Ленка, Саша, Ирка и Люсечка
Перед длинными выходными хочу поделиться моей колонкой из последнего "Русского пионера" - про дружбу. На этот раз не только текст, но и видео)
ЛЕНКА, САША, ИРКА И ЛЮСЕЧКА
Сложно дружить с кем-то, кого ты не знал маленьким и невинным. Когда вырастаешь, как-то больше не доверяешь никому до конца. Боязно.
Даже Путин, говорят, по-настоящему дружит только с одноклассниками. Как вы себе представляете, чтобы Путин сейчас всерьез подружился с каким-нибудь новым знакомым? С Обамой, например. И говорил бы ему за рюмочкой вечером:
- Не знаю, что делать, Бараша. Влюбился, как пацаненок. Дышать без нее не могу. Но и жену ведь жалко, она же хорошая у меня, ты ведь знаешь.
А Обама ему отвечал бы:
- Не руби с плеча, Вов. Подожди годик, посмотришь, серьезно все или так. Но ты знаешь, брат, что бы ты ни решил, я всегда на твоей стороне.
Не сказал бы такого Путин Обаме. Они бы столько не выпили. ТАК дружить можно только с детства. И у нас, у девочек, то же самое. Только женщине, которая помогала тебе запихивать вату в твой первый бюстгальтер, можно как на духу рассказать, что ты изменила мужу.
В общем, подружки у меня такие - двадцатилетней выдержки. К примеру, с Люсечкой мы познакомились на первом звонке. В советском 87-м ей доверили звонить в этот долбаный колокольчик - знаете, когда девочка в бантах болтает белыми гольфами, сидя на плечах у прыщавого фрика. Колокольчик именно долбаный, потому что все утро считалось, что звонить в него буду я. Но в последний момент кто-то заметил, что Люсечка - стерва! - ростом еще меньше меня, а банты у нее еще больше.
Как же я ненавидела Люсю лет до четырнадцати! Что самое обидное - к этому возрасту она-то стала нормального роста, а я так и осталась самой маленькой на километры вокруг. В этом месте можно добавить самоиронии про комплекс Наполеона, но что-то лень.
В общем, я ненавидела Люсечку, пока классе в восьмом в крайне сомнительных обстоятельствах мы с ней не отведали из горла портвейна «Анапа» на детской площадке в сквере за школой. И поняли вдруг, что мы одной крови и дружить нам теперь навсегда.
Люся - единственная из нашей школьной компании, кто остался в сияющем радугами Краснодаре и выращивает там двух белозубых младенцев. Остальных разметало по белому свету, благо школа была английская, пижонская, поступить туда можно было, только сдав специальный экзамен, и даже в советском 87-м у нас была отдельная от остального СССР специальная форма - не уродливая коричневая, а кокетливая голубая в белый горошек. Дети в коричневой форме плевали в нас семечками на троллейбусных остановках.
В этой пижонской школе мы все с первого класса готовились к тому, что жить будем точно не здесь.
И вот, этим июлем мы собрались старой компанией в одном из самых дальних от Краснодара концов земли, чтобы вспомнить, как оно было, и содрогнуться, что еще будет.
Люсечка с нами не поехала. Кормящие матери теряют былой интерес не только к портвейну «Анапа», но даже к коктейлю «Секс на пляже», не говоря уже о самом сексе на пляже. Люся осталась вымаливать у судьбы прощение нам - бездетным и пьющим.
А нас занесло под самую под Канаду, в белоснежную американскую деревеньку на берегу океана под соснами. К Ленке. Ленка тоже пила с нами в школе «Анапу». А теперь у нее в деревеньке под соснами два ресторана и муж.
Жаль, что никто из вас не знает Ленку. Это самый удивительный человек, которого я когда-либо встречала в реальной жизни.
Лена переводит на английский Есенина так, что Есенину и не снилось. Просто для удовольствия. А ее перевод на русский знаменитого киплинговского If заставил бы Маршака с его корявеньким «О, если ты спокоен, не растерян» пустить себе пулю в лоб. Но дело даже не в этом, а в Ленкиной биографии.
Одним жутким летом, когда Лене было 18, ее родители один за другим умерли. Не оставив ей ни копейки и ни единого родственника, кроме младшей сестры. Семилетней. Которую надо было отдавать в школу, кормить и вообще выращивать. Посреди кризиса 98-го.
Похороны Лена организовала сама и сама оплатила деньгами, заработанными на репетиторстве. Мы все в старших классах работали репетиторами у обеспеченных деток, не желавших учить английский бесплатно.
Месяца через два после похорон проснулась опека. И принялась забирать единственную Ленкину Альку в детдом. Удочерить сестру Лене не разрешили, потому что разница между удочеряемым и удочеряющим должна быть не меньше 16-ти лет.
Тогда восемнадцатилетняя Лена подала на опеку в суд. И пошла переводчицей в корейскую секту, чтоб заработать на взятку судье.
