Вакханалия - женский праздник.
В целом статья информационно насыщенная, "жирная", хотя и с атеистическим "душком". Автор, не допуская реального влияния на вакханок бога Диониса, пытается объяснить экстаз влиянием истерии. Ну хорошо, допустим, что так оно и есть: экстаз есть следствие истерии. А что является причиной истерии? Основная причина истерического невроза - психическое переживание, приведшее к срыву механизмов высшей нервной деятельности. Нервное напряжение может быть связано с каким-нибудь внешним моментом или внутреличностным конфликтом. У таких лиц истерия может развиваться под влиянием ничтожного повода. Возникает заболевание или внезапно под влиянием тяжелой психической травмы, или чаще, под влиянием длительной травмирующей неблагоприятной ситуации. Как видим, тут целый "букет" различных экзогенных и эндогенных факторв. Ну а кто же провоцирует все эти факторы, кто накаляет ситуацию до того, что происходит вспышка "под влиянием ничтожного повода"? И почему вспышки происходят регулярно в одно и то же время, как по расписанию? Тут возможны три варианта ответа:
(а) либо мы допускаем, что этот "возбудитель" истерии - бог Дионис,
(б) либо мы пускаемся в дальнейший поиск причин истерии: причиною А является Б, причиною Б является В, причиною В является Г, и т. д. до бесконечности,
(в) либо мы откровенно "тупим" и отказываемся признавать очевидное.
Оригинал взят у victorrom в Вакханалия - женский праздник
Храм Вакха в Баальбеке. Колонны в три раза выше, чем в Парфеноне
Мы знаем теперь, что вакханалии проводились в Фивах, Опе, Мелосе, Пергаме, Приене, Родосе; и они засвидетельствованы в Элее Аркадской Павсанием, в Митилене - Элианом, на Крите - Фирмиком Матерном. Их характер может сильно варьироваться от места к месту, но мы едва ли усомнимся в том, что они обычно включали в себя женские оргии, экстатического или квазиэкстатического типа, описываемые Диодором, которые часто, если не всегда, сопровождались ночными орибасиями, т. е. танцами в горах.
Этот странный ритуал, описываемый в «Вакханках» и практикуемый женскими союзами в Дельфах вплоть до времён Плутарха, отправлялся, конечно же, повсеместно: в Милете жрица Диониса ещё в конце эллинистической эпохи уводила женщин в горы; в Эритрее название Мимантобатес само говорит об орибасиях на горе Мимов. Сам Дионис есть орейос, орейманес, орескиос, оурефойтес. Страбон, рассматривая дионисийские и другие родственные мистериальные культы, говорит в целом о «скитаниях по горам ревностных служителей богов и самих богов». Старейшая литературная аллюзия - в гомеровском «Гимне Деметры»: «ринулась, словно менада в горах по тенистому лесу».
Орибасии устраивались ночью, в период зимнего солнцестояния, происходя подчас в довольно суровых и рискованных условиях: Павсаний говорит, что в Дельфах женщины забирались на самую вершину Парнаса (а это около 2400 метров высоты). Плутарх описывает случай, происшедший, видимо, при его жизни, когда группа, в которой он находился, была остановлена снежным бураном, и им пришлось возвращаться, - а когда они вернулись, их одежды были тверды от мороза, как доски.
Какова же была цель практики? Поздние греческие авторы считали, что танцы в Дельфах отмечают некие события: они танцуют, сообщает Диодор, «в память о тех менадах, которые, говорят, были в древние времена связаны с богом». Возможно, он прав в отношении своего собственного времени; но ритуал обычно древнее мифа, посредством которого он истолковывается, и имеет более глубокие психологические корни. Наверняка было время, когда менады (фиады или вакханки) действительно становились на несколько часов или дней тем, на что указывало их имя, - дикими женщинами, человеческая природа которых временно вытеснялась какой-то другой. Было ли так в дни Еврипида, нам неизвестно. Дельфийская традиция, зафиксированная Плутархом, утверждает, что этот ритуал совершенно трансформировал личность, как это утверждали и в IV столетии; впрочем, свидетельства очень слабы, и характер личностных изменений не совсем ясен. Существуют, однако, параллельные феномены в других культурах, которые могут помочь нам понять смысл парод «Вакханок» и наказания Агавы.
Хендрик Гольциус. «Венера замёрзла бы без Цереры и Вакха». Конец XVI в.
Во многих обществах - возможно, во всех - есть люди, которым, как считает Олдос Хаксли, «ритуальные танцы приносят такие религиозные переживания, которые кажутся им более удовлетворительными и убедительными, чем любые другие... Через танец им легче получить знание о божественном». Г-н Хаксли думает, что христианство совершило ошибку, когда оно позволило танцу стать полностью светским (танец как форма поклонения долго существовал в некоторых американских сектах). Р. Стрэтчи приводит откровение одного старого «трясуна», сделанное столетием раньше: «Выходите вперёд, старики, юноши и девы, и прославьте Бога в танце, как умеете». В Кентукки, по-видимому, сакральный танец всё ещё практикуется членами Церкви Святых, а также еврейскими хасидами в Европе, потому что, говоря словами магометанского святого, «тот, кто знает силу танца, пребывает в Господе».
