ПУТЕВЫЕ ЗАМЕТКИ: КАМЧАТКА (окончание)
Окончание. Начало здесь.
Тропа на вершину Авачи делится рельефом на две неравные части: сначала нужно подняться до 2000 метров до так называемого "воротника" (это вполне легальный термин): отлогой плоскости, опоясывающей новый конус. На этом месте стоит заброшенная хижина и лавочка: здесь принято сделать небольшой перерыв перед финальным подъемом. Весь путь представляет собой почти непрерывный довольно резкий штурм: только в первой половине есть несколько недлинных сравнительно пологих участков. Когда настраиваешься на долгий ровный подъем, лучше сразу придать ему характер монотонности (так, в частности, идут на финальный штурм Килиманджаро): шагать небыстро, равномерно, сосредоточенно, не делая пауз и остановок: окружавший нас туман очень этому способствовал. Шедший впереди гид задал оптимальную скорость, так что нам оставалось только шагать следом, отмечая краем глаза постоянный рост высоты: из-за зашкаливающей популярности этого маршрута здесь не только проложена очевидная натоптанная тропа, но и каждые сто вертикальных метров установлены таблички с указанием высоты. Лишь несколько раз за всю первую часть подъема туман ненадолго приоткрывал окружающие виды - прежде всего на стоящего визави исполина, Карякский вулкан, который и выше и технически сложнее. Блаженный автоматизм равномерного подъема напрочь убирает любые понятия о времени - так что к моменту выхода на плато я был уверен, что мы идем не более двух часов: оказалось же, что ровно три.
Здесь разыгралась в высшей степени характерная сценка: расставались юноша (намеревавшийся дойти до вершины) и барышня (изможденная и остававшаяся его ждать). Юноша, досадуя на нерешительность спутницы, стал быстрыми шагами удаляться по гребню. Барышня поинтересовалась у нашего гида, правильно ли он идет. "Неправильно, там траверс сложный". Она стала выкликать его имя, показывая жестами, чтобы тот сменил тропу. Марков запротестовал: "да пусть идет, если хочет". Этот неторопливый фатализм показался нам существеннейшей его чертой, не знаю, благоприобретенной или врожденной: "дойдем-дойдем", - говорил он нам успокаивающим тоном, - "тяп, тяп, тяп - и пойдем тихонечко, без фанатизма". (Это "тяп-тяп-тяп" надолго сделалось нашим девизом). И точно: после "воротника" нужно сбросить полсотни метров и пройти по леднику, потом еще по одному снежнику: в ледяную погоду он может быть неприятен, но в день нашего похода он подраскис и держал прочно. Дальше начинается довольно утомительный взлет по шлаковому конусу, который, ради смягчения крутизны, идут зигзагом: двадцать шагов вперед, разворот, двадцать шагов назад. Поднялся довольно сильный ветер, не то, чтобы мешавший движению, но все равно неприятный. Часа два мы медленно поднимались по молодому конусу: таблички с отметкой высоты почему-то иссякли, так что я посмотрел на альтиметр: он показывал 2600 с копейками. "Барахло твой альтиметр, врет он", - отозвался гид, - "тут еще идти прилично". Ну идти так идти: на удивление, усталость была вполне умеренной: я-то думал, что после первых полутора тысяч, набранных с отвычки, мы будем еле ползти. Но нет: мы поднялись буквально метров на пятьдесят, когда гид вдруг произнес: вот веревка, дальше сами идите вперед, до вершины пятьдесят метров - оказывается, браня мой альтиметр, он так шутил. Веревка там, кстати, вовсе не нужна: держаться за нее нет никакого резона, поскольку улететь там некуда: слегка съезжая и оскальзываясь на сыпучем склоне, мы пролезли последние пятьдесят метров и вышли на вершинный пятачок, закрытый туманом. Наскоро сфотографировавшись, мы обошли то немногое, что можно было обойти: спустились в кратер (между прочим, лавовая пробка, затыкающая его, за последние годы поднялась на восемь метров, так что Авача еще себя покажет может и на нашем веку), забежали на соседний гребень, еще пофотографировали туманно-молочные окрестности.
Растворенная в воздухе влага оседала, среди прочего, у меня на очках, так что приходилось их ежеминутно протирать: после очередного контакта с платком одно из стеклышек вдруг выпало с мелодичным звуком. Пришлось соорудить временную заплатку из четырех узких пластырей, благодаря которым удалось удержать стекло в оправе - иначе трудно представить, как бы я с единственным глазом спускался в тумане по сыпухе. Несмотря на эти ауспиции, спуск (который зачастую бывает технически сложнее подъема) прошел без всяких происшествий и три часа спустя мы уже, чокаясь чаем из термоса, поздравляли друг друга у машины. Тем же вечером чудесная барышня из ближайшей "Оптики" починила мне очки, так что дальше эта необходимая деталь снаряжения беспокойства не доставляла.
Следующим утром мы поехали на вулкан Мутновский: самый активный из "домашней" группы. Дорога к нему до какого-то момента совпадает с маршрутом на Горелый: когда, завидев кальдеру последнего, пассажир с облегчением думает, что он уже практически на месте, начинается самое интересное. За ближайшие несколько километров под колесами автомобиля окажутся все возможные местные препятствия: поля лавы, ледники, снежники, какие-то острые каменные россыпи, старорежимная грязь и, кажется, что-то еще. В принципе, автомобильным фирмам стоило бы, сэкономив на дорогостоящих полигонах, проводить испытания новых моделей прямо здесь, по пути к Мутновскому: беда только в том, что ни одна бы новая машина до финиша, чего доброго, не доехала. Наконец, после каких-то особенно зловредных сотрясений, автомобили были оставлены и мы пошли пешком.
