Сказка о кровном Ноже (4)
(1)
(2)
(3)
Рейдан, пока не стемнело окончательно, успел передать дальние весточки нескольким горожанам - и отправился на встречу с добрым знакомым в портновской харчевне. Хозяин ее держал только леснянскую посуду - неглазурованную, не очень тяжелую, а главное - такую приятную на ощупь, словно глина застывала, будучи обернутой в грубую ткань. Еще дед хозяина "Портняжки" заметил, что именно такую посуду с удовольствием берут в руки мастера одежд. Со временем почти весь цех - кроме тех, чьи мастерские оказались далековато от харчевни,- столовался здесь. Благо, у мастера Огела была большая семья - было кому и готовить, и разносить еду. И только одно блюдо мастер не доверял никому - наследственную тайну, яблочный пирог. Высокий, коричнево-золотистый, он готовился из самых кислых яблок, что делаются самыми сладкими. Он благоухал ванилью, корицей и еще чем-то таким, что долго-долго таяло во рту, как полузабытый вкус лакомства, однажды пробованного в детстве.
Рейдан с приятелем были сладкоежками. Мастер Торкви мог баловаться сладким когда заблагорассудится, и потому, разглядывая новый отрез, уже удобно расправлял ткань на своем обширном животе. А Рейдан обычно довольствовался попутными фруктами в сезон - и сушеным изюмом зимою. Но уж, попав в столицу, непременно шел с Торкви в "Портняжку", на пирог мастера Огела.
Сегодня мастера не спросили вина: Рейдан еще не отдал карты, а у Торкви в работе было свадебное платье для дочери другого портного. Оставались буквально последние бисеринки,- но так же, как Рейдан, мастер Торкви не позволял себе расслабиться до завершенья важного заказа. А потому, уютно сытые и трезвые, мастера подобрали последние крошки с обширного блюда и весело распрощались у дверей харчевни, и Рейдан отправился искать себе ночлега. Он давно взял себе за правило не останавливаться у друзей: гостиничные комнаты оставляли у него чувство продолжения дороги - да так оно, в сущности, и было.
Впрочем, сегодня Рейдан был готов пожалеть о столь упорном следовании этому правилу: год от года на праздники в столицу собиралось все больше народу, и на сей раз все знакомые ему гостиницы и даже комнаты при трактирах были заняты наплотно. Внезапно ему пришло в голову, что именно сегодня на втором этаже "У хорошего человека" может оказаться просторно: мало радости ночевать, когда едва не под самой подушкой хохочут и распевают песни мастера оружейники. И с этой мыслью он вернулся в затихающий квартал.
Даже если бы Рейдан не знал, где празднуется вечер Дня Ножей,- он мог бы спокойно найти таверну по характерному шуму, веселому и грозному одновременно. Оружие требует собранности, и даже те мастера, что в молодости были порывисты, к обретению звания умеют зажимать себя ровно настолько, насколько это возможно без вреда для натуры. Уж кто-кто, а они-то знают, что можно и чего нельзя делать с металлом, из которого созданы. И только главный в году - цеховой праздник - дозволяет им развернуться, отпустить душеньку на волю - на один, ровно на один осенний вечер.
Рейдан добрался до таверны зметно за полночь, когда по залу сновали с бутылками и тарелками уже только подмастерья,- а сам хозяин, мастер Авелур, сидя на тяжелом разлапом табурете у двери в кухню, смотрел на гостей сурово-добродушно, как мог бы смотреть довольный отец на расшалившихся в праздник мальцов: мол, пусть их сегодня... Не входя, Рейдан помахал хозяину рукой и вернулся во двор: посторонним нечего было делать в зале оружейников. Во второй этаж можно было пройти и через кухню, но сперва надо было сговориться с мастером Авелуром. Ухмыляющийся мастер вышел вслед за картографом.
- Что, Рейдан, догадался, куда нормальные люди спать не пойдут? Вот и молодец. Весь этаж к твоим услугам - никого. Мои-то ревут так, что потолок дрожит,- ну, да тебе давно не надобно тихой детской. Пойдем, по пути прихватим тебе из кухни чего на ужин.
- Спасибо, Авелур, я от пирога. Мне бы только твоего чаю чайничек, да и то на утро.
- А, сластена, в "Портняжку" ходил? Дети вы, дети и есть. Ишь, разошлись,- ласково добавил он, кивая в сторону зала.
