Ректор РАНХиГС Владимир МАУ: "Для реформ нужна не "фаза цикла", а спрос на них" (ИНТЕРВЬЮ) (начало)
Экономист, ректор РАНХиГС Владимир Мау об отложенных реформах, политической ответственности и функциях государства при технологической революции
Владимир Мау любит искать параллели в истории - российской и зарубежной, новейшей и более далекой, в успехах и провалах. Нынешний период один из ключевых экспертов правительства часто сравнивает с 80-ми, когда близорукость элит привела к краху Советского Союза. Сейчас Россия нуждается в преобразованиях, но есть препятствия - Мау не уверен, что люди готовы платить за реформы, ситуация не настолько тяжелая, чтобы не оставить власти выбора, и сами реформы интеллектуально сложнее шоковой терапии правительства Гайдара.
"Институциональные реформы не могут быть заимствованы"
- Шесть лет назад перед выборами обсуждалась программа реформ. Вы были одним из руководителей разработки стратегии-2020. Приближается новый президентский срок, и снова обсуждаются реформы. Почему большинство идей «2020» не были реализованы?
- Я читал где-то, что стратегия-2020 была выполнена на 29% (оценка ЦСР. - «Ведомости»). Меня удивляет, что оценка такая грубая: надо было бы еще добавить пару знаков после запятой. Тогда это был бы подлинно научный анализ.
Мне такие оценки представляются несерьезными. Формально говоря, 2020 год еще не наступил, а сама стратегия-2020 не содержала сроков реформ. Но все-таки многое было реализовано. Это прежде всего относится к макроэкономическим разделам (бюджетная и денежная политика), к банковскому регулированию, развитию системы образования и др. Это во-первых.
Во-вторых, была поставлена задача разработать не план действий правительства, а набор реформ - их варианты по 21 направлению.
В-третьих, есть принципиальная проблема роли стратегий в современном обществе. Когда технологии и образ жизни меняются не от поколения к поколению, а несколько раз для одного поколения, выполнение стратегии равнозначно консервации отставания. В 2011 г., когда мы работали над стратегией-2020, такие понятия, как криптовалюта или блокчейн, не существовали в сознании политического и экспертного сообщества. А сегодня без них нельзя всерьез обсуждать модели госуправления и денежных систем.
Это не значит, что стратегии не нужны. Они являются важным инструментом выявления сценариев развития и формирования консенсуса в обществе (или, по крайней мере, среди элиты). Любой план устаревает в тот момент, когда его разработка завершена, говорил Дуайт Эйзенхауэр, но, планируя, люди приобретают одинаковые взгляды и в нужный момент выберут правильное решение. В этом отношении стратегия-2020 сыграла очень важную роль.
В новейшей истории России была одна программа правительства, выполненная практически на 100%. Это программа правительства Егора Гайдара, одобренная осенью 1992 г. - буквально накануне его отставки. И наиболее решительно ее выполняло правительство Евгения Примакова, политически ее отрицавшее. Это объяснялось не особой мудростью первого посткоммунистического правительства, а тем, что в условиях тяжелого кризиса свобода маневра крайне ограничена. Нужно добиться макроэкономической стабилизации и создать базовые рыночные институты. И здесь нет особого пространства для творчества. Только в условиях тяжелейшего кризиса может появиться программа, которая будет выполняться. Не хотелось бы опять оказаться в ситуации, когда потребуется однозначная в своей неизбежности программа.
- То есть мы обсуждаем те же проблемы, что и шесть лет назад, потому что условия недостаточно тяжелые?
- Конечно, недостаточно тяжелые. И это можно только приветствовать.
Не будем также забывать, что ситуация 2011 г. отличается от современной не только технологиями, блокчейном и криптовалютами, но и обострением кризиса в 2014 г. Резкое падение цен на нефть в совокупности с геополитическими проблемами стало двойным шоком. Два года ушло на реализацию антикризисной программы - между прочим, самой успешной за последние 30 лет. Кстати, свой вклад внесли и наработки стратегии-2020, например макроэкономические.
Егор Тимурович Гайдар, сравнивая начало 1990-х и 2000-х, говорил, что его задача была интеллектуально гораздо проще, чем правительства в нулевые годы. Она была исключительно тяжелой морально - взять на себя ответственность за неизбежные, но болезненные реформы. Но опыт стабилизационных реформ хорошо известен и не имеет серьезной альтернативы. Десятки стран реализовывали стабилизационные программы.
А вот институциональные реформы, о которых постоянно говорят, не могут быть заимствованы - ни из отечественного, ни из международного опыта. Его или не существует (как не существует внятных представлений, например, об эффективной системе здравоохранения в условиях стареющего образованного общества), или они всегда индивидуальны и невоспроизводимы (организация эффективного государственного управления, борьба с коррупцией и т. п.).
