Практически каждый, чье дело попадает в суд, будет осужден. Почему? (начало)
Российский суд - ширма, прикрывающая огрехи следствия, в которых ему разбираться совсем не с руки. А у следствия нет никакой мотивации для качества, усердия, логики, да и здравого смысла, так как любая его версия в 99% случаев будет принята судом безоговорочно. Но главный парадокс состоит в том, что, с одной стороны, кое-как проведенное следствие и полное приятие его в суде отправляет за решетку невинных людей, а с другой, следствие, проведенное совсем уж безобразно, - единственный шанс выйти из зала суда без наручников.
О, счастливчик
Согласно официальной статистике, в российских судах практически не выносят оправдательных приговоров - их количество составляет жалких 0,7% от общего числа. Это означает, что практически каждый, чье дело попадает в суд, будет осужден. Светлана РЕЙТЕР встретилась с людьми, которые сумели добиться оправдания, и попыталась понять, почему им так повезло - и почему не везет всем остальным
Мурад Гарабаев сидит в кафе рядом со зданием Телеграфа и закуривает очередную сигарету. Бухгалтер Центрального банка Туркменистана в прошлом, риелтор в настоящем, Гарабаев резко стряхивает пепел и говорит: «Понимаете, в тюрьме Ашхабада меня держали два с половиной месяца, это было совсем нехорошо. Допросы с применением всех доступных способов. Несколько человек били меня руками и ногами по голове, по затылку почти на каждом допросе. Кормили один раз в день, в обед. В туалет выводили два раза в день - утром и вечером, и прогулки, скажем так, очень эпизодические».
В августе 2002 года 24-летний Гарабаев, по паспорту гражданин России, перебрался в Москву из Ашхабада. В конце сентября ему стали звонить «неизвестные люди из Туркмении», которые говорили, что ищут коллегу Гарабаева, банковского клерка Арслана Какаева, и никак не могут найти. В начале октября Мурад получил повестку о вызове на допрос в ОВД «Таганское», и допрашивали его не следователи, а какие-то «высокие чины из прокуратуры». Мурад говорит, что поначалу все было мирно, просто посидели, поговорили: «Арслана Какаева давно видел? А про то, что 40 миллионов долларов из Туркменского центробанка пропали, слыхал?»
Так Гарабаев узнал, что, когда он работал бухгалтером в Туркменском ЦБ, несколько сотрудников банка, имевших доступ к системе перевода денег SWIFT, подобрали банковские шифры и похитили деньги.
Мураду показалось, он ясно объяснил, что по роду своей деятельности не имел никакого отношения ни к системе SWIFT, ни к переводу денег на зарубежные счета, а был рядовым сотрудником банка, отвечавшим за внутренние переводы и платежи.
Но через две недели Гарабаева вызвали на очередной допрос, до которого он дойти не смог, - его арестовали в подъезде собственного дома. Взяли, поясняет он, на основании постановления УБЭП РФ, по запросу МВД России, с целью дальнейшей экстрадиции в Туркменистан. Сначала три дня возили по московским ОВД, потом вывезли в СИЗО Министерства национальной безопасности Ашхабада.
Обвинение в мошенничестве Гарабаеву предъявили на туркменском языке, при этом ни свидетелей, ни доказательств не было: «Мне только показывали какие-то непонятные платежки. Я эти документы впервые в жизни видел, но это никого не волновало». Про его коллегу, Арслана Какаева, единственного банковского клерка, умевшего пользоваться системой денежных переводов SWIFT, вопросов уже никто не задавал: Арслан Какаев был найден мертвым в Санкт-Петербурге.
Из ашхабадского СИЗО Мураду Гарабаеву удалось выбраться благодаря адвокату Анне СТАВИЦКОЙ, направившей множество жалоб в Европейский суд по правам человека (ЕСПЧ). По закону, объясняет Анна, гражданина РФ не имеют права экстрадировать: «В соответствии с Конституцией, УПК и соответствующими конвенциями запрещено выдавать своих граждан по запросам иностранного государства. Не говоря уже о запросе такого государства, как Туркмения, где нарушаются права человека». В результате дело гражданина России Мурада Гарабаева, которому было предъявлено обвинение в мошенничестве и отмывании денег, слушали в Замоскворецком суде. Доказательная база обвинения состояла из упомянутых выше платежек и копии авиабилета, по которому Гарабаев в 2002 году прилетел в Москву. Вот, собственно, и все.
