Раздавленные кремлёвской стеной(президентский полк)(90)
Предыдущая часть
На каком бы из дальних караулов мне не приходилось бывать, вся эта, хоть и не самая добрая, но всё же сказка, заканчивалась с возвращением в роту. Там для меня продолжался ежеминутный экзамен, когда все, кому не лень, следили за каждым моим шагом, делая выводы о пригодности, или непригодности к роли главного сержанта своего призыва.
Я хорошо изучил младший призыв, молодняк перестал быть для меня серой массой и это было важно. Слоны, без двадцати дней пузыри, в основном ненавидели меня. Я быстро понял, кто из них, что из себя представляет и выделял нескольких, умеющих наводить порядок и выполнять указания с нужной скоростью. Другие, основная масса, ничем не выделялись, это именно про них Шишков, я и остальные, относительно умные люди, говорили: нельзя показывать им слабину, они принимают доброту за слабость. Было несколько совсем убогих, некоторые из которых на самом деле провинились только тем, что у родителей не было денег. Большинство из них меня всем устраивали, кое-кто входил в список, не то, чтобы умных, но подходящих для меня. Например, забитый и затюканный всеми парень, Андрейченко Саша, долговязый, слегка сутулый, с круглым некрасивым лицом, всегда готовый к побоям и издевательствам, оказался трудолюбивым и исполнительным солдатом. Он был не слишком умён, на мой взгляд, но я же не собирался с ним детей крестить… Саша реально умел всё, на команды реагировал адекватно, сразу заметил, что я ценю ум, сообразительность, умеренную быстроту и старался соответствовать требованиям. Вся рота относилась к Андрейченко, как к убогану, но я сразу причислил его к любимчикам и старался умеренно крышевать этого несчастного солдата. За что его было прямо уж не любить? За то, что не рожал?
Был ещё рядовой Иван Полыхаев, странный тип, которого мне представили, как полную мразь, забившую на братьев, не желающую жить по-пацански, не помогающую своему призыву, не рожающую, старших не уважающую, всех сдающую. Одним словом, жрущую христианских младенцев. Иван был странным: вроде высокий и спортивного телосложения, а казался сутулым и коренастым, вроде всегда следил за гигиеной и чистотой обмундирования, а выглядел как-то неряшливо. Присмотревшись к этому типу, я увидел, что он не меньше других пузырей участвует в жизни роты, никого не сдаёт, порядок наводит, примерно как все. Ну, разве что чуть хуже. Братья по призыву, относились к нему нормально. Просто в прошлом, Полыхаев пару раз кидался на пузырей с кулаками, мог упереться рогом и не выполнить чьих-то требований, даже тогда, когда его избивали смертным боем. Эти черты должны были быть мне симпатичны, но всё же Иван мне не нравился. Несмотря на смелость, он казался мне туповатым, неповоротливым. Интересы парня ограничивались самыми низменными вещами. По крайней мере, ничего другого я не замечал. Я был готов принять его «бунт», но при условии, что он не будет создавать проблем. Это представлялось логичным, но Иван начал создавать проблемы с первого дня: пытался насмехаться, когда младшѝе командовали, кривлялся, типа незаметно. Я не мог спустить ему этого с рук и даже пытался урезонить миром, но без толку. Полыхаев не желал замечать нормального к себе отношения, которое предлагалось ему за банальное исполнение приказов, опять же, я пытался наладить с ним контакт, прямо договориться о мирном взаимодействии, но впустую. Далеко не на каждого, даже более понятливого солдата, я тратил столько времени и сил, но в основном, всё было без толку. Полыхаев решил стать проблемой для меня, хотя это было глупо. Я эту проблему успешно решал и с первых дней у нас с Иваном сложились плохие отношения.
Был ещё толковый слон, Антон Плотников. Он всегда и всё делал чётко, быстро и молча, рожал, вёл себя адекватно. По идее, такой тип людей должен был быть противен моим предпочтениям, но за без малого год службы, я начал иначе смотреть на вещи. Ведь и Филонов, в конце концов, на самом деле не годился мне в друзья… Но как ещё можно было назвать наши с Максом отношения, если не дружбой? Наверно, сотрудничеством. Плотников чем-то напоминал мне Бородина, но только чем-то. Он был молчалив, но не столь загадочен, как Миша, исполнителен, но не рвач, циничен, но в меру, сильно рожал, но не рвался в лидеры. Короче, Антон походил на этакую уменьшенную, лайтовую версию нашего самого уверенного бруска.
Старьё в свои последние дни вело себя тихо. Все были на полпути домой. Только Сруч, Саша Ручников, не оставлял в покое несчастного Носикова, вечно его качал, гонял. Коля носился по роте, как угорелый, будучи всё время чем-то озадаченным своим земляком. Саша существовал в третьем взводе, где на командиров отделений стажировались Носиков, Орлов Лёха и Коняхин Руслан. От двух последних Ручников тоже вечно что-то требовал, проявлял недовольство. Я нормально относился к Орлову, но тот всё же меня злил, тупя время от времени. А вот Руслана я жалел, он был неплохим парнем и теперь отдувался за троих.