Подъем на Мутновский не представляет собой вовсе никакой сложности, за исключением одного места: надо пройти по обледеневшей тропке в верхней части высокого снежника. Любопытно, что из-за зашкаливающей популярности вулкана, ходят там ежедневно десятки, если не сотни человек, обутые чуть ли не в тапочки - и совершенно по поводу этой тропки не комплексуют. Я же, хотя и шел в нормальной горной обуви, с трекинговыми палками и каким-никаким опытом, проникся к этому переходу глубоким недоверием, прекрасно себе представляя, как долго и неприятно можно ускользить по этому снежнику вниз, к зубастым скалам. После снежника тропинка спускается на длинный ледник, щедро присыпанный свежим пеплом и заваленный по краям камнями: все они успели скатиться вниз за последний сезон, так что к склонам лучше не подходить: на них висят, готовые обрушиться, вполне приличные экземпляры. За ледником следует уже свободная от него морена, а дальше то, ради чего сюда и приходят: немаленькое поле весьма активных фумарол, наполняющих окрестности, как положено, удушливым газом.
Как и всегда, это производит сильное и какое-то эсхатологически окрашенное впечатление: может быть, дело и в запахе серы (прочно мифологизированном для христианского ума), а скорее даже в самой ситуации оживании мертвого: между прочим, это одна из настойчивых пушкинских тем ("Каменный гость", "Медный всадник" и не только). Всякий раз, когда видишь, как привычная и устойчивая твердь под ногами оказывается ненадежной, содрогающейся, бурлящей - это как будто выбивает почву из-под сознания, которое вдруг теряет последнюю непреложную константу. Зрители ошарашенно бродили между фумарол, казалось, ожидая услышать из-под земли еще и вопли грешников и прикидывая, где поблизости можно было бы получить отпущение грехов (представитель любой конфессии, соорудивший близ стоянки маленькую часовню, только и успевал бы приветствовать заблудших овец); мы же пошли еще дальше, к следующей смотровой площадке, откуда должен был открываться вид на самый новый, особенно фумаролящий кратер, отверстый вулканом совсем недавно, в 2000 году. Но тут неожиданно вмешалась дотоле благоволившая погода: пока мы шли по следующему леднику, поднялся сильный ветер, причем дувший в таком направлении, что со стены в нашу сторону вновь весело заскакали камешки. Некоторое время мы пытались спорить с очевидным: то надеясь переждать ветер перед поворотом к простреливаемому участку, то стараясь обойти его по центру ледника, но раз за разом терпели неудачу. В какой-то момент благоразумие взяло верх: в принципе, ничего особенно примечательного нас там не ожидало, а шанс получить по черепу булыжником был не просто велик, а практически стопроцентен, так что мы с горьким чувством невезения повернули вниз. Судьба, недодав нам в одном зрелище, расщедрилась в другом: на обратном пути Ишмаэль, привыкший созерцать швейцарских дородных сурков, заметил вдруг их местных родственников, стоящих столбиками у своих норок. Остановив машину, мы подкрались к ним поближе и сфотографировали: при этом важно не идти к ним целенаправленно (они испугаются и юркнут), а направляться как будто к какой-то случайной косвенной цели, еще что-то и приговаривая про себя: тогда они до последнего будут заворожено смотреть на вас. Поскольку здешние сурки из-за черной широкой полосы вдоль всего хребта и головы выглядят, как послушники в монастыре, вся сцена приобретает какое-то недвусмысленно клерикальное звучание: "вот сподобил Господь увидать этакое страшилище", - как будто говорит один зверек другому, покуда вы делаете кадр за кадром. Житье у них здесь самое праведное, если не считать полугодовой спячки: очень уж суровые тут места. Не слишком приветливые пейзажи ожидали и нас: нам нужно было собрать вещи и быть готовым на следующее утро покинуть отель, город и вообще цивилизацию: мы отправлялись в пятидневную поездку к Ключевской группе вулканов.
Мелвилл в "Моби Дике" классифицирует китов по книжному принципу: есть киты ин-кватро и есть ин-октаво. Также и вулканы: среди их скопления, расположенного примерно в полутысяче километров от Петропавловска, выделяется размером и дурным нравом вулкан ин-фолио: сам Ключевский, он же Ключевская сопка: гигантский и извергающийся. Несмотря на сравнительно скромную высоту (он не дотягивает и до 5 тыс. метров) восхождение на него нам явно не по зубам, так что в планах была лишь скромная прогулка у его подножья, а также походы близ его меньших братьев. Здешние понятия о расстоянии (как и обо всем остальном) восхитительно нелинейны: дело даже не в том, что иные три километра можно преодолевать полдня, а еще и в масштабе: Камчатка сама по себе - гигантская, люди освоили совсем небольшой ее кусок; пятьюстами километрами исчерпывается почти весь ареал человеческого обитания, а за ним - сотни и сотни километров безлюдного и необследованного леса.
Первые триста километров пути - торжество цивилизации, представленной здесь неплохим асфальтом, двумя милыми городками и временным постом дорожной полиции, живо интересующейся вашим багажником: не везете ли вы незаконной рыбы. Еще здесь есть горячие источники (с описания которых я начал свое правдивое повествование) и фантастические по красоте пейзажи, от вида которых при каждой оказии хочется бежать в лес, невзирая на окрики спутников, и в лесу этом раствориться. Последнее, впрочем, может принять неромантические формы: здесь полным-полно медведей, из-за чего далеко отходить от лагеря или дороги не благословляется. Ехали мы в результате почти весь день: в какой-то момент из-за границы леса и уходящей вдаль совершенно пустынной дороги встали вдруг три снежных исполина: вулканы Толбачик, Ключевской и Камень, внятно подавляющие своим грандиозным совершенством. Уже почти перед сумерками мы свернули на лесную дорогу в сторону вулкана Шивелуч, сочетающего гигантские размеры и буйный характер: это один из самых активных здешних вулканов, пару раз в год властно напоминающий о себе - то многокилометровым столбом пепла, а то и пирокластическим потоком, разливающимся на десяток километров. По мере приближения к нему земля становится на вид как в каком-нибудь мезозое: ни деревьев, ни трав - только застывшие лавовые потоки, груды пепла и валяющиеся повсюду здоровенные камни (иные с двухэтажный дом), которые Шивелуч в пароксизмах ярости расшвыривает из своего жерла (и поневоле ждешь, что из-за одного из них высунет морду какой-нибудь стегозавр). Из-за шедших несколько недель ливней в пепельных этих грунтах образовались новые мощные промоины, которые даже нашей боевой Delic'е были не под силу, так что в сгущающейся темноте мы довольно долго колесили по этому торжеству геологии в поисках места для лагеря. Наконец стали на холме, который потоки обычно обходят с двух сторон: очень неприятно бывает проснуться от того, что ручеек раскаленной лавы затекает тебе в спальный мешок. Лагерь разбили с известной пышностью: здоровенный шатер в качестве столовой и кают-компании плюс несколько палаточек для сна. Несмотря на середину сентября, на Камчатке стоят аномальные холода, так что в палатках было довольно студено, но сочетание свежего воздуха с волшебной таблеткой позволило быстро погрузиться в сон без сновидений.
