Литпресс. Марина Цветаева
Ещё о репрессиях и цензуре в литературе, в т.ч. Пастернак и смерть Цветаевой | Дневники Мура | Цветаева: поэма конца
«Мне не дают заработать своим на тюрьму!» Самоубийство Марины Цветаевой / 31 августа 1941 года
Календарь литературных преследований / Спецпроект Weekend
В год, объявленный годом литературы, Weekend открывает новый проект: календарь литературных преследований. В каждом номере - один из случаев репрессий в истории русской литературы, пришедшийся на соответствующие даты и рассказанный словами участников и свидетелей. ©Ещё в проекте
Марина Цветаева, СССР, 1939 год
За два года, которые Марина Цветаева прожила в СССР после возвращения из эмиграции в 1939 году, она формально не подвергалась преследованиям за литературную деятельность. Ее, величайшего поэта и жену и мать арестованных по обвинению в шпионаже Сергея и Ариадны Эфрон, просто не стали печатать.
Единственная попытка Цветаевой издать сборник стихов была пресечена внутренней рецензией Гослитиздата. Ей не позволили быть даже литературным поденщиком: предоставленная вначале возможность делать переводы была быстро отнята. Безработица и изоляция довели ее до отчаяния, нищеты, а в конечном итоге - до самоубийства.
Из отзыва Корнелия Зелинского на сборник стихов Марины Цветаевой, предложенный к публикации в Гослитиздате, 19 ноября 1940 года
Из всего сказанного[1] ясно, что в данном своем виде[2] книга М. Цветаевой не может быть издана[3] Гослитиздатом. Все в ней (тон, словарь,[4] круг интересов[5]) чуждо нам[6] и идет вразрез[7] направлению советской поэзии[8] как поэзии социалистического реализма. Из всей книги едва ли можно отобрать[9] 5-6 стихотворений, достойных быть демонстрированными нашему читателю[10]. И если издавать Цветаеву[11], то отбор стихов[12] из всего написанного[13] ею, вероятно, не должен быть поручаем автору. Худшей услугой ему было бы[14] издание именно этой книги.
Подробнее...
[3] ...не может быть издана...
Запись Марины Цветаевой на машинописи не принятого к печати сборника стихов / 1940 год
P.S. Человек, смогший аттестовать такие стихи как формализм,- просто бессовестный. Это я говорю из будущего.
[8] ...направлению советской поэзии...
Из письма Марины Цветаевой Лаврентию Берии / 23 декабря 1939 года
<…> 27-го августа - арест дочери. <…>
А вслед за дочерью арестовали - 10-го Октября 1939 г., ровно два года после его отъезда в Союз, день в день,- и моего мужа, совершенно больного и истерзанного ее бедой. <…>
После ареста мужа я осталась совсем без средств. Писатели устраивают мне ряд переводов с грузинского, французского и немецкого языков. <…>
[10] ...нашему читателю...
Из дневника Георгия Эфрона / 27 августа 1940 года
Сегодня - наихудший день моей жизни - и годовщина Алиного ареста. Я зол, как чорт. Мне это положение ужасно надоело. Я не вижу исхода. <…> Мы написали телеграмму в Кремль, Сталину: "Помогите мне, я в отчаянном положении. Писательница Марина Цветаева". Я отправил тотчас же по почте. <…> Мы все сделали, что могли. Я уверен, что дело с телеграммой удастся. Говорят, что Сталин уже предоставлял комнаты и помогал много раз людям, которые к нему обращались. Увидим. Я на него очень надеюсь. <…> Наверное, когда Сталин получит телеграмму, то он вызовет или Фадеева, или Павленко и расспросит их о матери.
[7] ...идет вразрез...
Из письма Марины Цветаевой Вере Меркурьевой / 31 августа 1940 года
Моя жизнь очень плохая. Моя нежизнь. <…> Обратилась к заместителю Фадеева - Павленко - очаровательный человек, вполне сочувствует, но дать ничего не может, у писателей в Москве нет ни метра, и я ему верю. <…> Обратилась в Литфонд, обещали помочь мне приискать комнату, но предупредили, что "писательнице с сыном" каждый сдающий предпочтет одинокого мужчину без готовки, стирки и т. д.- Где мне тягаться с одиноким мужчиной!
Словом, Москва меня не вмещает.
[12] ...отбор стихов...