Но сила танца - опасная сила. Подобно другим видам отрешённости от себя, его легче начать, чем кончить. В необычайном плясовом сумасшествии, которое периодически охватывало Европу с XIV по XVII вв., люди плясали буквально до упаду, подобно танцору из «Вакханок» или плясуну с одной берлинской вазы, и лежали без сознания, часто прямо под ногами пляшущих товарищей (Похожим образом и Пляска Духов, по которой североамериканские индейцы испытывали страсти в 1890-е гг., продолжалась до тех пор, пока «танцоры, один за другим, не падали замертво на землю»). Подобные вещи чрезвычайно заразительны. Как замечает в «Вакханках» Пенфей, это распространяется, словно лесной пожар.
Желание танцевать охватывает людей бессознательно: например, в Льеже в 1374 г., после того как некоторые одержимые пришли в город и полунагими, с гирляндами на головах, стали танцевать в честь св. Иоанна, «многие люди, на вид вполне здравые, внезапно оказались обуянными демонами и присоединились к плясунам»; эти люди оставили свои дома и семьи, подобно фиванкам в пьесе; даже юные девы оборвали свои связи с семьёй и подругами и ушли вместе с пляшущими. Против подобной мании «ни юный, ни старый», сообщает один источник из Италии XVII в., «совершенно не может устоять; даже девяностолетние старики при звуках тарантеллы отбрасывали свои костыли, как если бы некое магическое вещество, восстанавливающее юность и энергию, потекло вдруг в их жилах, заставляя их присоединяться к самым неистовым танцорам»
Так вновь и вновь повторялось то, что Еврипид описал в «Вакханках», в сцене с Кадмом и Тиресием, и подтверждалось замечание поэта, что Дионису покорны все возрасты. Даже скептики, подобные Агаве, иногда против своей воли заражались этой манией, что шло вразрез с их убеждениями. В Эльзасе в XV и XVI столетиях считали, что плясовое безумие могло быть наслано на какую-нибудь жертву с целью причинить ей страдание. В некоторых случаях искусственная одержимость появлялась вновь через регулярные интервалы, возрастая в интенсивности ко дню св. Иоанна или св. Витта, после чего всё постепенно возвращалось на круги своя; в то же время в Италии периодическое «лечение» страдающих музыкой и экстатическими танцами, по-видимому, выросло впоследствии в ежегодное.
Мартин обнаруживает внешние и внутренние следы рейнских принудительных лечебных танцев в ежегодной танцевальной процессии Эстернаха, которая, как верят до сих пор, способна исцелять эпилепсии и другие схожие с ней психопатические болезни.
Последний факт помогает объяснить то, каким образом из спонтанных вспышек массовой истерии в Греции могла развиться практика ритуальных орибасий, происходившая в фиксированные дни. Трансформируя подобную истерию раз в два года в организованный ритуал, дионисийский культ удержал её в определённых границах и дал ей сравнительно безвредный выход.
Парод из «Вакханок» демонстрирует, что истерия была поставлена на службу религии: случившееся на горе Киферон - истерия в чистом виде, ужасная вакханалия, которая ниспосылается как наказание на слишком надменных персон, обуревая ими против воли. Дионис присутствует двояким образом, как св. Иоанн и как св. Витт; он - причина безумия и спаситель от безумия, Бакхос и Люсиос. Мы должны помнить об этой двусмысленности, если хотим правильно понять произведение. Сопротивление Дионису означает подавление в своей природе глубинных инстинктов; наказание же - это внезапное полное снятие внутренних препятствий, когда инстинкты прорываются и всякая цивилизованность исчезает. Неумение исследователей отличить «чёрных» менад, описываемых вестниками, от «белых» менад, о которых говорит хор, явилось причиной большого непонимания «Вакханок».
Существует определённое сходство в деталях между оргиастической религией, описанной в «Вакханках», и оргиастическими религиями других регионов. Это сходство стоит отметить хотя бы из-за того, что благодаря им можно установить, что «менады» - реальные, а не вымышленные фигуры, и что они существовали, под разными именами, в самые разные эпохи и в разных регионах.
Первое сходство относится к флейтам, тимпанам или литаврам, которые являются обязательным элементом пляски менад в «Вакханках» и изображениях менад на греческих вазах. Для греков они были «оргиастическими» музыкальными инструментами; их использовали во всех великих культах, где применялись ритуальные танцы, - причём не только в культе Диониса, но и в культах азиатской Кибелы и критской Реи. Они могли даже вызывать безумие, но в гомеопатических дозах также и лечить его. И две тысячи лет спустя, в 1518 г., когда сумасшедшие плясуны св. Витта танцевали по всему Эльзасу, вновь звучала та же музыка - музыка барабана и свирели, преследуя те же двусмысленные цели: спровоцировать сумасшествие и вылечить его. Мы обладаем протоколом заседания Страсбургского городского совета, в котором рассматривался данный вопрос (В Италии также использовались турецкий барабан и пастушеская свирель). Это, конечно, не продолжение традиции, возможно, даже не совпадение; скорее, подобная практика похожа на переоткрытие реально существующей причинной связи.
