозяйственным и культурным пространством. Повсюду господствовали латинский язык и греко-римская культура; свободный гражданин мог беспрепятственно проехать от Британских островов до Пантикапея (современная Керчь), от малоазиатской Миры до Колонии Агриппины (современный Кельн). Вершиной Римской глобализации стало введение императором Каракаллой в 212 г. н.э. Римского гражданства для всех свободных людей империи. Закономерно, что через 150 лет в Римской империи утвердилось христианство: религия, постулирующая равенство всех народов перед Богом. Наверное, образованному римлянину конца IV в. гибель его мира и воцарение на его основе серии варварских королевств показалась бы мрачной легендой. Но Вторая (378-382 гг.) и Третья (395-410 гг.) готские войны в считанные годы перечеркнули «римскую глобализацию», открыв дорогу Великому переселению народов.
Локальные «глобализации» происходили в рамках любых имперских объединений Средневековья: Арабского Халифата (VII-IX вв.), китайской империи Тан (VII-IX вв.), Монгольской империи и созданного ей «Pax Mongolica» (XIII-XV вв.), с которым активно взаимодействовала и католическая Западная Европа. В каждой из этих империй формировалось свое региональное пространство с едиными торговыми и хозяйственными связями, языком, культурой. В известном смысле и сама Западная Европа в эпоху высокого Средневековья была единым политическим пространством, связанным системой вассально-ленных отношений и противостоящей другим цивилизациям. Пока речь шла, скорее, о регионализации в рамках империй, чем о глобализации. Тем не менее современникам было непросто представить себе конец каждой из этих систем: людям своего времени они казались реальностью и нормой на века.
К/ф "Тайна Карпатского замка". Чехословакия, 1981
Настоящей «первой глобализацией» стал XIX век: эпоха от окончания Наполеоновских войн до начала Первой мировой войны, когда мир обрел экономическое единство. У «первой глобализации» была материально-техническая основа в виде мировой финансовой системы на базе золотого стандарта. Первым шагом к ее созданию стало введение Британским банком золотого обеспечения фунта стерлингов в 1816 г. С этого времени британский фунт превратился в мировое расчетное средство. Курсы остальных валют соотносились с его курсом, а, соответственно, и с ценами на золото. Оформление мировой валютной системы произошло в рамках международных Парижских соглашений 1867 г. Каждая валюта должна была получить золотое содержание, что позволяло устанавливать ее золотой паритет. Если государство не имело золотого обеспечения национальной валюты, его финансовые операции осуществлялись на мировом рынке через ту валюту, к курсу которой «привязывалась» его финансовая система.
Экономическая система той глобализации базировалась, как и современной, на свободном передвижении капиталов, товаров и услуг. В то время эта система обозначалась английским словосочетанием «free-trade». Страны, не желавшие открывать ворота «свободному рынку», быстро получали Опиумные войны или бомбардировки Нагасаки 1864 г., заставлявшие их снять таможенные барьеры. Кредит немецкого или швейцарского банка можно было спокойно оформить и в Санкт-Петербурге, и в Париже; купить английский костюм или цейсовскую оптику - и в Риме, и в Бухаресте, и даже в Нагасаки. Степень взаимозависимости мира XIX в. хорошо описывает пассаж французского социолога Гюстава Лебона, созданный в 1896 г.: «Прождав три месяца и безотлагательно нуждаясь в этом металле, я обратился к одному из торговых домов Берлина. Несмотря на то, что в этот раз дело шло о заказе лишь в несколько франков, я получил ответ с обратной почтой, и пластинка металла указанных мною размеров была доставлена через неделю... Оттого количество германских торговых домов в Париже все увеличивается, и, как это ни противно патриотическому чувству публики, она принуждена обращаться к ним. Пойдешь туда за незначительной покупкой, а потом станешь постоянным клиентом».
Эти связи были не локальной торговлей соседних стран, а носили именно транснациональный характер. Вновь предоставим слово современнику Гюставу Лебону: «Год тому назад, - читаем мы в Journal, - один южноамериканский купец хотел предпринять ввоз во Францию и Германию шкур местных ягнят. Через посредничество нашего консула и министерства торговли он вошел по этому делу в сношения с одним из наших комиссионерских домов, после чего отправил этой французской фирме 20 000 шкур, сделав одновременно такую же отправку в Гамбург одному германскому торговому дому, с которым он вступил в соглашение. Спустя год обе фирмы послали ему счета по продаже». С начала XIX в. до 1914 г. объем мировой торговли в самом деле вырос почти в 100 раз. Что до транснационализации связей, то идея «монополистического капитализма», где монополии чуть ли не уравниваются с государствами, была высказана еще в самом начале ХХ в. Идея замены государства транснациональными корпорациями была разработана более ста лет назад.
