ПУТЕВЫЕ ЗАМЕТКИ: КАМЧАТКА (начало)
На Камчатке нет змей, ежей, кабанов. Не было и лягушек, но люди, с присущим им неутолимым аппетитом к вмешательству в дела природы, некоторое время назад их завезли и акклиматизировали. Не встретив здесь большинства естественных врагов (хотя хочется, конечно, вообразить какую-нибудь лисицу, спросонья протирающую карие глазки: "Боже, что это и едят ли это? Quelle charmante surprise!"), они - немудрено - решили, что попали в райский сад и не только бешено расплодились, но и волшебным образом мутировали. Говорят, что вокруг горячих источников Паратунки водятся экземпляры размером с голубя: пышные, дебелые, мускулистые, как греза мишленовского шеф-повара, не прекращающие свои брачные пляски и глубокой зимой: "снег лежит, а они квакают", - говорил гид. Сами мы этих баловней интродукции не видели, но рядом с другими источниками, Малкинскими, действительно наблюдали удивительные повадки пришлецов. Эти слегка облагороженные источники представляют собой несколько круглых малых прудиков (или крупных луж), заботливо обложенных камнями; над ними поднимается легкий пар. Благодаря тому, что горячее сердце Земли бьется здесь совсем неглубоко под кожей, вода в них круглый год имеет температуру от 30 до 50 градусов, в разных по-разному - что, в свою очередь, привлекает сюда не только неплатежеспособных земноводных, но и склонных к сибаритству двуногих. Все берега этих прудов плотно обсажены лягушками (вполне стандартных габаритов): при появлении опасности, хотя бы и мнимой, они как бы нехотя спрыгивают в воду, в которой, кажется, немудрено и свариться - и сидят там с невозмутимо-недовольными выражениями на мордах, словно помесь ершовского Ивана-дурака и царевны-лягушки из синтетической русской сказки.
В источниках вяло плескались утомленные граждане; мы же пошли вверх по течению Ключевки, привлеченные удивительным зрелищем. В эти дни заканчивается сезон нереста лососевых, который, в свою очередь, представляет собой один из самых драматических сюжетов, выдуманных неумолимой природой. Как известно, выйдя из икринки где-нибудь в верховьях неприветливой северной или восточной реки, юный лосось с еле слышным вздохом облегчения скатывается в море, где проводит несколько беззаботных лет, резвясь в его прохладных волнах и вдоволь питаясь вкусной и разнообразной пищей. И вот, несколько лет спустя, вполне освоившись на новом месте и почти уже позабыв об ужасах оставленной родины, он слышит зов судьбы - и с покорностью Эдипа медленно, но неотвратимо плывет в ту же самую реку, декорации которой окружали его в первом акте драмы. Здесь, увы, его уже ждут - селяне с сетями да медведи с когтями - но он, по возможности уворачиваясь от опасностей, стремится к родным верховьям, чтобы там встревоженно отнереститься.
Бывают лососи многозарядные, которые потом вновь уплывают в море с тем, чтобы этот трагический цикл повторить, но чаще этим и исчерпывается лососевая биография. Целеустремленность накладывает отпечаток на внешность: лосось перестает питаться, а челюсти его, и без того отроду достаточно мужественные, дополнительно искривляются, ради гидродинамики или из соображении брутальности, благодаря чему он становится похожим на Людовико Манина, последнего дожа Венеции. Он весь - дух и целеустремленность; телесные заботы оставляют его, благодаря чему он покрывается какими-то блеклыми пятнами. Стараясь ступать поаккуратнее, мы подошли к самому берегу Ключевки: вдоль всей ее ширины вверх медленно двигались лососи. Выглядело это так: несколько крупных красноспинных рыб замирали мордами к встречному течению, вяло шевеля плавниками; потом одна, собравшись с силами, вдруг, сильно виляя всем своим телом, проплывала несколько метров вверх; за ней двигались еще несколько. Свернув в сторону, к небольшому омутку по сенью прибрежных зарослей, рыба-лидер стояла несколько минут, чтобы отдышаться, а потом снова, в новом пароксизме, преодолевала еще десяток метров. Их были сотни и тысячи: сильно потрепанные жизнью, с явными следами распада на темно-красных своих телах (очевидно, это была брачная раскраска), они имели в целом какой-то паломнический вид: зрелище было совершенно завораживающее. "Здесь медведь их ловит, не наступите", - прошептал гид. И точно: все было завалено следами неаккуратной медвежьей трапезы: отгрызенные рыбьи головы (их он выплевывает, как соперник Сильвио - черешневые косточки) валялись вперемешку с конечными итогами гастрономических восторгов. Где-то неподалеку за кулисами переминался и сам медведь: во всяком случае, из плотного подлеска явственно тянуло мускусным звериным запашком. Лососи, нечувствительные к внешним раздражителям, прежними перебежками неотвратимо шли в верховья. "Не так ли и мы", - подумал я про себя, - "двигаемся в пространстве под влиянием неосознаваемых нами зависимостей".