Второй момент сходства - необычные движения головой во время дионисийского экстаза. Эти движения постоянно подчёркиваются в «Вакханках»: «Он нежные кудри // По ветру распустит...»; «встряхивать кудрями не долго будет...»; «он голову все вскидывал да гнул». Похожим образом в другой трагедии одержимая Кассандра «пророчица // Феба, в эфир погружает взор, // Если дыханью бога внемлет».
Та же особенность встречается у Аристофана («Кудри их, как у вакханок, // Дрогнут...») и постоянно, хотя и не столь выразительно, описывается у поздних писателей: менады продолжают «вскидывать головы» у Катулла, Овидия, Тацита.
И мы видим эту запрокинутую голову и вздёрнутое вверх горло в античных произведениях искусства, например, на геммах или у менад на барельефе в Британском музее. Но этот жест - не просто условность греческой поэзии и искусства; во все времена и повсеместно он характеризует особый тип религиозной истерии. Приведём три независимых современных свидетельства: «они то и дело отбрасывают головы назад, что заставляет их длинные чёрные волосы метаться; это очень усиливает дикость их внешности». Также и в танцах вуду «их головы резко отбрасывались назад, как будто у них ломались шеи»; «их длинные волосы метались взад и вперёд из-за резких и быстрых движений головы»; «голова моталась из стороны в сторону или откидывалась далеко назад, делая горло непомерно высоким и выпяченным». Первая фраза - из отчёта одного миссионера о танце каннибалов в Британской Колумбии - в конце этого танца был разорван на части и съеден человек; вторая описывает сакральный танец поедателей коз в Марокко; третья - из клинического описания истерии одним французским психиатром.
Но это не единственная аналогия, которую можно обнаружить. У экстатических танцоров Еврипида «на кудрях // Огонь горел, и их не жёг». Этот феномен известен повсеместно. В Британской Колумбии танцор пляшет с горящими угольями в руках, смело поигрывает ими и даже кладёт в рот; подобные факты зафиксированы в Южной Африке (То же самое наблюдал Лейн у мусульманских дервишей), а также на Суматре. В Сиаме («Когда Чао (демон-правитель) принужден благодаря заклинаниям спуститься в тело Кхон Сонга (который одет в одежду демона-правителя), последний остаётся неуязвимым вплоть до конца своих дней, и отныне его нельзя поранить никаким оружием») и Сибири плясун заявляет, что тело его неуязвимо - до тех пор, пока в нём пребывает бог - подобно тому, как считались неуязвимыми танцоры с Киферона. И европейские медики нашли объяснение или полуобъяснение этому явлению у себя в госпиталях: во время своих припадков истерик часто имеет анальгезию - всякая чувствительность к боли у него притупляется.
Интересное сообщение о применении - одновременно и спонтанном, и целительном - экстатического танца и экстатической музыки (труба, барабан и дудка) в Абиссинии в начале XIX в. можно обнаружить в «Жизни и приключениях Натаниэла Пирса, описанных им самим во время пребывания в Абиссинии с 1810 по 1819 г.». Это произведение имеет некоторые точки сходства с драмой Еврипида. В кульминационный момент танца «она вдруг припустила с такой быстротой, что ни один бегун на свете не смог бы догнать; но, пробежав ярдов двести, внезапно остановилась как вкопанная». Туземная жена Пирса, оказавшаяся во власти мании, плясала и скакала, «больше напоминая какую-то олениху, чем человеческое существо». И, наконец, «я видел их в этих припадочных танцах с бутылкой маисового вина на голове, причём не проливалось ни капли, и бутылка не падала, хотя они при этом принимали самые экстравагантные позы».
Артур Уордл. «Вакханка». Начало XX в.
Все детали описания набега менад на фиванские селения совпадают с описаниями подобных же действий, наблюдаемых и в других обществах. У многих народов люди, находящиеся в аномальных состояниях, естественных или производных, наделены привилегией воровать у членов общины. Препятствовать же им опасно, поскольку они в этот момент находятся в контакте со сверхъестественным. Так, в Либерии неофитам, которые проходят инициацию в лесу, разрешается совершать грабительские набеги на соседние деревни, унося оттуда все, что они пожелают; таковы также действия членов тайных союзов в Сенегале, архипелаге Бисмарка и т. д. в течение того времени, когда их обряды проходят в отдалении от общины. Подобное положение дел, бесспорно, принадлежит той ступени социальной организации, которую Греция к V в. оставила далеко позади; но миф или ритуал, возможно, сохраняли память о ней, и Еврипид, скорее всего, встречал его в живом виде в Македонии. Слабые пережитки этого ритуала, вероятно, можно видеть сегодня в поведении мимов Визы: «Одним словом, - говорит Доукинс, - всё, что плохо лежит, может быть захвачено как залог, требующий выкупа, и кориции [девушки] часто с этой целью крадут детей».
