Сиреневый мед
Для Лета Пестрой Бабочки в Заповеднике Сказок.
С глубокой признательностью достопочтенной Танде.
- Ну, чего визжишь, птицебабочка? Где твои медовые, которых ты собираешься одурачить?
Душное подвечерье заполняло распадок густым перегретым воздухом. Позже, после заката - поднимется с моря туман, заполняя межпальцевые промежутки скал, опустивших лапы в воду. А сейчас - небо, ветки, высокая трава,- все играет оттенками молодого акациевого меда. Кстати, медку бы сейчас неплохо: с грубыми листьями дикого щавеля, с горстью набранной поблизости подсохшей прямо на кусте малины,- самое то. Но акаций поблизости, кроме сухостоины, торчащей из зарослей, практически нет. А вот с водою - порядок: в этих краях вдосталь родников, обе фляги полны.
Ему оставалось отдохнуть до ночи в этой глубокой складке местности, густо поросшей одичалой сиренью. Сколько сил потратили когда-то садоводы, скрещивая сирень персидскую и обычную,- а здесь пчелы, бабочки и мухи за годы полувойны переопылили растения так, что с определителем не разберешь -что за сорта да как зовут. И толку-то теперь спорить, откуда взялось это слово - "сирень" ...
"Сиринга" ли она греческая, со своими свирельными трубочками цветков, или персидское простенькое слово, что так и переводится - "цветок". Сирень-сиринга... символ расставания, разрыва, несовместимой любви - во всех культурах, схлестнувшихся в который раз за этот клочок некогда богатой земли у темного теплого моря. Он усмехнулся - горьковатый запах сирени вытащил из памяти все прочитанное и недопереваренное в студенческие годы.
Ту, давнюю Сирингу ужаснул его выбор. Тот, кто отказался уехать с нею с растерзанного полуострова и остался драться за каждый холм и каждую бухту,- страшил ее сильней, чем козлоногий бог - глупую розовую нимфу.
Нимфа давно уже зрелая дама - галерея, дом в престижном пригороде Тюцелии, двое детей, изрядные нефтяные алименты... Он как-то видался с нею и понял только одно: за пределами Веланта его не ожидает ничто, кроме горечи. На какое-то время этого хватило, чтоб подпитать расчетливую ярость борьбы. Да и то сказать: сороковник маячит невдалеке. Но вот разорено еще одно поганое гнездо - эту операцию он не мог доверить молодняку, пошел в одиночку. Сороковник светит - а он пуст, как та засохшая смоковница, а попросту -инжир, не перенесший недавнюю неожиданно жесткую зиму.
Потому-то, собственно, и нечем подкрепиться на этом давно знакомом брошеном кордоне: яблоки и старая груша еще только свернули завязи в мелкие зеленые дульки. Вот разве что нежданная напарница - как бишь ее - бражник Acherontia atropos Linnaeus, она же Manduca atropos, она же Мертвая Голова или просто Башка (ишь, террористка, сколько псевдонимов),- разведает пчелиное кубло с медком...
- Мы с тобой похожи, сестричка. Ты поешь пчелиные песни, прикидываешься своей, нападаешь и принимаешь бой в одиночку. Ну, где пчельник? Тебе граммов десять, мне - остальное. Жалко пчел - да ты знаешь, мирное население всегда страдает больше... ну, да лето только началось - накачают меда на зиму...
Бубня себе под нос, он продолжал следить за передвижениями крупного бражника, пчелиная расцветка которого казалась бы мирной, кабы не рожа на спине. Еще один ночной переход - и дома. В казарме, то бишь. В его отдельном казарменном кабинете - беленые стены, складная мебель, небольшой кондиционер аккуратно поливает выжатой из атмосферы водицей кустик бирючины под окном - вонючей армейской сирени. От мысленной картинки отчетливо потянуло цветущей бирючиной - а, вот и она, примостилась рядом с пышными зарослями... Явилась отчетливая мысль: хватит.
Кровавый счет вымотал больше чем душу, а конца-краю не видать. Надо бы поднять голову от карты, попытаться понять, что же нужно изменить за пределами этой зеленой котловины, чтобы перестать удобрять ее костями. А для этого - выйти из боя, сделать паузу. Возможно - снова учиться. Во всяком случае, эта операция - достойная точка в полевой карьере, пусть она и станет после...
Он по привычке оборвал себя, но - на язык-то наступить можно, а на мысли при любой дисциплине шибко-то не наступишь. Башка между тем вспорхнула с камня и с несообразной для такого крупного насекомого скоростью метнулась в заросли.
- Ишь, вертолет твою растуды... Посмотрим.
Человек скользнул вслед за бражником в глубь сиреневой пены. Пчелы отстроились в рассевшемся стволе старой акации. Так строят свои времянки беженцы - подумал он - поверх слегка зачищенных руин. Вернулся ненадолго к самому краю зарослей, сорвал по нескольку листьев жимолости и подорожника, размял и тщательно натер руки и лицо: за неимением мелиссы - сойдет. Прихватил насколько листов разросшегося медвежьего уха - и снова в заросли.