Из записной книжки Марины Цветаевой / Сентябрь 1940 года
О себе. Меня все считают мужественной. Я не знаю человека робче себя. Боюсь - всего. Глаз, черноты, шага, а больше всего - себя, своей головы - если это голова - так преданно мне служившая в тетради и так убивающая меня - в жизни. Никто не видит - не знает,- что я год уже (приблизительно) ищу глазами - крюк, но его нет, п. ч. везде электричество. Никаких "люстр"... Я год примеряю - смерть. Все - уродливо и - страшно. Проглотить - мерзость, прыгнуть - враждебность, исконная отвратительность воды. Я не хочу пугать (посмертно), мне кажется, что я себя уже - посмертно - боюсь. Я не хочу - умереть, я хочу - не быть. Вздор. Пока я нужна... Но, Господи, как я мало, как я ничего не могу!
Доживать - дожевывать
Горькую полынь -
Сколько строк, миновавших! Ничего не записываю. С этим - кончено.
[14] ...услугой было бы...
Из черновика письма Марины Цветаевой Александру Фадееву / Не ранее 20 декабря 1940 года
Повторяю обе просьбы: спасти [мой архив и по возможности мой багаж] в первую голову - мой архив. Мое второе дело, связанное с первым,- моя литературная работа. Когда узнают, что у меня есть множество переводов Пушкина на французский <…> мне говорят: Предложите в Интернациональную литературу, это ее очень заинтересует - а что мне предложить? Восстановить из памяти все - невозможно.
То же со стихами, из которых, несомненно, многое бы подошло для печати. Без архива я человек - без рук и без голоса.
Из письма Александра Фадеева Марине Цветаевой / 17 января 1941 года
Товарищ Цветаева!
В отношении Ваших архивов я постараюсь что-нибудь узнать, хотя это не так легко, принимая во внимание все обстоятельства дела. Во всяком случае, постараюсь что-нибудь сделать. Но достать Вам в Москве комнату абсолютно невозможно. У нас большая группа очень хороших писателей и поэтов, нуждающихся в жилплощади. И мы годами не можем им достать ни одного метра.
[13] ...из всего написанного...
Из черновой тетради Марины Цветаевой / 26 декабря 1940 года
Но - как жить? Ведь я живу очередным переводом, вся, с Муром, с метро, с ежедневными хлебом и маслом. Я уже третий, нет - четвертый день ничего не покупаю,- едим запасы (ибо я - умница). Но - папиросы? И, вообще, - что это такое? В трудовой стране - с таким тружеником как я! ...Пришла домой и плакала, а Мур ругался - на меня: я, де, не умею устраиваться и так далее...- словом обычная мужская справедливость: отместка за неудачу, нарушенный покой,- отместка потерпевшему.
<…> Одну секунду, в редакции, я чуть было - на самом краю! - не сказала, верней не произнесла уже говоримого: - Мне в пятницу нечего нести своим в тюрьму. Мне не дают заработать своим на тюрьму! Еле остановила. А когда-нибудь - не остановлю. Так еще, то есть таких пустых рук, ни разу не было, за все сроки 10-го и 27-го, всегда - было, а тут - пустые ладони.
[4] ...тон, словарь...
Из воспоминаний Анастасии Цветаевой / 1971 год
Помню иронию, с какой рассказала мне Марина Ивановна об одном известном поэте, которого просили походатайствовать о ней в Союзе писателей. "М н е ходатайствовать о ней перед Союзом писателей? - патетически воскликнул поэт в "благородном" самоуничижении.- Это Марина Цветаева может ходатайствовать обо мне перед писательским миром!"
[5] ... круг интересов...
Из письма Марины Цветаевой Т. Имамутдинову / Около 18 августа 1941 года
Вам пишет писательница-переводчица Марина Цветаева. Я эвакуировалась с эшелоном Литфонда в город Елабугу на Каме. У меня к Вам есть письмо от и. о. директора Гослитиздата Чагина, в котором он просит принять деятельное участие в моем устройстве и использовать меня в качестве переводчика. Я не надеюсь на устройство в Елабуге, потому что кроме моей литературной профессии у меня нет никакой. <…> Очень и очень прошу Вас и через Вас Союз писателей сделать все возможное для моего устройства и работы в Казани. Со мной едет мой 16-летний сын. Надеюсь, что смогу быть очень полезной, как поэтическая переводчица.
[9] ...едва ли можно отобрать...
Из воспоминаний Лидии Чуковской / 1981 год
Мы шли по набережной Камы. <…>
- Одному я рада,- сказала я, приостанавливаясь,- Ахматова сейчас не в Чистополе. Надеюсь, ей выпала другая карта. Здесь она непременно погибла бы.
- По-че-му? - раздельно и отчетливо выговорила Марина Ивановна.