Ещё один, тоже архаичный элемент - держание в руках змеи. Еврипид не понимал смысла этого ритуала, хотя ему и было известно, что Дионис может явиться в обличье змеи. Эта трансформация запечатлена на вазах; после же Еврипида данный элемент становится частью литературного портрета менады. Но живая змея воспринималась как божественная ипостась уже в древнем культе Сабазия и, вероятно, в македонском дионисийстве. Позднее, в классические времена, змею тоже делали участницей соответствующего ритуала. Такое держание, даже без всякой лежащей в его основе веры в божественный характер змеи, может стать мощным фактором вызывания религиозного возбуждения.
Остаётся сказать несколько слов о кульминационном моменте дионисийского зимнего танца, а именно разрывание на части животного и проглатывание сырых кусков его тела - спарагмос и омофагия. Злорадные описания этого действа христианскими Отцами можно смело не принимать в расчёт, и трудно определить, насколько ценны анонимные свидетельства схолиастов и лексикографов по данному вопросу. Однако существование подобных явлений в греческом оргиастическом ритуале в классическую эпоху подтверждает не только заслуженно авторитетный Плутарх, но и свод правил, регулировавших дионисийский культ в Милете, где мы читаем: «не позволяется никому бросать сырое мясо (жертвенного животного), прежде чем жрица не бросит его за пределами города».
«Какие-то люди спускаются с холмов в город, находясь в полуголодном и эйфорическом состоянии. После обычного битья в тамтамы, визга дудок и монотонного танца живую овцу бросают посреди площади, куда подбираются все посвящённые и терзают животное - кусок за куском, пожирая их сырыми». Автор добавляет историю о том, как «однажды некий танжерский мавр, наблюдавший за происходящим, заразился общим безумием толпы и бросил ребёнка прямо в её гущу». Правда это или нет, данный пассаж даёт ключ к пониманию эмбалейн, а также показывает возможные опасности от неконтролируемой омофагии. Власти Милета были постоянно озабочены насущной проблемой удержания дионисийского ритуала в строгих границах.
В «Вакханках» спарагмос происходит сперва на фиванском скотном дворе, а потом с Пенфеем. В обоих случаях он описывается с таким смаком, который современному читателю трудно понять. Подробное же описание омофагии, вероятно, даже афинской публике было трудно переварить. Еврипид говорит о ней дважды, и каждый раз очень бегло и отрывочно. Трудно судить, какое психологическое состояние он описывает в словах ᾠμοφάγον χάριν; но примечательно, что дни, предназначенные для омофагии, были «несчастливыми и чёрными днями». Те, кто практикуют подобный обряд в наши дни, по-видимому, переживают при этом одновременно высшую экзальтацию и высшее отвращение; благоговение и ужас; добро и зло; чистоту и осквернение. В их душе царит такой же резкий конфликт эмоциональных позиции, который проходит сквозь все страницы «Вакханок» и который лежит в основе любой религии дионисийского типа.
Позднеантичные авторы трактовали омофагию в том же духе, в каком они трактовали дионисийский танец, и как некоторые объясняют христианское причастие: это просто ритуал, организованный в память о том дне, когда ребёнок Дионис сам был разорван на куски и съеден.
Бог не всегда присутствует, когда нужно его съедать, да и небезопасно есть его в обычное время и без должной подготовки к принятию таинства. Но раз в два года он присутствует в кругу танцующих в его честь: «Беотийцы, - замечает Диодор, - и другие греки, а также фракийцы, верят, что в это время происходит его эпифания среди людей».
Бог может являться во многих обличьях - растительной, животной, человеческой; и поедают его тоже во многих обличьях. Во времена Плутарха на кусочки разрывался плющ, а потом эти кусочки разжевывались: это может быть отголоском архаичного ритуала или суррогатом какого-то кровавого действа. У Еврипида в «Вакханках» разрывают быков, раздирают на части и съедают козла; мы также слышим об омофагии фавнов и раздирании гадюк. Поскольку во всех них можно с большей или меньшей вероятностью признать воплощения бога, можно принять мнение Группе, что омофагия была таинством, в котором бога представляли в его зверином обличье; в этом обличье бог раздирался на части и поедался своими поклонниками. Некогда существовала более мощная, потому и более пугающая форма этого таинства, а именно раздирание на части и, возможно, съедание бога в форме человека. История Пенфея есть отчасти отражение этого акта, что идёт вразрез с модными эвгемеристическими идеями, согласно которым эта история - только выражение исторического конфликта между проповедниками дионисийства и их оппонентами.
Камиль Коро. «Вакханка», XIX в.