В этой секте православную Ленку заставляли вместе со всеми читать молитвы со странными текстами, стоя в углу с утра до двух ночи, кормили каким-то вареным безумием, но все это было лучше, чем идти на панель. А третьего варианта развития Ленкиной биографии не предполагалось.
Подумаешь - золотая медаль. Кому было интересно, что Ленка просто так, для удовольствия, написала целый научный труд, сравнив поэтику набоковской прозы на английском с поэтикой набоковской прозы на русском? Вообще никому. А вот то, что Ленка натуральная блондинка с ногами, интересно было многим.
В секте ей пришлось часто ездить в командировки, оставляя семилетней Альке кастрюлю борща на неделю и полную инструкцию, во сколько ложиться, когда идти в школу и кому открывать дверь. Она бы не ездила, Ленка, в эти командировки, но щедрых корейских суточных как раз хватило, чтобы судья забыл про эту злосчастную шестнадцатилетнюю разницу и разрешил Ленке оставить Альку себе.
Я настаиваю, что биографию Лены нужно включить в учебники истории нашей страны. В принципе, про наше время ничего больше можно не объяснять.
Каждое лето Ленка оставляла Альку у нас, у подружек, и уезжала разносить тарелки и мыть полы в американских ресторанах. На эти деньги она потом год кормила себя и сестру, продолжая учиться на одни отл на факультете романо-германской филологии в университете. Неизвестно, кстати, зачем, ибо романо-германскую филологию она к тому времени знала лучше любого романца, не говоря о германце.
В свободное от секты и филологии время восемнадцатилетняя Лена учила семилетнюю Алю добру и злу. Когда Аля не слушалась, Лена вздыхала:
- Конечно, зачем тебе меня слушаться. Я же тебе не мама. Или не папа.
- Ты мне и мама, и папа, - отвечала Аля, и они обе плакали.
В Америке Ленка пахала, как раб на галерах и святой Франциск вместе взятые. Однажды в беленькой деревеньке под соснами у канадской границы она драила очередной пол в очередном ресторане. И тут в зал вошел двухметровый американский принц - новый управляющий, огромный, как небо и земля, с густой серебряной гривой - тридцати-
шестилетний Ральф. И сказал юной Ленке:
- Я слышал, у нас тут новая русская. Тебе, наверно, несладко. Держи торт.
На следующий день он сказал:
- Ты, наверно, скучаешь по дому. Держи телефон.
Благодарная Ленка тут же позвонила сестре, спросить, как она там, малышка. Ральф смотрел, как белокожая девушка лепечет какие-то нежности на чужом языке, а в ее зеленых глазах наливаются слезы. Когда Лена закончила, он сказал:
- А теперь позвони своему бойфренду. Скажи ему, что вы расстаетесь.
Через пару лет Лена получала визу невесты. В посольстве долго вертели ее документы, долго смотрели то на нее, то на Альку и, в конце концов, робко спросили:
- Вы родили ее в 11 лет?
- Конечно, - невозмутимо ответила Лена. - Я и читать научилась рано. Года в три.
Ленка и Ральф поженились, выкупили тот ресторан, где она драила пол, купили еще и соседний, построили домик под соснами, и во всех документах Альки теперь записано, что ее мама - Лена, а ее папа - Ральф. А сама она - американская гражданка Александра Смит.
Зимой, когда в ресторанах затишье, Ленка преподает английский в американской школе. Разработала популярный свой собственный курс. Алька в колледже, учится на хирурга. Будет зарабатывать миллионы, жить на вилле с бассейном и горничной.
Пойти найти, что ли, ту опеку и плюнуть им всем по очереди в лицо?
Так вот, еще одна наша одноклассница - Ира - тоже приехала этим июлем к Ленке. Ирка после школы укатила учиться в Швейцарию и как-то раз вышла там замуж за француза. Они с французом никак не могли решить, где они хотят жить. Однажды дождливым вечером они раскрутили глобус и кто-то из них ткнул пальцем в первое попавшееся пятно. Попали в Австралию. И прожили там года три.
Через три года так же случайно они выиграли грин карту, чего с нормальными людьми обычно не происходит. Теперь живут во Флориде. Но уже начинают подумывать, что, может быть, где-то лучше.
Четвертая одноклассница, Саша, только что счастливо развелась. Справлять медовый месяц развода она тоже приехала к Ленке.
В общем, собрались мы с подружками у Ленкиного океана - напиться, напеться и обсудить. Наши мужья уходили на яхте то на рыбалку, то смотреть, как резвятся киты, а мы все пили и пели.
Но Ленка еще и работала. И раз после наших коктейльных ночей наорала с похмелья на официантку. И та ушла, и даже не могла предупредить хоть словом или взглядом - как сказано у поэта.
Суббота. Июль. Битком набитый свадьбами и помолвками настоящий - не иммигрантский - восповский американский курорт. Толпы аристократов в седьмом поколении с пятикаратниками в ушах. А у Ленки - два самых модных в городе ресторана. Очередь - как у нас в Якиторию. И эта крыса увольняется аккурат перед самым началом ужина!