Башка уже явно влезла в гнездо, и ему ничего не оставалось, как расширить ножом естественный леток настолько, чтоб запустить туда руку. Аккуратно, стараясь не давить насекомых, подцепил и достал один ком сот, другой... на нем оказался крепко потрепанный бражник. Выложив добычу на лопухи, человек отогнал наседавших на Башку пчел и, подхватив листья с сотами и бражником, полез сквозь густой кустарник.
Усевшись снаружи так, чтобы длинные тени скрывали человека и его трапезу, он прежде всего аккуратно обтер и убрал нож. Отяжелевшая Башка переминалась на сочащемся медом куске. Человек взял второй кусок. Обед в запущенном саду в компании крупной бабочки напомнил ему другой сад и маленького мальчика, пытавшегося изловить другого - еще более быстрого бражника на кусте колерованной персидской сирени. Кружилась голова от запаха и сладости натощак, а розовые пухлые ладошки мальчика все хлопали и хлопали вслед верткому существу.
Розовые ладошки... ярко-розовые руки... Хлорциан? Нет, откуда... Синильная кислота... сирень и бирючина полным-полны синилки, и некому отогнать от них одичалых пчел...
Мертвая Голова оторвалась от пиршества и, сделав несколько быстрых кругов над темнеющими зарослями и человеком под ними, вскоре растаяла в закатном небе.
...Несколько матовых фонарей мягко освещали небольшой сад,- и вокруг сиреневых кустов толклись в круге света златоглазки и прочая крылатая мелочь. Хозяйка задумчиво наблюдала насекомую суету: к вечеру персидская сирень распахлась так, что вот-вот - и подступит вместе с воспоминаньями настойчивая, тупая головная боль.
Словно прохладная кисточка коснулась шеи под высоко состриженными волосами, скользнула вокруг плеча и легонько мазнула по виску. Показалось? Дуновение повторилось у другого виска... исчезло... снова послышался тихий звук - пфррр - словно что-то порхнуло возле уха... От дамы к ближайшему тяжелому коническому соцветью сновал огромный сиреневый бражник, обдавая лицо быстрой прохладой трепещущих крыльев. Боль уходила, а Sphinx ligustri Linnaeus все кружил и кружил - между женщиной и сиренью, между женщиной и сиренью...
С глубокой признательностью достопочтенной Танде.
- Ну, чего визжишь, птицебабочка? Где твои медовые, которых ты собираешься одурачить?
Душное подвечерье заполняло распадок густым перегретым воздухом. Позже, после заката - поднимется с моря туман, заполняя межпальцевые промежутки скал, опустивших лапы в воду. А сейчас - небо, ветки, высокая трава,- все играет оттенками молодого акациевого меда. Кстати, медку бы сейчас неплохо: с грубыми листьями дикого щавеля, с горстью набранной поблизости подсохшей прямо на кусте малины,- самое то. Но акаций поблизости, кроме сухостоины, торчащей из зарослей, практически нет. А вот с водою - порядок: в этих краях вдосталь родников, обе фляги полны.
Ему оставалось отдохнуть до ночи в этой глубокой складке местности, густо поросшей одичалой сиренью. Сколько сил потратили когда-то садоводы, скрещивая сирень персидскую и обычную,- а здесь пчелы, бабочки и мухи за годы полувойны переопылили растения так, что с определителем не разберешь -что за сорта да как зовут. И толку-то теперь спорить, откуда взялось это слово - "сирень" ...
"Сиринга" ли она греческая, со своими свирельными трубочками цветков, или персидское простенькое слово, что так и переводится - "цветок". Сирень-сиринга... символ расставания, разрыва, несовместимой любви - во всех культурах, схлестнувшихся в который раз за этот клочок некогда богатой земли у темного теплого моря. Он усмехнулся - горьковатый запах сирени вытащил из памяти все прочитанное и недопереваренное в студенческие годы.
Ту, давнюю Сирингу ужаснул его выбор. Тот, кто отказался уехать с нею с растерзанного полуострова и остался драться за каждый холм и каждую бухту,- страшил ее сильней, чем козлоногий бог - глупую розовую нимфу.
Нимфа давно уже зрелая дама - галерея, дом в престижном пригороде Тюцелии, двое детей, изрядные нефтяные алименты... Он как-то видался с нею и понял только одно: за пределами Веланта его не ожидает ничто, кроме горечи. На какое-то время этого хватило, чтоб подпитать расчетливую ярость борьбы. Да и то сказать: сороковник маячит невдалеке. Но вот разорено еще одно поганое гнездо - эту операцию он не мог доверить молодняку, пошел в одиночку. Сороковник светит - а он пуст, как та засохшая смоковница, а попросту -инжир, не перенесший недавнюю неожиданно жесткую зиму.