На фоне монументальных коррекций всемирных планов наши личные метаморфозы выглядели куда как скромно. Обычно под осень мы с высокочтимым Ишмаэлем отправляемся куда-нибудь в горы (это не значит, что мы туда не ездим в остальные месяцы): ныне, когда сделалось понятно, что большинство европейских маршрутов покамест обойдется без нас, пришлось посмотреть, какие возможности оставил нам так некстати сузившийся мир. Бельгиец бы на этом месте всхлипнул, голландец бы разрыдался (канадец или француз вообще не заметили бы разницы); мы приосанились. Громадная, протянувшаяся на десять тысяч километров страна лежала перед нами. "Конечно, Камчатка", - подумалось поневоле.
У нас в активе был электроадрес проверенного местного гида, что составляло половину будущего успеха: самостоятельно организовывать толковую камчатскую экскурсию выйдет себе дороже. Там нет международных прокатных автомобильных контор (а те, что есть, весьма сребролюбивы и, по отзывам, не всегда надежны), а посещение ряда национальных парков требует выправления сложных верительных грамот. Поэтому мы с удовольствием передоверили все подготовительные тяготы, сформулировав лишь общие пожелания: побольше вулканов, поменьше поездок, максимум походов и никакой этнографии. Оказалось, что из-за переживаемых нами событий, сходные мысли пришли в голову множеству беспокойных граждан, так что прямых авиабилетов уже за месяц стало не найти: договорились встретиться в Новосибирске, а дальше лететь уже вместе (обратно билеты были). После чего я с легким сердцем отбыл к Баренцеву морю, забыв и думать о лососево-вулканных краях: вернувшись же, обнаружил, что вылет уже через пять дней. Отложил в сторону велосипед, разыскал в кладовке самый толстый спальный мешок, запасся кремом от загара и поехал в Домодедово.
Подъезжая к аэропорту, я был уверен, что найду там малолюдные руины и вообще мерзость запустения: как бы не так! Не говоря уже, что по-настоящему эффективные менеджеры могут сделать хаотично толпящуюся очередь практически из любого человеческого материала, но сейчас, похоже, вся страна отчего-то пришла в движение. Отсутствие международных рейсов прошло вовсе незаметным, а вот небрежение безопасностью прямо бросается в глаза: хотя на входе и недвусмысленно велят надеть маску, внутри, в самом "Домодедово", царит полная вольница - и сорокаминутная, плечом к плечу стоящая очередь на регистрацию, обходится без масок вовсе. Такая же ненужная анархия царит и в Новосибирске, где мы с Ишмаэлем, как герои какой-нибудь старой шпионской комедии, профессиональные мастера мимикрии, мигом узнали друг друга: на весь полутемный, густо заполненный транзитниками аэропорт, в масках были лишь мы двое. Успокоив нервы грубоватым коньяком, и достав из рюкзака корректуру одной из текущих работ, я утвердился в кресле Петропавловского рейса, приготовившись к печальному, но обратимому трюку, известному каждому, кто летит на восток: внезапному исчезновению полусуток. Вылетел я из Москвы около полудня, всего пути было что-то около одиннадцати часов, а приземлились мы на Камчатке поздним утром. Выйдя из салатового самолетного чрева, получив багаж и прищурившись на серенькое тусклое небо, сразу, еще не наведясь на резкость, понимаешь, что не просто облетел полмира: вероятно как-то так чувствовали себя русские эмигранты, попав полвека спустя после катастрофы в туристическую поездку по СССР (в 1960-е годы это было доступно, безопасно и вполне практиковалось). Кажется, все говорят по-русски и вывески тоже русские, а все-таки многое по-другому: например, все машины здесь с правым рулем, так что привычным жестом распахнув дверь пассажирского сиденья, рискуешь встретить (к своему и его изумлению) встревоженные глаза вцепившегося в руль шофера.
Впрочем, "Яндекс-такси" здесь работает, хоть и не без запинки: запихав багаж в какую-то мышастую машинку, на чьей профессионально прищуренной морде застыла гримаса вечной боли от расставания с Японией, мы весело покатили в гостиницу. Петропавловск-Камчатский (намертво мнемонически сросшийся с полночью: респект постсоветским детям, "Маяка" не слушавшим!), даром что не имеет и двухсот тысяч жителей, длиной может посоперничать со столицами: вечная карма городов у моря. От одного его крыла до другого чуть ли не пятьдесят километров, так что обычные дневные перегоны тут нешуточные. Был туман, так что грозно нависавшие над городом вулканы (известные по множеству изображений) были не видны, но громадное их присутствие незримо и непрерывно ощущалось. Вторая стихия, не дающая ни на секунду о себе забыть - Тихий океан, к которому мы и отправились, бросив вещи. Как известно, чтобы не мучиться впредь с джетлагом, главное, несмотря на подступающую сонливость, первый день по прибытии провести без отдыха и сна: тогда есть шансы, что взнузданный организм легко перейдет на новые часовые рельсы.