Кстати, с макроэкономической точки зрения последний кризис был достаточно прост, хотя и требовал немалого мужества для принятия стабилизационных мер. Основной задачей была скорее антикризисная политика, а не структурная трансформация. Конечно, идеальная ситуация - их совместить; как сказал в 2008 г. Рам Эмануэль, первый руководитель администрации Барака Обамы: «Глупо не воспользоваться кризисом».
- И наши чиновники так говорили.
- Мы все про это много говорили. Но это относилось все-таки к началу глобального структурного кризиса, т. е. к 2008-2009 гг. Казалось, что он приведет к очень глубоким изменениям - и, в общем-то, в мире они происходят. Но у нас вскоре выяснилось, что ситуация не настолько плоха. Благодаря ответственной бюджетной политике 2000-х и несклонности руководства страны к популизму у нас был невероятно низкий долг, сбалансированный бюджет, значительные резервы. И это позволило решать задачи социальной стабилизации без структурных и институциональных реформ.
Ситуация была похожа на скетч Ширвиндта и Державина середины 1980-х, где они изображают космонавтов: «Полет нормальный? - Нормальный. - Будем выходить в открытый космос? - А зачем, если полет и так нормальный?»
Кроме того, сколько бы мы ни говорили о важности совместить борьбу с кризисом и модернизацию, это почти никому не удавалось. На память из последних 60 лет приходят только два примера - Германии и Японии после Второй мировой войны.
Стратегия-2020 содержала варианты решения институциональных и структурных задач. Но дальше встает вопрос, есть ли спрос на эти решения и кто возьмет на себя политическую ответственность. В конце концов, если можно не проводить реформы, то лучше их не проводить - вспомните трактат «О вреде реформ вообще», который писал отставной генерал Крутицкий из пьесы Александра Николаевича Островского «На всякого мудреца довольно простоты».
У нас наблюдаются попытки, довольно странные, вписать реформы в «политический цикл». Хотя пора бы уже привыкнуть к мысли, что для реформ нужна не «фаза цикла», а спрос на них. В конце 90-х, когда государство было предельно слабым, еще можно было обсуждать проблему политического цикла, но не сейчас. И еще одно важное отличие от 90-х - перед нами нет социально болезненных реформ. Повышение пенсионного возраста - это скорее болезненные разговоры. Значительная часть людей уже не строит свою жизненную стратегию в ожидании пенсии. Ну вот вы, например, вряд ли ждете, что выйдете на пенсию и будете на нее безбедно жить.
В моем понимании откладывание институциональных реформ обусловлено несколькими факторами. Во-первых, наличием финансовой подушки, которая позволяет заплатить за менее эффективную политику. Я в свое время задавался вопросом - не стоит ли вместо того, чтобы накапливать бюджетные резервы, инвестировать их в инфраструктурные проекты без возобновляемых бюджетных обязательств?
Во-вторых, отсутствием четкого понимания, что делать. Экспертом быть проще, чем политиком, который несет ответственность за последствия.
- У нас она есть? Отсутствие политической ответственности тоже оплачивает неэффективность власти.
- Не могу с этим согласиться. Во-первых, то, что сегодня общественное мнение считает неэффективным, может в будущем оказаться прологом к экономическому чуду. Я ни на что не намекаю и ничего не оправдываю. Просто как экономический историк хорошо помню: все в экономической политике, чем потом восхищались, в исходном пункте было объектом острой критики.
Во-вторых, политическая ответственность есть всегда, при любой форме правления. Все ее несут, но в разной форме и с разной степенью риска. Иногда это даже более высокий риск, чем быть не переизбранным.
Реформы в социальной сфере или в госуправлении гораздо сложнее макроэкономических и стабилизационных. То, что делало руководство ЦБ (переход на инфляционное таргетирование) с конца 2014 г., заслуживает уважения и даже восхищения. Но это не было интеллектуальным прорывом, хотя и требовало огромного мужества и готовности взять на себя ответственность.
Скажу то, с чем большинство экспертов, наверное, не согласится: экспертное сообщество ко многим решениям интеллектуально не готово. Задачи, которые стоят перед страной, инновационные. Нет набора примитивных решений: повысим пенсионный возраст, переведем медицину на одноканальное финансирование, повысим зарплату бюджетникам - и все будет хорошо. Все гораздо сложнее. В наших представлениях о «правильном» часто лежит опыт развитых стран примерно полувековой давности. Теоретически даже можно оправдать такой подход: Россия по многим социально-экономическим параметрам отстает от наиболее развитых стран на 40-50 лет. Об этом в конце XIX в. писал Николай Бунге (министр финансов Александра III), а в начале XXI в. на статистических данных показал Егор Гайдар в книге «Долгое время». Но из социально-экономического разрыва вовсе не следует, что мы должны повторять институциональные или структурные решения полувековой давности.