Ленка смотрит вокруг, хлопая зелеными глазами, как олененок Бэмби, которого мы чуть не сбили по дороге в ее деревеньку. И глаза ее останавливаются на мне.
- Выручай, подруга, - говорит. - Или ты думаешь, я забыла, как ты у меня в 97-м Олимпиаду из-под носа увела?
- Ты шутишь? - хорохорюсь я. - Я вообще-то главный редактор международных телеканалов, член Общественной…
- И че? - перебивает Ленка.
И мне становится оглушительно ясно, что ведь действительно - и че?
В общем, если вы думаете, что я отказалась, то я согласилась. И пять часов, ни разу не присев, не перекурив, не сбросив с лица обязательную улыбку, носилась по трем этажам, думая только о том, как бы не опозорить своей бестолковостью фешенебельный Ленкин кабак.
Естественно, сразу же я опрокинула целый графин со льдом парню за первым же столиком на колени.
- Простите, сегодня мой первый день, - взмолилась я. - Даже мой первый час.
- Счастлив быть твоим первым, - ответил парень и оставил мне 30 процентов чаевых со счета восьми человек. А ели они много.
За следующим столиком восседала компания, которым на шестерых было лет четыреста восемьдесят. Они сидели с немыми лицами, и я должна была наизусть прочитать им specials, где было больше слов, которые я не знала, чем тех, которые знала. Ну, не учили нас, как по-английски лобстер-термидор с рамбутанами, ремуладом и гратеном пуэр. И как по-русски - не учили тоже.
Каждый из этой компании жуткой скороговоркой заказал по три блюда с разными соусами и гарнирами, не улыбнувшись ни разу. Переспрашивать не было шансов.
- Они меня ненавидят! - крикнула я почти навзрыд Ленке, носившейся по пылающей кухне.
- Тебя ненавидят все, кто тебя плохо знает, - успокоила Ленка.
И вот тогда, забежав в эту адову кухню, я увидела ее. Ленкиного шеф-повара Дженни.
Вообще Ленкины рестораны набиты русскими официантами, как залив ее деревеньки лобстерами и тунцом. Она, видимо, втайне армянка: приехала, обжилась, и давай перетаскивать всех за собой. Но конкретно повар у Ленки из Австрии. Дженнифер. Полтора метра вширь и в длину, злая, как атлантический скат, стриженая лесбиянка. Настоящий фашист.
- Да ты издеваешься, полудурок! - первое, что я услышала в жизни из Дженниных уст. - Ты им отдал рибай-стейк вместо стрип-стейка?! Это же для другого стола!! Иди, отбери его у них быстро! Что хочешь делай - калинку им там спляши, мать твою, тупой иммигрантский дебил!
Не выпуская из рук двадцать пять сковородок, где шипело и квасилось что-то потустороннее, Дженни слегка дернула головой и рявкнула:
- Лобстер ТЕРМИДОР, мать твою, а не ТЕРМИНАТОР! Что толку, что у тебя голубые глаза, когда ты клиническая идиотка??? Два соуса маринара мне для кальмаров, пулей! Пока я эти твои глаза не вырвала, тупая иммигрантская овца!
И я - главный редактор и все такое - не сразу, но понимаю, что это она, собственно, мне. Открываю рот, выдыхаю и - бегу за соусами, как зайка.
По дороге останавливаюсь записать Дженнины вопли в блокнот, для колонки. Тут меня хватает за локоть пробегающий мимо официант. Запыхавшись, он выдыхает:
- Ты новенькая? Записываешь, что как делать? Запиши: «Главное - никогда не злить Дженни. Вообще никогда не злить Дженни». Никогда, факинг, не зли ее! И обведи это жирным карандашом!
- Где гребаный соус? - несется из кухни. - Какого хрена это занимает три с половиной минуты, ты, иммигрантская черепаха? Это два гребаных соуса для двух кальмаров, а не банкет для свадьбы принца Уильяма с его анорексичкой!
Потом раздается шлепок, и сразу после него по-русски:
- Нееет, Дженни, нет!
И опять по-английски:
- Да! И так будет с каждым, кто криво ставит сковороду! Ты понял меня, иммигрантский ублюдок?
Вокруг - нескончаемый грохот, склизкие соусы, ящики льда, подносы с тоннами превосходной еды, норовящей шмякнуться на пол, тает мороженое, свистит кипяток, и все новые вопли:
- Ты не забрал у них рибай-стейк? Калинка не помогла? Они его уже съели? Да лучше бы они мозг твой съели! Хотя нет - они бы на хрен еще отравились твоим протухшим тупым иммигрантским мозгом!
Вдруг с лестницы слышится гром падающего тела и крик, по которому ясно, что человек не шутит:
- Фак! Фак май лайф! Фак май факинг лайф!
Мы выбегаем на лестницу и видим, что это наш бассер Энди грохнулся вниз через целый пролет, но умудрился на вытянутой руке удержать неподъемный поднос. Второй рукой он зажимает свой правый глаз.
- Что сделал этот полудурок? - кричит Дженни.