Однажды после подъёма, когда рота наводила порядок, Ручников, недовольный скоростью и качеством наведения порядка, построил слонов, пузырей, младшѝх, начав «пробивать им душу» - сильно бить кулаком в солнечное сплетение. Подходя к наказуемому, Сруч картинно прицеливался, сильно размахивался и бил, что есть мочи. Удар у этого сильного, глупого дембеля был поставлен. Читатель помнит описанную мной сцену, произошедшую за полгода до описываемых событий, когда Саша в одиночку избил всех уверенных стариков. Один из них тогда потерял сознание. Вот и сейчас, все после такого удара, как минимум сгибались пополам и отшатывались на несколько шагов. Орлов же, получив в душу, просто выключился, сильно пошатнулся, упал лицом вперёд, рассёк лоб об угол табурета, и остался лежать без сознания на полу. Выглядело это ужасно, кровь текла из башки несчастного, лежавшего на полу в неестественной позе Лёхи. Ручников изрядно струхнул, как и многие другие старики. Престарелый уверенный придурок понимал, несмотря на свою тупость, что вместо «домой», он может поехать в дисбат, или на зону, в зависимости от тяжести последствий совершённого только что деяния. Несчастного младшо̀го скоро привели в себя, залепили лоб пластырем и вернули в строй. Я же думал о том, каким идиотом надо быть, чтобы устраивать избиения, за несколько дней до дембеля.
Двадцать дней пролетели насыщенно, но быстро. Дней за пять до отъезда старья я узнал новость, заставившую меня оторопеть: Филонова Максима, по приезду из Купавны, переводили в четырнадцатую роту. Это было ударом ниже пояса для меня, игрой против правил. Я рассчитывал на Макса, ждал его возвращения с нетерпением, собираясь разделить с ним роль предводителя младшѝх. И тут такое... Эта новость так поразила меня, что я дерзнул даже уточнить у командира роты, майора Палдина, нельзя ли как-то воспрепятствовать этому переводу? Действо происходило в карауле ГК-1, в ночной час. Командир редко заступал начальником караула, но в этот раз стажировал меня именно он. Палдин готовился улечься спать, как раз попросил меня организовать ему чай и постель (разумеется, прислав для этого солдата) и в полудрёме рассказывал какие-то «наполненные мудростью», скучные, однообразные и нелепые армейские истории. Несмотря на интимность обстановки, командир охренел от моего неуставного вопроса, хоть я и был предельно вежлив, объяснив лишь, что Филонов - лучший сержант и теряя его, рота лишается слишком многого.
- Я тут ничего не решаю, - подумав, сказал майор, - меня просто поставили перед фактом и всё. Что за вопросы, вообще? Иди в комнату бодрствующей смены, пусть все порядок наводят…
Я понял, что не видать мне Филонова, как своих ушей. Все планы зашатались, накренились и рухнули в тартарары. Соратником я мог считать теперь только Глухова Антона и, постольку-поскольку, Коняхина Руслана. Больше никого не было! Дьяков Саша, Савченков Олег, Носиков, Орлов, были бестолковы, начисто лишены командирских и деловых качеств. Дело было не только в корысти, Максим был мне очень близок, я привязался к нему. Полгода мы всё делали вместе и видит Бог - это были те ещё дела: может зачастую мерзкие, не чистые, но непростые, требующие изрядной внутренней силы, дисциплины и ума. Как же обходиться без его грубых, идиотских шуток, с кем затевать нелепые авантюры?
Глухов Антон, узнав новость о Филонове, интуитивно понял, что место Макса теперь принадлежит ему. Хотелось мне того, или нет, но понял это и я. Мы сразу стали сближаться, больше общаться. Замечу, что сейчас, когда такие серьёзные дела, как рожание, остались позади, Антон неплохо осваивался с отведённой ему ролью. Командовать у него получалось неплохо. Глухов, вообще-то был миролюбивым парнем, но старался наводить страху на молодых, командовать, во всё вникать. Если Антон проводил экзекуцию со слонами, то редко выходил из себя и злился по-настоящему. Он в такие моменты вечно громко орал, чуть ли не сквозь смех:
- Эй, ты, х..й, бл….дь! А ну, быстро ко мне, башню свою к осмотру! Ща твои мозги вытекут, сука, на взлётку!!! - на самом же деле Антон если и бил кого-то, то всегда больше для вида, в пол силы, или того меньше, но всегда грязно ругался и громко орал, пытаясь произвести устрашающий шумовой эффект. Что же, меня такая миролюбивость вполне устраивала. Признаться, сам я гораздо более был склонен к приступам реальной злобы и бешенства.
Несмотря на всю, каждодневно происходящую дрянь, плохие новости и вечный геморрой, я чувствовал себя почти уверенным бруском, жизнь стала гораздо комфортней, чем прежде. Правда, никуда не делись некоторые старые проблемы, родом из Купавны. Например, чесотка. Я писал о том, как в последние месяцы службы на полковой школе, мы с Филоновым подцепили эту заразу. Тамошний безумный санинструктор не пожелал лечить корючку, заставив меня и Макса просто мыться каждый день. Замечу, что частое мытьё принесло некоторые результаты, зуд и впрямь уменьшался, но конечно же, эффект от такой примитивной терапии не мог быть долговременным. К моменту отъезда старья, чесоткой был заражён явно не один я. Ведь зараза эта передаётся контактным путём, через бельё и не только. В конце концов, в армии ты всегда существуешь слишком близко со всеми, всякие прикосновения, трения и прочее, просто неизбежны.
Именно я был организатором в нашей роте простых, но эффективных противочесоточных мероприятий. Теперь всё полученное каптёром бельё перед использованием проглаживалось в бытовке молодыми солдатами, при помощи нескольких утюгов. Конечно, свободного времени от этого у солдат больше не становилось, но что было делать?