В политической науке стала банальной идея о том, что современная глобализация базируется на Интернете и свободе передачи информации. Глобализация XIX в. также базировалась на свободной передаче информации посредством телеграфа. Скорость его развития для своего времени не уступала скорости развития Интернета. С начала 1830-х гг. началось использование электрического телеграфа в германских государствах, России и Великобритании. В 1843 г. шотландский физик Александр Бейн запатентовал конструкцию электрического телеграфа, которая позволяла передавать изображения. В 1858 г. была установлена трансатлантическая телеграфная связь. Затем был проложен кабель в Африку, что позволило в 1870 г. установить прямую телеграфную связь Лондон - Бомбей через релейную станцию в Египте и на Мальте. Именно создание телеграфа сделало возможным быстрое распространение информации и регулярное движение пароходов и поездов - ключевых транспортных средств позапрошлого века. Что касается свободы распространения информации, то она не уступала современной, а временами и превосходила ее. Только один пример: в годы Крымской войны в Петербурге можно было свободно купить как британские, так и французские газеты, что было немыслимо во время войн XX в.
Сериал "Достоевский". Россия, 2011
Американский политолог Джеймс Розенау выдвинул идею о том, что в глобализированном мире новыми символами международных отношений стали турист и террорист. Чтобы усомниться в этом, достаточно прочитать романы Ф.М. Достоевского о Европе 1860-х гг., наполненной туристами в Баден-Бадене и Ницце и самыми настоящими «сетевыми террористами» вроде Ставрогина и Верховенского. «Миллениалы живут в кредит на съемных квартирах, ездят на каршеринге, едят фаст-фуд, работают в коворкингах, а все зарабатываемое вкладывают в путешествия. Они ни к чему не привязаны, у них нет ничего своего и в собственности. Они эту собственность даже не создают, а только самовыражаются», - пишет российский военный эксперт Евгений Крутиков. Но разве это не копия мира XIX в., когда по свету почти полжизни свободно разъезжали всевозможные Эрасты Фандорины и принцы Флоризели, получая острые ощущения? Никто даже не ставил вопросы о просроченной визе или о ввезенном оружии, право иметь которое было у любого человека XIX в. Не существовало и профессиональных ограничений на передвижения: русский офицер, гуляющий по Парижу или Нагасаки, был столь же обычен, как австрийский офицер на балу в Париже или Санкт-Петербурге, а прусский археолог без всяких виз беспрепятственно поднимался на египетские пирамиды и пил кофе у Омер-паши.
Глобализация XIX в. оставила нам удивительный памятник - роман Жюля Верна «Дети капитана Гранта», где в 1864 г. английский лорд Гленарван и его спутники свободно проехали вдоль 37 параллели. Для этой поездки им не требовалось брать отпуска на работе или переходить на отпуск без содержания, не требовалось оформлять визы и волноваться об их просрочке. В дороге ни разу не возникало затруднения с отправкой телеграммы из Патагонии или Австралии, всегда под рукой была свежая газета. Никто не препятствовал ввозу ими личного оружия и не требовал оформления каких-либо таможенных деклараций. Ни разу и нигде у героев не возникало проблем с местным населением: английский или французский язык был знаком любому. Аналогично в другой повести Жюля Верна «Замок в Карпатах» никто не поинтересовался, каким образом венгерский граф свободно ввез оружие в Италию. Современный глобальный мир не имел и половины тех свобод, какими обладал свободный мир позапрошлого столетия.
Критики возражают, что глобализация XIX в. была элитарной, в то время как современная носит массовый характер. На самом деле, все было почти наоборот: США, Австралия, Новая Зеландия, ЮАР создавались европейскими мигрантами именно в XIX в. Итальянские, польские, ирландские, английские, еврейские, венгерские бедняки могли без всяких виз и гринкард уезжать на постоянное место жительство за океан - как Атлантический, так и Индийский. Немецкая иммиграция в Россию была настолько активной, что охватывала почти все слои населения: от чиновничества и аристократии до поволжского крестьянства. Понятия «нелегальная миграция» не существовало: любой мигрант считался желанным поселенцем, а благосостояние страны измерялась количеством ее населения. Упоенные пропагандистскими штампами мы не замечаем, что наша глобализация так и не восстановила в полном объеме свободы того времени.