В целом еврипидовское описание феномена менад нельзя понять как «чистую игру воображения»; что письменные свидетельства (какие бы они ни были неполные) отражают более близкое родство этого феномена с реальными религиозными течениями, чем осознавали викторианские учёные. Менада, какими бы неправдоподобными ни казались некоторые её действия, является не мифологической фигурой, но существовавшим и до сих пор существующим типом человека. Дионис всё ещё имеет и своих почитателей, и свои жертвы, хотя мы и называем их другими именами. И Пенфей столкнулся с проблемой, с которой другим гражданским властям пришлось сталкиваться в реальной жизни.
(а) либо мы допускаем, что этот "возбудитель" истерии - бог Дионис,
(б) либо мы пускаемся в дальнейший поиск причин истерии: причиною А является Б, причиною Б является В, причиною В является Г, и т. д. до бесконечности,
(в) либо мы откровенно "тупим" и отказываемся признавать очевидное.
Оригинал взят у victorrom в Вакханалия - женский праздник
Храм Вакха в Баальбеке. Колонны в три раза выше, чем в Парфеноне
Мы знаем теперь, что вакханалии проводились в Фивах, Опе, Мелосе, Пергаме, Приене, Родосе; и они засвидетельствованы в Элее Аркадской Павсанием, в Митилене - Элианом, на Крите - Фирмиком Матерном. Их характер может сильно варьироваться от места к месту, но мы едва ли усомнимся в том, что они обычно включали в себя женские оргии, экстатического или квазиэкстатического типа, описываемые Диодором, которые часто, если не всегда, сопровождались ночными орибасиями, т. е. танцами в горах.
Этот странный ритуал, описываемый в «Вакханках» и практикуемый женскими союзами в Дельфах вплоть до времён Плутарха, отправлялся, конечно же, повсеместно: в Милете жрица Диониса ещё в конце эллинистической эпохи уводила женщин в горы; в Эритрее название Мимантобатес само говорит об орибасиях на горе Мимов. Сам Дионис есть орейос, орейманес, орескиос, оурефойтес. Страбон, рассматривая дионисийские и другие родственные мистериальные культы, говорит в целом о «скитаниях по горам ревностных служителей богов и самих богов». Старейшая литературная аллюзия - в гомеровском «Гимне Деметры»: «ринулась, словно менада в горах по тенистому лесу».
Орибасии устраивались ночью, в период зимнего солнцестояния, происходя подчас в довольно суровых и рискованных условиях: Павсаний говорит, что в Дельфах женщины забирались на самую вершину Парнаса (а это около 2400 метров высоты). Плутарх описывает случай, происшедший, видимо, при его жизни, когда группа, в которой он находился, была остановлена снежным бураном, и им пришлось возвращаться, - а когда они вернулись, их одежды были тверды от мороза, как доски.
Какова же была цель практики? Поздние греческие авторы считали, что танцы в Дельфах отмечают некие события: они танцуют, сообщает Диодор, «в память о тех менадах, которые, говорят, были в древние времена связаны с богом». Возможно, он прав в отношении своего собственного времени; но ритуал обычно древнее мифа, посредством которого он истолковывается, и имеет более глубокие психологические корни. Наверняка было время, когда менады (фиады или вакханки) действительно становились на несколько часов или дней тем, на что указывало их имя, - дикими женщинами, человеческая природа которых временно вытеснялась какой-то другой. Было ли так в дни Еврипида, нам неизвестно. Дельфийская традиция, зафиксированная Плутархом, утверждает, что этот ритуал совершенно трансформировал личность, как это утверждали и в IV столетии; впрочем, свидетельства очень слабы, и характер личностных изменений не совсем ясен. Существуют, однако, параллельные феномены в других культурах, которые могут помочь нам понять смысл парод «Вакханок» и наказания Агавы.
Хендрик Гольциус. «Венера замёрзла бы без Цереры и Вакха». Конец XVI в.
Во многих обществах - возможно, во всех - есть люди, которым, как считает Олдос Хаксли, «ритуальные танцы приносят такие религиозные переживания, которые кажутся им более удовлетворительными и убедительными, чем любые другие... Через танец им легче получить знание о божественном». Г-н Хаксли думает, что христианство совершило ошибку, когда оно позволило танцу стать полностью светским (танец как форма поклонения долго существовал в некоторых американских сектах). Р. Стрэтчи приводит откровение одного старого «трясуна», сделанное столетием раньше: «Выходите вперёд, старики, юноши и девы, и прославьте Бога в танце, как умеете». В Кентукки, по-видимому, сакральный танец всё ещё практикуется членами Церкви Святых, а также еврейскими хасидами в Европе, потому что, говоря словами магометанского святого, «тот, кто знает силу танца, пребывает в Господе».