Рейдан выбрал себе комнатку у самой лестницы - так, чтоб поменьше топать, уходя с утра. Таверна Авелура отличалась еще и тем, что для мастеров хозяин держал в кладовке немалую стопку тонких тюфяков. Гостям не надобно было среди ночи да с устатку расходиться по домам: подмастерья аккуратно укладывали сонных на тюфячки меж столов, укрывали плащами... и к рассвету весь дом слегка вибрировал от многогорлого храпа мастеров. Рейдану вовсе не улыбалось разбудить это лежбище с утра пораньше.
Картограф сбросил в угол нетяжелую сумку, на нее - куртку; разулся и прошел к столику у окна. В широкой миске на столе стоял кувшин с водой. Рейдан умылся, захватывая всю голову и шею; держа кувшин в правой, левой рукой основательно ополоснул короткую, жесткую бороду... Ладонь болезненно дернуло, и вода в миске слегка окрасилась розовым: только сейчас он вспомнил, что поранился трисом. Плеснув еще раз на ладонь, Рейдан отставил кувшин и приглаживающим движением надавил возле раны, как бы закрывая разрез: к утру возьмется. Вытянулся на кровати, закинул руки за голову - и окунулся в доносящееся снизу пение.
Каждый раз под самый конец веселья, когда многие мастера уже почивали за столами, положив головы на сложенные руки, мастер Мвелас заводил эту древнюю мелодию своей дальней родины. Отец мастера бежал оттуда, спасая беременную жену от жестокой смерти, постигшей многих соплеменников. Оружейники Марении славились по всему коломирью; оружье было сильнО в войне, да не спасло в резне. Мастера-беженца в столице приняли, дали на первое время домик и инструмент, а цеховые книги пополнились новыми записями - о маренских приемах работы с металлом. Мвелас родился уже здесь, но отцовские песни выучил с детства. И сейчас, стоя ровно и звонко, как воткнутый в столешницу кинжал, он выводил богатым своим голосом вейтунскую песню - суровую песню приграничного племени воинов. Воинов, которые пали почти все, но не сдвинулись с места - и закрыли собою тех, кто еще мог бежать.
Незнакомые слова пронизывали Рейдана насквозь - натягивая жилы, выравнивая дыхание и раскрывая сердце. Кровь пульсировала под веками, в затылке, в стопах и ладонях - и левую снова полоснуло болью, да так, словно он поранил ее именно сейчас,- и намного, намного глубже. Песня-марш, песня-стон сковала его могучим мороком, и казалось уже, что ее гортанные звуки стали понятны Рейдану, как понятна последняя стойкость горстки стоЯщих во смерти.
Мы поклялись на честном клинке -
кровью по крови, рукою в руке.
Время течет,
близок расчет,
враг притаился невдалеке.
Время иссякло, стало судьбой.
Мы здесь последний приняли бой.
В серую пыль,
в белый ковыль
я упаду, брат, рядом с тобой.
Ночь не догонит черного дня.
Утро взойдет уже без меня.
Кровь не водой
станет - рудой.
К жизни вернется силой огня.
Тяжким мечом, лихим палашом,
сабельным свистом, быстрым ножом,-
чем бы ни стал
этот металл,
память и честь мы в нем бережем.
Припластанный к жесткой кровати, Рейдан уплывал в сон и чувствовал, как все крепче смыкается правая рука на рукояти триса.
... Через это поле он решил перейти с одного - огибающего столицу - большака на другой, попрямее: уж больно далеко выходило до скрещенья дорог. И вот те на: среди бела дня принесло по его душу молодого полуволка. И откуда только взялся - ближайший лес вон, темной чертой едва виден у горизонта. Но взялся хорошо,- пошел вкруг Рейдана, медленно сужая круги. А самое неприятное - что-то смутно знакомое почудилось картографу в зеленоватых, почти человечьих глазах полуволка: так вот и задумаешься поневоле, кому и где на хвост наступил.
... Полуволк, наконец, атаковал слева, метя явно в шею, чтоб сразу завалить путника. Уклоняясь влево и назад, Рейдан круговым движением попытался достать горло нападавшего, но лезвие пришло на правую лапу. Полуволк взвыл и откатился, присел на задние лапы, поджимая хлещущую кровью переднюю, еще раз нехорошо глянул на Рейдана. Хрипло взлаял, как выругался,- и, развернувшись, хромо потрусил к лесу...
Рейдан повернулся на бок и, глубоко вздохнув, заснул уже темно, без сновидений.
