МИХАИЛ КАЗМИЧЕВ. НЕИЗДАННОЕ и НЕСОБРАННОЕ
Михаил Матвеевич Казмичев (или Казмичов; 1897 - 1960) не принадлежит к числу вовсе неизвестных русских поэтов; эпизодический персонаж ленинградского литературного многоголосья 1930-х годов, обладатель запоминающейся внешности (из десятка портретов выберу незатрепанный: «Небольшой, слабенький, лицо - желто-серое, взгляд терпеливый, а вместе с тем - недоверчивый»1 ), он прожил тихую жизнь на самых окраинах словесности, переводя пьесы испанских озорных монахов и - редко-редко, для самого близкого круга, читая вслух собственные стихи. Несколько лет назад значительная подборка его стихотворений была напечатана по рукописям, восходящим к архиву приятеля, ленинградского филолога (и тоже хорошего поэта) В. А. Мануйлова2 . Между тем, довольно существенный корпус его стихов сохранился в другом петербургском хранилище - в Отделе рукописей Российской Национальной Библиотеки (РНБ. Ф. 1364. Ед. хр. 12), с которым автор был тесно и родственно связан: его талантливая сестра Татьяна Матвеевна некоторое время перед войной работала там библиотекарем первого разряда3 . Отошедший туда фрагмент архива Казмичева4 , помимо эфемерной эпистолярии и нескольких фотодокументов, содержит папку стихотворений: в археографическом смысле это смесь правленой и нетронутой машинописи, авторских рукописей и списков, в практическом же - источник текста нескольких десятков стихов, до сих пор не обнародованных. Ниже я печатаю восемнадцать стихотворений; №№ 1, 2, 4, 6, 11, 12а, 16 представляют собой варианты уже известных текстов (порой - как в случае с № 6 - разночтения принципиальны); остальные, по всей вероятности, появляются в печати впервые.
==
1 Шварц Е. Л. Телефонная книжка. М. 1997. С. 222
2 Казмичев М. М. Стихи (Публикация Т. М. Двинятиной) // Ежегодник Рукописного отдела Пушкинского Дома на 2003 - 2004 годы. СПб. 2007. С. 560 - 613
3 См.: Сотрудники Российской национальной библиотеки - деятели науки и культуры. Биографический словарь. Т. 3. СПб. 2003. С. 258 - 259.
4 Краткую аннотацию см.: Новые поступления в Отдел рукописей РНБ (1989 - 1993). Каталог. СПб. 1998. С. 25
==
UPD:: Высокочтимый reweiv оцифровал и выложил практически полное собрание сочинений Казмичева - рекомендую. Раз- два- три- четыре.
==
<1>
Шекспировы герои
Надменны и тупы,
У них дугою брови
И каменные лбы.
У Данта черный ужас,
У Гете белый сплин, -
Немецко-римский ужин
Из греческих маслин!
Я Чехова, наверно,
Прочту перед концом, -
Печально и просторно
И пахнет чабрецом.
<2>
Я хотел бы ходить в Эрмитаже с тобой
Чтобы Генсборо пел голубой,
И кружился тяжелый и страшный Рембрандт
Беспощадной и темной судьбой.
Петербург уже точит и моет торцы,
Уже солнце летит на собор,
Уже пестрый туман распахнул дворцы,
И решетки летят, как гонцы.
Для чего же мы медлим?
Но болен и слаб,
Я упал у судьбы между лап,
И напрасно меня у гранита Невы
Окликает курчавый арап.
И напрасно летит темнотою Рембрандт
И фламандские прыгают львы.
Я лежу, у меня под подушкой талант
И в холодной руке адамант!...
1926
<3>
Смыкаются опущенные веки,
Смежаются усталые века.
Во мглу текут замедленные реки,
В прохладе вод горячая рука.
А звезды, звезды - дикие косули -
В деревья смотрят нежно и легко.