Российский политолог А.В. Кортунов приводит интересные данные, доказывающие верхушечный характер нашей глобализации: «В настоящее время лишь около 20% валового глобального продукта экспортируется, только 17-19% туристов пересекают границы своих стран, в среднем только 9% продукции транснациональных корпораций производится вне страны происхождения, только 7% продолжительности всех телефонных разговоров приходится на международные звонки, только 3% людей постоянно проживают за пределами стран своего рождения». Добавим от себя, что глобализация XIX в. была по этим показателям намного более масштабной. И, несмотря на это, она закончилась в 1914 г.: мир на 30 лет вступил в эпоху изолированных друг от друга национальных экономик, основанных на системе протекционизма.
Эти примеры доказывают, что глобализация так же смертна, как человек, этнос или культура. В прошлом существовало несколько глобализационных систем, судьба которых завершилась крахом. Но если это так, почему нынешнюю глобализацию, даже не восстановившую по ряду параметров уровень прошлой, мы считаем необратимой и вечной?
Откуда летят черные лебеди?
В современной политической науке популярна теория «черных лебедей». Она пришла к нам из теории экономических рисков. Ее автором был американский социолог Нассим Николас Талеб, опубликовавший в 2007 г. работу «Черный лебедь. Под знаком непредсказуемости». В ней он ввел известную аббревиатуру «события тип „черный лебедь“» (TBS, The Black Swan). Причиной появления этой аббревиатуры послужил исторический казус. До 1697 г. считалось, что лебеди бывают только белыми, однако голландская экспедиция Виллема де Вламинка обнаружила в Западной Австралии популяцию черных лебедей. Поэтому понятие «черный лебедь» стал обозначать неожиданное событие, «точку бифуркации», которая резко и неожиданно меняет ход истории.
На эту теорию можно посмотреть с иного ракурса. В ее основе лежат несколько этических аксиом, которые предопределяют сам ход размышлений вокруг TBS.
Во-первых, сторонники «черных лебедей» считают резкие исторические сломы аномалией, а не нормой. Мысль о том, что всего 70-80 лет назад мы жили в мире, где политическая карта постоянно менялась в результате революций, войн и потрясений, кажется теоретикам TBS чем-то невероятным. Например, то, что мы называем «популизмом» и «недопустимой риторикой», было нормой в мире между двумя мировыми войнами. Почему наш мир - это вечная стабильность, а не, например, состояние между двумя периодами нестабильности, остается не проясненным.
Во-вторых, теория «черных лебедей» подчеркнуто внеисторична. Она исходит из постулата, что вся мировая история осталась в прошлом, а после 1960 или 1970 гг. наступил какой-то принципиально иной мир, в котором нет и не может рисков, революций, войн, потрясений, амбициозных и агрессивных политиков. Должно наступить «вечное спокойствие», в котором любой кризис - это аномальный «черный лебедь». Хотя почему, собственно, после 1970 г. мы должны вступить в мир без кризисов, войн и революций, остается под вопросом.
Теория «черных лебедей» игнорирует метод «обратной проекции»: осознания, что в мире и до нас были общества, считавшие что они достигли «вечной стабильности». В «Век Просвещения» Тридцатилетняя война (1618-1648 гг.) считалась «варварством, которое не повторится». В XIX в. «последней войной» считались Наполеоновские войны, а революции - недопустимой крамолой. (Все это очень напоминает модные концепции о необходимости сохранять стабильность любой ценой и «быть ответственными»). В том же XIX в. общепринятой была идея, что человечество в будущем пойдет по пути науки, счастья и прогресса, а Ф.М. Достоевский, утверждая обратное, казался едва ли не чудаком. Надо ли напоминать, что в последовавшую затем эпоху мировых войн либеральный и относительно мирный XIX в. казался воплощением наивности?