В чем особенности современности? Очень сильно ускоряются технологические изменения. Это ускорение происходит последние 250 лет, но раньше - от поколения к поколению, сейчас - при жизни одного человека. Мы рассуждаем уже в терминах не «до и после советской власти», а «до и после iPhone». Скоро будем говорить «до и после блокчейна». Новые технологии создают новые правила игры, если угодно, формируют новую политэкономию и конституцию. Быстрая смена технологий делает неэффективным производство, в которое надо годами инвестировать и десятилетиями окупать инвестиции. Это мир, в котором роль длинных инвестиций существенно снижается. И хотя, конечно, не стоит эту мысль абсолютизировать, но обратим внимание, что доля инвестиций в ВВП почти во всех ведущих странах ниже, чем сбережений.
"Спрос на реформы - это готовность за них заплатить"
- А есть сейчас в обществе запрос на реформы?
- Есть недовольство части общества существующим положением, но не уверен, что есть готовность что-то менять. Пока есть спрос на консервативную повестку. В дискуссии «Кто виноват: народ или власть?» я считаю, что власть обычно такая, какая народ устраивает, ведь спрос на реформы - это готовность за них заплатить.
Пол Грэгори в статье, опубликованной в журнале «Экономическая политика», сравнил экономические реформы Михаила Сергеевича Горбачева и Дэн Сяопина. Горбачев дал много экономических свобод людям, которым эти свободы не были нужны: они и так материально хорошо жили. Для городского общества, живущего в значительной степени за счет государства, эти свободы могли означать в конечном счете неравенство и обеднение. А Дэн Сяопин в условиях нищей крестьянской страны давал свободы, которых крестьяне хотели: они давали им достаток благодаря собственному труду. Это бухаринский путь построения социализма, если угодно. Горбачев же дал гораздо больше, чем общество могло переварить. Настоящий же спрос в СССР был на политические свободы: без них образованное городское общество не было готово верить в предлагаемые экономические перемены.
Экономической либерализации хотели предприятия, не понимая, впрочем, что за ней последует и что рыночная свобода предполагает ответственность. В конце 1991 г. руководитель одного из крупнейших автомобильных заводов спрашивал у Гайдара: «Правда ли, что со 2 января я смогу продавать машины кому хочу и по любой цене?» И услышав в ответ «да, если у вас их кто-то купит», решил, что имеет дело с человеком, мягко говоря, крайне наивным. Ведь он на протяжении десятилетий был держателем дефицитного товара, за которым стоит очередь. Потребовалось время, чтобы советские директора поняли, что такое рынок потребителя. И когда поняли, начали блокировать реформы.
- А сейчас не похожая ситуация? Разве обществу не нужны политические преобразования?
- Вы, наверное, хотите, чтобы я сказал: «Да, конечно». Но у меня нет ощущения, что в обществе есть на это спрос, в отличие от середины 80-х. Конечно, есть много людей, для которых это важно. Но это все-таки активное меньшинство. Иногда оно становится доминирующей силой. Но отнюдь не всегда. У нас сейчас более популярна эпоха Александра III, чем Александра II.
Надо быть готовым к реформам, когда они встанут в политическую повестку, и проводить их так, чтобы они не привели к политическим потрясениям. Две полномасштабные революции ХХ в. слишком много для истории нашей страны. Но обратите внимание, у нас нет сколько-нибудь значимой политической силы, которая предлагала бы альтернативную повестку. Повестка идет изнутри власти.
- Возможно, потому что альтернативные политические силы были зачищены?
- Маргинализированы. И предлагаемая ими повестка сводится к популизму.
Опыт говорит, что источником модернизации должна выступать элита - в этом ее основное предназначение. Но она должна не следовать за большинством, а вести его за собой, видеть дальше текущей ситуации. Крах Советского Союза был, прежде всего, банкротством элиты.
- Но должна быть сменяемость элит. Иначе не происходит созидательного разрушения.
- Традиционно после кризиса должен быть V-образный отскок, темп восстановительного роста выше нормального, как было у нас после 1998 г. Но сейчас ведущие страны, включая нас, научились хорошо справляться с кризисами. Практически никто не банкротится. Банки, если и банкротятся, то в силу определенной политики властей, а не естественным путем. Но, научившись смягчать кризисы, мы практически нейтрализовали «созидательное разрушение», которое расчищает пространство для обновления.
Хотя, как мы знаем из опыта ХХ в., созидательное разрушение может привести к таким последствиям, которые никакой будущий отскок и экономические успехи не оправдают. Германию такое «созидательное разрушение» во время Великой депрессии привело к нацизму. Гитлер успешно справился с экономическими задачами, в 1936 г. в стране была закрыта биржа труда, это была первая западная страна, вышедшая из Великой депрессии. Но какой ценой? Так что иногда лучше пожертвовать экономической динамикой ради социальной стабильности.