Что, мои мысли, бедные кривули, -
Здесь отдохнем? Рассвет недалеко
<4>
Афины мрамором богаты,
Коринф весь белый от колонн,
Как хризопрасы и агаты
Над ним вечерний небосклон.
А что осталось? Вздох Гомера,
Да Ксенофонт, да Фукидид,
Греха безумная химера
И вопль голодный Эвменид.
И золотые базилики
В дыму рассветных облаков,
Эллинистические лики
У галилейских рыбаков.
1933
<5>
Вдоль непомерных берегов
Скользить по пенистому лону.
Как сладко слушать песнь валов
Базальту - демону, дракону!
Они уходят в высоту,
Базальты мутно-золотые
И замирают на лету
И дышат в бездны ветровые.
О, этот яркий горизонт
И скал горящих химеричность,
И синий, синий, синий Понт,
И ощущений стоязычность!
1932
<6>
Двадцатые годы! остались у нас
Печальные книжки в руках…
Кто мог бы в субтильных узнать завитках
Похабных и ухарских вас?
<7>
Испанские книги
Ведь мы с тобой не однодумы
И даже - Господи прости,
Не однолюбы! - так впусти
Гостей, рассматривай костюмы,
Сии испанские волюмы
Глазами тихими, как думы,
Глазами русскими прочти.
1954
<8>
Какие корявые краски
На столбиках старых перил!
Они задевают за сердце,
За мускулы спрятанных сил.
Их дрему тревожу впервые,
И в них я знакомых узнал,
Которых не видел лет двадцать,
С которыми в «краски» играл.
Ах, нам, надышавшимся долго
В мистическом горьком дыму,
И радости надо учиться,
Как учатся в жизни всему.
<9>
Какие линии у нежных рук и шей!
Они поют, поют - и умирают.
И яркие глаза Марин, морей,
Но тихие глаза их затмевают.
И руки смуглые… И молодость поет,
Охватывает сладко и опасно,
И медлит солнце, страшный пешеход,
И все кругом неистово и ясно.
<10>
Какие мы ели вишневые пироги!
Какие пироги с яблоками!
К отцу приходили друзья и враги,
Я взапуски бегал с мальчиками.
Какие были сады, дома,
Какие закаты и запахи!
Как это мы не сошли с ума
От гаснущих роз на Западе!
О птицах я уж не говорю.
С реки повеяло сыростью.
Калитка - я тихо ее отворю -
Дохнет улыбкой и жимолостью.
И все-таки, в глушь залетел соловей
И золотом вспыхнула иволга,
И жизнь оглянулась нежней и грозней,
Испуганная и счастливая.
<11>
Круглое окно и заросли сирени.
Вот так выдумывал Борисов-Мусатов.
Только не тоскуют бледные тени,
Только очень весело от летних закатов.
Вы помните, у Мусатова была картина,
Называется «Когда снова зацветет сирень?»
У него обыкновенно круглая куртина,
Лиловое рыданье, не день, а тень.
А этот день яркий, а этот день веселый,
В прошлое и будущее он распахнул две зари,
У него румяные девушки, иволги и пчелы,
А з<а>ря зарю окликает: потухаю! Гори!
<12>
Крутая радуга и ледовитый снег.
По белым облакам неукротимый бег.
Два года пепельных рассыпались. Я болен.
И бью в набат с бесколокольных колоколен.
И нежно радуга восходит на дома.
И странно, - радуга и лютая зима.
<12а>
НА СМЕРТЬ М. А. ВОЛОШИНА
Твой дух теперь в траве и море
И в умиранье звезд.
Твой вечный мир в пустом просторе
И величав, и прост.
Ты ярко жил и свято умер.
И скорбен и высок.
Стоял ты в яростном самуме
Приветливый пророк.
Вокруг тебя рекою млечной
Полынь, полынь, полынь…
Прильнет к тебе с любовью вечной
Безмолвие пустынь!..