По прошествии двадцати дней, я наконец навсегда распрощался с Борщенёвым Васей, рядовым Сручем, Шамлинским Денисом, Лаврухиным Женей, Шишковым Мишей, одним словом, с дембелями. Провожали стариков торжественно. Борщенёву на общем собрании батальона в кинотеатре военного городка, вручили погоны старшины. Он ходил гоголем, гордился этими накладками на плечи. Надеюсь, на гражданке они ему пригодились. Впрочем, помимо лычек, Вася увозил домой немалую сумму денег, не такую огромную конечно, как Купавновское старичьё, но тоже тысяч около ста. Денег у Борщенёва было больше, чем у кого бы то ни было, но и другие уверенные понасобирали бабла немало. Шуманов Лёха, бывший когда-то моим врагом, щеголял в выпрошенной у меня же шапке. Фикса, Юра Граченко, в последний раз сверкнул своим золотым зубом и мы распрощались с ним навсегда. Домнин в последний раз восхитился обретённой мной уверенности, я выслушал его, изображая добродушие, радушие, какую-то ещё дрянь. «Какие же вы все тупые мрази, свиньи; свалите же скорее, чтобы больше не видеть ваши рожи», - думал я. На самом деле, не я один так вот провожал дембелей, только для вида желая им добра и изображая показное добродушие. Уверенные садисты причинили столько зла, столько крови попили, что надо было быть совершенно не уважающим себя, инфантильным, несерьёзным человеком, чтобы искренне переживать, прощаясь с ними.
Не в первый раз я с удивлением наблюдал, как многие пузыри обнимают всех этих Борщенёвых, Сручей и Домниных, со слезами на глазах. Шевченко Саша прямо плакал. Фурсов Андрей, к которому я хорошо относился, считал умным, тоже пустил слезу. Я недоумевал: как можно плакать, прощаясь с садистом Борщенёвым, который заставлял тебя жрать таракана, плющил целыми днями тебе табуретом голову, в буквальном смысле слова, до потери сознания. Я стоял в сторонке, время от времени пожимал дембелям руки, без каких-то сильных эмоций, хотя расставание с несколькими из них трогало и меня. С Шишковым Мишей, например. С тем же Женей Лаврухиным. Находиться рядом с ними было иногда приятно, или терпимо. Такие взаимоотношения в армии редкость, я понимал, что вот сейчас они уедут и приятных людей станет меньше, а на смену им, с большой вероятностью придут очередные дебилы.
В тот день Саша Давыденко на моих глазах отстегнул Денису Шамлинскому две тысячи рублей и озорно подмигнул мне. Я вспомнил про обычай, проставляться за свою должность тому, кто занимал её до тебя. Кесарев Саша несколькими днями ранее отвалил Борщенёву аж четыре тысячи.
Наконец, дембеля погрузили свои пожитки и свалили из роты навсегда. Им предстояло теперь продемонстрировать свои сверхспособности на гражданке. Наверно Борщенёву очень пригодились его старшинские лычки, может он и дома заставил кого-то носить ему вкусняшки… Меня же на следующий день ожидали, приезд молодняка, возвращение Филонова Максима в другую роту, приезд незнакомого мне младшо̀го, переведенца из Кремля, которому предстояло стать командиром третьего отделения в моём взводе. Что говорить, впереди предстояло много веселья.
Глава вторая. Распределение ролей.
Год назад я приехал в Завидово, в составе группы из тридцати слонов. Теперь же молодых было около сорока человек, точно я не помню. В первый день о них нечего было сказать: запуганное Купавной стадо, все по стойке смирно, все на одно лицо. Прямо как мы год назад.
Хорошо запомнив те разговоры, что вели с нами старшие призывы в первые дни, мы сами строили своё общение со слонами схожим образом. Все уговаривали молодых расслабиться, объясняли, что стоять по стойке смирно, подрываться при подъёме и пользоваться уставными словечками, типа «так точно» и «разрешите обратиться», не нужно. Как и все, я понимал, что за один день от этого не отвыкнуть.
Вместе со слонами в нашу роту, точнее - в третье отделение моего взвода, приехал тот сержант из Кремля, которого я ждал с тревогой. Парня звали Сергеем Цветковым, он был среднего роста, крепкого телосложения, явно не уверенный, с простым, но довольно умным лицом. Младшо̀му сразу дали кличку «Цвет». Слоны его боялись, вёл он себя шустро и вообще, выглядел нормальным. Я с облегчением решил, что этот парень, вроде толковый. Хорошего сержанта в моём взводе как раз не хватало. Цветкову предстояло стажировать слонов в учебном классе, как когда-то нас стажировал Женя Лаврухин. Собственно, уже совсем скоро после прибытия в роту, обеда и знакомства, молодых и отправили в класс.
Так как служба наша целиком, хоть и не полностью, была караульной, с приходом слонов и отбытием дембелей, начались так называемые «добавки». Состав самого большого нашего караула ГК-1, не удавалось укомплектовать за счёт одной роты, поэтому состав был смешанный: начальник, помощник начальника караула и кое-какой костяк из основной роты, остальные из соседней. В караулах такого рода была вечная неразбериха, беспорядок. «Чужие» солдаты вечно спали и прятались по углам, их с боем приходилось заставлять наводить порядок. Надо было ещё и следить за ними, так как они вечно норовили украсть что-то из имущества роты, какие-нибудь «спальные комплекты» - мешки с простынью, наволочкой, или что под руку попадётся.
Конечно же, приехал в батальон и Филонов. Это было странное, трагическое возвращение. Нелепость ситуации граничила с сюрреализмом. Вроде вот он - Максим, старый боевой товарищ, живёт на одном этаже со мной, с тем же характером, тем же выражением лица, но мы с ним уже порознь. Никаких общих дел, построенных ранее планов, вообще ничего общего. Странная ситуация стала очевидной в первый день и час, после приезда Филонова. Конечно, пятнадцатая и четырнадцатая рота жили на одном этаже, в одном коридоре. Мы с Максом могли общаться каждый день, сколько влезет… Встретились, обнялись, пообщались и всё без толку.