- А не позволяет ли такое обезболивание не лечить?
- Неплохое сравнение. Когда случай нетяжелый, то обезболивание даже лечит, если пациента оставить в покое. А в тяжелых - болезнь затягивается. В СССР кризисов не было, а когда кризис все же наступил, то оказался чудовищным. Советский кризис конца 1980-х - это продолжение кризиса индустриального общества, который развернулся на Западе в 1970-х и через стагфляцию привел к структурной модернизации. Но в Советском Союзе, в отличие от Запада, скачок цен на нефть не стимулировал модернизацию, а наоборот, отсрочил ее.
- Вы часто сравниваете современность с серединой 1980-х.
- Ситуация очень похожа хотя бы двойным бюджетным шоком: цены на нефть примерно на том же уровне, тогда антиалкогольная кампания, сейчас санкции. Но российская экономика гораздо более гибкая благодаря рыночным ценам и ответственной бюджетной политике в годы нефтяного бума. Мы практически не повторили советских ошибок: в условиях нефтяного бума выводили часть денег из экономики, не давая ей подстроиться под высокие цены на нефть. Поэтому Россия испытала неприятности, но не фатальные.
"Неэкономические факторы сегодня важнее экономических"
- А какой сейчас должна быть программа реформ?
- В программе Алексея Кудрина, да и Столыпинского клуба (если здесь отбросить опасные идеи из области макроэкономического популизма) предлагается вполне конкретный набор институциональных решений. Важно повысить качество госуправления, включая судебную и правоохранительную системы. Этим дискуссия отличается от стратегии-2020. Та готовилась по поручению премьер-министра [Владимира Путина] и темы, входящие в компетенцию президента [Дмитрия Медведева], не затрагивала. Сейчас же много говорят о совершенствовании госуправления, в том числе правоохранительной системы.
Почему это важно? Потому что реиндустриализация развитых стран состоит в появлении технологий, при которых цена труда незначима и цена природных ресурсов не очень значима. Важнее близость к центрам разработки инновационных решений (R&D) и к потребителю.
Поэтому неэкономические факторы, в частности качество госуправления, сегодня важнее экономических, тех же тонкостей налоговой системы. Защита частной собственности во всех формах и проявлениях приоритетна по отношению к любым экономическим проблемам. Пример, который я всегда привожу, опубликован в журнале конца 1921 г. в ответ на рыночные потуги нэпа: «Бессмысленно государству гарантировать сохранность вклада в банке, если оно не гарантирует сохранность жизни вкладчика». Это не дается декретами, в это надо поверить обществу. Объявления об амнистии капитала мало к чему приведут, пока бизнес не поверит, что его не будут преследовать.
- И мы снова приходим к тому, что нужна реформа институтов.
- Да. Только не хочется сводить этот тезис к мантре. Моя кандидатская диссертация была посвящена хозяйственной реформе 1965 г. - тогда все говорили, что нужно совершенствовать планирование. В 1970-1980-х гг. все говорили о «совершенствовании хозяйственного механизма». По сути, все это - реформа институтов. И от частого повторения этих слов ситуация не меняется. Главный вопрос - каких институтов и как.
- Например, института безопасности вкладчиков, необходимого для роста инвестиций. Кто поверит в эту безопасность на фоне дела АФК «Система».
- В начале 80-х при Л. И. Брежневе была разработана программа, которая должна была решить продовольственную проблему к 2000 г. И проблема действительно была решена, просто не так, как предполагала КПСС. Так же и с безопасностью вкладчиков: есть внутренний аспект, а есть внешний. Вдруг выяснится, что для части элиты внешние сбережения рискованнее внутренних. Это ведь тоже определенное решение проблемы.
- Но если безопасность здесь не увеличится, деньги как придут, так и уйдут, когда «там» станет безопаснее.
- Безопаснее может стать и здесь.
- А для этого что-то делается? Чтобы суд стал более независимым, политическая власть должна сама себя ограничить.
- Вопрос судебной системы - один из важнейших, но и один из самых сложных. Международный опыт слабо применим, и не всегда очевидные решения оказываются эффективными. Скажем, рецепт независимости судей не работает в условиях высокой коррупции: можно получить независимую ни от кого коррупцию.
Нужна эффективная и прозрачная судебная система. Необходимо обеспечить приход людей, для которых судебная позиция была бы не ступенькой в карьере и в обретении благосостояния, а вершиной юридической карьеры. Желательно, чтобы приходило больше людей из адвокатуры, причем заплативших за время адвокатской практики значительные налоги - что говорило бы об их состоятельности и законопослушности. Они должны быть выпускниками престижных отечественных и иностранных университетов. Это должны быть люди не 35 лет, а скорее 50. Судья должен быть умный, состоятельный и образованный. А не бедный, плохо образованный и «независимый».