Вблизи от нашей гостиницы обещано было лежбище сивучей: крупных морских млекопитающих, которые по странной ностальгии облюбовали для житья старый, полузаброшенный порт. С. П. Крашенинников, столичный студент, чудом попавший в камчатскую экспедицию 1737 года и, по трусости спутников, оставшийся ее единственным ученым участником, много писал о них (как, впрочем, и о других местных диковинных зверях) - тем более стоило на них посмотреть. Все дороги здесь устроены как судьба: сопротивляясь естественному уклону, ты можешь карабкаться вверх или идти вдоль умопостигаемого берега, но, поддавшись ходу событий, ты быстро побежишь по холмистому рельефу вниз и вскоре будешь у самого океана. Мы пошли по тенистой дороге, дивясь какому-то гармоническому эклектизму: несколько пестрых пятиэтажек были окружены явно крестьянскими пятистенками, утопавшими в зелени; далее стояло здание с готично выбитыми окнами, следом шли какие-то лабазы, потом опять избы. Подстать были и встречные: сосредоточенный на внутреннем мире гражданин, явно много лет не выходящий из астрала, юная леди в офисной униформе, стайка старшеклассниц, спешащих по своим пока еще неотложным делам. Ближе к берегу жилой хаос уступает место рабочему: с обеих сторон какие-то полуразрушенные цеха, густо поросшие местной розовой чиной; потом действующий рыбоконсервный завод. По странному капризу мы решили зайти в магазин при нем: там громоздились, грустно глядя на нас, груды замороженных терпугов и возмущенно смотрели с похожим выражением лиц две встревоженные продавщицы. Дальше, за мирно спящей рыжей собакой, начиналась территория сивучей: на столбе висела подробная инструкция по обращению с ними: к ним нельзя было приближаться, их не благословлялось пугать громкими звуками (а отдельно было запрещено стрелять - как будто дело происходит в Техасе!), их ни в коем случае нельзя было кормить… Впрочем, все предосторожности оказались излишними, поскольку лежбище было безнадежно пустым: только несколько вислоусых мужчин, отчасти напоминающих сивучей-оборотней, лениво переругиваясь, грузили в кузов японского грузовика гигантский тюк с рыбой. Кричали чайки, плескался океан, туман растекался над водой.
Такси отказывалось вызываться: тут, в краю проигравшего монополизма, это бывает - одновременно сосуществует целый выводок приложений для материализации машины и все не работают. Вообще холеный победительный бизнес здесь пасует: тут нет ни сетевых заправок, ни заполнивших европейскую часть супермаркетов - из привычных глазу вывесок только "Почта России" и "Сбербанк" - и, к моему глубокому изумлению, финская закусочная "Hesburger", отрада скандинавских вечеров, еле-еле хило прозябавший в наших столицах, а тут неожиданно захвативший полгорода. За неимением такси, решили выбираться из рыбоконсервных далей на автобусе, а тут подкатил и он сам - неведомой марки, но шустрый, уютный и охотно принимающий оплату кредиткой: вот чему бы поучиться Европе, любящей возводить в этой области мучительные препоны.
Пыхтя и отдуваясь, автобус довез нас до одного из локальных центров, вновь вернув к печальной необходимости чем-то себя занять, чтобы не заснуть. Мы хотели повидать одну из местных достопримечательностей - длиннющий пляж с черным вулканическим песком (как на Канарских островах), но вот проблема: общественный транспорт туда не ходит, а таксисты все как один отказывались туда ехать, ссылаясь на дурную дорогу. Пришлось воззвать не к человеколюбию (последнее прибежище путешественника), а к алчности, пообещав тройной тариф за дорогу в оба конца и получасовое ожидание. Разговорившись с водителем, который от инерционного ворчания медленно возвышался до краеведческой приветливости, выяснили вдруг, что родом мы из соседних брянских деревень. Сила землячества, вшитая в национальный культурный код, так велика, что водитель после получаса взаимных упоительных воспоминаний готов был, кажется, сам нам и приплатить, но тут мы приехали и, оставив его, пошли пройтись. Двенадцать тысяч лет назад Авачинский вулкан (тем временем чуть показавшийся из облаков) выбросил столб пепла и длинные языки лавы, сформировавшие нынешний облик окрестностей: в частности, этот гигантский, почти безлюдный, полный черного песка берег. Рядом с пляжем дидактичный камчатский мыслитель возвел стенд с описанием и изображением местных трав-эндемиков: упоительно вычурная орхидея (давно отцвела), мелкий рододендрон (тоже) и стланик, хорошо памятный по лагерным мемуарам: он-то как раз рос вокруг в изобилии. Вообще прибрежная малорослая флора как специально была представлена практичными разновидностями: заросли крупноягодного шиповника, брусники, черники (которую здесь почему-то называют голубикой) и удивительная шикша, которая то ли у нас не растет, то ли раньше мне не встречалась. Океан был обманчиво тихим и на вид совершенно безжизненным: ни корабля, ни даже лодочки - а ближайшая земля на воображаемом горизонте - в четырех тысячах километров и это - Гавайские острова.