Картина получалась нелепая: я был в пятнадцатой роте уверенным младшѝм, а Филонов в своей роте - убогим, хотя ему титул «уверенного» был больше к лицу, чем мне. Макс был злее, напористее, для него всё это «руление ротой» было не пустым звуком. Но в новой роте Филонова даже не рассматривали на роль уверенного, там без него всё было заранее распределено. Мало того, с Макса сразу потребовали какие-то деньги, что-то в районе двух тысяч. От лица нового старья, это требование выдвинул самый уверенный младшо̀й четырнадцатой роты, Находнов Миша. Этот тип мне не нравился, по-настоящему уверенным он не был, толком не рожал, ни тут, ни в Купавне. На рожание и уверенность я плевать хотел, проблема была глубже: Находнов был бестолковым неудачником, слегка злым, не умным, не умеющим принимать решения. Я это понял в Купавне, где совершенно не общался с Мишей, ввиду полной бесполезности и бесперспективности такого общения. Никакой враждебности в отношениях с Находновым, ни я, ни Филонов не провоцировали. Мы просто не общались и всё. Вообще, с младшѝми из четырнадцатой роты у нас не было никаких дел. Такой персонаж из их числа, как Коля Черников, вообще ухитрился стать прислужником выходцев из Кремля, собственного призыва. Какое уж тут общение?..
Теперь же, когда Купавна осталась позади, а жизнь на одном этаже, буквально бок о бок, в четвёртом батальоне, наоборот предстояла, приходилось с четырнадцатиротниками общаться. По поводу Макса я решил выяснить ряд обстоятельств:
- Миша, а что это вы все, решили Фила опустить что ли?
- Ну, как это опустить, Саня. Да никто ему ничего не забивает, но уж простите, он попал в нашу роту, а не мы в его. Чмырить его никто не собирается, но и в уверенные попасть будет нелегко, - Миша так откровенно усмехался, говоря это, что я начинал беситься. Надо же, придурошный Находнов распределяет роли! Да Филонов его за пояс заткнёт, в любом вопросе, я не сомневался!
- Ясно, Миша. Ну ты же понимаешь, что Макс хороший сержант. Вам просто повезло, что он к вам попал. У меня вот его нет и взамен я имею своих любимых убоганов, - наверно, зря я так экспрессивно обсуждал личность Филонова с Находновым. В следующий момент я понял, что если мне самому и было плевать на уверенность Миши, то для него этот момент был важным пунктом:
- Да ладно, Саша. Все мы хорошие сержанты! Ты же не думаешь, что если вы в Купавне зачем-то рожали, гончили, то вы умнее меня? Тут новая жизнь, новые законы… - мне многое хотелось сказать Находнову в ответ, но я поумерил пыл:
- Нет, Миша, ничего я такого не думаю. Просто Фил мой друг и хороший сержант. Не говорю, что он лучше тебя, но он классный, - разговор был бесперспективным, Максу я не помог, убедился лишь, что всякие там Находновы будут на нём отыгрываться за свои прошлые беды.
Я слегка помог Филонову, чем мог. С него требовали две тысячи, я дал ему одну. У меня с деньгами было туго, но не оставлять же товарища без помощи? Каждый день мы с ним общались, обменивались новостями и болтали о ерунде. Трудно было придумать более безрадостное и бестолковое общение. Когда общих дел и проблем у нас не стало, я вспомнил вдруг, что мы с Максом совершенно непохожие люди, с разными интересами, жизненными ценностями и взглядами. Одним словом, говорить было не о чем.
Вспомнил я и о старой доброй чесотке, которая почему-то обострилась с новой силой. Новым санинструктором вместо Шишкова Миши стал Серёга Кротков. Это был нормальный, совершенно вменяемый малый, не страдавший, ни уверенностью, ни убогостью. Я вкратце упоминал его во второй части повествования. Тогда он приехал из Купавны и лежал всё время на шконке, потому что батальонная врачиха назначила ему постельный режим, из-за травмы.
Меня бы и Шишков отправил в санчасть без разговоров, но болезнь по приезду в Завидово как-то поутихла, я почти забыл про неё, подумав даже, что может это и не чесотка вовсе, раз прошла? Я не знал, что если часто мыться, что я всё время делал, то симптоматика заразы сглаживается. Но теперь болезнь снова дала о себе знать и я наконец обратился в санчасть. Дальше последовала самая счастливая неделя, за всю мою службу в армии, не считая отпуска: меня положили в стационар. Я взял с собой любимые книги братьев Стругацких, тетради для сочинений и просто кайфовал, наслаждался покоем. В палате никого кроме меня не было. Лучше этого одиночества я ничего представить себе не мог, разве что домой поехать.
Врачиха на второй и третий день обрабатывала моё тело специальным спреем, называющимся «Спрегаль». Для такой обработки приходилось полностью раздеваться и обмазываться спреем с головы до ног, не пропуская ни сантиметра. Двукратная обработка должна была меня полностью исцелить, что и произошло, но врачиха продержала меня в санчасти ещё четыре дня, к моему полному восторгу.
Каждый день Глухов Антон приходил навестить меня. Он постоянно твердил, что сочувствует мне, что сдох бы на моём месте от скуки, что лежать вот так, в полном одиночестве, это ужасно скучно и отвратительно. Мне же оставалось только удивляться, помалкивая ради приличия, не понимая, как можно всерьёз нести такую чушь? Вслух я говорил, мол, да, приходится страдать. Страдать… Да я бы с удовольствием пролежал вот так, один, хоть целый год и не соскучился бы ни по какому «общению», это совершенно точно.