В-третьих, понятие «черные лебеди» означает, что мировой порядок, созданный по итогам Второй мировой войны, - это норма на все времена. Любая подвижка в его рамках, будь то хрестоматийные распад СССР или теракты 11 сентября 2001 г., кажется невероятной и возникшей из ниоткуда. Создатель теории TBS Нассим Талеб выделил несколько типов заблуждений, приводящих к излишней уверенности в собственной способности анализировать будущее: 1) склонность больше верить в информацию, полученную из своего окружения и/или информационного поля; 2) применение теории игр к реальной жизни; 3) ретроспективная вера в предсказание будущих событий на основании анализа произошедших. Я бы добавил и четвертый, более важный тип - вера в окончание исторических потрясений после Второй мировой войны.
Отсюда парадоксальное смешение научных и морально-этических категорий. В публицистике, научных работах, выступлениях политиков часто звучит слово «неприемлемо». Нам неприемлемы войны, потери, изменения климата, экономические кризисы, катастрофы... словом, все то, что происходило в течение 5000 лет. В период относительной стабильности 1970-х гг. общественность и элиты убедили себя в том, что все это завершилось навсегда, и мы живем по другую сторону мировой истории. Уверившись однажды в стабильной безопасности, они посчитали «неприемлемой» ее потерю, что звучит весьма наивно. Наверное, элитам и общественности «великих держав» в 1860-х гг. была «неприемлема» трансформация Венского порядка, сложившегося по итогам Наполеоновских войн. Для кого-то неприемлемыми были распад Римской, Франкской или Британской империи, что, заметим, никак не помешало этим событиям произойти.
Другой пример - популярные дискуссии о борьбе с «глобальными проблемами». Мы как-то забываем, что само понятие «глобальные проблемы» может существовать только в рамках нашего Ялтинско-Потсдамского порядка, постулирующего равенство народов и рас и ограничение суверенного права государств на ведение войны. В мировом порядке, постулирующим неравенство государств и естественность экспансии, глобальных проблем не существует. Переход к подобному «не-ялтинскому» порядку будет означать и ликвидацию самого понятия «глобальные проблемы». Сценарий, немыслимый только в том случае, если мы считаем, что наш мир, установленный по итогам Второй мировой войны, - норма на все времена до скончания мира.
Гораздо лучше рассматривать «черных лебедей» не как случайности, а как оформление тех процессов, которые протекали в социуме или в межгосударственном взаимодействии. Распад СССР оформил процессы, протекавшие в позднесоветском обществе; 11 сентября стало финалом американской политики 1990-х гг. на Ближнем Востоке; финансовый кризис 2008-2009 гг. - результатом свободных транснациональных потоков капитала в рамках Ямайской финансовой системы. Вполне возможно, что нынешняя пандемия и введенный в ее результате беспрецедентный режим карантина - не залетевший из ниоткуда «черный лебедь», а финал развития тех процессов, которые вызревали под прикрытием глобализации.
Окончание
«Черные лебеди» глобализации
Глобальное управление и международные риски коронавируса / Блог Алексея Фененко / апрель, 2020
Глобальный карантин против коронавируса разделил экспертное сообщество на сторонников возвращения прерогатив национального государства и на апологетов создания прообраза мирового правительства. При этом на второй план отошли две важные проблемы. ©Ещё «Чёрные лебеди» и ещё с Фененко
___
Первая - общества всех развитых стран продемонстрировали высокую способность к мобилизации. Вторая - наша цивилизация на протяжении всего одного месяца пережила невероятный эксперимент по ограничению гражданских прав, которые еще недавно представлялись неотъемлемой частью жизни человека. Достаточно отметить, что впервые после Второй мировой войны самые либеральные демократии США и стран ЕС увидели нормы продуктового снабжения и жесткое ограничение прав граждан на передвижение.
Сегодня это вызвано необходимостью борьбы с пандемией, однако в перспективе мобилизационная система вполне может стать альтернативой глобализации. Даже если большинство личных свобод будут восстановлены в ближайшем будущем, наша цивилизация едва ли забудет опыт их почти мгновенного свертывания. Зато реалистичным становится образ мобилизационного будущего, которое, как казалось еще недавно, навсегда ушло в прошлое.
Сколько глобализаций?
Современное экспертное сообщество и во многом массовое сознание воспитано на линейном восприятии прогресса, согласно которому мир идет от отсталых форм и отношений к более прогрессивным. (Отсюда удивления и авторов, и читателей: «Ну как же так, в XXI веке…»). Мысль о том, что глобализация может закончиться, кажется большинству наших современников чем-то невероятным. При этом мы успели забыть, что в прошлом уже были три или четыре глобализации. Каждая из них казалась современникам вечной, а ее окончание - чем-то немыслимым, и все-таки каждая из них однажды закончилась.