<14>
Ни о чем не задумывайся, ни о чем не догадывайся.
Все неси в голове, что на базе дадут.
В разграфленную жизнь безответно укладывайся,
Как танцуют вокруг и живут и жуют.
Попугаи мыслители и сороки писатели,
Обезьяны кругом, обезьяны везде,
И бараны, бараны твои же приятели
В нечистотах наветов как рыбы в воде.
Я устал от безлобых моих собеседников,
Полуглупых бесед и сияющих глаз,
Получутких сердец и дикарских передников
И всего, что пустынников радует нас.
1930-е годы
<15>
О чем бы я ни говорил,
Я тихо думаю другое.
Неуловимо дорогое
Я слишком свято затаил.
Бывают в узких рундуках
Торгующие староверы,
Худые, в длинных сюртуках,
Безумные миллионеры.
Так, полные видений, мы
Проходим поскорее рынок
Между корзин, лотков и крынок
И розовеющей сюзьмы.
У толстых каменных ворот
Толкаюсь я, разносчик прозы,
И в дом, где лилии и розы
Немногим покажу проход!..
<16>
Посох! Куда поведешь ты? Дороги
Все хороши и на каждой роса.
Жаркие полдни и пыльные ноги.
Овцы, гостиницы и голоса.
В светлом арыке я вымою ноги,
Сядем, подумаем, поговорим.
Посох! Куда поведешь ты? Дороги
Лгут! Ни одна не приводит в Рим!
<17>
Прелестная книжка страшного Софокла!
Глухо напевает шестистопный ямб.
И глухая ночь сквозь матовые стекла
Проводит по книжным краям.
Эллинская муза горестную лиру
В комнату пустую принесла.
И мою пустую, тесную квартиру
Криком Антигоны потрясла.
Узнаю Вас, таинственные сестры,
Тот же простой и важный наряд,
Тот же горящий, губительный и острый
И мягкий, как мудрость, взгляд.
Тот же вы приносите сумрак зыбкий,
Только умеете тише целовать,
Только научились поиграть на скрипке
И с половины стиха взволновать.
11 ноября 1922
<18>
ПРИЗРАК
Кровавой сохой кто-то пашет поля.
Склонившись, он красною тенью
Проходит, и черная внемлет земля
Его неземному веленью.
Он зерна бросает в утробу ее.
Чем вырастет мертвое семя?
Какое он вызовет здесь бытие,
Косящий за племенем племя?
Порою, усталый, он в поле встает
И мутными смотрит глазами
В наполненный ветром сухим небосвод,
Седыми трясет волосами.
И песню он, страшную песню поет,
Простерши рукой над полями.
И песня его и скорбна и стройна,
Как оклик с неведомым другом…
И снова, склонившись, идет он за плугом,
И движутся желтые травы с испугом,
И сосны шумят нам: «война!»…
==
1 Шварц Е. Л. Телефонная книжка. М. 1997. С. 222
2 Казмичев М. М. Стихи (Публикация Т. М. Двинятиной) // Ежегодник Рукописного отдела Пушкинского Дома на 2003 - 2004 годы. СПб. 2007. С. 560 - 613
3 См.: Сотрудники Российской национальной библиотеки - деятели науки и культуры. Биографический словарь. Т. 3. СПб. 2003. С. 258 - 259.
4 Краткую аннотацию см.: Новые поступления в Отдел рукописей РНБ (1989 - 1993). Каталог. СПб. 1998. С. 25
==
UPD:: Высокочтимый reweiv оцифровал и выложил практически полное собрание сочинений Казмичева - рекомендую. Раз- два- три- четыре.
==
<1>
Шекспировы герои
Надменны и тупы,
У них дугою брови
И каменные лбы.
У Данта черный ужас,
У Гете белый сплин, -
Немецко-римский ужин
Из греческих маслин!