Последние два дня в санчасти ожидаемо подпортились слухами о наставшем в роте сержантском кризисе ...продолжение следует
На каком бы из дальних караулов мне не приходилось бывать, вся эта, хоть и не самая добрая, но всё же сказка, заканчивалась с возвращением в роту. Там для меня продолжался ежеминутный экзамен, когда все, кому не лень, следили за каждым моим шагом, делая выводы о пригодности, или непригодности к роли главного сержанта своего призыва.
Я хорошо изучил младший призыв, молодняк перестал быть для меня серой массой и это было важно. Слоны, без двадцати дней пузыри, в основном ненавидели меня. Я быстро понял, кто из них, что из себя представляет и выделял нескольких, умеющих наводить порядок и выполнять указания с нужной скоростью. Другие, основная масса, ничем не выделялись, это именно про них Шишков, я и остальные, относительно умные люди, говорили: нельзя показывать им слабину, они принимают доброту за слабость. Было несколько совсем убогих, некоторые из которых на самом деле провинились только тем, что у родителей не было денег. Большинство из них меня всем устраивали, кое-кто входил в список, не то, чтобы умных, но подходящих для меня. Например, забитый и затюканный всеми парень, Андрейченко Саша, долговязый, слегка сутулый, с круглым некрасивым лицом, всегда готовый к побоям и издевательствам, оказался трудолюбивым и исполнительным солдатом. Он был не слишком умён, на мой взгляд, но я же не собирался с ним детей крестить… Саша реально умел всё, на команды реагировал адекватно, сразу заметил, что я ценю ум, сообразительность, умеренную быстроту и старался соответствовать требованиям. Вся рота относилась к Андрейченко, как к убогану, но я сразу причислил его к любимчикам и старался умеренно крышевать этого несчастного солдата. За что его было прямо уж не любить? За то, что не рожал?
Был ещё рядовой Иван Полыхаев, странный тип, которого мне представили, как полную мразь, забившую на братьев, не желающую жить по-пацански, не помогающую своему призыву, не рожающую, старших не уважающую, всех сдающую. Одним словом, жрущую христианских младенцев. Иван был странным: вроде высокий и спортивного телосложения, а казался сутулым и коренастым, вроде всегда следил за гигиеной и чистотой обмундирования, а выглядел как-то неряшливо. Присмотревшись к этому типу, я увидел, что он не меньше других пузырей участвует в жизни роты, никого не сдаёт, порядок наводит, примерно как все. Ну, разве что чуть хуже. Братья по призыву, относились к нему нормально. Просто в прошлом, Полыхаев пару раз кидался на пузырей с кулаками, мог упереться рогом и не выполнить чьих-то требований, даже тогда, когда его избивали смертным боем. Эти черты должны были быть мне симпатичны, но всё же Иван мне не нравился. Несмотря на смелость, он казался мне туповатым, неповоротливым. Интересы парня ограничивались самыми низменными вещами. По крайней мере, ничего другого я не замечал. Я был готов принять его «бунт», но при условии, что он не будет создавать проблем. Это представлялось логичным, но Иван начал создавать проблемы с первого дня: пытался насмехаться, когда младшѝе командовали, кривлялся, типа незаметно. Я не мог спустить ему этого с рук и даже пытался урезонить миром, но без толку. Полыхаев не желал замечать нормального к себе отношения, которое предлагалось ему за банальное исполнение приказов, опять же, я пытался наладить с ним контакт, прямо договориться о мирном взаимодействии, но впустую. Далеко не на каждого, даже более понятливого солдата, я тратил столько времени и сил, но в основном, всё было без толку. Полыхаев решил стать проблемой для меня, хотя это было глупо. Я эту проблему успешно решал и с первых дней у нас с Иваном сложились плохие отношения.
Был ещё толковый слон, Антон Плотников. Он всегда и всё делал чётко, быстро и молча, рожал, вёл себя адекватно. По идее, такой тип людей должен был быть противен моим предпочтениям, но за без малого год службы, я начал иначе смотреть на вещи. Ведь и Филонов, в конце концов, на самом деле не годился мне в друзья… Но как ещё можно было назвать наши с Максом отношения, если не дружбой? Наверно, сотрудничеством. Плотников чем-то напоминал мне Бородина, но только чем-то. Он был молчалив, но не столь загадочен, как Миша, исполнителен, но не рвач, циничен, но в меру, сильно рожал, но не рвался в лидеры. Короче, Антон походил на этакую уменьшенную, лайтовую версию нашего самого уверенного бруска.
Старьё в свои последние дни вело себя тихо. Все были на полпути домой. Только Сруч, Саша Ручников, не оставлял в покое несчастного Носикова, вечно его качал, гонял. Коля носился по роте, как угорелый, будучи всё время чем-то озадаченным своим земляком. Саша существовал в третьем взводе, где на командиров отделений стажировались Носиков, Орлов Лёха и Коняхин Руслан. От двух последних Ручников тоже вечно что-то требовал, проявлял недовольство. Я нормально относился к Орлову, но тот всё же меня злил, тупя время от времени. А вот Руслана я жалел, он был неплохим парнем и теперь отдувался за троих.