...Продолжение сле...
(2)
(3)
Рейдан, пока не стемнело окончательно, успел передать дальние весточки нескольким горожанам - и отправился на встречу с добрым знакомым в портновской харчевне. Хозяин ее держал только леснянскую посуду - неглазурованную, не очень тяжелую, а главное - такую приятную на ощупь, словно глина застывала, будучи обернутой в грубую ткань. Еще дед хозяина "Портняжки" заметил, что именно такую посуду с удовольствием берут в руки мастера одежд. Со временем почти весь цех - кроме тех, чьи мастерские оказались далековато от харчевни,- столовался здесь. Благо, у мастера Огела была большая семья - было кому и готовить, и разносить еду. И только одно блюдо мастер не доверял никому - наследственную тайну, яблочный пирог. Высокий, коричнево-золотистый, он готовился из самых кислых яблок, что делаются самыми сладкими. Он благоухал ванилью, корицей и еще чем-то таким, что долго-долго таяло во рту, как полузабытый вкус лакомства, однажды пробованного в детстве.
Рейдан с приятелем были сладкоежками. Мастер Торкви мог баловаться сладким когда заблагорассудится, и потому, разглядывая новый отрез, уже удобно расправлял ткань на своем обширном животе. А Рейдан обычно довольствовался попутными фруктами в сезон - и сушеным изюмом зимою. Но уж, попав в столицу, непременно шел с Торкви в "Портняжку", на пирог мастера Огела.
Сегодня мастера не спросили вина: Рейдан еще не отдал карты, а у Торкви в работе было свадебное платье для дочери другого портного. Оставались буквально последние бисеринки,- но так же, как Рейдан, мастер Торкви не позволял себе расслабиться до завершенья важного заказа. А потому, уютно сытые и трезвые, мастера подобрали последние крошки с обширного блюда и весело распрощались у дверей харчевни, и Рейдан отправился искать себе ночлега. Он давно взял себе за правило не останавливаться у друзей: гостиничные комнаты оставляли у него чувство продолжения дороги - да так оно, в сущности, и было.
Впрочем, сегодня Рейдан был готов пожалеть о столь упорном следовании этому правилу: год от года на праздники в столицу собиралось все больше народу, и на сей раз все знакомые ему гостиницы и даже комнаты при трактирах были заняты наплотно. Внезапно ему пришло в голову, что именно сегодня на втором этаже "У хорошего человека" может оказаться просторно: мало радости ночевать, когда едва не под самой подушкой хохочут и распевают песни мастера оружейники. И с этой мыслью он вернулся в затихающий квартал.
Даже если бы Рейдан не знал, где празднуется вечер Дня Ножей,- он мог бы спокойно найти таверну по характерному шуму, веселому и грозному одновременно. Оружие требует собранности, и даже те мастера, что в молодости были порывисты, к обретению звания умеют зажимать себя ровно настолько, насколько это возможно без вреда для натуры. Уж кто-кто, а они-то знают, что можно и чего нельзя делать с металлом, из которого созданы. И только главный в году - цеховой праздник - дозволяет им развернуться, отпустить душеньку на волю - на один, ровно на один осенний вечер.
Рейдан добрался до таверны зметно за полночь, когда по залу сновали с бутылками и тарелками уже только подмастерья,- а сам хозяин, мастер Авелур, сидя на тяжелом разлапом табурете у двери в кухню, смотрел на гостей сурово-добродушно, как мог бы смотреть довольный отец на расшалившихся в праздник мальцов: мол, пусть их сегодня... Не входя, Рейдан помахал хозяину рукой и вернулся во двор: посторонним нечего было делать в зале оружейников. Во второй этаж можно было пройти и через кухню, но сперва надо было сговориться с мастером Авелуром. Ухмыляющийся мастер вышел вслед за картографом.
- Что, Рейдан, догадался, куда нормальные люди спать не пойдут? Вот и молодец. Весь этаж к твоим услугам - никого. Мои-то ревут так, что потолок дрожит,- ну, да тебе давно не надобно тихой детской. Пойдем, по пути прихватим тебе из кухни чего на ужин.
- Спасибо, Авелур, я от пирога. Мне бы только твоего чаю чайничек, да и то на утро.
- А, сластена, в "Портняжку" ходил? Дети вы, дети и есть. Ишь, разошлись,- ласково добавил он, кивая в сторону зала.
