Казацкое 10
Не ндравится мне число «девять». «Десять» лучше.
Поэтому подпрыгнем со степного кургана и еще раз воспарим шизым орлом. А засим резко спикируем обратно в цикл «Сечевое».
Зато благодаря таким акробатическим номерам нам станут понятны, не только причины возникновения Сечи исключительно на Днепре, но и дальнейшие траектории эволюций казачеств.
Поговорим о корпоративной этике.
ЛЫЦАРСКИЙ РОМАН
Хрестоматийной, т.е. общепринятой до уровня школьного учебника, концепцией происхождения днепровского казачества, является так называемая «хозяйственная» или «уходническо-промысловая».
Множество историков, начиная с таких столпов, как Грушевский, утверждали, что военные структуры казачества, такие как десяток, сотня, полк, курень и сама Сечь Запорожская, возникли из структур хозяйственного промысла.
И сам же Грушевский цитирует акт ревизии 1552 года, в котором несколько сот казаков - «людей неоселых, незаможных, неприкаянных» фиксируются при Каневе и Черкассах.
А теперь давайте вспомним, как именуются подобные персонажи, добывающие хлеб насущный тяжелой и малопрестижной работой где-то на окраине географии и за околицей цивилизации? Они прозываются «бичи».
И вдруг эти самые «бичи» заявляют о себе, как о «рыцарстве»?!
Начиная с наиболее ранних известных нам на сегодняшний день казацких документов казаки (в данном случае мы говорим исключительно о днепровских), характеризуя себя, последовательно используют слова «rycerze», «rycerstwo», «ludzie rycerskie».
В первом из подобных документов (1591 год) старший Войска Запорожского Кшиштоф Косинский по отношению к казацкому товариществу использует формулу «и всё рыцарство».
Без сомнения, «рыцарями» они себя считали и за два десятилетия до написания письма. Иначе трудно пояснить логику шагов сначала Сигизмунда II Августа, а затем и Стефана Батория. Разве в Кракове не отдавали себе отчет в том, чем грозит пресловутый казацкий «иммунитет» - изъятие реестровцев из-под юрисдикции местных властей?
Но, с другой стороны, ведь даже намеков на особый, тем более привилегированный, статус казаков не возникало в те времена (первая треть XVI века), когда Евстафий (Остап) Дашкевич был озабочен тем, чтобы поставить казакующих на южном пограничье Великого княжества Литовского на службу державе (кстати, Дашкевичи ведут свою родословную от Глинских).
Что же изменило, практически на противоположное, значения слова «казак», фактически, за считанные годы? Прилив выходцев из низших прослоек шляхты, а главное - «недошляхты» - боярства. Именно «обояривание» в 1560-е годы катализировало процесс превращения казачества в сословие и занесло «вирус» шляхетских амбиций и включение в соревнования за них.
Уходничество - хозяйственный промысел в бассейне нижнего Днепра - существовал сотни лет, но лишь с конца XV века - с появлением фронтира, началом татарского казакования и людоловства в промышленных масштабах - возникла реакция. Бояре-рыцари (шляхта) и конные слуги (панцирные бояре) давали отлуп татарам теми же методами казакования. А вот те люди, которые жили с военного промысла (разнообразя его хозяйственным), но без «крыши» госслужбы, а на свой страх и риск, и стали называться казаками.
Поскольку же эта прослойка не была легитимной и принадлежность к ней не давала никаких бонусов, то быть казаком было непрестижно и количественный состав казачества был незначительным.
Вербовка казаков на Ливонскую войну и наплыв разоренного боярства окончательно превратили казачество в «людей войны». Которых правительственные казацкие реформы поманили привилегированным статусом и юридическим «иммунитетом». Теперь быть казаком стало cool. Численность казачества стремительно поползла вверх. Выброшенные из шляхетства бояре увидели перспективу под казацкими хоругвями.
Уже знакомый нам князь Михаил Вишневецкий (дедушка знаменитого впоследствии Ярэмы) писал в 1581 году коронному гетману Яну Замойскому, что пошел на Северщину «собравши всё рыцарство низовое». Даже польный гетман Станислав Жолкевский, победитель Наливайко и идеолог баницирования казаков во время репрессий 1596 года, не удержался и таки написал в письме Матвею Шауле: « знаю, что множество меж вами людей рыцарских, пригодных к службе».