На следующий день начиналась наша вулканная программа. Вообще на Камчатке вулканов великое множество, причем систематика их довольно причудлива: некоторые из них оказываются разжалованы из вулканов в сопки или из действующих в потухшие: потом потухший вдруг начинает извергаться, залив раскаленной лавой все вокруг, так что его срочно обратно интронизируют в действительные статские… Объединены они в несколько областей; мы начинали с так называемых "домашних", обставших на некотором удалении Петропавловск и видных в хорошую погоду из любой точки города (что придает происходящему в нем поневоле помпеянский оттенок). Наш обстоятельный руководитель внимательно следил за прогнозом погоды, чтобы расположить три последовательных похода в правильной очередности: в результате первым нам выпал вулкан Горелый. Последний раз он вел себя активно десять лет назад, так что сейчас находится в ремиссии (которая, конечно, не должна ему помешать проснуться в любой неподходящий момент). Впрочем, считается, что ни один вулкан не начинает извержение просто так, с бухты-барахты, а всегда сперва как бы откашливается - или устраивает подземные толчки, или усиливает выбросы дыма (которые в принципе не прекращаются никогда), либо начинает камнепады.
Ехать до Горелого совсем недолго: сперва по хорошему асфальту, далее по неплохой грунтовке. При переезде с одного покрытия на другое здешние путешественники меняют давление в колесах: на грунтовке послабее, на асфальте посильнее. Наша компания забрасывает восходителей на японских машинах Mitsubishi Delica, напоминающих плод беззаконной любви джипа и минивэна: небольшой высокий уютный автомобиль на цепких мускулистых колесах; другие возят на обычных джипах, причем, конечно, праворульных. По пути тормозим у родника набрать воды: рядом небольшое деревце, из суеверных соображений увитое какими-то ритуальными ленточками (отголоски этого обряда встречаются по всему миру, от лапландской тундры до Непала): в соответствии со структурой момента на нем полным-полно использованных медицинских масок. Дальше - короткая остановка на Вилючинском перевале и, наконец, спуск в кальдеру Горелого. Хотя мы еще на предварительном этапе много раз предупреждали, что нам случалось уже бывать в горах, причем довольно высоких, гид на всякий случай хлопочет над нами, как наседка над цыплятами: удобная ли обувь? не забыли ли палки? Впрочем, уже через первые сто метров подъема все, наконец, успокаивается и входит в ритм: идем в очень хорошем темпе, обгоняя другие группы (это один из самых популярных маршрутов, так что туристов здесь полным полно).
Вулкан совсем невысокий (1800 метров) и не слишком активный, но, несмотря на это, всякая растительность заканчивается еще внизу: почти весь подъем идет по каменистым, без единой травинки, отрогам, да еще и во многих местах покрытых снегом. Впрочем, тропа очень комфортная. Кругом туман, отвлекаться не на что, благодаря чему все 900 метров подъема прошли за полтора часа (вместо обычных трех) - и как только вышли на высшую точку, немедленно поднялся ветер, марево рассеялось и открылся умопомрачительный вид на огромный кратер Горелого, выводок побочных конусов (через которые при предыдущих извержениях лава так и не смогла пробиться) и яркое кислотное озеро внутри. В принципе, зачетный маршрут был пройден (и Strava рапортовала, что по скорости восхождения мы на десятом месте за всю историю), но спускаться не хотелось, так что мы пошли по краю кратера - сперва влево (где он стал предательски осыпаться под ногами), а после - вправо, по расширяющемуся гребню, к скале, нависавшей над обрывом, и дальше, до момента, где тропа, наконец, иссякла, закончившись тупиком. На дальнем краю нашлась и кое-какая растительность: лишайники, мхи и даже заросли карликовой ивы. С вершины открываются отличные виды - на зеленые долины внизу, над которыми нависают два вулкана - Вилючинский, на который ходят только зимой, поскольку поверхность его в остальное время слишком сыпуча и Мутновский, который нам еще предстоял.
По уговору мы должны были идти на него на следующий день, но вмешалась природа: уже поздним вечером позвонил гид с известием, что прогноз изменился: на Мутновский-то можно в принципе идти при любой погоде, но вот на Авачинском послезавтра обещают ураган, так что лучше бы его перенести на завтра. Мы охотно согласились: среди запланированных походов Авача (как его называют местные) представлялась если не самой интересной, то уж бесспорно самой трудоемкой целью.
Вулкан этот в хорошую погоду прекрасно виден из города: по большому счету он похож на исполинскую шляпу волшебника: отлогие поля высотой в две тысячи метров и возвышающаяся над ней правильная семисотпятидесятиметровая тулья, выросшая при одном из извержений (до которых он большой мастер и охотник). Согласно многочисленным свидетельствам, тропа на него, особенно летом, не представляет особенных сложностей, но 1700 метров вертикального подъема для обычного, даже привыкшего к горам человека, это весьма немало. Вообще в описаниях популярных туристических горных маршрутов принят почему-то совершенно излишний оптимизм: непрерывное "забежали" и "ничего трудного" - при том, что на самих маршрутах сплошь и рядом видишь буквально изнемогающих граждан. Не знаю, действительно ли встречаются такие энергичные экземпляры (речь, понятно, не о профессиональных спортсменах) или есть в этом род специального постфактумного лукавства, но сам я, хорошо зная пределы своих возможностей, отчетливо понимал, что мы, скорее всего, поднимемся, но простой прогулкой это точно не станет. Вел нас на гору легендарный камчатский и дальневосточный альпинист Владимир Семенович Марков - и тоже, между прочим, несмотря на все свои титулы, никакого легкомыслия по отношению к маршруту себе не позволял.