Но сила танца - опасная сила. Подобно другим видам отрешённости от себя, его легче начать, чем кончить. В необычайном плясовом сумасшествии, которое периодически охватывало Европу с XIV по XVII вв., люди плясали буквально до упаду, подобно танцору из «Вакханок» или плясуну с одной берлинской вазы, и лежали без сознания, часто прямо под ногами пляшущих товарищей (Похожим образом и Пляска Духов, по которой североамериканские индейцы испытывали страсти в 1890-е гг., продолжалась до тех пор, пока «танцоры, один за другим, не падали замертво на землю»). Подобные вещи чрезвычайно заразительны. Как замечает в «Вакханках» Пенфей, это распространяется, словно лесной пожар.
Желание танцевать охватывает людей бессознательно: например, в Льеже в 1374 г., после того как некоторые одержимые пришли в город и полунагими, с гирляндами на головах, стали танцевать в честь св. Иоанна, «многие люди, на вид вполне здравые, внезапно оказались обуянными демонами и присоединились к плясунам»; эти люди оставили свои дома и семьи, подобно фиванкам в пьесе; даже юные девы оборвали свои связи с семьёй и подругами и ушли вместе с пляшущими. Против подобной мании «ни юный, ни старый», сообщает один источник из Италии XVII в., «совершенно не может устоять; даже девяностолетние старики при звуках тарантеллы отбрасывали свои костыли, как если бы некое магическое вещество, восстанавливающее юность и энергию, потекло вдруг в их жилах, заставляя их присоединяться к самым неистовым танцорам»
Так вновь и вновь повторялось то, что Еврипид описал в «Вакханках», в сцене с Кадмом и Тиресием, и подтверждалось замечание поэта, что Дионису покорны все возрасты. Даже скептики, подобные Агаве, иногда против своей воли заражались этой манией, что шло вразрез с их убеждениями. В Эльзасе в XV и XVI столетиях считали, что плясовое безумие могло быть наслано на какую-нибудь жертву с целью причинить ей страдание. В некоторых случаях искусственная одержимость появлялась вновь через регулярные интервалы, возрастая в интенсивности ко дню св. Иоанна или св. Витта, после чего всё постепенно возвращалось на круги своя; в то же время в Италии периодическое «лечение» страдающих музыкой и экстатическими танцами, по-видимому, выросло впоследствии в ежегодное.
Мартин обнаруживает внешние и внутренние следы рейнских принудительных лечебных танцев в ежегодной танцевальной процессии Эстернаха, которая, как верят до сих пор, способна исцелять эпилепсии и другие схожие с ней психопатические болезни.
Последний факт помогает объяснить то, каким образом из спонтанных вспышек массовой истерии в Греции могла развиться практика ритуальных орибасий, происходившая в фиксированные дни. Трансформируя подобную истерию раз в два года в организованный ритуал, дионисийский культ удержал её в определённых границах и дал ей сравнительно безвредный выход.
Парод из «Вакханок» демонстрирует, что истерия была поставлена на службу религии: случившееся на горе Киферон - истерия в чистом виде, ужасная вакханалия, которая ниспосылается как наказание на слишком надменных персон, обуревая ими против воли. Дионис присутствует двояким образом, как св. Иоанн и как св. Витт; он - причина безумия и спаситель от безумия, Бакхос и Люсиос. Мы должны помнить об этой двусмысленности, если хотим правильно понять произведение. Сопротивление Дионису означает подавление в своей природе глубинных инстинктов; наказание же - это внезапное полное снятие внутренних препятствий, когда инстинкты прорываются и всякая цивилизованность исчезает. Неумение исследователей отличить «чёрных» менад, описываемых вестниками, от «белых» менад, о которых говорит хор, явилось причиной большого непонимания «Вакханок».
Существует определённое сходство в деталях между оргиастической религией, описанной в «Вакханках», и оргиастическими религиями других регионов. Это сходство стоит отметить хотя бы из-за того, что благодаря им можно установить, что «менады» - реальные, а не вымышленные фигуры, и что они существовали, под разными именами, в самые разные эпохи и в разных регионах.
Первое сходство относится к флейтам, тимпанам или литаврам, которые являются обязательным элементом пляски менад в «Вакханках» и изображениях менад на греческих вазах. Для греков они были «оргиастическими» музыкальными инструментами; их использовали во всех великих культах, где применялись ритуальные танцы, - причём не только в культе Диониса, но и в культах азиатской Кибелы и критской Реи. Они могли даже вызывать безумие, но в гомеопатических дозах также и лечить его. И две тысячи лет спустя, в 1518 г., когда сумасшедшие плясуны св. Витта танцевали по всему Эльзасу, вновь звучала та же музыка - музыка барабана и свирели, преследуя те же двусмысленные цели: спровоцировать сумасшествие и вылечить его. Мы обладаем протоколом заседания Страсбургского городского совета, в котором рассматривался данный вопрос (В Италии также использовались турецкий барабан и пастушеская свирель). Это, конечно, не продолжение традиции, возможно, даже не совпадение; скорее, подобная практика похожа на переоткрытие реально существующей причинной связи.