Еще большими были успехи казацкого пиара на международной арене, превращение в субъекта которой стало для войска Запорожского благоприятным фактором отстаивания своих сословных притязаний. Если шляхта воспринимала казаков прежде всего, как нелегимных претендентов на вольности «людей войны», хотя и разбавленных бывшими мелкими шляхтичами, то соседние государи смотрели на казаков со своей собственной колокольни и были равнодушны к сословным проблемам Речи Посполитой. Им были нужны бойцы, а уж если их еще представляют выходцы из шляхты (а то и князья), так и вообще ладушки. Иностранные владыки постоянно и последовательно оперируют понятиями «рыцарство запорожское», «ваши милости», давая казакам карты в руки. Без сомнения, шлейф сословных достижений на широкой международной дороге арене усиливал позиции казачества на направлении главного удара.
В 1600 году пала последняя крепость. Король Сигизмунд III использовал формулу «Старшему и рыцарству Войска Запорожского милость наша королевская…».
Истины ради отметим, что такое трактование не закрепляется как обязательная норма и носит конъюнктурный характер. Пока над всей Речью Посполитой было безоблачное небо, король предпочитал традиционную форму, которая маркировала казаков всего лишь в качестве «молодцов». Но, как только небо затягивало тучами (как в 1620-1621 годах, например), как тут же вспоминал про «людей рыцарских».
Тем не менее, слово «рыцарство» (и все сословные амбиции из него выплывающие) прижилось и даже в декабре 1638 года, после разгрома восстания Острянина и ликвидации Запорожской Сечи, использовалась формулировка «верное и послушное рыцарство».
Но, сколько не говори «халва», слаще во рту не станет. Одно дело, де-факто признавать, что казаки - белаторес (звыняйтэ за мою латыну), и совсем другое - де-юре распространить на всё казачество (а не только его избранных представителей) права и привилегии, которые тянет этот статус. Ни разу по отношению к казачеству не используется формулировка «urodzone».
И если во второй половине XVI века, когда в казачестве был обширен процент бояр и шляхтичей, а в казаковании принимали участие и князья, казалось, что щастье вот-вот рукой ухватишь. То в первой половине XVII столетия, в условиях обвального показачивания мещан и крестьян na Ukraine, были захлопнуты ворота не только перед социальными амбициями казачества, но и политическими притязаниями старшины (в 1632 году представители территориальных реестровых полков не были допущены на выборы короля).
А свято место пусто не бывает.
И в 20-е годы XVII века в казачьей переписке начинает все гуще и гуще мелькать слова «народ руський», «братия наша и весь народ наш руський». То, как после Брестской унии православными интеллектуалами формируется новая идентичность - народ руський - и дотоле религиозно индифферентное казачество втягивается в дело востановления православной иерархии и позиционируется в качестве новых охранителей православия - тема чрезвычайно интересная, но для нас параллельная. Исключительно из цеховой солидарности отметим, что незамедлительно начатый поиск исторических корней казачества увенчался успехом и на дружинниках киевских князей не остановился. В пику «сарматской легенде» был рожден «хазарский миф», впоследствии использованный Филиппом Орликом, Григорием Грабянкой и анонимным автором «Истории Русов».
Уже в 30-е годы семена, посаженные Иовом Борецким и его учениками проросли и казачья элита начинает выдавать свои требования за желания всего народа руського и мыслить категориями единственного представителя оного: «а мы и весь народ наш руський».
А что это мы всё Жомини да Жомини, а об водке не полслова о днепровских да о днепровских. А донские что ж не лыцари? Увы, нет. Единственный раз, когда по отношению к донским казакам использовалось словосочетание «люди рыцарские», датируется 1621 годом. Это письмо атамана Василия Нагаева к королю (кто бы сомневался!), писанное под Хотином. Причем, писанное если и не под диктовку запорожских товарищей, то стилизованное под их аналогичные эпистолы.
Собственно, ничего удивительного в этом нет, учитывая неоднократно подчеркиваемую в нашем опусе разницу географического размещения днепровского и донского казачеств (и прочих Войск восточной зоны фронтира). Днепровское казачество формировалось непосредственно на пограничье Великого княжества Литовского и Речи Посполитой и было тысячью нитей связано с обществом хинтерланда. Донское, терское, яицкое казачества были анклавами во глубине фронтира.
Соответственно, в отличии от днепровских казаков, альфой и омегой которых было желание занять соответствующую (их амбициям) ступень в речьпосполитском обществе, донцы (и прочие) не проявляли никакого интереса к сословной стратификации Российского царства. И ни одним движением не выдавали потаенного желания занять там соответствующий ранг. Казаки восточной зоны фронтира мыслили категориями самодостаточности своих анклавов и реагировали лишь на те московские дела, которые их непосредственно касались. Особенно ярко это проявилось во время Смуты. Имея уникальный шанс для отжимания особенного места в московском обществе, казаки не сделали ничего. Единственное, что их беспокоило при выборе царя - это регулярность жалования и невмешательство во внутренние казацкие дела.