Ранним утром следующего дня пошли к воротам Шивелуча: месту, откуда при извержении вырываются потоки лавы или пепла. Последние в принципе опаснее, поскольку хлещут порой со скоростью в несколько десятков километров в час - но вся надежда на то, что местные вулканы никогда не действуют без предупреждения. Шагая по многолетним отложениям пепла (мы стояли в семи километрах от жерла, так что идти пришлось немало) мы рассуждали о Божьем величии, точнее, о формах и оказиях, в которых можно наблюдать силу Божьего гнева: сошлись на том, что хотя шторм, наводнение и землетрясение могут посоперничать по смертоносности, но все равно нет ничего, более впечатляющего, чем вулкан в ярости. По оставленным тут и там следам легко вообразить масштабы происходивших здесь бедствий: особенно, конечно, производят впечатление гигантские камни, прилетевшие из жерла. Ныне действующий молодой вулкан устроен на манер гигантского П-образного здания: две огромные стены разрушенного кратера обрамляют сами ворота: заснеженную и безопасно выглядящую ложбинку, за которой уж находится сама святая святых. В момент, когда входишь в створ этого здания, градус величественности сильно повышается: ощущение как в Ватиканском соборе Св. Петра (с той только разницей, что там ты самонадеянно не ждешь мгновенного испепеления). Гид внимательно прислушивался к производимым вулканом шумам, чтобы не пропустить сказанного скороговоркой "кто не спрятался - я не виноват", между тем звуков там полно: клекочет особенным образом парящий в небе орел, со стен скатываются камни, завывает ветер. Прямо в ворота вдается особенный язык застывшего пепла: он менее заснежен, чем все кругом, поскольку не до конца остыл: последний раз Шивелуч извергался в апреле. Про себя решаем дойти до конца языка и поворачивать, чтобы его не злить: в хорошую погоду можно еще забраться на левую стену, но сейчас все завалено снегом; на правую, куда, напротив, зайти, кажется, легко, гид лезть не советует, ссылаясь на крайнюю безрассудность этого мероприятия. "И так зашли сильно дальше, чем обычно", - говорит он, слегка досадуя: здесь принято воспринимать вулканы как живых, суровых, но не коварных собеседников и понапрасну их не дразнить. Постояв немного на пепельном языке, разворачиваемся и идем вниз: сегодня предстоит еще переезд к Ключевскому.
По пути заезжаем ненадолго в поселок Ключи - один из последних очагов цивилизации на границе ойкумены. По самому поселку и его деловито спешащим жителям не скажешь, в каком эсхатологически напряженном поле им приходится существовать: мало того, что со всех сторон поселок обстали непрерывно извергающиеся вулканы, еще и прямо за ним, в непосредственной близости, расположен полигон "Кура", куда время от времени с тяжким грохотом валятся баллистические ракеты, экспериментально запущенные откуда-то с Белого моря (между прочем, именно этот путь я и проделал в сентябре, отличаясь от ракеты скромной скоростью и существенно меньшей смертоносностью, хотя и не отставая в целеустремленности). Особенно хороши здесь собаки: состоя в кровном родстве с ездовой породой, они широкоплечие, мохнатолапые, крепко сбитые, с умными пушистыми мордами и крайне флегматичным характером. Последнему способствуют и частые диалоги с медведями: собственно говоря, только специально обученный пес способен отвадить "босоногого" (по здешней опасливой терминологии), повадившегося пастись у человеческого жилья или туристического лагеря. Но и уважения они требуют соответствующего: на прошлой неделе некий турист попытался погладить песика, только что отогнавшего медведя, и был тяпнут. А чего он, собственно, хотел. Как сказал поэт Измайлов:
Собака же не дура.
Собачья требует натура
Порой и укусить.
Как удовольствия такого не вкусить!
Одной из забот советской власти было постоянное познание доставшейся ей (и сильно ею запакощенной) страны, что странным образом роднило ее с екатерининскими временами. Обстоятельность в этом вопросе вызывает иногда невольное уважение: например, ради вполне отвлеченной (а отчасти даже и схоластической) науки вулканологии государством были построены на Камчатке сотни километров лесных дорог: собственно все, которыми пользуются и по сей день. Предметом неослабевающего интереса вулканологов был и Ключевской, повелитель здешних мест: к нему не только была проведена дорога, но и построено несколько времянок: бревенчатая хижина на некотором удалении и две избушки поближе, у начала подъема и на высоте 2600. Хотя вулканология уже не та, кое-какие скромные средства в нее еще вкладываются: в частности, многие вулканы обставлены приборами, которые передают текущие сведения в таинственный центр. Объезжают свои владения и живые ученые, но в момент, когда их нет, избушками этими можно пользоваться. Хорошим тоном считается привезти наверх воды и особенно дров, что мы и сделали, заселившись в избенку на высоте 970 метров примерно в десяти километрах от самого вулкана. Место оказалось весьма многолюдное: сперва пожаловали на потрепанном внедорожнике юноши и барышни из Ключей: постояли, послушали ужасную музыку, залезли на близлежащий холмик и помахали там руками; потом собрались и уехали вниз. Дальше послышался басовитый рев двигателя. "Вулканологи едут", - грустно возвестил гид (в практическом смысле это означало, что домик придется освобождать и ставить палатки). Но нет: из распадка показался грузовик местного жителя, зарабатывающего на жизнь заброской туристов к Ключевскому. Из приделанного к грузовику фургончика (здесь он зовется кунгом) выбрались трое рослых граждан: ни слова ни говоря, они вошли в наш домик (где я топил печь, а остальные хлопотали по хозяйству), посмотрели на нас рыбьими взглядами и так же молча вышли вон. Очевидно, так выглядят люди, услышавшие зов гор. На обратном пути водитель заехал к нам поболтать: оказывается, немногословные собирались на Ключевской: без спутникового телефона и без гида. Надеюсь, им удалось благополучно вернуться.