Современные исследователи часто называют эпоху эллинизма III-II вв. до н.э. протоглобализацией. После походов Александра Македонского в IV в. до н.э. в Средиземноморье и на Ближнем Востоке стало возникать единое экономическое и политические пространство с однотипными формами ведения хозяйства, политическими режимами, политическими культурами и языком. Купец или ремесленник могли свободно, без всяких ограничений перевезти товар от Карфагена до индо-греческих царств. Скрепами этого пространства стали маршруты Средиземного моря, проходящие через Родос, Александрию, Карфаген и Сицилию. Движение судов базировалось на системе маяков, опоясывавших Средиземное море и выступавших технической основой эллинистической глобализации.
Особенностью эллинистического периода стало повсеместное распространение древнегреческого языка и культуры, а также взаимопроникновение греческой и восточных культур. Интеллектуальными столпами этой протоглобализации стали грандиозные библиотеки Александрии и Пергама, открытые для всех свободных граждан. К эллинистическому пространству подключались и два сильнейших негреческих государства: Римская республика и Карфаген. Для образованного римлянина или карфагенянина не знать эллинские язык и философию было примерно так же странно, как для нашего современника не знать английский хотя бы на уровне чтения. Свободный гражданин мог за время своей жизни сменить много государств. Повсюду он встречал примерно одинаковые города, одинаковые бытовые условия, одинаковый эллинский язык, одинаковые папирусные свитки и одинаковые политические системы - своего рода смесь древнегреческих полисов и монархий Древнего Востока.
В I в. до н.э. на смену эллинистической глобализации пришла римская. Западная Европа, Средиземноморье и Причерноморье стали единым хозяйственным и культурным пространством. Повсюду господствовали латинский язык и греко-римская культура; свободный гражданин мог беспрепятственно проехать от Британских островов до Пантикапея (современная Керчь), от малоазиатской Миры до Колонии Агриппины (современный Кельн). Вершиной Римской глобализации стало введение императором Каракаллой в 212 г. н.э. Римского гражданства для всех свободных людей империи. Закономерно, что через 150 лет в Римской империи утвердилось христианство: религия, постулирующая равенство всех народов перед Богом. Наверное, образованному римлянину конца IV в. гибель его мира и воцарение на его основе серии варварских королевств показалась бы мрачной легендой. Но Вторая (378-382 гг.) и Третья (395-410 гг.) готские войны в считанные годы перечеркнули «римскую глобализацию», открыв дорогу Великому переселению народов.
Локальные «глобализации» происходили в рамках любых имперских объединений Средневековья: Арабского Халифата (VII-IX вв.), китайской империи Тан (VII-IX вв.), Монгольской империи и созданного ей «Pax Mongolica» (XIII-XV вв.), с которым активно взаимодействовала и католическая Западная Европа. В каждой из этих империй формировалось свое региональное пространство с едиными торговыми и хозяйственными связями, языком, культурой. В известном смысле и сама Западная Европа в эпоху высокого Средневековья была единым политическим пространством, связанным системой вассально-ленных отношений и противостоящей другим цивилизациям. Пока речь шла, скорее, о регионализации в рамках империй, чем о глобализации. Тем не менее современникам было непросто представить себе конец каждой из этих систем: людям своего времени они казались реальностью и нормой на века.
К/ф "Тайна Карпатского замка". Чехословакия, 1981
Настоящей «первой глобализацией» стал XIX век: эпоха от окончания Наполеоновских войн до начала Первой мировой войны, когда мир обрел экономическое единство. У «первой глобализации» была материально-техническая основа в виде мировой финансовой системы на базе золотого стандарта. Первым шагом к ее созданию стало введение Британским банком золотого обеспечения фунта стерлингов в 1816 г. С этого времени британский фунт превратился в мировое расчетное средство. Курсы остальных валют соотносились с его курсом, а, соответственно, и с ценами на золото. Оформление мировой валютной системы произошло в рамках международных Парижских соглашений 1867 г. Каждая валюта должна была получить золотое содержание, что позволяло устанавливать ее золотой паритет. Если государство не имело золотого обеспечения национальной валюты, его финансовые операции осуществлялись на мировом рынке через ту валюту, к курсу которой «привязывалась» его финансовая система.