Выдвинулись мы довольно поздно, благо ехать совсем недалеко: надо свернуть с общей трассы вдоль по "сухой речке", представляющей собой русло пересохшей реки. Впрочем, после некоторых дождей она вдруг стремительно заполняется водой, делаясь рекою вполне сущей: местные с мстительным удовольствием показывают яму, в которую при подобной оказии угодила так называемая "вахтовка" - типичный местный транспорт, состоящий из спартанского автобусного кузова, водруженного на шасси "Камаза". Среди местных туркомпаний существует известный антагонизм: владельцы вахтовок не только упрямо демпингуют (благо, набить в ее кузов можно до двух десятков пассажиров), но и разбивают своими здоровенными колесами местные хрупкие дороги, делая их непроходимыми для джипов. Впрочем, к дороге, ведущей к общему базовому лагерю Авачинского и Карякского вулканов, это не относится: по местным меркам она более чем приличная. Мы быстро переобулись в походную обувь, проверили снаряжение и под сгущающимся туманом вышли в путь.
(окончание следует)
В источниках вяло плескались утомленные граждане; мы же пошли вверх по течению Ключевки, привлеченные удивительным зрелищем. В эти дни заканчивается сезон нереста лососевых, который, в свою очередь, представляет собой один из самых драматических сюжетов, выдуманных неумолимой природой. Как известно, выйдя из икринки где-нибудь в верховьях неприветливой северной или восточной реки, юный лосось с еле слышным вздохом облегчения скатывается в море, где проводит несколько беззаботных лет, резвясь в его прохладных волнах и вдоволь питаясь вкусной и разнообразной пищей. И вот, несколько лет спустя, вполне освоившись на новом месте и почти уже позабыв об ужасах оставленной родины, он слышит зов судьбы - и с покорностью Эдипа медленно, но неотвратимо плывет в ту же самую реку, декорации которой окружали его в первом акте драмы. Здесь, увы, его уже ждут - селяне с сетями да медведи с когтями - но он, по возможности уворачиваясь от опасностей, стремится к родным верховьям, чтобы там встревоженно отнереститься.
Бывают лососи многозарядные, которые потом вновь уплывают в море с тем, чтобы этот трагический цикл повторить, но чаще этим и исчерпывается лососевая биография. Целеустремленность накладывает отпечаток на внешность: лосось перестает питаться, а челюсти его, и без того отроду достаточно мужественные, дополнительно искривляются, ради гидродинамики или из соображении брутальности, благодаря чему он становится похожим на Людовико Манина, последнего дожа Венеции. Он весь - дух и целеустремленность; телесные заботы оставляют его, благодаря чему он покрывается какими-то блеклыми пятнами. Стараясь ступать поаккуратнее, мы подошли к самому берегу Ключевки: вдоль всей ее ширины вверх медленно двигались лососи. Выглядело это так: несколько крупных красноспинных рыб замирали мордами к встречному течению, вяло шевеля плавниками; потом одна, собравшись с силами, вдруг, сильно виляя всем своим телом, проплывала несколько метров вверх; за ней двигались еще несколько. Свернув в сторону, к небольшому омутку по сенью прибрежных зарослей, рыба-лидер стояла несколько минут, чтобы отдышаться, а потом снова, в новом пароксизме, преодолевала еще десяток метров. Их были сотни и тысячи: сильно потрепанные жизнью, с явными следами распада на темно-красных своих телах (очевидно, это была брачная раскраска), они имели в целом какой-то паломнический вид: зрелище было совершенно завораживающее. "Здесь медведь их ловит, не наступите", - прошептал гид. И точно: все было завалено следами неаккуратной медвежьей трапезы: отгрызенные рыбьи головы (их он выплевывает, как соперник Сильвио - черешневые косточки) валялись вперемешку с конечными итогами гастрономических восторгов. Где-то неподалеку за кулисами переминался и сам медведь: во всяком случае, из плотного подлеска явственно тянуло мускусным звериным запашком. Лососи, нечувствительные к внешним раздражителям, прежними перебежками неотвратимо шли в верховья. "Не так ли и мы", - подумал я про себя, - "двигаемся в пространстве под влиянием неосознаваемых нами зависимостей".
На фоне монументальных коррекций всемирных планов наши личные метаморфозы выглядели куда как скромно. Обычно под осень мы с высокочтимым Ишмаэлем отправляемся куда-нибудь в горы (это не значит, что мы туда не ездим в остальные месяцы): ныне, когда сделалось понятно, что большинство европейских маршрутов покамест обойдется без нас, пришлось посмотреть, какие возможности оставил нам так некстати сузившийся мир. Бельгиец бы на этом месте всхлипнул, голландец бы разрыдался (канадец или француз вообще не заметили бы разницы); мы приосанились. Громадная, протянувшаяся на десять тысяч километров страна лежала перед нами. "Конечно, Камчатка", - подумалось поневоле.