Второй момент сходства - необычные движения головой во время дионисийского экстаза. Эти движения постоянно подчёркиваются в «Вакханках»: «Он нежные кудри // По ветру распустит...»; «встряхивать кудрями не долго будет...»; «он голову все вскидывал да гнул». Похожим образом в другой трагедии одержимая Кассандра «пророчица // Феба, в эфир погружает взор, // Если дыханью бога внемлет».
Та же особенность встречается у Аристофана («Кудри их, как у вакханок, // Дрогнут...») и постоянно, хотя и не столь выразительно, описывается у поздних писателей: менады продолжают «вскидывать головы» у Катулла, Овидия, Тацита.
И мы видим эту запрокинутую голову и вздёрнутое вверх горло в античных произведениях искусства, например, на геммах или у менад на барельефе в Британском музее. Но этот жест - не просто условность греческой поэзии и искусства; во все времена и повсеместно он характеризует особый тип религиозной истерии. Приведём три независимых современных свидетельства: «они то и дело отбрасывают головы назад, что заставляет их длинные чёрные волосы метаться; это очень усиливает дикость их внешности». Также и в танцах вуду «их головы резко отбрасывались назад, как будто у них ломались шеи»; «их длинные волосы метались взад и вперёд из-за резких и быстрых движений головы»; «голова моталась из стороны в сторону или откидывалась далеко назад, делая горло непомерно высоким и выпяченным». Первая фраза - из отчёта одного миссионера о танце каннибалов в Британской Колумбии - в конце этого танца был разорван на части и съеден человек; вторая описывает сакральный танец поедателей коз в Марокко; третья - из клинического описания истерии одним французским психиатром.
Но это не единственная аналогия, которую можно обнаружить. У экстатических танцоров Еврипида «на кудрях // Огонь горел, и их не жёг». Этот феномен известен повсеместно. В Британской Колумбии танцор пляшет с горящими угольями в руках, смело поигрывает ими и даже кладёт в рот; подобные факты зафиксированы в Южной Африке (То же самое наблюдал Лейн у мусульманских дервишей), а также на Суматре. В Сиаме («Когда Чао (демон-правитель) принужден благодаря заклинаниям спуститься в тело Кхон Сонга (который одет в одежду демона-правителя), последний остаётся неуязвимым вплоть до конца своих дней, и отныне его нельзя поранить никаким оружием») и Сибири плясун заявляет, что тело его неуязвимо - до тех пор, пока в нём пребывает бог - подобно тому, как считались неуязвимыми танцоры с Киферона. И европейские медики нашли объяснение или полуобъяснение этому явлению у себя в госпиталях: во время своих припадков истерик часто имеет анальгезию - всякая чувствительность к боли у него притупляется.
Интересное сообщение о применении - одновременно и спонтанном, и целительном - экстатического танца и экстатической музыки (труба, барабан и дудка) в Абиссинии в начале XIX в. можно обнаружить в «Жизни и приключениях Натаниэла Пирса, описанных им самим во время пребывания в Абиссинии с 1810 по 1819 г.». Это произведение имеет некоторые точки сходства с драмой Еврипида. В кульминационный момент танца «она вдруг припустила с такой быстротой, что ни один бегун на свете не смог бы догнать; но, пробежав ярдов двести, внезапно остановилась как вкопанная». Туземная жена Пирса, оказавшаяся во власти мании, плясала и скакала, «больше напоминая какую-то олениху, чем человеческое существо». И, наконец, «я видел их в этих припадочных танцах с бутылкой маисового вина на голове, причём не проливалось ни капли, и бутылка не падала, хотя они при этом принимали самые экстравагантные позы».
Артур Уордл. «Вакханка». Начало XX в.
Все детали описания набега менад на фиванские селения совпадают с описаниями подобных же действий, наблюдаемых и в других обществах. У многих народов люди, находящиеся в аномальных состояниях, естественных или производных, наделены привилегией воровать у членов общины. Препятствовать же им опасно, поскольку они в этот момент находятся в контакте со сверхъестественным. Так, в Либерии неофитам, которые проходят инициацию в лесу, разрешается совершать грабительские набеги на соседние деревни, унося оттуда все, что они пожелают; таковы также действия членов тайных союзов в Сенегале, архипелаге Бисмарка и т. д. в течение того времени, когда их обряды проходят в отдалении от общины. Подобное положение дел, бесспорно, принадлежит той ступени социальной организации, которую Греция к V в. оставила далеко позади; но миф или ритуал, возможно, сохраняли память о ней, и Еврипид, скорее всего, встречал его в живом виде в Македонии. Слабые пережитки этого ритуала, вероятно, можно видеть сегодня в поведении мимов Визы: «Одним словом, - говорит Доукинс, - всё, что плохо лежит, может быть захвачено как залог, требующий выкупа, и кориции [девушки] часто с этой целью крадут детей».