Однажды после подъёма, когда рота наводила порядок, Ручников, недовольный скоростью и качеством наведения порядка, построил слонов, пузырей, младшѝх, начав «пробивать им душу» - сильно бить кулаком в солнечное сплетение. Подходя к наказуемому, Сруч картинно прицеливался, сильно размахивался и бил, что есть мочи. Удар у этого сильного, глупого дембеля был поставлен. Читатель помнит описанную мной сцену, произошедшую за полгода до описываемых событий, когда Саша в одиночку избил всех уверенных стариков. Один из них тогда потерял сознание. Вот и сейчас, все после такого удара, как минимум сгибались пополам и отшатывались на несколько шагов. Орлов же, получив в душу, просто выключился, сильно пошатнулся, упал лицом вперёд, рассёк лоб об угол табурета, и остался лежать без сознания на полу. Выглядело это ужасно, кровь текла из башки несчастного, лежавшего на полу в неестественной позе Лёхи. Ручников изрядно струхнул, как и многие другие старики. Престарелый уверенный придурок понимал, несмотря на свою тупость, что вместо «домой», он может поехать в дисбат, или на зону, в зависимости от тяжести последствий совершённого только что деяния. Несчастного младшо̀го скоро привели в себя, залепили лоб пластырем и вернули в строй. Я же думал о том, каким идиотом надо быть, чтобы устраивать избиения, за несколько дней до дембеля.
Двадцать дней пролетели насыщенно, но быстро. Дней за пять до отъезда старья я узнал новость, заставившую меня оторопеть: Филонова Максима, по приезду из Купавны, переводили в четырнадцатую роту. Это было ударом ниже пояса для меня, игрой против правил. Я рассчитывал на Макса, ждал его возвращения с нетерпением, собираясь разделить с ним роль предводителя младшѝх. И тут такое... Эта новость так поразила меня, что я дерзнул даже уточнить у командира роты, майора Палдина, нельзя ли как-то воспрепятствовать этому переводу? Действо происходило в карауле ГК-1, в ночной час. Командир редко заступал начальником караула, но в этот раз стажировал меня именно он. Палдин готовился улечься спать, как раз попросил меня организовать ему чай и постель (разумеется, прислав для этого солдата) и в полудрёме рассказывал какие-то «наполненные мудростью», скучные, однообразные и нелепые армейские истории. Несмотря на интимность обстановки, командир охренел от моего неуставного вопроса, хоть я и был предельно вежлив, объяснив лишь, что Филонов - лучший сержант и теряя его, рота лишается слишком многого.
- Я тут ничего не решаю, - подумав, сказал майор, - меня просто поставили перед фактом и всё. Что за вопросы, вообще? Иди в комнату бодрствующей смены, пусть все порядок наводят…
Я понял, что не видать мне Филонова, как своих ушей. Все планы зашатались, накренились и рухнули в тартарары. Соратником я мог считать теперь только Глухова Антона и, постольку-поскольку, Коняхина Руслана. Больше никого не было! Дьяков Саша, Савченков Олег, Носиков, Орлов, были бестолковы, начисто лишены командирских и деловых качеств. Дело было не только в корысти, Максим был мне очень близок, я привязался к нему. Полгода мы всё делали вместе и видит Бог - это были те ещё дела: может зачастую мерзкие, не чистые, но непростые, требующие изрядной внутренней силы, дисциплины и ума. Как же обходиться без его грубых, идиотских шуток, с кем затевать нелепые авантюры?
Глухов Антон, узнав новость о Филонове, интуитивно понял, что место Макса теперь принадлежит ему. Хотелось мне того, или нет, но понял это и я. Мы сразу стали сближаться, больше общаться. Замечу, что сейчас, когда такие серьёзные дела, как рожание, остались позади, Антон неплохо осваивался с отведённой ему ролью. Командовать у него получалось неплохо. Глухов, вообще-то был миролюбивым парнем, но старался наводить страху на молодых, командовать, во всё вникать. Если Антон проводил экзекуцию со слонами, то редко выходил из себя и злился по-настоящему. Он в такие моменты вечно громко орал, чуть ли не сквозь смех:
- Эй, ты, х..й, бл….дь! А ну, быстро ко мне, башню свою к осмотру! Ща твои мозги вытекут, сука, на взлётку!!! - на самом же деле Антон если и бил кого-то, то всегда больше для вида, в пол силы, или того меньше, но всегда грязно ругался и громко орал, пытаясь произвести устрашающий шумовой эффект. Что же, меня такая миролюбивость вполне устраивала. Признаться, сам я гораздо более был склонен к приступам реальной злобы и бешенства.
Несмотря на всю, каждодневно происходящую дрянь, плохие новости и вечный геморрой, я чувствовал себя почти уверенным бруском, жизнь стала гораздо комфортней, чем прежде. Правда, никуда не делись некоторые старые проблемы, родом из Купавны. Например, чесотка. Я писал о том, как в последние месяцы службы на полковой школе, мы с Филоновым подцепили эту заразу. Тамошний безумный санинструктор не пожелал лечить корючку, заставив меня и Макса просто мыться каждый день. Замечу, что частое мытьё принесло некоторые результаты, зуд и впрямь уменьшался, но конечно же, эффект от такой примитивной терапии не мог быть долговременным. К моменту отъезда старья, чесоткой был заражён явно не один я. Ведь зараза эта передаётся контактным путём, через бельё и не только. В конце концов, в армии ты всегда существуешь слишком близко со всеми, всякие прикосновения, трения и прочее, просто неизбежны.
Именно я был организатором в нашей роте простых, но эффективных противочесоточных мероприятий. Теперь всё полученное каптёром бельё перед использованием проглаживалось в бытовке молодыми солдатами, при помощи нескольких утюгов. Конечно, свободного времени от этого у солдат больше не становилось, но что было делать?