- Потому, что не справиться бы ей со здешним бытом. Она ведь ничего не умеет, ровно ничего не может. Даже и в городском быту, даже и в мирное время.
Я увидела, как исказилось серое лицо у меня за плечом.
- А вы думаете, я - могу? - бешеным голосом выкрикнула Марина Ивановна.- Ахматова не может, а я, по-вашему, могу?
[11] ...и если издавать Цветаеву...
Записка Марины Цветаевой в Совет Литфонда / 26 августа 1941 года
В Совет Литфонда.
Прошу принять меня на работу в качестве судомойки в открывающуюся столовую Литфонда.
М. Цветаева
[6] ...чуждо нам...
Из дневника Георгия Эфрона / 30 августа 1941 года
Мое пребывание в Елабуге кажется мне нереальным, настоящим кошмаром. Главное - все время меняющиеся решения матери, это ужасно. И все-таки я надеюсь добиться школы. Стоит ли этого добиваться? По-моему, стоит.
[2] ...в данном своем виде...
Предсмертная записка Марины Цветаевой Георгию Эфрону / 31 августа 1941 года
Мурлыга! Прости меня, но дальше было бы хуже. Я тяжело больна, это уже не я. Люблю тебя безумно. Пойми, что я больше не могла жить. Передай папе и Але - если увидишь - что любила их до последней минуты, и объясни, что попала в тупик.
[1] ...всего сказанного...
Из письма Бориса Пастернака Зинаиде Пастернак / 10 сентября 1941 года
Вчера ночью Федин сказал мне, будто с собой покончила Марина. Я не хочу верить этому. Она где-то поблизости от вас, в Чистополе или Елабуге. Узнай, пожалуйста, и напиши мне (телеграммы идут дольше писем). Если это правда, то какой же это ужас! Позаботься тогда о ее мальчике, узнай, где он и что с ним. Какая вина на мне, если это так! Вот и говори после этого о "посторонних" заботах! Это никогда не простится мне. Последний год я перестал интересоваться ей. Она была на очень высоком счету в интеллигентном обществе и среди понимающих, входила в моду <…>. Так как стало очень лестно числиться ее лучшим другом, и по многим другим причинам, я отошел от нее и не навязывался ей, а в последний год как бы и совсем забыл. И вот тебе! Как это страшно.
© «Коммерсантъ Weekend», №28, стр.20, 28 августа 2015
«Мне не дают заработать своим на тюрьму!» Самоубийство Марины Цветаевой / 31 августа 1941 года
Календарь литературных преследований / Спецпроект Weekend
В год, объявленный годом литературы, Weekend открывает новый проект: календарь литературных преследований. В каждом номере - один из случаев репрессий в истории русской литературы, пришедшийся на соответствующие даты и рассказанный словами участников и свидетелей. ©Ещё в проекте
Марина Цветаева, СССР, 1939 год
За два года, которые Марина Цветаева прожила в СССР после возвращения из эмиграции в 1939 году, она формально не подвергалась преследованиям за литературную деятельность. Ее, величайшего поэта и жену и мать арестованных по обвинению в шпионаже Сергея и Ариадны Эфрон, просто не стали печатать.
Единственная попытка Цветаевой издать сборник стихов была пресечена внутренней рецензией Гослитиздата. Ей не позволили быть даже литературным поденщиком: предоставленная вначале возможность делать переводы была быстро отнята. Безработица и изоляция довели ее до отчаяния, нищеты, а в конечном итоге - до самоубийства.
Из отзыва Корнелия Зелинского на сборник стихов Марины Цветаевой, предложенный к публикации в Гослитиздате, 19 ноября 1940 года
Из всего сказанного[1] ясно, что в данном своем виде[2] книга М. Цветаевой не может быть издана[3] Гослитиздатом. Все в ней (тон, словарь,[4] круг интересов[5]) чуждо нам[6] и идет вразрез[7] направлению советской поэзии[8] как поэзии социалистического реализма. Из всей книги едва ли можно отобрать[9] 5-6 стихотворений, достойных быть демонстрированными нашему читателю[10]. И если издавать Цветаеву[11], то отбор стихов[12] из всего написанного[13] ею, вероятно, не должен быть поручаем автору. Худшей услугой ему было бы[14] издание именно этой книги.
Подробнее...
[3] ...не может быть издана...
Запись Марины Цветаевой на машинописи не принятого к печати сборника стихов / 1940 год
P.S. Человек, смогший аттестовать такие стихи как формализм,- просто бессовестный. Это я говорю из будущего.
[8] ...направлению советской поэзии...