Экономическая система той глобализации базировалась, как и современной, на свободном передвижении капиталов, товаров и услуг. В то время эта система обозначалась английским словосочетанием «free-trade». Страны, не желавшие открывать ворота «свободному рынку», быстро получали Опиумные войны или бомбардировки Нагасаки 1864 г., заставлявшие их снять таможенные барьеры. Кредит немецкого или швейцарского банка можно было спокойно оформить и в Санкт-Петербурге, и в Париже; купить английский костюм или цейсовскую оптику - и в Риме, и в Бухаресте, и даже в Нагасаки. Степень взаимозависимости мира XIX в. хорошо описывает пассаж французского социолога Гюстава Лебона, созданный в 1896 г.: «Прождав три месяца и безотлагательно нуждаясь в этом металле, я обратился к одному из торговых домов Берлина. Несмотря на то, что в этот раз дело шло о заказе лишь в несколько франков, я получил ответ с обратной почтой, и пластинка металла указанных мною размеров была доставлена через неделю... Оттого количество германских торговых домов в Париже все увеличивается, и, как это ни противно патриотическому чувству публики, она принуждена обращаться к ним. Пойдешь туда за незначительной покупкой, а потом станешь постоянным клиентом».
Эти связи были не локальной торговлей соседних стран, а носили именно транснациональный характер. Вновь предоставим слово современнику Гюставу Лебону: «Год тому назад, - читаем мы в Journal, - один южноамериканский купец хотел предпринять ввоз во Францию и Германию шкур местных ягнят. Через посредничество нашего консула и министерства торговли он вошел по этому делу в сношения с одним из наших комиссионерских домов, после чего отправил этой французской фирме 20 000 шкур, сделав одновременно такую же отправку в Гамбург одному германскому торговому дому, с которым он вступил в соглашение. Спустя год обе фирмы послали ему счета по продаже». С начала XIX в. до 1914 г. объем мировой торговли в самом деле вырос почти в 100 раз. Что до транснационализации связей, то идея «монополистического капитализма», где монополии чуть ли не уравниваются с государствами, была высказана еще в самом начале ХХ в. Идея замены государства транснациональными корпорациями была разработана более ста лет назад.
В политической науке стала банальной идея о том, что современная глобализация базируется на Интернете и свободе передачи информации. Глобализация XIX в. также базировалась на свободной передаче информации посредством телеграфа. Скорость его развития для своего времени не уступала скорости развития Интернета. С начала 1830-х гг. началось использование электрического телеграфа в германских государствах, России и Великобритании. В 1843 г. шотландский физик Александр Бейн запатентовал конструкцию электрического телеграфа, которая позволяла передавать изображения. В 1858 г. была установлена трансатлантическая телеграфная связь. Затем был проложен кабель в Африку, что позволило в 1870 г. установить прямую телеграфную связь Лондон - Бомбей через релейную станцию в Египте и на Мальте. Именно создание телеграфа сделало возможным быстрое распространение информации и регулярное движение пароходов и поездов - ключевых транспортных средств позапрошлого века. Что касается свободы распространения информации, то она не уступала современной, а временами и превосходила ее. Только один пример: в годы Крымской войны в Петербурге можно было свободно купить как британские, так и французские газеты, что было немыслимо во время войн XX в.
Сериал "Достоевский". Россия, 2011
Американский политолог Джеймс Розенау выдвинул идею о том, что в глобализированном мире новыми символами международных отношений стали турист и террорист. Чтобы усомниться в этом, достаточно прочитать романы Ф.М. Достоевского о Европе 1860-х гг., наполненной туристами в Баден-Бадене и Ницце и самыми настоящими «сетевыми террористами» вроде Ставрогина и Верховенского. «Миллениалы живут в кредит на съемных квартирах, ездят на каршеринге, едят фаст-фуд, работают в коворкингах, а все зарабатываемое вкладывают в путешествия. Они ни к чему не привязаны, у них нет ничего своего и в собственности. Они эту собственность даже не создают, а только самовыражаются», - пишет российский военный эксперт Евгений Крутиков. Но разве это не копия мира XIX в., когда по свету почти полжизни свободно разъезжали всевозможные Эрасты Фандорины и принцы Флоризели, получая острые ощущения? Никто даже не ставил вопросы о просроченной визе или о ввезенном оружии, право иметь которое было у любого человека XIX в. Не существовало и профессиональных ограничений на передвижения: русский офицер, гуляющий по Парижу или Нагасаки, был столь же обычен, как австрийский офицер на балу в Париже или Санкт-Петербурге, а прусский археолог без всяких виз беспрепятственно поднимался на египетские пирамиды и пил кофе у Омер-паши.