Мы же на следующий день пошли не на восхождение, а на простую прогулку: подошли к основанию вулкана (вершина его терялась в тумане), поднялись на один из его побочных кратеров, спустились вниз, зашли еще на одну из сопок и вернулись к машине. Нам предстоял переезд до поселка Козыревск и ранний утренний выезд в сторону вулкана Толбачик. Один из местных жителей устроил в Козыревске туристический приют, архитектурой и качеством напоминающий лучшие из непальских лоджей: несколько двухместных отапливаемых (!) домиков, расположившихся на небольшом участке; плюс к этому (о чем в Непале не приходится и мечтать) - русская баня, пользование которой входит в меню. Выспавшись в блаженном тепле и тишине, мы отправились к Толбачику.
Это тоже достаточно бодрый вулкан, точнее даже вулканическая группа, состоящая из двух основных и множества побочных жерл. Из одного из них восемь лет назад выплеснулся лавовый поток, протянувшийся почти на десять километров и организовавший локальную катастрофу: среди прочего, он сжег изрядный участок леса и привел в негодность дорогу местного значения. Путь к Толбачику утомителен даже по камчатским меркам: дорога, и без того гнусная, за сезон разбивается вездесущими туристическими вахтовками, которые сами попадаются в собственные ловушки: на обратном пути мы встретили одну, намертво засевшую в колее. Добравшись до места часа за три, мы для начала и разогрева забежали на отдельно стоящий свежий вулканический конус. Извержения Толбачика замечательны обилием вынесенных из земных недр разнообразных минералов: для точного из различения нужна квалификация повыше моей, но само это цветастое изобилие более пристало, кажется, ювелирному прилавку, нежели брутальному геологическому образованию. На вершине нас встретил пронизывающий ветер и ошеломительные виды: на десятки километров, куда хватало глаз, простиралась черно-желтая пустыня: вулканический шлак, кое-где поросший уже первыми проплешинами лишайников (которые первыми заселяют землю и последними с нее сойдут). Здесь же расположен простоватый, но завораживающий аттракцион: из-за каких-то подкожных вулканических явлений раскаленные недра здесь совсем близко под поверхностью, так что, сунув принесенную с равнины сухую палочку в особую щель, можно увидеть, как она быстро обугливается и расцветает огненным цветком.
Спустившись, подобрались поближе к лавовой реке: огромному, шириной метров в триста, потоку, застывшему в причудливых извивах. Перебираться через него немного хлопотно, но не трудно, тем более, что некий доброхот нанес на него небольшие метки. Наша скромная цель - конус над одним из прошлых прорывов, поднимающийся над полем примерно на 300 метров. Примечателен он тем, что, в отличие от лежащих кругом заснеженных вершин, он единственный полностью свободен от снега - из-за, как любили одно время писать в мемуарах, внутренней теплоты. На обратном пути, вновь переправляясь через лаву, заглянули в пещеру, над которой, как memento mori, завис на тонкой ниточке здоровенный камень, только и ждущий какого-нибудь особенного грешника, чтобы его прихлопнуть. К счастью, мы были сочтены неподходящими кандидатами, так что вскоре, мельком полюбовавшись "мертвым лесом" (останками рощи, загубленной в одно из прошлых извержений), мы двинулись в обратный путь - сперва в Козыревск, а на следующий день уже в Петропавловск.
У нас был в запасе один день: сперва мы собирались слетать на вертолете в Долину гейзеров, но, расспросив гидов, к этой идее охладели: лететь два часа в один конец, чтобы чинно прогуляться по мосткам, как-то не хотелось. Нам посоветовали маршрут на гору Маячную (которую мы переименовали в Маньячную) практически на окраине города - туда мы и отправились. Удивительно, что рядом с двухсоттысячным мегаполисом есть настолько глухое место: вроде бы некоторые турфирмы возят сюда граждан полюбоваться видами, но, очевидно, делают это нечасто: за двадцать пять километров маршрута мы не встретили ни одной живой души (впрочем, несколько неясных душ проехало на машине). Между тем, по красоте и разнообразию пейзажей маршрут совершенно выдающийся: начавшись на песчаном пляже поселка им. Завойко, он резко набирает высоту и ведет вдоль крутого берега с видами на бухту, гигантские скалы "три брата", птичьи базары и прочие приметы местного пейзажа - и над всем этим мрачно нависают громадные вулканы "домашней" группы. Конечная точка маршрута - Петропавловский маяк и открывающийся за ним вид на Тихий океан. Обратно пошли другой стороной полуострова, по гребням невысоких сопок - Острая, Удж - среди реликтовых берез в несколько обхватов. Уже спустившись вниз, к каморке сторожа, охраняющего бывшую, ныне рекультивированную свалку (занятие отчасти буддистского толка), мы подверглись строгому досмотру пестрой собачьей стаи; особенно усердствовал один серый пес с темными полукружиями вокруг глаз, как будто не расстающийся с темными очками. "Тайсон, отстань", - прикрикнул выходящий из каморки мужичок несколько медвежьего вида. Тайсон отошел от нас и стал смущенно нюхать какой-то корешок. "Вы осторожнее там", - продолжал тем же тоном мужичок. - "Там медведь здоровый бродит. Размером с этот знак". Мы уважительно посмотрели на знак: мне лично казалось, что медведей такого размера не бывает. "А если на задние лапы станет, то ууууу….", - продолжал наш собеседник. - "Там раньше матуха ходила с тремя маленькими, а теперь этот". С невольно собственническим жестом он показал в сторону леса, из которого мы пришли. "Да мы только что оттуда". "И не встретили?". Казалось, он был поражен в самое сердце. "Ну повезло вам". Тайсон, не совладав с собой, вновь загавкал. Мы распрощались и пошли вниз, чтобы на следующий день улететь, как здесь выражаются, "на материк".