- Кажется, он проткнул себе глаз ножом!
- Слава Богу! Я думала, он уронил ремулад!
Энди увозят в emergency. Заменяют кем-то зеленым, и тот разбивает бокал.
- Давай, полудурок! - орет Дженни. - Еще разбей! Не чувствуй себя виноватым. Они стоят-то - всего 50 баксов за штуку! Что встал?
- Я сильно порезал палец, - в ужасе шепчет зеленый.
- Отрежь его на хрен! Ты разве не в курсе - у тебя еще девять других, полудурок!
Лучший в городе ресторан - три этажа паноптикума: огромные сковороды, как метеориты, падают на плиту, в окошках летают тарелки, стаканы, бутылки вина, потные бассеры носятся со все новыми ящиками отборных продуктов. Дженни орет. И только один человек, взбалтывая коктейль, ласково смотрит в сторону кухни, щурясь на свет льняными глазами.
Это Ричард. Ленкин бармен, пожилой прилизанный гей. Уже двадцать лет они с Дженни женаты и абсолютно счастливы вместе.
Когда я, проклиная и дружбу, и ненависть, и несчастную ту неподеленную Олимпиаду, выдала счет своему последнему столику, Рич подошел ко мне и сообщил:
- Я обожаю свою жену. Если бы у Гитлера были хоть вполовину такие же яйца, как у моей Дженни, мы сейчас говорили бы все по-немецки.
Тем временем, Дженни бросила сковородки на пол, чтобы их утащили на мойку, и громко захлопала. Это был знак, что ужин окончен, и сегодня она абсолютно всеми довольна.
Сняв колпак, она подошла к нам с Ричардом и сказала, мечтательно улыбаясь:
- Чудный вечер! Ну, что, красавица, пойдем выпьем? Ты отлично поработала сегодня - любо-дорого посмотреть.
Мы поладили моментально. Через час она уже требовала, чтобы мой муж ценил меня больше, чем он меня ценит, а через два я отважилась, наконец, задать ей тот самый главный вопрос, который мучил меня весь вечер.
- Дженни, ты только не злись, - начала я.
- Валяй-валяй, я знаю, что ты спросишь.
Я покраснела. Замялась.
- Я, может, неправильно что понимаю… Просто у нас я с таким не сталкивалась…
- Да говори уже! - рявкнула Дженни.
И я выпалила:
- Как ты делаешь лобстера-термидора!?? С эстрагоном или с мускатным орехом?
- Ха! - ухмыльнулась Дженни. - Я так и знала, что ты это спросишь! В общем, записывай.
В общем, записывайте.
Сначала надо довести до кипения лобстера в чуть подсоленной воде и поварить его минут пять. Потом разрезать его вдоль на две половины. Вынуть мясо, разобрать на кусочки. Отдельно соорудить в сотейнике классический соус бешамель. Рецепт посмотрите в Яндексе - если я приведу здесь рецепт еще и бешамеля, Колесников этого не переживет. В классический бешамель добавьте немного эстрагона и мускатного ореха, смешайте с мясом лобстера. Влейте туда же коньяк. И подожгите. Красиво? А то! Теперь получившейся смесью набейте оставшиейся половинки лобстера. Посыпьте тертым грюером и засуньте в духовку, чтоб подрумянились.
Вот этих лобстеров-термидоров мы поедали в тот вечер до поздней ночи. Подружки - Ирка и Саша - хохотали, как гиены, показывая фотографии, где я вытираю столы и роняю приборы.
Алька, приехавшая на каникулы, восторженно говорила:
- А вы знаете, что овощей не бывает? Овощи - это все чьи-то ягоды, корни или листья. Нам на ботанике рассказали.
На Альку с нежностью и восхищением пялился Энди, вернувшийся из emergency со спасенным глазом. Дженни брезгливо щурилась на обоих.
- Теперь ты понимаешь, почему я нигде в мире, кроме Австрии и Америки, никогда не была и не собираюсь? - сказала Дженни. - Потому что этот гребаный мир приезжает сюда сам. Как будто их кто-то зовет!
Ленка обнимала своего Ральфа, который пришел из второго их ресторана, жалела его, что он так много работает - почти как она сама.
А утром мы уехали восвояси.
Сидим грустим в аэропорту. И тут звонит Ленка. Я ставлю на громкую связь.
- Девчонки, я разворачиваюсь и еду обратно в аэропорт! Угадайте, кто прилетел!!! Ни за что не догадаетесь!
- Хавьер Бардем? - спрашиваю я с тайной надеждой, опасливо глядя на мужа.
- Нет! - захлебывается от восторга Ленка. - Люсечка! С мужем и детьми! Не выдержала-таки наша-то. Сердце, поди, не камень. Скучает, поди, по друзьям!
- Правильно, - добавляет разумная Саша. - Муж - это, конечно, хорошо. Но как-то очень уж несерьезно. Сегодня муж, завтра не муж. А подруги - они навсегда.
В общем, девочки, я вас очень люблю. Разводитесь, сходитесь, рожайте. Главное, не ссорьтесь.