Глобализация XIX в. оставила нам удивительный памятник - роман Жюля Верна «Дети капитана Гранта», где в 1864 г. английский лорд Гленарван и его спутники свободно проехали вдоль 37 параллели. Для этой поездки им не требовалось брать отпуска на работе или переходить на отпуск без содержания, не требовалось оформлять визы и волноваться об их просрочке. В дороге ни разу не возникало затруднения с отправкой телеграммы из Патагонии или Австралии, всегда под рукой была свежая газета. Никто не препятствовал ввозу ими личного оружия и не требовал оформления каких-либо таможенных деклараций. Ни разу и нигде у героев не возникало проблем с местным населением: английский или французский язык был знаком любому. Аналогично в другой повести Жюля Верна «Замок в Карпатах» никто не поинтересовался, каким образом венгерский граф свободно ввез оружие в Италию. Современный глобальный мир не имел и половины тех свобод, какими обладал свободный мир позапрошлого столетия.
Критики возражают, что глобализация XIX в. была элитарной, в то время как современная носит массовый характер. На самом деле, все было почти наоборот: США, Австралия, Новая Зеландия, ЮАР создавались европейскими мигрантами именно в XIX в. Итальянские, польские, ирландские, английские, еврейские, венгерские бедняки могли без всяких виз и гринкард уезжать на постоянное место жительство за океан - как Атлантический, так и Индийский. Немецкая иммиграция в Россию была настолько активной, что охватывала почти все слои населения: от чиновничества и аристократии до поволжского крестьянства. Понятия «нелегальная миграция» не существовало: любой мигрант считался желанным поселенцем, а благосостояние страны измерялась количеством ее населения. Упоенные пропагандистскими штампами мы не замечаем, что наша глобализация так и не восстановила в полном объеме свободы того времени.
Российский политолог А.В. Кортунов приводит интересные данные, доказывающие верхушечный характер нашей глобализации: «В настоящее время лишь около 20% валового глобального продукта экспортируется, только 17-19% туристов пересекают границы своих стран, в среднем только 9% продукции транснациональных корпораций производится вне страны происхождения, только 7% продолжительности всех телефонных разговоров приходится на международные звонки, только 3% людей постоянно проживают за пределами стран своего рождения». Добавим от себя, что глобализация XIX в. была по этим показателям намного более масштабной. И, несмотря на это, она закончилась в 1914 г.: мир на 30 лет вступил в эпоху изолированных друг от друга национальных экономик, основанных на системе протекционизма.
Эти примеры доказывают, что глобализация так же смертна, как человек, этнос или культура. В прошлом существовало несколько глобализационных систем, судьба которых завершилась крахом. Но если это так, почему нынешнюю глобализацию, даже не восстановившую по ряду параметров уровень прошлой, мы считаем необратимой и вечной?
Откуда летят черные лебеди?
В современной политической науке популярна теория «черных лебедей». Она пришла к нам из теории экономических рисков. Ее автором был американский социолог Нассим Николас Талеб, опубликовавший в 2007 г. работу «Черный лебедь. Под знаком непредсказуемости». В ней он ввел известную аббревиатуру «события тип „черный лебедь“» (TBS, The Black Swan). Причиной появления этой аббревиатуры послужил исторический казус. До 1697 г. считалось, что лебеди бывают только белыми, однако голландская экспедиция Виллема де Вламинка обнаружила в Западной Австралии популяцию черных лебедей. Поэтому понятие «черный лебедь» стал обозначать неожиданное событие, «точку бифуркации», которая резко и неожиданно меняет ход истории.
На эту теорию можно посмотреть с иного ракурса. В ее основе лежат несколько этических аксиом, которые предопределяют сам ход размышлений вокруг TBS.
Во-первых, сторонники «черных лебедей» считают резкие исторические сломы аномалией, а не нормой. Мысль о том, что всего 70-80 лет назад мы жили в мире, где политическая карта постоянно менялась в результате революций, войн и потрясений, кажется теоретикам TBS чем-то невероятным. Например, то, что мы называем «популизмом» и «недопустимой риторикой», было нормой в мире между двумя мировыми войнами. Почему наш мир - это вечная стабильность, а не, например, состояние между двумя периодами нестабильности, остается не проясненным.