Тропа на вершину Авачи делится рельефом на две неравные части: сначала нужно подняться до 2000 метров до так называемого "воротника" (это вполне легальный термин): отлогой плоскости, опоясывающей новый конус. На этом месте стоит заброшенная хижина и лавочка: здесь принято сделать небольшой перерыв перед финальным подъемом. Весь путь представляет собой почти непрерывный довольно резкий штурм: только в первой половине есть несколько недлинных сравнительно пологих участков. Когда настраиваешься на долгий ровный подъем, лучше сразу придать ему характер монотонности (так, в частности, идут на финальный штурм Килиманджаро): шагать небыстро, равномерно, сосредоточенно, не делая пауз и остановок: окружавший нас туман очень этому способствовал. Шедший впереди гид задал оптимальную скорость, так что нам оставалось только шагать следом, отмечая краем глаза постоянный рост высоты: из-за зашкаливающей популярности этого маршрута здесь не только проложена очевидная натоптанная тропа, но и каждые сто вертикальных метров установлены таблички с указанием высоты. Лишь несколько раз за всю первую часть подъема туман ненадолго приоткрывал окружающие виды - прежде всего на стоящего визави исполина, Карякский вулкан, который и выше и технически сложнее. Блаженный автоматизм равномерного подъема напрочь убирает любые понятия о времени - так что к моменту выхода на плато я был уверен, что мы идем не более двух часов: оказалось же, что ровно три.
Здесь разыгралась в высшей степени характерная сценка: расставались юноша (намеревавшийся дойти до вершины) и барышня (изможденная и остававшаяся его ждать). Юноша, досадуя на нерешительность спутницы, стал быстрыми шагами удаляться по гребню. Барышня поинтересовалась у нашего гида, правильно ли он идет. "Неправильно, там траверс сложный". Она стала выкликать его имя, показывая жестами, чтобы тот сменил тропу. Марков запротестовал: "да пусть идет, если хочет". Этот неторопливый фатализм показался нам существеннейшей его чертой, не знаю, благоприобретенной или врожденной: "дойдем-дойдем", - говорил он нам успокаивающим тоном, - "тяп, тяп, тяп - и пойдем тихонечко, без фанатизма". (Это "тяп-тяп-тяп" надолго сделалось нашим девизом). И точно: после "воротника" нужно сбросить полсотни метров и пройти по леднику, потом еще по одному снежнику: в ледяную погоду он может быть неприятен, но в день нашего похода он подраскис и держал прочно. Дальше начинается довольно утомительный взлет по шлаковому конусу, который, ради смягчения крутизны, идут зигзагом: двадцать шагов вперед, разворот, двадцать шагов назад. Поднялся довольно сильный ветер, не то, чтобы мешавший движению, но все равно неприятный. Часа два мы медленно поднимались по молодому конусу: таблички с отметкой высоты почему-то иссякли, так что я посмотрел на альтиметр: он показывал 2600 с копейками. "Барахло твой альтиметр, врет он", - отозвался гид, - "тут еще идти прилично". Ну идти так идти: на удивление, усталость была вполне умеренной: я-то думал, что после первых полутора тысяч, набранных с отвычки, мы будем еле ползти. Но нет: мы поднялись буквально метров на пятьдесят, когда гид вдруг произнес: вот веревка, дальше сами идите вперед, до вершины пятьдесят метров - оказывается, браня мой альтиметр, он так шутил. Веревка там, кстати, вовсе не нужна: держаться за нее нет никакого резона, поскольку улететь там некуда: слегка съезжая и оскальзываясь на сыпучем склоне, мы пролезли последние пятьдесят метров и вышли на вершинный пятачок, закрытый туманом. Наскоро сфотографировавшись, мы обошли то немногое, что можно было обойти: спустились в кратер (между прочим, лавовая пробка, затыкающая его, за последние годы поднялась на восемь метров, так что Авача еще себя покажет может и на нашем веку), забежали на соседний гребень, еще пофотографировали туманно-молочные окрестности.
Растворенная в воздухе влага оседала, среди прочего, у меня на очках, так что приходилось их ежеминутно протирать: после очередного контакта с платком одно из стеклышек вдруг выпало с мелодичным звуком. Пришлось соорудить временную заплатку из четырех узких пластырей, благодаря которым удалось удержать стекло в оправе - иначе трудно представить, как бы я с единственным глазом спускался в тумане по сыпухе. Несмотря на эти ауспиции, спуск (который зачастую бывает технически сложнее подъема) прошел без всяких происшествий и три часа спустя мы уже, чокаясь чаем из термоса, поздравляли друг друга у машины. Тем же вечером чудесная барышня из ближайшей "Оптики" починила мне очки, так что дальше эта необходимая деталь снаряжения беспокойства не доставляла.
Следующим утром мы поехали на вулкан Мутновский: самый активный из "домашней" группы. Дорога к нему до какого-то момента совпадает с маршрутом на Горелый: когда, завидев кальдеру последнего, пассажир с облегчением думает, что он уже практически на месте, начинается самое интересное. За ближайшие несколько километров под колесами автомобиля окажутся все возможные местные препятствия: поля лавы, ледники, снежники, какие-то острые каменные россыпи, старорежимная грязь и, кажется, что-то еще. В принципе, автомобильным фирмам стоило бы, сэкономив на дорогостоящих полигонах, проводить испытания новых моделей прямо здесь, по пути к Мутновскому: беда только в том, что ни одна бы новая машина до финиша, чего доброго, не доехала. Наконец, после каких-то особенно зловредных сотрясений, автомобили были оставлены и мы пошли пешком.