А мы, собственно, никогда и не ссоримся.
Click to viewЛЕНКА, САША, ИРКА И ЛЮСЕЧКА
Сложно дружить с кем-то, кого ты не знал маленьким и невинным. Когда вырастаешь, как-то больше не доверяешь никому до конца. Боязно.
Даже Путин, говорят, по-настоящему дружит только с одноклассниками. Как вы себе представляете, чтобы Путин сейчас всерьез подружился с каким-нибудь новым знакомым? С Обамой, например. И говорил бы ему за рюмочкой вечером:
- Не знаю, что делать, Бараша. Влюбился, как пацаненок. Дышать без нее не могу. Но и жену ведь жалко, она же хорошая у меня, ты ведь знаешь.
А Обама ему отвечал бы:
- Не руби с плеча, Вов. Подожди годик, посмотришь, серьезно все или так. Но ты знаешь, брат, что бы ты ни решил, я всегда на твоей стороне.
Не сказал бы такого Путин Обаме. Они бы столько не выпили. ТАК дружить можно только с детства. И у нас, у девочек, то же самое. Только женщине, которая помогала тебе запихивать вату в твой первый бюстгальтер, можно как на духу рассказать, что ты изменила мужу.
В общем, подружки у меня такие - двадцатилетней выдержки. К примеру, с Люсечкой мы познакомились на первом звонке. В советском 87-м ей доверили звонить в этот долбаный колокольчик - знаете, когда девочка в бантах болтает белыми гольфами, сидя на плечах у прыщавого фрика. Колокольчик именно долбаный, потому что все утро считалось, что звонить в него буду я. Но в последний момент кто-то заметил, что Люсечка - стерва! - ростом еще меньше меня, а банты у нее еще больше.
Как же я ненавидела Люсю лет до четырнадцати! Что самое обидное - к этому возрасту она-то стала нормального роста, а я так и осталась самой маленькой на километры вокруг. В этом месте можно добавить самоиронии про комплекс Наполеона, но что-то лень.
В общем, я ненавидела Люсечку, пока классе в восьмом в крайне сомнительных обстоятельствах мы с ней не отведали из горла портвейна «Анапа» на детской площадке в сквере за школой. И поняли вдруг, что мы одной крови и дружить нам теперь навсегда.
Люся - единственная из нашей школьной компании, кто остался в сияющем радугами Краснодаре и выращивает там двух белозубых младенцев. Остальных разметало по белому свету, благо школа была английская, пижонская, поступить туда можно было, только сдав специальный экзамен, и даже в советском 87-м у нас была отдельная от остального СССР специальная форма - не уродливая коричневая, а кокетливая голубая в белый горошек. Дети в коричневой форме плевали в нас семечками на троллейбусных остановках.
В этой пижонской школе мы все с первого класса готовились к тому, что жить будем точно не здесь.
И вот, этим июлем мы собрались старой компанией в одном из самых дальних от Краснодара концов земли, чтобы вспомнить, как оно было, и содрогнуться, что еще будет.
Люсечка с нами не поехала. Кормящие матери теряют былой интерес не только к портвейну «Анапа», но даже к коктейлю «Секс на пляже», не говоря уже о самом сексе на пляже. Люся осталась вымаливать у судьбы прощение нам - бездетным и пьющим.
А нас занесло под самую под Канаду, в белоснежную американскую деревеньку на берегу океана под соснами. К Ленке. Ленка тоже пила с нами в школе «Анапу». А теперь у нее в деревеньке под соснами два ресторана и муж.
Жаль, что никто из вас не знает Ленку. Это самый удивительный человек, которого я когда-либо встречала в реальной жизни.
Лена переводит на английский Есенина так, что Есенину и не снилось. Просто для удовольствия. А ее перевод на русский знаменитого киплинговского If заставил бы Маршака с его корявеньким «О, если ты спокоен, не растерян» пустить себе пулю в лоб. Но дело даже не в этом, а в Ленкиной биографии.
Одним жутким летом, когда Лене было 18, ее родители один за другим умерли. Не оставив ей ни копейки и ни единого родственника, кроме младшей сестры. Семилетней. Которую надо было отдавать в школу, кормить и вообще выращивать. Посреди кризиса 98-го.
Похороны Лена организовала сама и сама оплатила деньгами, заработанными на репетиторстве. Мы все в старших классах работали репетиторами у обеспеченных деток, не желавших учить английский бесплатно.
Месяца через два после похорон проснулась опека. И принялась забирать единственную Ленкину Альку в детдом. Удочерить сестру Лене не разрешили, потому что разница между удочеряемым и удочеряющим должна быть не меньше 16-ти лет.
Тогда восемнадцатилетняя Лена подала на опеку в суд. И пошла переводчицей в корейскую секту, чтоб заработать на взятку судье.
В этой секте православную Ленку заставляли вместе со всеми читать молитвы со странными текстами, стоя в углу с утра до двух ночи, кормили каким-то вареным безумием, но все это было лучше, чем идти на панель. А третьего варианта развития Ленкиной биографии не предполагалось.