Окончание:
https://loxovo.livejournal.com/8163449.html
Владимир Мау любит искать параллели в истории - российской и зарубежной, новейшей и более далекой, в успехах и провалах. Нынешний период один из ключевых экспертов правительства часто сравнивает с 80-ми, когда близорукость элит привела к краху Советского Союза. Сейчас Россия нуждается в преобразованиях, но есть препятствия - Мау не уверен, что люди готовы платить за реформы, ситуация не настолько тяжелая, чтобы не оставить власти выбора, и сами реформы интеллектуально сложнее шоковой терапии правительства Гайдара.
"Институциональные реформы не могут быть заимствованы"
- Шесть лет назад перед выборами обсуждалась программа реформ. Вы были одним из руководителей разработки стратегии-2020. Приближается новый президентский срок, и снова обсуждаются реформы. Почему большинство идей «2020» не были реализованы?
- Я читал где-то, что стратегия-2020 была выполнена на 29% (оценка ЦСР. - «Ведомости»). Меня удивляет, что оценка такая грубая: надо было бы еще добавить пару знаков после запятой. Тогда это был бы подлинно научный анализ.
Мне такие оценки представляются несерьезными. Формально говоря, 2020 год еще не наступил, а сама стратегия-2020 не содержала сроков реформ. Но все-таки многое было реализовано. Это прежде всего относится к макроэкономическим разделам (бюджетная и денежная политика), к банковскому регулированию, развитию системы образования и др. Это во-первых.
Во-вторых, была поставлена задача разработать не план действий правительства, а набор реформ - их варианты по 21 направлению.
В-третьих, есть принципиальная проблема роли стратегий в современном обществе. Когда технологии и образ жизни меняются не от поколения к поколению, а несколько раз для одного поколения, выполнение стратегии равнозначно консервации отставания. В 2011 г., когда мы работали над стратегией-2020, такие понятия, как криптовалюта или блокчейн, не существовали в сознании политического и экспертного сообщества. А сегодня без них нельзя всерьез обсуждать модели госуправления и денежных систем.
Это не значит, что стратегии не нужны. Они являются важным инструментом выявления сценариев развития и формирования консенсуса в обществе (или, по крайней мере, среди элиты). Любой план устаревает в тот момент, когда его разработка завершена, говорил Дуайт Эйзенхауэр, но, планируя, люди приобретают одинаковые взгляды и в нужный момент выберут правильное решение. В этом отношении стратегия-2020 сыграла очень важную роль.
В новейшей истории России была одна программа правительства, выполненная практически на 100%. Это программа правительства Егора Гайдара, одобренная осенью 1992 г. - буквально накануне его отставки. И наиболее решительно ее выполняло правительство Евгения Примакова, политически ее отрицавшее. Это объяснялось не особой мудростью первого посткоммунистического правительства, а тем, что в условиях тяжелого кризиса свобода маневра крайне ограничена. Нужно добиться макроэкономической стабилизации и создать базовые рыночные институты. И здесь нет особого пространства для творчества. Только в условиях тяжелейшего кризиса может появиться программа, которая будет выполняться. Не хотелось бы опять оказаться в ситуации, когда потребуется однозначная в своей неизбежности программа.
- То есть мы обсуждаем те же проблемы, что и шесть лет назад, потому что условия недостаточно тяжелые?
- Конечно, недостаточно тяжелые. И это можно только приветствовать.
Не будем также забывать, что ситуация 2011 г. отличается от современной не только технологиями, блокчейном и криптовалютами, но и обострением кризиса в 2014 г. Резкое падение цен на нефть в совокупности с геополитическими проблемами стало двойным шоком. Два года ушло на реализацию антикризисной программы - между прочим, самой успешной за последние 30 лет. Кстати, свой вклад внесли и наработки стратегии-2020, например макроэкономические.
Егор Тимурович Гайдар, сравнивая начало 1990-х и 2000-х, говорил, что его задача была интеллектуально гораздо проще, чем правительства в нулевые годы. Она была исключительно тяжелой морально - взять на себя ответственность за неизбежные, но болезненные реформы. Но опыт стабилизационных реформ хорошо известен и не имеет серьезной альтернативы. Десятки стран реализовывали стабилизационные программы.
А вот институциональные реформы, о которых постоянно говорят, не могут быть заимствованы - ни из отечественного, ни из международного опыта. Его или не существует (как не существует внятных представлений, например, об эффективной системе здравоохранения в условиях стареющего образованного общества), или они всегда индивидуальны и невоспроизводимы (организация эффективного государственного управления, борьба с коррупцией и т. п.).