По прошествии двадцати дней, я наконец навсегда распрощался с Борщенёвым Васей, рядовым Сручем, Шамлинским Денисом, Лаврухиным Женей, Шишковым Мишей, одним словом, с дембелями. Провожали стариков торжественно. Борщенёву на общем собрании батальона в кинотеатре военного городка, вручили погоны старшины. Он ходил гоголем, гордился этими накладками на плечи. Надеюсь, на гражданке они ему пригодились. Впрочем, помимо лычек, Вася увозил домой немалую сумму денег, не такую огромную конечно, как Купавновское старичьё, но тоже тысяч около ста. Денег у Борщенёва было больше, чем у кого бы то ни было, но и другие уверенные понасобирали бабла немало. Шуманов Лёха, бывший когда-то моим врагом, щеголял в выпрошенной у меня же шапке. Фикса, Юра Граченко, в последний раз сверкнул своим золотым зубом и мы распрощались с ним навсегда. Домнин в последний раз восхитился обретённой мной уверенности, я выслушал его, изображая добродушие, радушие, какую-то ещё дрянь. «Какие же вы все тупые мрази, свиньи; свалите же скорее, чтобы больше не видеть ваши рожи», - думал я. На самом деле, не я один так вот провожал дембелей, только для вида желая им добра и изображая показное добродушие. Уверенные садисты причинили столько зла, столько крови попили, что надо было быть совершенно не уважающим себя, инфантильным, несерьёзным человеком, чтобы искренне переживать, прощаясь с ними.
Не в первый раз я с удивлением наблюдал, как многие пузыри обнимают всех этих Борщенёвых, Сручей и Домниных, со слезами на глазах. Шевченко Саша прямо плакал. Фурсов Андрей, к которому я хорошо относился, считал умным, тоже пустил слезу. Я недоумевал: как можно плакать, прощаясь с садистом Борщенёвым, который заставлял тебя жрать таракана, плющил целыми днями тебе табуретом голову, в буквальном смысле слова, до потери сознания. Я стоял в сторонке, время от времени пожимал дембелям руки, без каких-то сильных эмоций, хотя расставание с несколькими из них трогало и меня. С Шишковым Мишей, например. С тем же Женей Лаврухиным. Находиться рядом с ними было иногда приятно, или терпимо. Такие взаимоотношения в армии редкость, я понимал, что вот сейчас они уедут и приятных людей станет меньше, а на смену им, с большой вероятностью придут очередные дебилы.
В тот день Саша Давыденко на моих глазах отстегнул Денису Шамлинскому две тысячи рублей и озорно подмигнул мне. Я вспомнил про обычай, проставляться за свою должность тому, кто занимал её до тебя. Кесарев Саша несколькими днями ранее отвалил Борщенёву аж четыре тысячи.
Наконец, дембеля погрузили свои пожитки и свалили из роты навсегда. Им предстояло теперь продемонстрировать свои сверхспособности на гражданке. Наверно Борщенёву очень пригодились его старшинские лычки, может он и дома заставил кого-то носить ему вкусняшки… Меня же на следующий день ожидали, приезд молодняка, возвращение Филонова Максима в другую роту, приезд незнакомого мне младшо̀го, переведенца из Кремля, которому предстояло стать командиром третьего отделения в моём взводе. Что говорить, впереди предстояло много веселья.
Глава вторая. Распределение ролей.
Год назад я приехал в Завидово, в составе группы из тридцати слонов. Теперь же молодых было около сорока человек, точно я не помню. В первый день о них нечего было сказать: запуганное Купавной стадо, все по стойке смирно, все на одно лицо. Прямо как мы год назад.
Хорошо запомнив те разговоры, что вели с нами старшие призывы в первые дни, мы сами строили своё общение со слонами схожим образом. Все уговаривали молодых расслабиться, объясняли, что стоять по стойке смирно, подрываться при подъёме и пользоваться уставными словечками, типа «так точно» и «разрешите обратиться», не нужно. Как и все, я понимал, что за один день от этого не отвыкнуть.
Вместе со слонами в нашу роту, точнее - в третье отделение моего взвода, приехал тот сержант из Кремля, которого я ждал с тревогой. Парня звали Сергеем Цветковым, он был среднего роста, крепкого телосложения, явно не уверенный, с простым, но довольно умным лицом. Младшо̀му сразу дали кличку «Цвет». Слоны его боялись, вёл он себя шустро и вообще, выглядел нормальным. Я с облегчением решил, что этот парень, вроде толковый. Хорошего сержанта в моём взводе как раз не хватало. Цветкову предстояло стажировать слонов в учебном классе, как когда-то нас стажировал Женя Лаврухин. Собственно, уже совсем скоро после прибытия в роту, обеда и знакомства, молодых и отправили в класс.
Так как служба наша целиком, хоть и не полностью, была караульной, с приходом слонов и отбытием дембелей, начались так называемые «добавки». Состав самого большого нашего караула ГК-1, не удавалось укомплектовать за счёт одной роты, поэтому состав был смешанный: начальник, помощник начальника караула и кое-какой костяк из основной роты, остальные из соседней. В караулах такого рода была вечная неразбериха, беспорядок. «Чужие» солдаты вечно спали и прятались по углам, их с боем приходилось заставлять наводить порядок. Надо было ещё и следить за ними, так как они вечно норовили украсть что-то из имущества роты, какие-нибудь «спальные комплекты» - мешки с простынью, наволочкой, или что под руку попадётся.
Конечно же, приехал в батальон и Филонов. Это было странное, трагическое возвращение. Нелепость ситуации граничила с сюрреализмом. Вроде вот он - Максим, старый боевой товарищ, живёт на одном этаже со мной, с тем же характером, тем же выражением лица, но мы с ним уже порознь. Никаких общих дел, построенных ранее планов, вообще ничего общего. Странная ситуация стала очевидной в первый день и час, после приезда Филонова. Конечно, пятнадцатая и четырнадцатая рота жили на одном этаже, в одном коридоре. Мы с Максом могли общаться каждый день, сколько влезет… Встретились, обнялись, пообщались и всё без толку.