Подъем на Мутновский не представляет собой вовсе никакой сложности, за исключением одного места: надо пройти по обледеневшей тропке в верхней части высокого снежника. Любопытно, что из-за зашкаливающей популярности вулкана, ходят там ежедневно десятки, если не сотни человек, обутые чуть ли не в тапочки - и совершенно по поводу этой тропки не комплексуют. Я же, хотя и шел в нормальной горной обуви, с трекинговыми палками и каким-никаким опытом, проникся к этому переходу глубоким недоверием, прекрасно себе представляя, как долго и неприятно можно ускользить по этому снежнику вниз, к зубастым скалам. После снежника тропинка спускается на длинный ледник, щедро присыпанный свежим пеплом и заваленный по краям камнями: все они успели скатиться вниз за последний сезон, так что к склонам лучше не подходить: на них висят, готовые обрушиться, вполне приличные экземпляры. За ледником следует уже свободная от него морена, а дальше то, ради чего сюда и приходят: немаленькое поле весьма активных фумарол, наполняющих окрестности, как положено, удушливым газом.
Как и всегда, это производит сильное и какое-то эсхатологически окрашенное впечатление: может быть, дело и в запахе серы (прочно мифологизированном для христианского ума), а скорее даже в самой ситуации оживании мертвого: между прочим, это одна из настойчивых пушкинских тем ("Каменный гость", "Медный всадник" и не только). Всякий раз, когда видишь, как привычная и устойчивая твердь под ногами оказывается ненадежной, содрогающейся, бурлящей - это как будто выбивает почву из-под сознания, которое вдруг теряет последнюю непреложную константу. Зрители ошарашенно бродили между фумарол, казалось, ожидая услышать из-под земли еще и вопли грешников и прикидывая, где поблизости можно было бы получить отпущение грехов (представитель любой конфессии, соорудивший близ стоянки маленькую часовню, только и успевал бы приветствовать заблудших овец); мы же пошли еще дальше, к следующей смотровой площадке, откуда должен был открываться вид на самый новый, особенно фумаролящий кратер, отверстый вулканом совсем недавно, в 2000 году. Но тут неожиданно вмешалась дотоле благоволившая погода: пока мы шли по следующему леднику, поднялся сильный ветер, причем дувший в таком направлении, что со стены в нашу сторону вновь весело заскакали камешки. Некоторое время мы пытались спорить с очевидным: то надеясь переждать ветер перед поворотом к простреливаемому участку, то стараясь обойти его по центру ледника, но раз за разом терпели неудачу. В какой-то момент благоразумие взяло верх: в принципе, ничего особенно примечательного нас там не ожидало, а шанс получить по черепу булыжником был не просто велик, а практически стопроцентен, так что мы с горьким чувством невезения повернули вниз. Судьба, недодав нам в одном зрелище, расщедрилась в другом: на обратном пути Ишмаэль, привыкший созерцать швейцарских дородных сурков, заметил вдруг их местных родственников, стоящих столбиками у своих норок. Остановив машину, мы подкрались к ним поближе и сфотографировали: при этом важно не идти к ним целенаправленно (они испугаются и юркнут), а направляться как будто к какой-то случайной косвенной цели, еще что-то и приговаривая про себя: тогда они до последнего будут заворожено смотреть на вас. Поскольку здешние сурки из-за черной широкой полосы вдоль всего хребта и головы выглядят, как послушники в монастыре, вся сцена приобретает какое-то недвусмысленно клерикальное звучание: "вот сподобил Господь увидать этакое страшилище", - как будто говорит один зверек другому, покуда вы делаете кадр за кадром. Житье у них здесь самое праведное, если не считать полугодовой спячки: очень уж суровые тут места. Не слишком приветливые пейзажи ожидали и нас: нам нужно было собрать вещи и быть готовым на следующее утро покинуть отель, город и вообще цивилизацию: мы отправлялись в пятидневную поездку к Ключевской группе вулканов.
Мелвилл в "Моби Дике" классифицирует китов по книжному принципу: есть киты ин-кватро и есть ин-октаво. Также и вулканы: среди их скопления, расположенного примерно в полутысяче километров от Петропавловска, выделяется размером и дурным нравом вулкан ин-фолио: сам Ключевский, он же Ключевская сопка: гигантский и извергающийся. Несмотря на сравнительно скромную высоту (он не дотягивает и до 5 тыс. метров) восхождение на него нам явно не по зубам, так что в планах была лишь скромная прогулка у его подножья, а также походы близ его меньших братьев. Здешние понятия о расстоянии (как и обо всем остальном) восхитительно нелинейны: дело даже не в том, что иные три километра можно преодолевать полдня, а еще и в масштабе: Камчатка сама по себе - гигантская, люди освоили совсем небольшой ее кусок; пятьюстами километрами исчерпывается почти весь ареал человеческого обитания, а за ним - сотни и сотни километров безлюдного и необследованного леса.
Первые триста километров пути - торжество цивилизации, представленной здесь неплохим асфальтом, двумя милыми городками и временным постом дорожной полиции, живо интересующейся вашим багажником: не везете ли вы незаконной рыбы. Еще здесь есть горячие источники (с описания которых я начал свое правдивое повествование) и фантастические по красоте пейзажи, от вида которых при каждой оказии хочется бежать в лес, невзирая на окрики спутников, и в лесу этом раствориться. Последнее, впрочем, может принять неромантические формы: здесь полным-полно медведей, из-за чего далеко отходить от лагеря или дороги не благословляется. Ехали мы в результате почти весь день: в какой-то момент из-за границы леса и уходящей вдаль совершенно пустынной дороги встали вдруг три снежных исполина: вулканы Толбачик, Ключевской и Камень, внятно подавляющие своим грандиозным совершенством. Уже почти перед сумерками мы свернули на лесную дорогу в сторону вулкана Шивелуч, сочетающего гигантские размеры и буйный характер: это один из самых активных здешних вулканов, пару раз в год властно напоминающий о себе - то многокилометровым столбом пепла, а то и пирокластическим потоком, разливающимся на десяток километров. По мере приближения к нему земля становится на вид как в каком-нибудь мезозое: ни деревьев, ни трав - только застывшие лавовые потоки, груды пепла и валяющиеся повсюду здоровенные камни (иные с двухэтажный дом), которые Шивелуч в пароксизмах ярости расшвыривает из своего жерла (и поневоле ждешь, что из-за одного из них высунет морду какой-нибудь стегозавр). Из-за шедших несколько недель ливней в пепельных этих грунтах образовались новые мощные промоины, которые даже нашей боевой Delic'е были не под силу, так что в сгущающейся темноте мы довольно долго колесили по этому торжеству геологии в поисках места для лагеря. Наконец стали на холме, который потоки обычно обходят с двух сторон: очень неприятно бывает проснуться от того, что ручеек раскаленной лавы затекает тебе в спальный мешок. Лагерь разбили с известной пышностью: здоровенный шатер в качестве столовой и кают-компании плюс несколько палаточек для сна. Несмотря на середину сентября, на Камчатке стоят аномальные холода, так что в палатках было довольно студено, но сочетание свежего воздуха с волшебной таблеткой позволило быстро погрузиться в сон без сновидений.