Кстати, с макроэкономической точки зрения последний кризис был достаточно прост, хотя и требовал немалого мужества для принятия стабилизационных мер. Основной задачей была скорее антикризисная политика, а не структурная трансформация. Конечно, идеальная ситуация - их совместить; как сказал в 2008 г. Рам Эмануэль, первый руководитель администрации Барака Обамы: «Глупо не воспользоваться кризисом».
- И наши чиновники так говорили.
- Мы все про это много говорили. Но это относилось все-таки к началу глобального структурного кризиса, т. е. к 2008-2009 гг. Казалось, что он приведет к очень глубоким изменениям - и, в общем-то, в мире они происходят. Но у нас вскоре выяснилось, что ситуация не настолько плоха. Благодаря ответственной бюджетной политике 2000-х и несклонности руководства страны к популизму у нас был невероятно низкий долг, сбалансированный бюджет, значительные резервы. И это позволило решать задачи социальной стабилизации без структурных и институциональных реформ.
Ситуация была похожа на скетч Ширвиндта и Державина середины 1980-х, где они изображают космонавтов: «Полет нормальный? - Нормальный. - Будем выходить в открытый космос? - А зачем, если полет и так нормальный?»
Кроме того, сколько бы мы ни говорили о важности совместить борьбу с кризисом и модернизацию, это почти никому не удавалось. На память из последних 60 лет приходят только два примера - Германии и Японии после Второй мировой войны.
Стратегия-2020 содержала варианты решения институциональных и структурных задач. Но дальше встает вопрос, есть ли спрос на эти решения и кто возьмет на себя политическую ответственность. В конце концов, если можно не проводить реформы, то лучше их не проводить - вспомните трактат «О вреде реформ вообще», который писал отставной генерал Крутицкий из пьесы Александра Николаевича Островского «На всякого мудреца довольно простоты».
У нас наблюдаются попытки, довольно странные, вписать реформы в «политический цикл». Хотя пора бы уже привыкнуть к мысли, что для реформ нужна не «фаза цикла», а спрос на них. В конце 90-х, когда государство было предельно слабым, еще можно было обсуждать проблему политического цикла, но не сейчас. И еще одно важное отличие от 90-х - перед нами нет социально болезненных реформ. Повышение пенсионного возраста - это скорее болезненные разговоры. Значительная часть людей уже не строит свою жизненную стратегию в ожидании пенсии. Ну вот вы, например, вряд ли ждете, что выйдете на пенсию и будете на нее безбедно жить.
В моем понимании откладывание институциональных реформ обусловлено несколькими факторами. Во-первых, наличием финансовой подушки, которая позволяет заплатить за менее эффективную политику. Я в свое время задавался вопросом - не стоит ли вместо того, чтобы накапливать бюджетные резервы, инвестировать их в инфраструктурные проекты без возобновляемых бюджетных обязательств?
Во-вторых, отсутствием четкого понимания, что делать. Экспертом быть проще, чем политиком, который несет ответственность за последствия.
- У нас она есть? Отсутствие политической ответственности тоже оплачивает неэффективность власти.
- Не могу с этим согласиться. Во-первых, то, что сегодня общественное мнение считает неэффективным, может в будущем оказаться прологом к экономическому чуду. Я ни на что не намекаю и ничего не оправдываю. Просто как экономический историк хорошо помню: все в экономической политике, чем потом восхищались, в исходном пункте было объектом острой критики.
Во-вторых, политическая ответственность есть всегда, при любой форме правления. Все ее несут, но в разной форме и с разной степенью риска. Иногда это даже более высокий риск, чем быть не переизбранным.
Реформы в социальной сфере или в госуправлении гораздо сложнее макроэкономических и стабилизационных. То, что делало руководство ЦБ (переход на инфляционное таргетирование) с конца 2014 г., заслуживает уважения и даже восхищения. Но это не было интеллектуальным прорывом, хотя и требовало огромного мужества и готовности взять на себя ответственность.
Скажу то, с чем большинство экспертов, наверное, не согласится: экспертное сообщество ко многим решениям интеллектуально не готово. Задачи, которые стоят перед страной, инновационные. Нет набора примитивных решений: повысим пенсионный возраст, переведем медицину на одноканальное финансирование, повысим зарплату бюджетникам - и все будет хорошо. Все гораздо сложнее. В наших представлениях о «правильном» часто лежит опыт развитых стран примерно полувековой давности. Теоретически даже можно оправдать такой подход: Россия по многим социально-экономическим параметрам отстает от наиболее развитых стран на 40-50 лет. Об этом в конце XIX в. писал Николай Бунге (министр финансов Александра III), а в начале XXI в. на статистических данных показал Егор Гайдар в книге «Долгое время». Но из социально-экономического разрыва вовсе не следует, что мы должны повторять институциональные или структурные решения полувековой давности.