У нас в активе был электроадрес проверенного местного гида, что составляло половину будущего успеха: самостоятельно организовывать толковую камчатскую экскурсию выйдет себе дороже. Там нет международных прокатных автомобильных контор (а те, что есть, весьма сребролюбивы и, по отзывам, не всегда надежны), а посещение ряда национальных парков требует выправления сложных верительных грамот. Поэтому мы с удовольствием передоверили все подготовительные тяготы, сформулировав лишь общие пожелания: побольше вулканов, поменьше поездок, максимум походов и никакой этнографии. Оказалось, что из-за переживаемых нами событий, сходные мысли пришли в голову множеству беспокойных граждан, так что прямых авиабилетов уже за месяц стало не найти: договорились встретиться в Новосибирске, а дальше лететь уже вместе (обратно билеты были). После чего я с легким сердцем отбыл к Баренцеву морю, забыв и думать о лососево-вулканных краях: вернувшись же, обнаружил, что вылет уже через пять дней. Отложил в сторону велосипед, разыскал в кладовке самый толстый спальный мешок, запасся кремом от загара и поехал в Домодедово.
Подъезжая к аэропорту, я был уверен, что найду там малолюдные руины и вообще мерзость запустения: как бы не так! Не говоря уже, что по-настоящему эффективные менеджеры могут сделать хаотично толпящуюся очередь практически из любого человеческого материала, но сейчас, похоже, вся страна отчего-то пришла в движение. Отсутствие международных рейсов прошло вовсе незаметным, а вот небрежение безопасностью прямо бросается в глаза: хотя на входе и недвусмысленно велят надеть маску, внутри, в самом "Домодедово", царит полная вольница - и сорокаминутная, плечом к плечу стоящая очередь на регистрацию, обходится без масок вовсе. Такая же ненужная анархия царит и в Новосибирске, где мы с Ишмаэлем, как герои какой-нибудь старой шпионской комедии, профессиональные мастера мимикрии, мигом узнали друг друга: на весь полутемный, густо заполненный транзитниками аэропорт, в масках были лишь мы двое. Успокоив нервы грубоватым коньяком, и достав из рюкзака корректуру одной из текущих работ, я утвердился в кресле Петропавловского рейса, приготовившись к печальному, но обратимому трюку, известному каждому, кто летит на восток: внезапному исчезновению полусуток. Вылетел я из Москвы около полудня, всего пути было что-то около одиннадцати часов, а приземлились мы на Камчатке поздним утром. Выйдя из салатового самолетного чрева, получив багаж и прищурившись на серенькое тусклое небо, сразу, еще не наведясь на резкость, понимаешь, что не просто облетел полмира: вероятно как-то так чувствовали себя русские эмигранты, попав полвека спустя после катастрофы в туристическую поездку по СССР (в 1960-е годы это было доступно, безопасно и вполне практиковалось). Кажется, все говорят по-русски и вывески тоже русские, а все-таки многое по-другому: например, все машины здесь с правым рулем, так что привычным жестом распахнув дверь пассажирского сиденья, рискуешь встретить (к своему и его изумлению) встревоженные глаза вцепившегося в руль шофера.
Впрочем, "Яндекс-такси" здесь работает, хоть и не без запинки: запихав багаж в какую-то мышастую машинку, на чьей профессионально прищуренной морде застыла гримаса вечной боли от расставания с Японией, мы весело покатили в гостиницу. Петропавловск-Камчатский (намертво мнемонически сросшийся с полночью: респект постсоветским детям, "Маяка" не слушавшим!), даром что не имеет и двухсот тысяч жителей, длиной может посоперничать со столицами: вечная карма городов у моря. От одного его крыла до другого чуть ли не пятьдесят километров, так что обычные дневные перегоны тут нешуточные. Был туман, так что грозно нависавшие над городом вулканы (известные по множеству изображений) были не видны, но громадное их присутствие незримо и непрерывно ощущалось. Вторая стихия, не дающая ни на секунду о себе забыть - Тихий океан, к которому мы и отправились, бросив вещи. Как известно, чтобы не мучиться впредь с джетлагом, главное, несмотря на подступающую сонливость, первый день по прибытии провести без отдыха и сна: тогда есть шансы, что взнузданный организм легко перейдет на новые часовые рельсы.
Вблизи от нашей гостиницы обещано было лежбище сивучей: крупных морских млекопитающих, которые по странной ностальгии облюбовали для житья старый, полузаброшенный порт. С. П. Крашенинников, столичный студент, чудом попавший в камчатскую экспедицию 1737 года и, по трусости спутников, оставшийся ее единственным ученым участником, много писал о них (как, впрочем, и о других местных диковинных зверях) - тем более стоило на них посмотреть. Все дороги здесь устроены как судьба: сопротивляясь естественному уклону, ты можешь карабкаться вверх или идти вдоль умопостигаемого берега, но, поддавшись ходу событий, ты быстро побежишь по холмистому рельефу вниз и вскоре будешь у самого океана. Мы пошли по тенистой дороге, дивясь какому-то гармоническому эклектизму: несколько пестрых пятиэтажек были окружены явно крестьянскими пятистенками, утопавшими в зелени; далее стояло здание с готично выбитыми окнами, следом шли какие-то лабазы, потом опять избы. Подстать были и встречные: сосредоточенный на внутреннем мире гражданин, явно много лет не выходящий из астрала, юная леди в офисной униформе, стайка старшеклассниц, спешащих по своим пока еще неотложным делам. Ближе к берегу жилой хаос уступает место рабочему: с обеих сторон какие-то полуразрушенные цеха, густо поросшие местной розовой чиной; потом действующий рыбоконсервный завод. По странному капризу мы решили зайти в магазин при нем: там громоздились, грустно глядя на нас, груды замороженных терпугов и возмущенно смотрели с похожим выражением лиц две встревоженные продавщицы. Дальше, за мирно спящей рыжей собакой, начиналась территория сивучей: на столбе висела подробная инструкция по обращению с ними: к ним нельзя было приближаться, их не благословлялось пугать громкими звуками (а отдельно было запрещено стрелять - как будто дело происходит в Техасе!), их ни в коем случае нельзя было кормить… Впрочем, все предосторожности оказались излишними, поскольку лежбище было безнадежно пустым: только несколько вислоусых мужчин, отчасти напоминающих сивучей-оборотней, лениво переругиваясь, грузили в кузов японского грузовика гигантский тюк с рыбой. Кричали чайки, плескался океан, туман растекался над водой.