Подумаешь - золотая медаль. Кому было интересно, что Ленка просто так, для удовольствия, написала целый научный труд, сравнив поэтику набоковской прозы на английском с поэтикой набоковской прозы на русском? Вообще никому. А вот то, что Ленка натуральная блондинка с ногами, интересно было многим.
В секте ей пришлось часто ездить в командировки, оставляя семилетней Альке кастрюлю борща на неделю и полную инструкцию, во сколько ложиться, когда идти в школу и кому открывать дверь. Она бы не ездила, Ленка, в эти командировки, но щедрых корейских суточных как раз хватило, чтобы судья забыл про эту злосчастную шестнадцатилетнюю разницу и разрешил Ленке оставить Альку себе.
Я настаиваю, что биографию Лены нужно включить в учебники истории нашей страны. В принципе, про наше время ничего больше можно не объяснять.
Каждое лето Ленка оставляла Альку у нас, у подружек, и уезжала разносить тарелки и мыть полы в американских ресторанах. На эти деньги она потом год кормила себя и сестру, продолжая учиться на одни отл на факультете романо-германской филологии в университете. Неизвестно, кстати, зачем, ибо романо-германскую филологию она к тому времени знала лучше любого романца, не говоря о германце.
В свободное от секты и филологии время восемнадцатилетняя Лена учила семилетнюю Алю добру и злу. Когда Аля не слушалась, Лена вздыхала:
- Конечно, зачем тебе меня слушаться. Я же тебе не мама. Или не папа.
- Ты мне и мама, и папа, - отвечала Аля, и они обе плакали.
В Америке Ленка пахала, как раб на галерах и святой Франциск вместе взятые. Однажды в беленькой деревеньке под соснами у канадской границы она драила очередной пол в очередном ресторане. И тут в зал вошел двухметровый американский принц - новый управляющий, огромный, как небо и земля, с густой серебряной гривой - тридцати-
шестилетний Ральф. И сказал юной Ленке:
- Я слышал, у нас тут новая русская. Тебе, наверно, несладко. Держи торт.
На следующий день он сказал:
- Ты, наверно, скучаешь по дому. Держи телефон.
Благодарная Ленка тут же позвонила сестре, спросить, как она там, малышка. Ральф смотрел, как белокожая девушка лепечет какие-то нежности на чужом языке, а в ее зеленых глазах наливаются слезы. Когда Лена закончила, он сказал:
- А теперь позвони своему бойфренду. Скажи ему, что вы расстаетесь.
Через пару лет Лена получала визу невесты. В посольстве долго вертели ее документы, долго смотрели то на нее, то на Альку и, в конце концов, робко спросили:
- Вы родили ее в 11 лет?
- Конечно, - невозмутимо ответила Лена. - Я и читать научилась рано. Года в три.
Ленка и Ральф поженились, выкупили тот ресторан, где она драила пол, купили еще и соседний, построили домик под соснами, и во всех документах Альки теперь записано, что ее мама - Лена, а ее папа - Ральф. А сама она - американская гражданка Александра Смит.
Зимой, когда в ресторанах затишье, Ленка преподает английский в американской школе. Разработала популярный свой собственный курс. Алька в колледже, учится на хирурга. Будет зарабатывать миллионы, жить на вилле с бассейном и горничной.
Пойти найти, что ли, ту опеку и плюнуть им всем по очереди в лицо?
Так вот, еще одна наша одноклассница - Ира - тоже приехала этим июлем к Ленке. Ирка после школы укатила учиться в Швейцарию и как-то раз вышла там замуж за француза. Они с французом никак не могли решить, где они хотят жить. Однажды дождливым вечером они раскрутили глобус и кто-то из них ткнул пальцем в первое попавшееся пятно. Попали в Австралию. И прожили там года три.
Через три года так же случайно они выиграли грин карту, чего с нормальными людьми обычно не происходит. Теперь живут во Флориде. Но уже начинают подумывать, что, может быть, где-то лучше.
Четвертая одноклассница, Саша, только что счастливо развелась. Справлять медовый месяц развода она тоже приехала к Ленке.
В общем, собрались мы с подружками у Ленкиного океана - напиться, напеться и обсудить. Наши мужья уходили на яхте то на рыбалку, то смотреть, как резвятся киты, а мы все пили и пели.
Но Ленка еще и работала. И раз после наших коктейльных ночей наорала с похмелья на официантку. И та ушла, и даже не могла предупредить хоть словом или взглядом - как сказано у поэта.
Суббота. Июль. Битком набитый свадьбами и помолвками настоящий - не иммигрантский - восповский американский курорт. Толпы аристократов в седьмом поколении с пятикаратниками в ушах. А у Ленки - два самых модных в городе ресторана. Очередь - как у нас в Якиторию. И эта крыса увольняется аккурат перед самым началом ужина!
Ленка смотрит вокруг, хлопая зелеными глазами, как олененок Бэмби, которого мы чуть не сбили по дороге в ее деревеньку. И глаза ее останавливаются на мне.