В чем особенности современности? Очень сильно ускоряются технологические изменения. Это ускорение происходит последние 250 лет, но раньше - от поколения к поколению, сейчас - при жизни одного человека. Мы рассуждаем уже в терминах не «до и после советской власти», а «до и после iPhone». Скоро будем говорить «до и после блокчейна». Новые технологии создают новые правила игры, если угодно, формируют новую политэкономию и конституцию. Быстрая смена технологий делает неэффективным производство, в которое надо годами инвестировать и десятилетиями окупать инвестиции. Это мир, в котором роль длинных инвестиций существенно снижается. И хотя, конечно, не стоит эту мысль абсолютизировать, но обратим внимание, что доля инвестиций в ВВП почти во всех ведущих странах ниже, чем сбережений.
"Спрос на реформы - это готовность за них заплатить"
- А есть сейчас в обществе запрос на реформы?
- Есть недовольство части общества существующим положением, но не уверен, что есть готовность что-то менять. Пока есть спрос на консервативную повестку. В дискуссии «Кто виноват: народ или власть?» я считаю, что власть обычно такая, какая народ устраивает, ведь спрос на реформы - это готовность за них заплатить.
Пол Грэгори в статье, опубликованной в журнале «Экономическая политика», сравнил экономические реформы Михаила Сергеевича Горбачева и Дэн Сяопина. Горбачев дал много экономических свобод людям, которым эти свободы не были нужны: они и так материально хорошо жили. Для городского общества, живущего в значительной степени за счет государства, эти свободы могли означать в конечном счете неравенство и обеднение. А Дэн Сяопин в условиях нищей крестьянской страны давал свободы, которых крестьяне хотели: они давали им достаток благодаря собственному труду. Это бухаринский путь построения социализма, если угодно. Горбачев же дал гораздо больше, чем общество могло переварить. Настоящий же спрос в СССР был на политические свободы: без них образованное городское общество не было готово верить в предлагаемые экономические перемены.
Экономической либерализации хотели предприятия, не понимая, впрочем, что за ней последует и что рыночная свобода предполагает ответственность. В конце 1991 г. руководитель одного из крупнейших автомобильных заводов спрашивал у Гайдара: «Правда ли, что со 2 января я смогу продавать машины кому хочу и по любой цене?» И услышав в ответ «да, если у вас их кто-то купит», решил, что имеет дело с человеком, мягко говоря, крайне наивным. Ведь он на протяжении десятилетий был держателем дефицитного товара, за которым стоит очередь. Потребовалось время, чтобы советские директора поняли, что такое рынок потребителя. И когда поняли, начали блокировать реформы.
- А сейчас не похожая ситуация? Разве обществу не нужны политические преобразования?
- Вы, наверное, хотите, чтобы я сказал: «Да, конечно». Но у меня нет ощущения, что в обществе есть на это спрос, в отличие от середины 80-х. Конечно, есть много людей, для которых это важно. Но это все-таки активное меньшинство. Иногда оно становится доминирующей силой. Но отнюдь не всегда. У нас сейчас более популярна эпоха Александра III, чем Александра II.
Надо быть готовым к реформам, когда они встанут в политическую повестку, и проводить их так, чтобы они не привели к политическим потрясениям. Две полномасштабные революции ХХ в. слишком много для истории нашей страны. Но обратите внимание, у нас нет сколько-нибудь значимой политической силы, которая предлагала бы альтернативную повестку. Повестка идет изнутри власти.
- Возможно, потому что альтернативные политические силы были зачищены?
- Маргинализированы. И предлагаемая ими повестка сводится к популизму.
Опыт говорит, что источником модернизации должна выступать элита - в этом ее основное предназначение. Но она должна не следовать за большинством, а вести его за собой, видеть дальше текущей ситуации. Крах Советского Союза был, прежде всего, банкротством элиты.
- Но должна быть сменяемость элит. Иначе не происходит созидательного разрушения.
- Традиционно после кризиса должен быть V-образный отскок, темп восстановительного роста выше нормального, как было у нас после 1998 г. Но сейчас ведущие страны, включая нас, научились хорошо справляться с кризисами. Практически никто не банкротится. Банки, если и банкротятся, то в силу определенной политики властей, а не естественным путем. Но, научившись смягчать кризисы, мы практически нейтрализовали «созидательное разрушение», которое расчищает пространство для обновления.
Хотя, как мы знаем из опыта ХХ в., созидательное разрушение может привести к таким последствиям, которые никакой будущий отскок и экономические успехи не оправдают. Германию такое «созидательное разрушение» во время Великой депрессии привело к нацизму. Гитлер успешно справился с экономическими задачами, в 1936 г. в стране была закрыта биржа труда, это была первая западная страна, вышедшая из Великой депрессии. Но какой ценой? Так что иногда лучше пожертвовать экономической динамикой ради социальной стабильности.
- А не позволяет ли такое обезболивание не лечить?