Потому-то, собственно, и нечем подкрепиться на этом давно знакомом брошеном кордоне: яблоки и старая груша еще только свернули завязи в мелкие зеленые дульки. Вот разве что нежданная напарница - как бишь ее - бражник Acherontia atropos Linnaeus, она же Manduca atropos, она же Мертвая Голова или просто Башка (ишь, террористка, сколько псевдонимов),- разведает пчелиное кубло с медком...
- Мы с тобой похожи, сестричка. Ты поешь пчелиные песни, прикидываешься своей, нападаешь и принимаешь бой в одиночку. Ну, где пчельник? Тебе граммов десять, мне - остальное. Жалко пчел - да ты знаешь, мирное население всегда страдает больше... ну, да лето только началось - накачают меда на зиму...
Бубня себе под нос, он продолжал следить за передвижениями крупного бражника, пчелиная расцветка которого казалась бы мирной, кабы не рожа на спине. Еще один ночной переход - и дома. В казарме, то бишь. В его отдельном казарменном кабинете - беленые стены, складная мебель, небольшой кондиционер аккуратно поливает выжатой из атмосферы водицей кустик бирючины под окном - вонючей армейской сирени. От мысленной картинки отчетливо потянуло цветущей бирючиной - а, вот и она, примостилась рядом с пышными зарослями... Явилась отчетливая мысль: хватит.
Кровавый счет вымотал больше чем душу, а конца-краю не видать. Надо бы поднять голову от карты, попытаться понять, что же нужно изменить за пределами этой зеленой котловины, чтобы перестать удобрять ее костями. А для этого - выйти из боя, сделать паузу. Возможно - снова учиться. Во всяком случае, эта операция - достойная точка в полевой карьере, пусть она и станет после...
Он по привычке оборвал себя, но - на язык-то наступить можно, а на мысли при любой дисциплине шибко-то не наступишь. Башка между тем вспорхнула с камня и с несообразной для такого крупного насекомого скоростью метнулась в заросли.
- Ишь, вертолет твою растуды... Посмотрим.
Человек скользнул вслед за бражником в глубь сиреневой пены. Пчелы отстроились в рассевшемся стволе старой акации. Так строят свои времянки беженцы - подумал он - поверх слегка зачищенных руин. Вернулся ненадолго к самому краю зарослей, сорвал по нескольку листьев жимолости и подорожника, размял и тщательно натер руки и лицо: за неимением мелиссы - сойдет. Прихватил насколько листов разросшегося медвежьего уха - и снова в заросли.
Башка уже явно влезла в гнездо, и ему ничего не оставалось, как расширить ножом естественный леток настолько, чтоб запустить туда руку. Аккуратно, стараясь не давить насекомых, подцепил и достал один ком сот, другой... на нем оказался крепко потрепанный бражник. Выложив добычу на лопухи, человек отогнал наседавших на Башку пчел и, подхватив листья с сотами и бражником, полез сквозь густой кустарник.
Усевшись снаружи так, чтобы длинные тени скрывали человека и его трапезу, он прежде всего аккуратно обтер и убрал нож. Отяжелевшая Башка переминалась на сочащемся медом куске. Человек взял второй кусок. Обед в запущенном саду в компании крупной бабочки напомнил ему другой сад и маленького мальчика, пытавшегося изловить другого - еще более быстрого бражника на кусте колерованной персидской сирени. Кружилась голова от запаха и сладости натощак, а розовые пухлые ладошки мальчика все хлопали и хлопали вслед верткому существу.
Розовые ладошки... ярко-розовые руки... Хлорциан? Нет, откуда... Синильная кислота... сирень и бирючина полным-полны синилки, и некому отогнать от них одичалых пчел...
Мертвая Голова оторвалась от пиршества и, сделав несколько быстрых кругов над темнеющими зарослями и человеком под ними, вскоре растаяла в закатном небе.
...Несколько матовых фонарей мягко освещали небольшой сад,- и вокруг сиреневых кустов толклись в круге света златоглазки и прочая крылатая мелочь. Хозяйка задумчиво наблюдала насекомую суету: к вечеру персидская сирень распахлась так, что вот-вот - и подступит вместе с воспоминаньями настойчивая, тупая головная боль.
Словно прохладная кисточка коснулась шеи под высоко состриженными волосами, скользнула вокруг плеча и легонько мазнула по виску. Показалось? Дуновение повторилось у другого виска... исчезло... снова послышался тихий звук - пфррр - словно что-то порхнуло возле уха... От дамы к ближайшему тяжелому коническому соцветью сновал огромный сиреневый бражник, обдавая лицо быстрой прохладой трепещущих крыльев. Боль уходила, а Sphinx ligustri Linnaeus все кружил и кружил - между женщиной и сиренью, между женщиной и сиренью...