Картина получалась нелепая: я был в пятнадцатой роте уверенным младшѝм, а Филонов в своей роте - убогим, хотя ему титул «уверенного» был больше к лицу, чем мне. Макс был злее, напористее, для него всё это «руление ротой» было не пустым звуком. Но в новой роте Филонова даже не рассматривали на роль уверенного, там без него всё было заранее распределено. Мало того, с Макса сразу потребовали какие-то деньги, что-то в районе двух тысяч. От лица нового старья, это требование выдвинул самый уверенный младшо̀й четырнадцатой роты, Находнов Миша. Этот тип мне не нравился, по-настоящему уверенным он не был, толком не рожал, ни тут, ни в Купавне. На рожание и уверенность я плевать хотел, проблема была глубже: Находнов был бестолковым неудачником, слегка злым, не умным, не умеющим принимать решения. Я это понял в Купавне, где совершенно не общался с Мишей, ввиду полной бесполезности и бесперспективности такого общения. Никакой враждебности в отношениях с Находновым, ни я, ни Филонов не провоцировали. Мы просто не общались и всё. Вообще, с младшѝми из четырнадцатой роты у нас не было никаких дел. Такой персонаж из их числа, как Коля Черников, вообще ухитрился стать прислужником выходцев из Кремля, собственного призыва. Какое уж тут общение?..
Теперь же, когда Купавна осталась позади, а жизнь на одном этаже, буквально бок о бок, в четвёртом батальоне, наоборот предстояла, приходилось с четырнадцатиротниками общаться. По поводу Макса я решил выяснить ряд обстоятельств:
- Миша, а что это вы все, решили Фила опустить что ли?
- Ну, как это опустить, Саня. Да никто ему ничего не забивает, но уж простите, он попал в нашу роту, а не мы в его. Чмырить его никто не собирается, но и в уверенные попасть будет нелегко, - Миша так откровенно усмехался, говоря это, что я начинал беситься. Надо же, придурошный Находнов распределяет роли! Да Филонов его за пояс заткнёт, в любом вопросе, я не сомневался!
- Ясно, Миша. Ну ты же понимаешь, что Макс хороший сержант. Вам просто повезло, что он к вам попал. У меня вот его нет и взамен я имею своих любимых убоганов, - наверно, зря я так экспрессивно обсуждал личность Филонова с Находновым. В следующий момент я понял, что если мне самому и было плевать на уверенность Миши, то для него этот момент был важным пунктом:
- Да ладно, Саша. Все мы хорошие сержанты! Ты же не думаешь, что если вы в Купавне зачем-то рожали, гончили, то вы умнее меня? Тут новая жизнь, новые законы… - мне многое хотелось сказать Находнову в ответ, но я поумерил пыл:
- Нет, Миша, ничего я такого не думаю. Просто Фил мой друг и хороший сержант. Не говорю, что он лучше тебя, но он классный, - разговор был бесперспективным, Максу я не помог, убедился лишь, что всякие там Находновы будут на нём отыгрываться за свои прошлые беды.
Я слегка помог Филонову, чем мог. С него требовали две тысячи, я дал ему одну. У меня с деньгами было туго, но не оставлять же товарища без помощи? Каждый день мы с ним общались, обменивались новостями и болтали о ерунде. Трудно было придумать более безрадостное и бестолковое общение. Когда общих дел и проблем у нас не стало, я вспомнил вдруг, что мы с Максом совершенно непохожие люди, с разными интересами, жизненными ценностями и взглядами. Одним словом, говорить было не о чем.
Вспомнил я и о старой доброй чесотке, которая почему-то обострилась с новой силой. Новым санинструктором вместо Шишкова Миши стал Серёга Кротков. Это был нормальный, совершенно вменяемый малый, не страдавший, ни уверенностью, ни убогостью. Я вкратце упоминал его во второй части повествования. Тогда он приехал из Купавны и лежал всё время на шконке, потому что батальонная врачиха назначила ему постельный режим, из-за травмы.
Меня бы и Шишков отправил в санчасть без разговоров, но болезнь по приезду в Завидово как-то поутихла, я почти забыл про неё, подумав даже, что может это и не чесотка вовсе, раз прошла? Я не знал, что если часто мыться, что я всё время делал, то симптоматика заразы сглаживается. Но теперь болезнь снова дала о себе знать и я наконец обратился в санчасть. Дальше последовала самая счастливая неделя, за всю мою службу в армии, не считая отпуска: меня положили в стационар. Я взял с собой любимые книги братьев Стругацких, тетради для сочинений и просто кайфовал, наслаждался покоем. В палате никого кроме меня не было. Лучше этого одиночества я ничего представить себе не мог, разве что домой поехать.
Врачиха на второй и третий день обрабатывала моё тело специальным спреем, называющимся «Спрегаль». Для такой обработки приходилось полностью раздеваться и обмазываться спреем с головы до ног, не пропуская ни сантиметра. Двукратная обработка должна была меня полностью исцелить, что и произошло, но врачиха продержала меня в санчасти ещё четыре дня, к моему полному восторгу.
Каждый день Глухов Антон приходил навестить меня. Он постоянно твердил, что сочувствует мне, что сдох бы на моём месте от скуки, что лежать вот так, в полном одиночестве, это ужасно скучно и отвратительно. Мне же оставалось только удивляться, помалкивая ради приличия, не понимая, как можно всерьёз нести такую чушь? Вслух я говорил, мол, да, приходится страдать. Страдать… Да я бы с удовольствием пролежал вот так, один, хоть целый год и не соскучился бы ни по какому «общению», это совершенно точно.
Последние два дня в санчасти ожидаемо подпортились слухами о наставшем в роте сержантском кризисе ...продолжение следует