Ранним утром следующего дня пошли к воротам Шивелуча: месту, откуда при извержении вырываются потоки лавы или пепла. Последние в принципе опаснее, поскольку хлещут порой со скоростью в несколько десятков километров в час - но вся надежда на то, что местные вулканы никогда не действуют без предупреждения. Шагая по многолетним отложениям пепла (мы стояли в семи километрах от жерла, так что идти пришлось немало) мы рассуждали о Божьем величии, точнее, о формах и оказиях, в которых можно наблюдать силу Божьего гнева: сошлись на том, что хотя шторм, наводнение и землетрясение могут посоперничать по смертоносности, но все равно нет ничего, более впечатляющего, чем вулкан в ярости. По оставленным тут и там следам легко вообразить масштабы происходивших здесь бедствий: особенно, конечно, производят впечатление гигантские камни, прилетевшие из жерла. Ныне действующий молодой вулкан устроен на манер гигантского П-образного здания: две огромные стены разрушенного кратера обрамляют сами ворота: заснеженную и безопасно выглядящую ложбинку, за которой уж находится сама святая святых. В момент, когда входишь в створ этого здания, градус величественности сильно повышается: ощущение как в Ватиканском соборе Св. Петра (с той только разницей, что там ты самонадеянно не ждешь мгновенного испепеления). Гид внимательно прислушивался к производимым вулканом шумам, чтобы не пропустить сказанного скороговоркой "кто не спрятался - я не виноват", между тем звуков там полно: клекочет особенным образом парящий в небе орел, со стен скатываются камни, завывает ветер. Прямо в ворота вдается особенный язык застывшего пепла: он менее заснежен, чем все кругом, поскольку не до конца остыл: последний раз Шивелуч извергался в апреле. Про себя решаем дойти до конца языка и поворачивать, чтобы его не злить: в хорошую погоду можно еще забраться на левую стену, но сейчас все завалено снегом; на правую, куда, напротив, зайти, кажется, легко, гид лезть не советует, ссылаясь на крайнюю безрассудность этого мероприятия. "И так зашли сильно дальше, чем обычно", - говорит он, слегка досадуя: здесь принято воспринимать вулканы как живых, суровых, но не коварных собеседников и понапрасну их не дразнить. Постояв немного на пепельном языке, разворачиваемся и идем вниз: сегодня предстоит еще переезд к Ключевскому.
По пути заезжаем ненадолго в поселок Ключи - один из последних очагов цивилизации на границе ойкумены. По самому поселку и его деловито спешащим жителям не скажешь, в каком эсхатологически напряженном поле им приходится существовать: мало того, что со всех сторон поселок обстали непрерывно извергающиеся вулканы, еще и прямо за ним, в непосредственной близости, расположен полигон "Кура", куда время от времени с тяжким грохотом валятся баллистические ракеты, экспериментально запущенные откуда-то с Белого моря (между прочем, именно этот путь я и проделал в сентябре, отличаясь от ракеты скромной скоростью и существенно меньшей смертоносностью, хотя и не отставая в целеустремленности). Особенно хороши здесь собаки: состоя в кровном родстве с ездовой породой, они широкоплечие, мохнатолапые, крепко сбитые, с умными пушистыми мордами и крайне флегматичным характером. Последнему способствуют и частые диалоги с медведями: собственно говоря, только специально обученный пес способен отвадить "босоногого" (по здешней опасливой терминологии), повадившегося пастись у человеческого жилья или туристического лагеря. Но и уважения они требуют соответствующего: на прошлой неделе некий турист попытался погладить песика, только что отогнавшего медведя, и был тяпнут. А чего он, собственно, хотел. Как сказал поэт Измайлов:
Собака же не дура.
Собачья требует натура
Порой и укусить.
Как удовольствия такого не вкусить!
Одной из забот советской власти было постоянное познание доставшейся ей (и сильно ею запакощенной) страны, что странным образом роднило ее с екатерининскими временами. Обстоятельность в этом вопросе вызывает иногда невольное уважение: например, ради вполне отвлеченной (а отчасти даже и схоластической) науки вулканологии государством были построены на Камчатке сотни километров лесных дорог: собственно все, которыми пользуются и по сей день. Предметом неослабевающего интереса вулканологов был и Ключевской, повелитель здешних мест: к нему не только была проведена дорога, но и построено несколько времянок: бревенчатая хижина на некотором удалении и две избушки поближе, у начала подъема и на высоте 2600. Хотя вулканология уже не та, кое-какие скромные средства в нее еще вкладываются: в частности, многие вулканы обставлены приборами, которые передают текущие сведения в таинственный центр. Объезжают свои владения и живые ученые, но в момент, когда их нет, избушками этими можно пользоваться. Хорошим тоном считается привезти наверх воды и особенно дров, что мы и сделали, заселившись в избенку на высоте 970 метров примерно в десяти километрах от самого вулкана. Место оказалось весьма многолюдное: сперва пожаловали на потрепанном внедорожнике юноши и барышни из Ключей: постояли, послушали ужасную музыку, залезли на близлежащий холмик и помахали там руками; потом собрались и уехали вниз. Дальше послышался басовитый рев двигателя. "Вулканологи едут", - грустно возвестил гид (в практическом смысле это означало, что домик придется освобождать и ставить палатки). Но нет: из распадка показался грузовик местного жителя, зарабатывающего на жизнь заброской туристов к Ключевскому. Из приделанного к грузовику фургончика (здесь он зовется кунгом) выбрались трое рослых граждан: ни слова ни говоря, они вошли в наш домик (где я топил печь, а остальные хлопотали по хозяйству), посмотрели на нас рыбьими взглядами и так же молча вышли вон. Очевидно, так выглядят люди, услышавшие зов гор. На обратном пути водитель заехал к нам поболтать: оказывается, немногословные собирались на Ключевской: без спутникового телефона и без гида. Надеюсь, им удалось благополучно вернуться.