- Выручай, подруга, - говорит. - Или ты думаешь, я забыла, как ты у меня в 97-м Олимпиаду из-под носа увела?
- Ты шутишь? - хорохорюсь я. - Я вообще-то главный редактор международных телеканалов, член Общественной…
- И че? - перебивает Ленка.
И мне становится оглушительно ясно, что ведь действительно - и че?
В общем, если вы думаете, что я отказалась, то я согласилась. И пять часов, ни разу не присев, не перекурив, не сбросив с лица обязательную улыбку, носилась по трем этажам, думая только о том, как бы не опозорить своей бестолковостью фешенебельный Ленкин кабак.
Естественно, сразу же я опрокинула целый графин со льдом парню за первым же столиком на колени.
- Простите, сегодня мой первый день, - взмолилась я. - Даже мой первый час.
- Счастлив быть твоим первым, - ответил парень и оставил мне 30 процентов чаевых со счета восьми человек. А ели они много.
За следующим столиком восседала компания, которым на шестерых было лет четыреста восемьдесят. Они сидели с немыми лицами, и я должна была наизусть прочитать им specials, где было больше слов, которые я не знала, чем тех, которые знала. Ну, не учили нас, как по-английски лобстер-термидор с рамбутанами, ремуладом и гратеном пуэр. И как по-русски - не учили тоже.
Каждый из этой компании жуткой скороговоркой заказал по три блюда с разными соусами и гарнирами, не улыбнувшись ни разу. Переспрашивать не было шансов.
- Они меня ненавидят! - крикнула я почти навзрыд Ленке, носившейся по пылающей кухне.
- Тебя ненавидят все, кто тебя плохо знает, - успокоила Ленка.
И вот тогда, забежав в эту адову кухню, я увидела ее. Ленкиного шеф-повара Дженни.
Вообще Ленкины рестораны набиты русскими официантами, как залив ее деревеньки лобстерами и тунцом. Она, видимо, втайне армянка: приехала, обжилась, и давай перетаскивать всех за собой. Но конкретно повар у Ленки из Австрии. Дженнифер. Полтора метра вширь и в длину, злая, как атлантический скат, стриженая лесбиянка. Настоящий фашист.
- Да ты издеваешься, полудурок! - первое, что я услышала в жизни из Дженниных уст. - Ты им отдал рибай-стейк вместо стрип-стейка?! Это же для другого стола!! Иди, отбери его у них быстро! Что хочешь делай - калинку им там спляши, мать твою, тупой иммигрантский дебил!
Не выпуская из рук двадцать пять сковородок, где шипело и квасилось что-то потустороннее, Дженни слегка дернула головой и рявкнула:
- Лобстер ТЕРМИДОР, мать твою, а не ТЕРМИНАТОР! Что толку, что у тебя голубые глаза, когда ты клиническая идиотка??? Два соуса маринара мне для кальмаров, пулей! Пока я эти твои глаза не вырвала, тупая иммигрантская овца!
И я - главный редактор и все такое - не сразу, но понимаю, что это она, собственно, мне. Открываю рот, выдыхаю и - бегу за соусами, как зайка.
По дороге останавливаюсь записать Дженнины вопли в блокнот, для колонки. Тут меня хватает за локоть пробегающий мимо официант. Запыхавшись, он выдыхает:
- Ты новенькая? Записываешь, что как делать? Запиши: «Главное - никогда не злить Дженни. Вообще никогда не злить Дженни». Никогда, факинг, не зли ее! И обведи это жирным карандашом!
- Где гребаный соус? - несется из кухни. - Какого хрена это занимает три с половиной минуты, ты, иммигрантская черепаха? Это два гребаных соуса для двух кальмаров, а не банкет для свадьбы принца Уильяма с его анорексичкой!
Потом раздается шлепок, и сразу после него по-русски:
- Нееет, Дженни, нет!
И опять по-английски:
- Да! И так будет с каждым, кто криво ставит сковороду! Ты понял меня, иммигрантский ублюдок?
Вокруг - нескончаемый грохот, склизкие соусы, ящики льда, подносы с тоннами превосходной еды, норовящей шмякнуться на пол, тает мороженое, свистит кипяток, и все новые вопли:
- Ты не забрал у них рибай-стейк? Калинка не помогла? Они его уже съели? Да лучше бы они мозг твой съели! Хотя нет - они бы на хрен еще отравились твоим протухшим тупым иммигрантским мозгом!
Вдруг с лестницы слышится гром падающего тела и крик, по которому ясно, что человек не шутит:
- Фак! Фак май лайф! Фак май факинг лайф!
Мы выбегаем на лестницу и видим, что это наш бассер Энди грохнулся вниз через целый пролет, но умудрился на вытянутой руке удержать неподъемный поднос. Второй рукой он зажимает свой правый глаз.
- Что сделал этот полудурок? - кричит Дженни.
- Кажется, он проткнул себе глаз ножом!
- Слава Богу! Я думала, он уронил ремулад!