Из письма Марины Цветаевой Лаврентию Берии / 23 декабря 1939 года
<…> 27-го августа - арест дочери. <…>
А вслед за дочерью арестовали - 10-го Октября 1939 г., ровно два года после его отъезда в Союз, день в день,- и моего мужа, совершенно больного и истерзанного ее бедой. <…>
После ареста мужа я осталась совсем без средств. Писатели устраивают мне ряд переводов с грузинского, французского и немецкого языков. <…>
[10] ...нашему читателю...
Из дневника Георгия Эфрона / 27 августа 1940 года
Сегодня - наихудший день моей жизни - и годовщина Алиного ареста. Я зол, как чорт. Мне это положение ужасно надоело. Я не вижу исхода. <…> Мы написали телеграмму в Кремль, Сталину: "Помогите мне, я в отчаянном положении. Писательница Марина Цветаева". Я отправил тотчас же по почте. <…> Мы все сделали, что могли. Я уверен, что дело с телеграммой удастся. Говорят, что Сталин уже предоставлял комнаты и помогал много раз людям, которые к нему обращались. Увидим. Я на него очень надеюсь. <…> Наверное, когда Сталин получит телеграмму, то он вызовет или Фадеева, или Павленко и расспросит их о матери.
[7] ...идет вразрез...
Из письма Марины Цветаевой Вере Меркурьевой / 31 августа 1940 года
Моя жизнь очень плохая. Моя нежизнь. <…> Обратилась к заместителю Фадеева - Павленко - очаровательный человек, вполне сочувствует, но дать ничего не может, у писателей в Москве нет ни метра, и я ему верю. <…> Обратилась в Литфонд, обещали помочь мне приискать комнату, но предупредили, что "писательнице с сыном" каждый сдающий предпочтет одинокого мужчину без готовки, стирки и т. д.- Где мне тягаться с одиноким мужчиной!
Словом, Москва меня не вмещает.
[12] ...отбор стихов...
Из записной книжки Марины Цветаевой / Сентябрь 1940 года
О себе. Меня все считают мужественной. Я не знаю человека робче себя. Боюсь - всего. Глаз, черноты, шага, а больше всего - себя, своей головы - если это голова - так преданно мне служившая в тетради и так убивающая меня - в жизни. Никто не видит - не знает,- что я год уже (приблизительно) ищу глазами - крюк, но его нет, п. ч. везде электричество. Никаких "люстр"... Я год примеряю - смерть. Все - уродливо и - страшно. Проглотить - мерзость, прыгнуть - враждебность, исконная отвратительность воды. Я не хочу пугать (посмертно), мне кажется, что я себя уже - посмертно - боюсь. Я не хочу - умереть, я хочу - не быть. Вздор. Пока я нужна... Но, Господи, как я мало, как я ничего не могу!
Доживать - дожевывать
Горькую полынь -
Сколько строк, миновавших! Ничего не записываю. С этим - кончено.
[14] ...услугой было бы...
Из черновика письма Марины Цветаевой Александру Фадееву / Не ранее 20 декабря 1940 года
Повторяю обе просьбы: спасти [мой архив и по возможности мой багаж] в первую голову - мой архив. Мое второе дело, связанное с первым,- моя литературная работа. Когда узнают, что у меня есть множество переводов Пушкина на французский <…> мне говорят: Предложите в Интернациональную литературу, это ее очень заинтересует - а что мне предложить? Восстановить из памяти все - невозможно.
То же со стихами, из которых, несомненно, многое бы подошло для печати. Без архива я человек - без рук и без голоса.
Из письма Александра Фадеева Марине Цветаевой / 17 января 1941 года
Товарищ Цветаева!
В отношении Ваших архивов я постараюсь что-нибудь узнать, хотя это не так легко, принимая во внимание все обстоятельства дела. Во всяком случае, постараюсь что-нибудь сделать. Но достать Вам в Москве комнату абсолютно невозможно. У нас большая группа очень хороших писателей и поэтов, нуждающихся в жилплощади. И мы годами не можем им достать ни одного метра.
[13] ...из всего написанного...
Из черновой тетради Марины Цветаевой / 26 декабря 1940 года
Но - как жить? Ведь я живу очередным переводом, вся, с Муром, с метро, с ежедневными хлебом и маслом. Я уже третий, нет - четвертый день ничего не покупаю,- едим запасы (ибо я - умница). Но - папиросы? И, вообще, - что это такое? В трудовой стране - с таким тружеником как я! ...Пришла домой и плакала, а Мур ругался - на меня: я, де, не умею устраиваться и так далее...- словом обычная мужская справедливость: отместка за неудачу, нарушенный покой,- отместка потерпевшему.