Ещё один, тоже архаичный элемент - держание в руках змеи. Еврипид не понимал смысла этого ритуала, хотя ему и было известно, что Дионис может явиться в обличье змеи. Эта трансформация запечатлена на вазах; после же Еврипида данный элемент становится частью литературного портрета менады. Но живая змея воспринималась как божественная ипостась уже в древнем культе Сабазия и, вероятно, в македонском дионисийстве. Позднее, в классические времена, змею тоже делали участницей соответствующего ритуала. Такое держание, даже без всякой лежащей в его основе веры в божественный характер змеи, может стать мощным фактором вызывания религиозного возбуждения.
Остаётся сказать несколько слов о кульминационном моменте дионисийского зимнего танца, а именно разрывание на части животного и проглатывание сырых кусков его тела - спарагмос и омофагия. Злорадные описания этого действа христианскими Отцами можно смело не принимать в расчёт, и трудно определить, насколько ценны анонимные свидетельства схолиастов и лексикографов по данному вопросу. Однако существование подобных явлений в греческом оргиастическом ритуале в классическую эпоху подтверждает не только заслуженно авторитетный Плутарх, но и свод правил, регулировавших дионисийский культ в Милете, где мы читаем: «не позволяется никому бросать сырое мясо (жертвенного животного), прежде чем жрица не бросит его за пределами города».
«Какие-то люди спускаются с холмов в город, находясь в полуголодном и эйфорическом состоянии. После обычного битья в тамтамы, визга дудок и монотонного танца живую овцу бросают посреди площади, куда подбираются все посвящённые и терзают животное - кусок за куском, пожирая их сырыми». Автор добавляет историю о том, как «однажды некий танжерский мавр, наблюдавший за происходящим, заразился общим безумием толпы и бросил ребёнка прямо в её гущу». Правда это или нет, данный пассаж даёт ключ к пониманию эмбалейн, а также показывает возможные опасности от неконтролируемой омофагии. Власти Милета были постоянно озабочены насущной проблемой удержания дионисийского ритуала в строгих границах.
В «Вакханках» спарагмос происходит сперва на фиванском скотном дворе, а потом с Пенфеем. В обоих случаях он описывается с таким смаком, который современному читателю трудно понять. Подробное же описание омофагии, вероятно, даже афинской публике было трудно переварить. Еврипид говорит о ней дважды, и каждый раз очень бегло и отрывочно. Трудно судить, какое психологическое состояние он описывает в словах ᾠμοφάγον χάριν; но примечательно, что дни, предназначенные для омофагии, были «несчастливыми и чёрными днями». Те, кто практикуют подобный обряд в наши дни, по-видимому, переживают при этом одновременно высшую экзальтацию и высшее отвращение; благоговение и ужас; добро и зло; чистоту и осквернение. В их душе царит такой же резкий конфликт эмоциональных позиции, который проходит сквозь все страницы «Вакханок» и который лежит в основе любой религии дионисийского типа.
Позднеантичные авторы трактовали омофагию в том же духе, в каком они трактовали дионисийский танец, и как некоторые объясняют христианское причастие: это просто ритуал, организованный в память о том дне, когда ребёнок Дионис сам был разорван на куски и съеден.
Бог не всегда присутствует, когда нужно его съедать, да и небезопасно есть его в обычное время и без должной подготовки к принятию таинства. Но раз в два года он присутствует в кругу танцующих в его честь: «Беотийцы, - замечает Диодор, - и другие греки, а также фракийцы, верят, что в это время происходит его эпифания среди людей».
Бог может являться во многих обличьях - растительной, животной, человеческой; и поедают его тоже во многих обличьях. Во времена Плутарха на кусочки разрывался плющ, а потом эти кусочки разжевывались: это может быть отголоском архаичного ритуала или суррогатом какого-то кровавого действа. У Еврипида в «Вакханках» разрывают быков, раздирают на части и съедают козла; мы также слышим об омофагии фавнов и раздирании гадюк. Поскольку во всех них можно с большей или меньшей вероятностью признать воплощения бога, можно принять мнение Группе, что омофагия была таинством, в котором бога представляли в его зверином обличье; в этом обличье бог раздирался на части и поедался своими поклонниками. Некогда существовала более мощная, потому и более пугающая форма этого таинства, а именно раздирание на части и, возможно, съедание бога в форме человека. История Пенфея есть отчасти отражение этого акта, что идёт вразрез с модными эвгемеристическими идеями, согласно которым эта история - только выражение исторического конфликта между проповедниками дионисийства и их оппонентами.
Камиль Коро. «Вакханка», XIX в.
В целом еврипидовское описание феномена менад нельзя понять как «чистую игру воображения»; что письменные свидетельства (какие бы они ни были неполные) отражают более близкое родство этого феномена с реальными религиозными течениями, чем осознавали викторианские учёные. Менада, какими бы неправдоподобными ни казались некоторые её действия, является не мифологической фигурой, но существовавшим и до сих пор существующим типом человека. Дионис всё ещё имеет и своих почитателей, и свои жертвы, хотя мы и называем их другими именами. И Пенфей столкнулся с проблемой, с которой другим гражданским властям пришлось сталкиваться в реальной жизни.