Энди увозят в emergency. Заменяют кем-то зеленым, и тот разбивает бокал.
- Давай, полудурок! - орет Дженни. - Еще разбей! Не чувствуй себя виноватым. Они стоят-то - всего 50 баксов за штуку! Что встал?
- Я сильно порезал палец, - в ужасе шепчет зеленый.
- Отрежь его на хрен! Ты разве не в курсе - у тебя еще девять других, полудурок!
Лучший в городе ресторан - три этажа паноптикума: огромные сковороды, как метеориты, падают на плиту, в окошках летают тарелки, стаканы, бутылки вина, потные бассеры носятся со все новыми ящиками отборных продуктов. Дженни орет. И только один человек, взбалтывая коктейль, ласково смотрит в сторону кухни, щурясь на свет льняными глазами.
Это Ричард. Ленкин бармен, пожилой прилизанный гей. Уже двадцать лет они с Дженни женаты и абсолютно счастливы вместе.
Когда я, проклиная и дружбу, и ненависть, и несчастную ту неподеленную Олимпиаду, выдала счет своему последнему столику, Рич подошел ко мне и сообщил:
- Я обожаю свою жену. Если бы у Гитлера были хоть вполовину такие же яйца, как у моей Дженни, мы сейчас говорили бы все по-немецки.
Тем временем, Дженни бросила сковородки на пол, чтобы их утащили на мойку, и громко захлопала. Это был знак, что ужин окончен, и сегодня она абсолютно всеми довольна.
Сняв колпак, она подошла к нам с Ричардом и сказала, мечтательно улыбаясь:
- Чудный вечер! Ну, что, красавица, пойдем выпьем? Ты отлично поработала сегодня - любо-дорого посмотреть.
Мы поладили моментально. Через час она уже требовала, чтобы мой муж ценил меня больше, чем он меня ценит, а через два я отважилась, наконец, задать ей тот самый главный вопрос, который мучил меня весь вечер.
- Дженни, ты только не злись, - начала я.
- Валяй-валяй, я знаю, что ты спросишь.
Я покраснела. Замялась.
- Я, может, неправильно что понимаю… Просто у нас я с таким не сталкивалась…
- Да говори уже! - рявкнула Дженни.
И я выпалила:
- Как ты делаешь лобстера-термидора!?? С эстрагоном или с мускатным орехом?
- Ха! - ухмыльнулась Дженни. - Я так и знала, что ты это спросишь! В общем, записывай.
В общем, записывайте.
Сначала надо довести до кипения лобстера в чуть подсоленной воде и поварить его минут пять. Потом разрезать его вдоль на две половины. Вынуть мясо, разобрать на кусочки. Отдельно соорудить в сотейнике классический соус бешамель. Рецепт посмотрите в Яндексе - если я приведу здесь рецепт еще и бешамеля, Колесников этого не переживет. В классический бешамель добавьте немного эстрагона и мускатного ореха, смешайте с мясом лобстера. Влейте туда же коньяк. И подожгите. Красиво? А то! Теперь получившейся смесью набейте оставшиейся половинки лобстера. Посыпьте тертым грюером и засуньте в духовку, чтоб подрумянились.
Вот этих лобстеров-термидоров мы поедали в тот вечер до поздней ночи. Подружки - Ирка и Саша - хохотали, как гиены, показывая фотографии, где я вытираю столы и роняю приборы.
Алька, приехавшая на каникулы, восторженно говорила:
- А вы знаете, что овощей не бывает? Овощи - это все чьи-то ягоды, корни или листья. Нам на ботанике рассказали.
На Альку с нежностью и восхищением пялился Энди, вернувшийся из emergency со спасенным глазом. Дженни брезгливо щурилась на обоих.
- Теперь ты понимаешь, почему я нигде в мире, кроме Австрии и Америки, никогда не была и не собираюсь? - сказала Дженни. - Потому что этот гребаный мир приезжает сюда сам. Как будто их кто-то зовет!
Ленка обнимала своего Ральфа, который пришел из второго их ресторана, жалела его, что он так много работает - почти как она сама.
А утром мы уехали восвояси.
Сидим грустим в аэропорту. И тут звонит Ленка. Я ставлю на громкую связь.
- Девчонки, я разворачиваюсь и еду обратно в аэропорт! Угадайте, кто прилетел!!! Ни за что не догадаетесь!
- Хавьер Бардем? - спрашиваю я с тайной надеждой, опасливо глядя на мужа.
- Нет! - захлебывается от восторга Ленка. - Люсечка! С мужем и детьми! Не выдержала-таки наша-то. Сердце, поди, не камень. Скучает, поди, по друзьям!
- Правильно, - добавляет разумная Саша. - Муж - это, конечно, хорошо. Но как-то очень уж несерьезно. Сегодня муж, завтра не муж. А подруги - они навсегда.
В общем, девочки, я вас очень люблю. Разводитесь, сходитесь, рожайте. Главное, не ссорьтесь.
А мы, собственно, никогда и не ссоримся.