Рейдан выбрал себе комнатку у самой лестницы - так, чтоб поменьше топать, уходя с утра. Таверна Авелура отличалась еще и тем, что для мастеров хозяин держал в кладовке немалую стопку тонких тюфяков. Гостям не надобно было среди ночи да с устатку расходиться по домам: подмастерья аккуратно укладывали сонных на тюфячки меж столов, укрывали плащами... и к рассвету весь дом слегка вибрировал от многогорлого храпа мастеров. Рейдану вовсе не улыбалось разбудить это лежбище с утра пораньше.
Картограф сбросил в угол нетяжелую сумку, на нее - куртку; разулся и прошел к столику у окна. В широкой миске на столе стоял кувшин с водой. Рейдан умылся, захватывая всю голову и шею; держа кувшин в правой, левой рукой основательно ополоснул короткую, жесткую бороду... Ладонь болезненно дернуло, и вода в миске слегка окрасилась розовым: только сейчас он вспомнил, что поранился трисом. Плеснув еще раз на ладонь, Рейдан отставил кувшин и приглаживающим движением надавил возле раны, как бы закрывая разрез: к утру возьмется. Вытянулся на кровати, закинул руки за голову - и окунулся в доносящееся снизу пение.
Каждый раз под самый конец веселья, когда многие мастера уже почивали за столами, положив головы на сложенные руки, мастер Мвелас заводил эту древнюю мелодию своей дальней родины. Отец мастера бежал оттуда, спасая беременную жену от жестокой смерти, постигшей многих соплеменников. Оружейники Марении славились по всему коломирью; оружье было сильнО в войне, да не спасло в резне. Мастера-беженца в столице приняли, дали на первое время домик и инструмент, а цеховые книги пополнились новыми записями - о маренских приемах работы с металлом. Мвелас родился уже здесь, но отцовские песни выучил с детства. И сейчас, стоя ровно и звонко, как воткнутый в столешницу кинжал, он выводил богатым своим голосом вейтунскую песню - суровую песню приграничного племени воинов. Воинов, которые пали почти все, но не сдвинулись с места - и закрыли собою тех, кто еще мог бежать.
Незнакомые слова пронизывали Рейдана насквозь - натягивая жилы, выравнивая дыхание и раскрывая сердце. Кровь пульсировала под веками, в затылке, в стопах и ладонях - и левую снова полоснуло болью, да так, словно он поранил ее именно сейчас,- и намного, намного глубже. Песня-марш, песня-стон сковала его могучим мороком, и казалось уже, что ее гортанные звуки стали понятны Рейдану, как понятна последняя стойкость горстки стоЯщих во смерти.
Мы поклялись на честном клинке -
кровью по крови, рукою в руке.
Время течет,
близок расчет,
враг притаился невдалеке.
Время иссякло, стало судьбой.
Мы здесь последний приняли бой.
В серую пыль,
в белый ковыль
я упаду, брат, рядом с тобой.
Ночь не догонит черного дня.
Утро взойдет уже без меня.
Кровь не водой
станет - рудой.
К жизни вернется силой огня.
Тяжким мечом, лихим палашом,
сабельным свистом, быстрым ножом,-
чем бы ни стал
этот металл,
память и честь мы в нем бережем.
Припластанный к жесткой кровати, Рейдан уплывал в сон и чувствовал, как все крепче смыкается правая рука на рукояти триса.
... Через это поле он решил перейти с одного - огибающего столицу - большака на другой, попрямее: уж больно далеко выходило до скрещенья дорог. И вот те на: среди бела дня принесло по его душу молодого полуволка. И откуда только взялся - ближайший лес вон, темной чертой едва виден у горизонта. Но взялся хорошо,- пошел вкруг Рейдана, медленно сужая круги. А самое неприятное - что-то смутно знакомое почудилось картографу в зеленоватых, почти человечьих глазах полуволка: так вот и задумаешься поневоле, кому и где на хвост наступил.
... Полуволк, наконец, атаковал слева, метя явно в шею, чтоб сразу завалить путника. Уклоняясь влево и назад, Рейдан круговым движением попытался достать горло нападавшего, но лезвие пришло на правую лапу. Полуволк взвыл и откатился, присел на задние лапы, поджимая хлещущую кровью переднюю, еще раз нехорошо глянул на Рейдана. Хрипло взлаял, как выругался,- и, развернувшись, хромо потрусил к лесу...
Рейдан повернулся на бок и, глубоко вздохнув, заснул уже темно, без сновидений.
...Продолжение сле...