Такси отказывалось вызываться: тут, в краю проигравшего монополизма, это бывает - одновременно сосуществует целый выводок приложений для материализации машины и все не работают. Вообще холеный победительный бизнес здесь пасует: тут нет ни сетевых заправок, ни заполнивших европейскую часть супермаркетов - из привычных глазу вывесок только "Почта России" и "Сбербанк" - и, к моему глубокому изумлению, финская закусочная "Hesburger", отрада скандинавских вечеров, еле-еле хило прозябавший в наших столицах, а тут неожиданно захвативший полгорода. За неимением такси, решили выбираться из рыбоконсервных далей на автобусе, а тут подкатил и он сам - неведомой марки, но шустрый, уютный и охотно принимающий оплату кредиткой: вот чему бы поучиться Европе, любящей возводить в этой области мучительные препоны.
Пыхтя и отдуваясь, автобус довез нас до одного из локальных центров, вновь вернув к печальной необходимости чем-то себя занять, чтобы не заснуть. Мы хотели повидать одну из местных достопримечательностей - длиннющий пляж с черным вулканическим песком (как на Канарских островах), но вот проблема: общественный транспорт туда не ходит, а таксисты все как один отказывались туда ехать, ссылаясь на дурную дорогу. Пришлось воззвать не к человеколюбию (последнее прибежище путешественника), а к алчности, пообещав тройной тариф за дорогу в оба конца и получасовое ожидание. Разговорившись с водителем, который от инерционного ворчания медленно возвышался до краеведческой приветливости, выяснили вдруг, что родом мы из соседних брянских деревень. Сила землячества, вшитая в национальный культурный код, так велика, что водитель после получаса взаимных упоительных воспоминаний готов был, кажется, сам нам и приплатить, но тут мы приехали и, оставив его, пошли пройтись. Двенадцать тысяч лет назад Авачинский вулкан (тем временем чуть показавшийся из облаков) выбросил столб пепла и длинные языки лавы, сформировавшие нынешний облик окрестностей: в частности, этот гигантский, почти безлюдный, полный черного песка берег. Рядом с пляжем дидактичный камчатский мыслитель возвел стенд с описанием и изображением местных трав-эндемиков: упоительно вычурная орхидея (давно отцвела), мелкий рододендрон (тоже) и стланик, хорошо памятный по лагерным мемуарам: он-то как раз рос вокруг в изобилии. Вообще прибрежная малорослая флора как специально была представлена практичными разновидностями: заросли крупноягодного шиповника, брусники, черники (которую здесь почему-то называют голубикой) и удивительная шикша, которая то ли у нас не растет, то ли раньше мне не встречалась. Океан был обманчиво тихим и на вид совершенно безжизненным: ни корабля, ни даже лодочки - а ближайшая земля на воображаемом горизонте - в четырех тысячах километров и это - Гавайские острова.
На следующий день начиналась наша вулканная программа. Вообще на Камчатке вулканов великое множество, причем систематика их довольно причудлива: некоторые из них оказываются разжалованы из вулканов в сопки или из действующих в потухшие: потом потухший вдруг начинает извергаться, залив раскаленной лавой все вокруг, так что его срочно обратно интронизируют в действительные статские… Объединены они в несколько областей; мы начинали с так называемых "домашних", обставших на некотором удалении Петропавловск и видных в хорошую погоду из любой точки города (что придает происходящему в нем поневоле помпеянский оттенок). Наш обстоятельный руководитель внимательно следил за прогнозом погоды, чтобы расположить три последовательных похода в правильной очередности: в результате первым нам выпал вулкан Горелый. Последний раз он вел себя активно десять лет назад, так что сейчас находится в ремиссии (которая, конечно, не должна ему помешать проснуться в любой неподходящий момент). Впрочем, считается, что ни один вулкан не начинает извержение просто так, с бухты-барахты, а всегда сперва как бы откашливается - или устраивает подземные толчки, или усиливает выбросы дыма (которые в принципе не прекращаются никогда), либо начинает камнепады.