Во-вторых, теория «черных лебедей» подчеркнуто внеисторична. Она исходит из постулата, что вся мировая история осталась в прошлом, а после 1960 или 1970 гг. наступил какой-то принципиально иной мир, в котором нет и не может рисков, революций, войн, потрясений, амбициозных и агрессивных политиков. Должно наступить «вечное спокойствие», в котором любой кризис - это аномальный «черный лебедь». Хотя почему, собственно, после 1970 г. мы должны вступить в мир без кризисов, войн и революций, остается под вопросом.
Теория «черных лебедей» игнорирует метод «обратной проекции»: осознания, что в мире и до нас были общества, считавшие что они достигли «вечной стабильности». В «Век Просвещения» Тридцатилетняя война (1618-1648 гг.) считалась «варварством, которое не повторится». В XIX в. «последней войной» считались Наполеоновские войны, а революции - недопустимой крамолой. (Все это очень напоминает модные концепции о необходимости сохранять стабильность любой ценой и «быть ответственными»). В том же XIX в. общепринятой была идея, что человечество в будущем пойдет по пути науки, счастья и прогресса, а Ф.М. Достоевский, утверждая обратное, казался едва ли не чудаком. Надо ли напоминать, что в последовавшую затем эпоху мировых войн либеральный и относительно мирный XIX в. казался воплощением наивности?
В-третьих, понятие «черные лебеди» означает, что мировой порядок, созданный по итогам Второй мировой войны, - это норма на все времена. Любая подвижка в его рамках, будь то хрестоматийные распад СССР или теракты 11 сентября 2001 г., кажется невероятной и возникшей из ниоткуда. Создатель теории TBS Нассим Талеб выделил несколько типов заблуждений, приводящих к излишней уверенности в собственной способности анализировать будущее: 1) склонность больше верить в информацию, полученную из своего окружения и/или информационного поля; 2) применение теории игр к реальной жизни; 3) ретроспективная вера в предсказание будущих событий на основании анализа произошедших. Я бы добавил и четвертый, более важный тип - вера в окончание исторических потрясений после Второй мировой войны.
Отсюда парадоксальное смешение научных и морально-этических категорий. В публицистике, научных работах, выступлениях политиков часто звучит слово «неприемлемо». Нам неприемлемы войны, потери, изменения климата, экономические кризисы, катастрофы... словом, все то, что происходило в течение 5000 лет. В период относительной стабильности 1970-х гг. общественность и элиты убедили себя в том, что все это завершилось навсегда, и мы живем по другую сторону мировой истории. Уверившись однажды в стабильной безопасности, они посчитали «неприемлемой» ее потерю, что звучит весьма наивно. Наверное, элитам и общественности «великих держав» в 1860-х гг. была «неприемлема» трансформация Венского порядка, сложившегося по итогам Наполеоновских войн. Для кого-то неприемлемыми были распад Римской, Франкской или Британской империи, что, заметим, никак не помешало этим событиям произойти.
Другой пример - популярные дискуссии о борьбе с «глобальными проблемами». Мы как-то забываем, что само понятие «глобальные проблемы» может существовать только в рамках нашего Ялтинско-Потсдамского порядка, постулирующего равенство народов и рас и ограничение суверенного права государств на ведение войны. В мировом порядке, постулирующим неравенство государств и естественность экспансии, глобальных проблем не существует. Переход к подобному «не-ялтинскому» порядку будет означать и ликвидацию самого понятия «глобальные проблемы». Сценарий, немыслимый только в том случае, если мы считаем, что наш мир, установленный по итогам Второй мировой войны, - норма на все времена до скончания мира.
Гораздо лучше рассматривать «черных лебедей» не как случайности, а как оформление тех процессов, которые протекали в социуме или в межгосударственном взаимодействии. Распад СССР оформил процессы, протекавшие в позднесоветском обществе; 11 сентября стало финалом американской политики 1990-х гг. на Ближнем Востоке; финансовый кризис 2008-2009 гг. - результатом свободных транснациональных потоков капитала в рамках Ямайской финансовой системы. Вполне возможно, что нынешняя пандемия и введенный в ее результате беспрецедентный режим карантина - не залетевший из ниоткуда «черный лебедь», а финал развития тех процессов, которые вызревали под прикрытием глобализации.
Окончание