- Неплохое сравнение. Когда случай нетяжелый, то обезболивание даже лечит, если пациента оставить в покое. А в тяжелых - болезнь затягивается. В СССР кризисов не было, а когда кризис все же наступил, то оказался чудовищным. Советский кризис конца 1980-х - это продолжение кризиса индустриального общества, который развернулся на Западе в 1970-х и через стагфляцию привел к структурной модернизации. Но в Советском Союзе, в отличие от Запада, скачок цен на нефть не стимулировал модернизацию, а наоборот, отсрочил ее.
- Вы часто сравниваете современность с серединой 1980-х.
- Ситуация очень похожа хотя бы двойным бюджетным шоком: цены на нефть примерно на том же уровне, тогда антиалкогольная кампания, сейчас санкции. Но российская экономика гораздо более гибкая благодаря рыночным ценам и ответственной бюджетной политике в годы нефтяного бума. Мы практически не повторили советских ошибок: в условиях нефтяного бума выводили часть денег из экономики, не давая ей подстроиться под высокие цены на нефть. Поэтому Россия испытала неприятности, но не фатальные.
"Неэкономические факторы сегодня важнее экономических"
- А какой сейчас должна быть программа реформ?
- В программе Алексея Кудрина, да и Столыпинского клуба (если здесь отбросить опасные идеи из области макроэкономического популизма) предлагается вполне конкретный набор институциональных решений. Важно повысить качество госуправления, включая судебную и правоохранительную системы. Этим дискуссия отличается от стратегии-2020. Та готовилась по поручению премьер-министра [Владимира Путина] и темы, входящие в компетенцию президента [Дмитрия Медведева], не затрагивала. Сейчас же много говорят о совершенствовании госуправления, в том числе правоохранительной системы.
Почему это важно? Потому что реиндустриализация развитых стран состоит в появлении технологий, при которых цена труда незначима и цена природных ресурсов не очень значима. Важнее близость к центрам разработки инновационных решений (R&D) и к потребителю.
Поэтому неэкономические факторы, в частности качество госуправления, сегодня важнее экономических, тех же тонкостей налоговой системы. Защита частной собственности во всех формах и проявлениях приоритетна по отношению к любым экономическим проблемам. Пример, который я всегда привожу, опубликован в журнале конца 1921 г. в ответ на рыночные потуги нэпа: «Бессмысленно государству гарантировать сохранность вклада в банке, если оно не гарантирует сохранность жизни вкладчика». Это не дается декретами, в это надо поверить обществу. Объявления об амнистии капитала мало к чему приведут, пока бизнес не поверит, что его не будут преследовать.
- И мы снова приходим к тому, что нужна реформа институтов.
- Да. Только не хочется сводить этот тезис к мантре. Моя кандидатская диссертация была посвящена хозяйственной реформе 1965 г. - тогда все говорили, что нужно совершенствовать планирование. В 1970-1980-х гг. все говорили о «совершенствовании хозяйственного механизма». По сути, все это - реформа институтов. И от частого повторения этих слов ситуация не меняется. Главный вопрос - каких институтов и как.
- Например, института безопасности вкладчиков, необходимого для роста инвестиций. Кто поверит в эту безопасность на фоне дела АФК «Система».
- В начале 80-х при Л. И. Брежневе была разработана программа, которая должна была решить продовольственную проблему к 2000 г. И проблема действительно была решена, просто не так, как предполагала КПСС. Так же и с безопасностью вкладчиков: есть внутренний аспект, а есть внешний. Вдруг выяснится, что для части элиты внешние сбережения рискованнее внутренних. Это ведь тоже определенное решение проблемы.
- Но если безопасность здесь не увеличится, деньги как придут, так и уйдут, когда «там» станет безопаснее.
- Безопаснее может стать и здесь.
- А для этого что-то делается? Чтобы суд стал более независимым, политическая власть должна сама себя ограничить.
- Вопрос судебной системы - один из важнейших, но и один из самых сложных. Международный опыт слабо применим, и не всегда очевидные решения оказываются эффективными. Скажем, рецепт независимости судей не работает в условиях высокой коррупции: можно получить независимую ни от кого коррупцию.
Нужна эффективная и прозрачная судебная система. Необходимо обеспечить приход людей, для которых судебная позиция была бы не ступенькой в карьере и в обретении благосостояния, а вершиной юридической карьеры. Желательно, чтобы приходило больше людей из адвокатуры, причем заплативших за время адвокатской практики значительные налоги - что говорило бы об их состоятельности и законопослушности. Они должны быть выпускниками престижных отечественных и иностранных университетов. Это должны быть люди не 35 лет, а скорее 50. Судья должен быть умный, состоятельный и образованный. А не бедный, плохо образованный и «независимый».
Окончание:
https://loxovo.livejournal.com/8163449.html