Ехать до Горелого совсем недолго: сперва по хорошему асфальту, далее по неплохой грунтовке. При переезде с одного покрытия на другое здешние путешественники меняют давление в колесах: на грунтовке послабее, на асфальте посильнее. Наша компания забрасывает восходителей на японских машинах Mitsubishi Delica, напоминающих плод беззаконной любви джипа и минивэна: небольшой высокий уютный автомобиль на цепких мускулистых колесах; другие возят на обычных джипах, причем, конечно, праворульных. По пути тормозим у родника набрать воды: рядом небольшое деревце, из суеверных соображений увитое какими-то ритуальными ленточками (отголоски этого обряда встречаются по всему миру, от лапландской тундры до Непала): в соответствии со структурой момента на нем полным-полно использованных медицинских масок. Дальше - короткая остановка на Вилючинском перевале и, наконец, спуск в кальдеру Горелого. Хотя мы еще на предварительном этапе много раз предупреждали, что нам случалось уже бывать в горах, причем довольно высоких, гид на всякий случай хлопочет над нами, как наседка над цыплятами: удобная ли обувь? не забыли ли палки? Впрочем, уже через первые сто метров подъема все, наконец, успокаивается и входит в ритм: идем в очень хорошем темпе, обгоняя другие группы (это один из самых популярных маршрутов, так что туристов здесь полным полно).
Вулкан совсем невысокий (1800 метров) и не слишком активный, но, несмотря на это, всякая растительность заканчивается еще внизу: почти весь подъем идет по каменистым, без единой травинки, отрогам, да еще и во многих местах покрытых снегом. Впрочем, тропа очень комфортная. Кругом туман, отвлекаться не на что, благодаря чему все 900 метров подъема прошли за полтора часа (вместо обычных трех) - и как только вышли на высшую точку, немедленно поднялся ветер, марево рассеялось и открылся умопомрачительный вид на огромный кратер Горелого, выводок побочных конусов (через которые при предыдущих извержениях лава так и не смогла пробиться) и яркое кислотное озеро внутри. В принципе, зачетный маршрут был пройден (и Strava рапортовала, что по скорости восхождения мы на десятом месте за всю историю), но спускаться не хотелось, так что мы пошли по краю кратера - сперва влево (где он стал предательски осыпаться под ногами), а после - вправо, по расширяющемуся гребню, к скале, нависавшей над обрывом, и дальше, до момента, где тропа, наконец, иссякла, закончившись тупиком. На дальнем краю нашлась и кое-какая растительность: лишайники, мхи и даже заросли карликовой ивы. С вершины открываются отличные виды - на зеленые долины внизу, над которыми нависают два вулкана - Вилючинский, на который ходят только зимой, поскольку поверхность его в остальное время слишком сыпуча и Мутновский, который нам еще предстоял.
По уговору мы должны были идти на него на следующий день, но вмешалась природа: уже поздним вечером позвонил гид с известием, что прогноз изменился: на Мутновский-то можно в принципе идти при любой погоде, но вот на Авачинском послезавтра обещают ураган, так что лучше бы его перенести на завтра. Мы охотно согласились: среди запланированных походов Авача (как его называют местные) представлялась если не самой интересной, то уж бесспорно самой трудоемкой целью.
Вулкан этот в хорошую погоду прекрасно виден из города: по большому счету он похож на исполинскую шляпу волшебника: отлогие поля высотой в две тысячи метров и возвышающаяся над ней правильная семисотпятидесятиметровая тулья, выросшая при одном из извержений (до которых он большой мастер и охотник). Согласно многочисленным свидетельствам, тропа на него, особенно летом, не представляет особенных сложностей, но 1700 метров вертикального подъема для обычного, даже привыкшего к горам человека, это весьма немало. Вообще в описаниях популярных туристических горных маршрутов принят почему-то совершенно излишний оптимизм: непрерывное "забежали" и "ничего трудного" - при том, что на самих маршрутах сплошь и рядом видишь буквально изнемогающих граждан. Не знаю, действительно ли встречаются такие энергичные экземпляры (речь, понятно, не о профессиональных спортсменах) или есть в этом род специального постфактумного лукавства, но сам я, хорошо зная пределы своих возможностей, отчетливо понимал, что мы, скорее всего, поднимемся, но простой прогулкой это точно не станет. Вел нас на гору легендарный камчатский и дальневосточный альпинист Владимир Семенович Марков - и тоже, между прочим, несмотря на все свои титулы, никакого легкомыслия по отношению к маршруту себе не позволял.
Выдвинулись мы довольно поздно, благо ехать совсем недалеко: надо свернуть с общей трассы вдоль по "сухой речке", представляющей собой русло пересохшей реки. Впрочем, после некоторых дождей она вдруг стремительно заполняется водой, делаясь рекою вполне сущей: местные с мстительным удовольствием показывают яму, в которую при подобной оказии угодила так называемая "вахтовка" - типичный местный транспорт, состоящий из спартанского автобусного кузова, водруженного на шасси "Камаза". Среди местных туркомпаний существует известный антагонизм: владельцы вахтовок не только упрямо демпингуют (благо, набить в ее кузов можно до двух десятков пассажиров), но и разбивают своими здоровенными колесами местные хрупкие дороги, делая их непроходимыми для джипов. Впрочем, к дороге, ведущей к общему базовому лагерю Авачинского и Карякского вулканов, это не относится: по местным меркам она более чем приличная. Мы быстро переобулись в походную обувь, проверили снаряжение и под сгущающимся туманом вышли в путь.
(окончание следует)