Я Чехова, наверно,
Прочту перед концом, -
Печально и просторно
И пахнет чабрецом.
<2>
Я хотел бы ходить в Эрмитаже с тобой
Чтобы Генсборо пел голубой,
И кружился тяжелый и страшный Рембрандт
Беспощадной и темной судьбой.
Петербург уже точит и моет торцы,
Уже солнце летит на собор,
Уже пестрый туман распахнул дворцы,
И решетки летят, как гонцы.
Для чего же мы медлим?
Но болен и слаб,
Я упал у судьбы между лап,
И напрасно меня у гранита Невы
Окликает курчавый арап.
И напрасно летит темнотою Рембрандт
И фламандские прыгают львы.
Я лежу, у меня под подушкой талант
И в холодной руке адамант!...
1926
<3>
Смыкаются опущенные веки,
Смежаются усталые века.
Во мглу текут замедленные реки,
В прохладе вод горячая рука.
А звезды, звезды - дикие косули -
В деревья смотрят нежно и легко.
Что, мои мысли, бедные кривули, -
Здесь отдохнем? Рассвет недалеко
<4>
Афины мрамором богаты,
Коринф весь белый от колонн,
Как хризопрасы и агаты
Над ним вечерний небосклон.
А что осталось? Вздох Гомера,
Да Ксенофонт, да Фукидид,
Греха безумная химера
И вопль голодный Эвменид.
И золотые базилики
В дыму рассветных облаков,
Эллинистические лики
У галилейских рыбаков.
1933
<5>
Вдоль непомерных берегов
Скользить по пенистому лону.
Как сладко слушать песнь валов
Базальту - демону, дракону!
Они уходят в высоту,
Базальты мутно-золотые
И замирают на лету
И дышат в бездны ветровые.
О, этот яркий горизонт
И скал горящих химеричность,
И синий, синий, синий Понт,
И ощущений стоязычность!
1932
<6>
Двадцатые годы! остались у нас
Печальные книжки в руках…
Кто мог бы в субтильных узнать завитках
Похабных и ухарских вас?
<7>
Испанские книги
Ведь мы с тобой не однодумы
И даже - Господи прости,
Не однолюбы! - так впусти
Гостей, рассматривай костюмы,
Сии испанские волюмы
Глазами тихими, как думы,
Глазами русскими прочти.
1954
<8>
Какие корявые краски
На столбиках старых перил!
Они задевают за сердце,
За мускулы спрятанных сил.
Их дрему тревожу впервые,
И в них я знакомых узнал,
Которых не видел лет двадцать,
С которыми в «краски» играл.
Ах, нам, надышавшимся долго
В мистическом горьком дыму,
И радости надо учиться,
Как учатся в жизни всему.
<9>
Какие линии у нежных рук и шей!
Они поют, поют - и умирают.
И яркие глаза Марин, морей,
Но тихие глаза их затмевают.
И руки смуглые… И молодость поет,
Охватывает сладко и опасно,
И медлит солнце, страшный пешеход,
И все кругом неистово и ясно.
<10>
Какие мы ели вишневые пироги!
Какие пироги с яблоками!
К отцу приходили друзья и враги,
Я взапуски бегал с мальчиками.
Какие были сады, дома,
Какие закаты и запахи!
Как это мы не сошли с ума
От гаснущих роз на Западе!
О птицах я уж не говорю.
С реки повеяло сыростью.
Калитка - я тихо ее отворю -
Дохнет улыбкой и жимолостью.
И все-таки, в глушь залетел соловей
И золотом вспыхнула иволга,
И жизнь оглянулась нежней и грозней,
Испуганная и счастливая.
<11>
Круглое окно и заросли сирени.
Вот так выдумывал Борисов-Мусатов.
Только не тоскуют бледные тени,
Только очень весело от летних закатов.
Вы помните, у Мусатова была картина,
Называется «Когда снова зацветет сирень?»