Расходились западные и восточные казаки и по вопросу отношения к Отчизне.
Для донцов Московская держава не ассоциировалась с оной. Казацкие высказывания о «государевой отчине» лишены интерпретаций Российского царства как общей «отчизны» для «русских» и «казаков». Квинтэссенцией тут можно признать письмо 1628 года: «…всех твоих государевых русских людей на Дону кормим и поим, и на Русь в твои государевы города, отпускаем».
Наоборот, документы днепровских казаков переполнены выражениями нежных чувств к Ojczyznе. Редкое письмо обходится без подчеркивания рыцарского служения Отчизне - Речи Посполитой.
Понятно, что усилия речьпосполитской верхушки были направлены на то, чтобы зацементировать в казацкой среде подобные полезные настроения. Естественно, что и Москва постоянно призывала Войско Донское быть верными подданными и желала сформировать у донцов (и прочих казацких сообществах) представление о государевой отчине, как общей отчизне.
Однако, эволюция идентичностей, двойная (и тройная) лояльность, территориальное измерение «Отчизны» и «казацкой земли», мировозрения элиты и черни - всё это настолько увлекательно, что просто не вписывается в формат поста.
Но ведь было же что-то, что объединяло днепровских и донских казаков? Что позволяло черкасам годами жить на Нижнем Дону, а донцам на Запорожье, ходить в совместные морские, речные (например, на Волгу) и сухопутные походы, принимать участие в радах и войсковых кругах.
Казаки - «люди войны», выработавшие специфическую корпоративную этику. Это «община равных», в которой приоритет отдается, хотя бы в идеале, физической силе, выносливости и быстроте реакции на опасность, а не родовитости или богатству. Кстати, обычай принимать новые имена - казачьи прозвища - именно отсюда. Деление на «своих» и «чужих» проходило по линии «казак» и «не казак», а не по государственной, "лингвистическо-культурной" или конфессиональной принадлежности. В степи - на фронтире - сформировалась особая субкультура, которая обслуживала людей риска и в которой доминировал мотив профессиональной самоидентификации. Центральное место в котором занимало «воинское счастье», материальное измерение которого заключалось в количестве добычи, а моральное - в получении «славы». Универсальное восприятие «воинского счастья» охватывало всех профессионалов независимо от веры и государственной принадлежности, объединяя своеобразным профессиональным побратимством тех людей, для которых война была источником существования. На основе «профессионального побратимства» в «свои» засчитывались воины-профессионалы (в том числе и чужой армии). А в «чужие» - гражданское население. Его грабили не только во время боевых действий, но и во время передвижения войска. В глазах профессиональных воинов человек без военного опыта был существом никчемным. По сему профессионалы испытывали синдром полного отсутствия укоров совести за грабеж мирных обывателей-"сограждан". Такие поступки считались компенсацией за опасность, риск, раны и трудности походов.
Квинтэссенцией таких представлений и поведения стало понятие «хлеба казацкого» - военной добычи.
Торговля человеческим товаром была наиболее прибыльным бизнесом на фронтире, поэтому во время стычек, набегов и походов профессионалы руководствовались не чувствами вражды или мести, а желанием отобрать у противника добычу и сделать ясырем его самого. Сожжение помещений и уничтожение жителей, не пригодных на продажу, и татарами, и казаками совершалось, исходя из прагматических соображений. И для пущей воинской славы, конечно.
Объективно ради, отметим, что то была эпоха, когда охота на людей и грабеж были нормой. Везде, а не только на Степном Фронтире. Поскольку профессиональный военный в те времена был обязан снаряжаться, вооружаться и питаться на собственные средства, которых он, естественно, не имел, то единственным источником самообеспечения и существования была добыча. На территории противника во время войны, а в мирное время и на «своей» территории тоже.
Степной Фронтир создавал благоприятные условия для бесконечных конфликтов, в основе которых находился банальный военный промысел, нажива путем людоловства и грабежа.
Ну и о разумном, добром и общем. О символике. Уникальность казачьей символики заключается в использовании, помимо прочих, вполне традиционных и для христианского Запада и для мусульманского Востока элементов, ружья. Даже янычары в качестве символа использовали меч, который красовался на их знемени. И только на печатях Войска Запорожского и Войска Донского мы видим казака, вооруженного ружьем.
{C}{C}{C}
To be continued
To go back