<…> Одну секунду, в редакции, я чуть было - на самом краю! - не сказала, верней не произнесла уже говоримого: - Мне в пятницу нечего нести своим в тюрьму. Мне не дают заработать своим на тюрьму! Еле остановила. А когда-нибудь - не остановлю. Так еще, то есть таких пустых рук, ни разу не было, за все сроки 10-го и 27-го, всегда - было, а тут - пустые ладони.
[4] ...тон, словарь...
Из воспоминаний Анастасии Цветаевой / 1971 год
Помню иронию, с какой рассказала мне Марина Ивановна об одном известном поэте, которого просили походатайствовать о ней в Союзе писателей. "М н е ходатайствовать о ней перед Союзом писателей? - патетически воскликнул поэт в "благородном" самоуничижении.- Это Марина Цветаева может ходатайствовать обо мне перед писательским миром!"
[5] ... круг интересов...
Из письма Марины Цветаевой Т. Имамутдинову / Около 18 августа 1941 года
Вам пишет писательница-переводчица Марина Цветаева. Я эвакуировалась с эшелоном Литфонда в город Елабугу на Каме. У меня к Вам есть письмо от и. о. директора Гослитиздата Чагина, в котором он просит принять деятельное участие в моем устройстве и использовать меня в качестве переводчика. Я не надеюсь на устройство в Елабуге, потому что кроме моей литературной профессии у меня нет никакой. <…> Очень и очень прошу Вас и через Вас Союз писателей сделать все возможное для моего устройства и работы в Казани. Со мной едет мой 16-летний сын. Надеюсь, что смогу быть очень полезной, как поэтическая переводчица.
[9] ...едва ли можно отобрать...
Из воспоминаний Лидии Чуковской / 1981 год
Мы шли по набережной Камы. <…>
- Одному я рада,- сказала я, приостанавливаясь,- Ахматова сейчас не в Чистополе. Надеюсь, ей выпала другая карта. Здесь она непременно погибла бы.
- По-че-му? - раздельно и отчетливо выговорила Марина Ивановна.
- Потому, что не справиться бы ей со здешним бытом. Она ведь ничего не умеет, ровно ничего не может. Даже и в городском быту, даже и в мирное время.
Я увидела, как исказилось серое лицо у меня за плечом.
- А вы думаете, я - могу? - бешеным голосом выкрикнула Марина Ивановна.- Ахматова не может, а я, по-вашему, могу?
[11] ...и если издавать Цветаеву...
Записка Марины Цветаевой в Совет Литфонда / 26 августа 1941 года
В Совет Литфонда.
Прошу принять меня на работу в качестве судомойки в открывающуюся столовую Литфонда.
М. Цветаева
[6] ...чуждо нам...
Из дневника Георгия Эфрона / 30 августа 1941 года
Мое пребывание в Елабуге кажется мне нереальным, настоящим кошмаром. Главное - все время меняющиеся решения матери, это ужасно. И все-таки я надеюсь добиться школы. Стоит ли этого добиваться? По-моему, стоит.
[2] ...в данном своем виде...
Предсмертная записка Марины Цветаевой Георгию Эфрону / 31 августа 1941 года
Мурлыга! Прости меня, но дальше было бы хуже. Я тяжело больна, это уже не я. Люблю тебя безумно. Пойми, что я больше не могла жить. Передай папе и Але - если увидишь - что любила их до последней минуты, и объясни, что попала в тупик.
[1] ...всего сказанного...
Из письма Бориса Пастернака Зинаиде Пастернак / 10 сентября 1941 года
Вчера ночью Федин сказал мне, будто с собой покончила Марина. Я не хочу верить этому. Она где-то поблизости от вас, в Чистополе или Елабуге. Узнай, пожалуйста, и напиши мне (телеграммы идут дольше писем). Если это правда, то какой же это ужас! Позаботься тогда о ее мальчике, узнай, где он и что с ним. Какая вина на мне, если это так! Вот и говори после этого о "посторонних" заботах! Это никогда не простится мне. Последний год я перестал интересоваться ей. Она была на очень высоком счету в интеллигентном обществе и среди понимающих, входила в моду <…>. Так как стало очень лестно числиться ее лучшим другом, и по многим другим причинам, я отошел от нее и не навязывался ей, а в последний год как бы и совсем забыл. И вот тебе! Как это страшно.
© «Коммерсантъ Weekend», №28, стр.20, 28 августа 2015