У него обыкновенно круглая куртина,
Лиловое рыданье, не день, а тень.
А этот день яркий, а этот день веселый,
В прошлое и будущее он распахнул две зари,
У него румяные девушки, иволги и пчелы,
А з<а>ря зарю окликает: потухаю! Гори!
<12>
Крутая радуга и ледовитый снег.
По белым облакам неукротимый бег.
Два года пепельных рассыпались. Я болен.
И бью в набат с бесколокольных колоколен.
И нежно радуга восходит на дома.
И странно, - радуга и лютая зима.
<12а>
НА СМЕРТЬ М. А. ВОЛОШИНА
Твой дух теперь в траве и море
И в умиранье звезд.
Твой вечный мир в пустом просторе
И величав, и прост.
Ты ярко жил и свято умер.
И скорбен и высок.
Стоял ты в яростном самуме
Приветливый пророк.
Вокруг тебя рекою млечной
Полынь, полынь, полынь…
Прильнет к тебе с любовью вечной
Безмолвие пустынь!..
<14>
Ни о чем не задумывайся, ни о чем не догадывайся.
Все неси в голове, что на базе дадут.
В разграфленную жизнь безответно укладывайся,
Как танцуют вокруг и живут и жуют.
Попугаи мыслители и сороки писатели,
Обезьяны кругом, обезьяны везде,
И бараны, бараны твои же приятели
В нечистотах наветов как рыбы в воде.
Я устал от безлобых моих собеседников,
Полуглупых бесед и сияющих глаз,
Получутких сердец и дикарских передников
И всего, что пустынников радует нас.
1930-е годы
<15>
О чем бы я ни говорил,
Я тихо думаю другое.
Неуловимо дорогое
Я слишком свято затаил.
Бывают в узких рундуках
Торгующие староверы,
Худые, в длинных сюртуках,
Безумные миллионеры.
Так, полные видений, мы
Проходим поскорее рынок
Между корзин, лотков и крынок
И розовеющей сюзьмы.
У толстых каменных ворот
Толкаюсь я, разносчик прозы,
И в дом, где лилии и розы
Немногим покажу проход!..
<16>
Посох! Куда поведешь ты? Дороги
Все хороши и на каждой роса.
Жаркие полдни и пыльные ноги.
Овцы, гостиницы и голоса.
В светлом арыке я вымою ноги,
Сядем, подумаем, поговорим.
Посох! Куда поведешь ты? Дороги
Лгут! Ни одна не приводит в Рим!
<17>
Прелестная книжка страшного Софокла!
Глухо напевает шестистопный ямб.
И глухая ночь сквозь матовые стекла
Проводит по книжным краям.
Эллинская муза горестную лиру
В комнату пустую принесла.
И мою пустую, тесную квартиру
Криком Антигоны потрясла.
Узнаю Вас, таинственные сестры,
Тот же простой и важный наряд,
Тот же горящий, губительный и острый
И мягкий, как мудрость, взгляд.
Тот же вы приносите сумрак зыбкий,
Только умеете тише целовать,
Только научились поиграть на скрипке
И с половины стиха взволновать.
11 ноября 1922
<18>
ПРИЗРАК
Кровавой сохой кто-то пашет поля.
Склонившись, он красною тенью
Проходит, и черная внемлет земля
Его неземному веленью.
Он зерна бросает в утробу ее.
Чем вырастет мертвое семя?
Какое он вызовет здесь бытие,
Косящий за племенем племя?
Порою, усталый, он в поле встает
И мутными смотрит глазами
В наполненный ветром сухим небосвод,
Седыми трясет волосами.
И песню он, страшную песню поет,
Простерши рукой над полями.
И песня его и скорбна и стройна,
Как оклик с неведомым другом…
И снова, склонившись, идет он за плугом,
И движутся желтые травы с испугом,
И сосны шумят нам: «война!»…