Видимо, поскольку существуют обыватели, филистерское сознание всегда будет путать романтизм и сентиментализм. Точнее - подменять романтизм сентиментальностью.
Именно эту подмену Ницше чуял, когда писал о так называемых поклонниках Вагнера.
«Вагнер - великая порча для музыки. Он угадал в ней средство возбуждать больные нервы, - для этого он сделал больною музыку. Он обладает немалым даром изобретательности в искусстве подстрекать самых истощённых, возвращать к жизни полумёртвых. Он мастер в гипнотических приёмах, он валит даже самых сильных, как быков. Успех Вагнера - его успех у нервов и, следовательно, у женщин - сделал всех честолюбивых музыкантов учениками его тайного искусства. И не только честолюбивых, также и умных… Нынче наживают деньги только больной музыкой, наши большие театры живут Вагнером».
Ницше «Казус Вагнер»
«Что в Германии обманываются насчёт Вагнера, это меня не удивляет. Меня удивило бы противное. Немцы состряпали себе Вагнера, которому они могут поклоняться: они ещё никогда не были психологами, их благодарность выражается в том, что они ложно понимают. Но что обманываются относительно Вагнера в Париже! где уже почти не представляют собою ничего иного как психологов. И в Санкт-Петербурге! где ещё отгадывают такие вещи, каких не отгадывают даже в Париже».
там же
В принципе, это «нормально». Зло всегда будет паразитировать на добре, а антихрист выдавать себя за Христа. Проблема в другом.
(Э.Т.А. Гофман)
(Э.А. По)
Сама сентиментальность, которая подменяет собой трагическое мироощущение романтика, даже она у русских подменяется кое-чем ещё.
«Есть что-то неизъяснимо трогательное в нашей петербургской природе, когда она, с наступлением весны, вдруг выкажет всю мощь свою, все дарованные ей небом силы опушится, разрядится, упестрится цветами... Как-то не вольно напоминает она мне ту девушку, чахлую и хворую на которую вы смотрите иногда с сожалением, иногда с какою-то сострадательною любовью, иногда же просто не замечаете ее, но которая вдруг, на один миг, как-то нечаянно сделается неизъяснимо, чудно прекрасною, а вы пораженный, упоенный, невольно спрашиваете себя: какая сила заставила блистать таким огнем эти грустные, задумчивые глаза? что вызвало кровь на эти бледные, похудевшие щеки? что облило страстью эти нежные черты лица? отчего так вздымается эта грудь? что так внезапно вызвало силу, жизнь и красоту на лицо бедной девушки, заставило его заблистать такой улыбкой, оживиться таким сверкающим, искрометным смехом? Вы смотрите кругом, вы кого-то ищете, вы догадываетесь... Но миг проходит, и, может быть, назавтра же вы встретите опять тот же задумчивый и рассеянный взгляд, как и прежде, то же бледное лицо, ту же покорность и робость в движениях и даже раскаяние, даже следы какой-то мертвящей тоски и досады за минутное увлечение... И жаль вам, что так скоро, так безвозвратно завяла мгновенная красота, что так обманчиво и напрасно блеснула она перед вами, - жаль оттого, что даже полюбить ее вам не было времени...».
Достоевский, «Белые ночи»
У русских сентиментальность подменена мечтательностью. Немецкий сентиментализм вагнерианства у нас подменён мечтательностью: «…даже полюбить ее вам не было времени...». Русский - это немец с этой самой подменой внутри. Конечно, отбери у русских мечтательность и поставь на её место сентиментальность, они стали интеллектуально превосходнее немцев.
Так что славянофил Ницше, как, впрочем, и все славянофилы, ошибся. В в Санкт-Петербурге вовсе не потому так с радостью приняли Вагнера. Это было не падение, а на уровень выше.
Здесь разрешается странное противоречие: русские более остальных европейцев склонны к созерцательности, но почему-то не успевают жить. Не выработана форма созерцательности. Мечтательность обращается холостыми выстрелами в небытие.