Мы же на следующий день пошли не на восхождение, а на простую прогулку: подошли к основанию вулкана (вершина его терялась в тумане), поднялись на один из его побочных кратеров, спустились вниз, зашли еще на одну из сопок и вернулись к машине. Нам предстоял переезд до поселка Козыревск и ранний утренний выезд в сторону вулкана Толбачик. Один из местных жителей устроил в Козыревске туристический приют, архитектурой и качеством напоминающий лучшие из непальских лоджей: несколько двухместных отапливаемых (!) домиков, расположившихся на небольшом участке; плюс к этому (о чем в Непале не приходится и мечтать) - русская баня, пользование которой входит в меню. Выспавшись в блаженном тепле и тишине, мы отправились к Толбачику.
Это тоже достаточно бодрый вулкан, точнее даже вулканическая группа, состоящая из двух основных и множества побочных жерл. Из одного из них восемь лет назад выплеснулся лавовый поток, протянувшийся почти на десять километров и организовавший локальную катастрофу: среди прочего, он сжег изрядный участок леса и привел в негодность дорогу местного значения. Путь к Толбачику утомителен даже по камчатским меркам: дорога, и без того гнусная, за сезон разбивается вездесущими туристическими вахтовками, которые сами попадаются в собственные ловушки: на обратном пути мы встретили одну, намертво засевшую в колее. Добравшись до места часа за три, мы для начала и разогрева забежали на отдельно стоящий свежий вулканический конус. Извержения Толбачика замечательны обилием вынесенных из земных недр разнообразных минералов: для точного из различения нужна квалификация повыше моей, но само это цветастое изобилие более пристало, кажется, ювелирному прилавку, нежели брутальному геологическому образованию. На вершине нас встретил пронизывающий ветер и ошеломительные виды: на десятки километров, куда хватало глаз, простиралась черно-желтая пустыня: вулканический шлак, кое-где поросший уже первыми проплешинами лишайников (которые первыми заселяют землю и последними с нее сойдут). Здесь же расположен простоватый, но завораживающий аттракцион: из-за каких-то подкожных вулканических явлений раскаленные недра здесь совсем близко под поверхностью, так что, сунув принесенную с равнины сухую палочку в особую щель, можно увидеть, как она быстро обугливается и расцветает огненным цветком.
Спустившись, подобрались поближе к лавовой реке: огромному, шириной метров в триста, потоку, застывшему в причудливых извивах. Перебираться через него немного хлопотно, но не трудно, тем более, что некий доброхот нанес на него небольшие метки. Наша скромная цель - конус над одним из прошлых прорывов, поднимающийся над полем примерно на 300 метров. Примечателен он тем, что, в отличие от лежащих кругом заснеженных вершин, он единственный полностью свободен от снега - из-за, как любили одно время писать в мемуарах, внутренней теплоты. На обратном пути, вновь переправляясь через лаву, заглянули в пещеру, над которой, как memento mori, завис на тонкой ниточке здоровенный камень, только и ждущий какого-нибудь особенного грешника, чтобы его прихлопнуть. К счастью, мы были сочтены неподходящими кандидатами, так что вскоре, мельком полюбовавшись "мертвым лесом" (останками рощи, загубленной в одно из прошлых извержений), мы двинулись в обратный путь - сперва в Козыревск, а на следующий день уже в Петропавловск.
У нас был в запасе один день: сперва мы собирались слетать на вертолете в Долину гейзеров, но, расспросив гидов, к этой идее охладели: лететь два часа в один конец, чтобы чинно прогуляться по мосткам, как-то не хотелось. Нам посоветовали маршрут на гору Маячную (которую мы переименовали в Маньячную) практически на окраине города - туда мы и отправились. Удивительно, что рядом с двухсоттысячным мегаполисом есть настолько глухое место: вроде бы некоторые турфирмы возят сюда граждан полюбоваться видами, но, очевидно, делают это нечасто: за двадцать пять километров маршрута мы не встретили ни одной живой души (впрочем, несколько неясных душ проехало на машине). Между тем, по красоте и разнообразию пейзажей маршрут совершенно выдающийся: начавшись на песчаном пляже поселка им. Завойко, он резко набирает высоту и ведет вдоль крутого берега с видами на бухту, гигантские скалы "три брата", птичьи базары и прочие приметы местного пейзажа - и над всем этим мрачно нависают громадные вулканы "домашней" группы. Конечная точка маршрута - Петропавловский маяк и открывающийся за ним вид на Тихий океан. Обратно пошли другой стороной полуострова, по гребням невысоких сопок - Острая, Удж - среди реликтовых берез в несколько обхватов. Уже спустившись вниз, к каморке сторожа, охраняющего бывшую, ныне рекультивированную свалку (занятие отчасти буддистского толка), мы подверглись строгому досмотру пестрой собачьей стаи; особенно усердствовал один серый пес с темными полукружиями вокруг глаз, как будто не расстающийся с темными очками. "Тайсон, отстань", - прикрикнул выходящий из каморки мужичок несколько медвежьего вида. Тайсон отошел от нас и стал смущенно нюхать какой-то корешок. "Вы осторожнее там", - продолжал тем же тоном мужичок. - "Там медведь здоровый бродит. Размером с этот знак". Мы уважительно посмотрели на знак: мне лично казалось, что медведей такого размера не бывает. "А если на задние лапы станет, то ууууу….", - продолжал наш собеседник. - "Там раньше матуха ходила с тремя маленькими, а теперь этот". С невольно собственническим жестом он показал в сторону леса, из которого мы пришли. "Да мы только что оттуда". "И не встретили?". Казалось, он был поражен в самое сердце. "Ну повезло вам". Тайсон, не совладав с собой, вновь загавкал. Мы распрощались и пошли вниз, чтобы на следующий день улететь, как здесь выражаются, "на материк".