Суд начался в октябре 2003 года и закончился в марте 2004-го. Прокурор просил суд избрать Гарабаеву наказание в виде лишения свободы сроком на 8 лет, но судья Ирина Васина подсудимого Гарабаева оправдала.
Анна Ставицкая объясняет это тем, что «во-первых, не было никаких доказательств вины Мурада. Во-вторых, власти опозорились, экстрадировав своего гражданина, и в дело экстренно вмешался ЕСПЧ. Властям не хотелось выглядеть совсем уж глупо и пришлось его оправдать».
В адвокатской практике Ставицкой, миниатюрной красавицы со стальным взглядом, было пять оправдательных приговоров, три из них были вынесены судом присяжных, два других - после вмешательства ЕСПЧ. И это, похоже, профессиональный рекорд - у остальных адвокатов, с которыми я встречалась, - максимум по одному.
«Вам кажется, это мало?»
В своем кабинетном сейфе Анна УСАЧЕВА, руководитель пресс-службы Мосгорсуда, до сих пор хранит пожелтевший от времени номер газеты «Газета» 7-летней давности. На первой полосе - материал самой Усачевой, на тот момент корреспондента «Газеты», в котором она, пеняя российскому правосудию на обвинительный уклон, приводит ставшую уже почти легендарной оправдательную цифру - 0,7% от общего числа приговоров. Тогда Усачевой эта цифра казалась необоснованно маленькой.
Сейчас мы встречаемся с ней в здании Мосгорсуда, где на первом этаже - трехметровая Фемида, покрашенная золотой краской, и «скамья примирения» из белого мрамора, а на третьем этаже - ее кабинет. На протяжении двух с лишним месяцев я шлю запросы в пресс-службу с просьбой предоставить мне информацию о столичных судебных делах двух последних лет, по которым были вынесены оправдательные приговоры. С перерывами, порционно, получаю всего 11 дел, причем одно из них заканчивается условным осуждением, а другое - штрафом, то есть к теме вообще никакого отношения не имеет.
За те семь лет, что прошли с момента ухода Усачевой из журналистики, ситуация с оправдательными приговорами не изменилась: их число колеблется от 0,7 до 0,8% в год, зато сама Усачева с этой цифрой не просто смирилась - она теперь ей кажется совершенно справедливой. «Вам кажется, это мало? - спрашивает Усачева и пристально смотрит в глаза. - О чем, по-вашему, свидетельствует высокое количество оправдательных приговоров? Не знаете? Я вам скажу. Это свидетельствует о плохой работе следствия». Эту мысль Анна развивает и в своей статье «Приговор не по делу», выложенной в блоге радиостанции «Эхо Москвы»: «Если бы, согласно судебной статистике, мы имели оправдательных приговоров столько же, сколько и обвинительных, наши следственные органы надо было бы разогнать, и как можно быстрее. Получилось бы, что человек незаконно подвергался преследованию, следствию и обвинениям в свой адрес. То есть государство в лице следственного органа ошиблось, привлекая его к ответственности».
По логике Анны Усачевой выходит, что следствие и, соответственно, суд у нас работают идеально, а в Европе, например, где оправдательных приговоров около четверти, - какая-то беда. То есть оправдательный приговор - это фактически ошибка следствия, а не форма торжества справедливости, такая же, как и обвинительный.
Я спускаюсь на этаж ниже в здании Мосгорсуда - в просторный кабинет Дмитрия ФОМИНА, заместителя председателя Московского городского суда, который исполняет обязанности судьи 16 лет. «Надо понимать разницу в законодательстве между Россией и Европой. Вот у них - громкое дело, задерживают маньяка в Австрии, через пару недель - дело в суде, маньяк получает большой срок. Нет такой системы предварительного следствия, как у нас, где дела расследуются месяцами и годами. Что получается у нас? - всплескивает длинными руками Фомин, не без изящества одетый и удивительно артистичный человек. - Дело расследует следователь, юрист с высшим образованием. Над ним руководитель следственного отдела и надзирающий прокурор, который непосредственно за следствием наблюдает, и вдобавок прокурор, отписывающий обвинительное заключение. В течение нескольких месяцев дело рассматривается с позиции прохождения в суде (40% дел отсеиваются на стадии следствия), и для всех, кто им занимается, оправдательный приговор - большой минус, вплоть до потери работы. Потом дело поступает в суд. Четыре юриста проверяли его со всех сторон. И тут что получается? Еще один юрист - судья - говорит: «Вы все оценили неправильно». Откуда это возьмется?»
Если представить себя на месте судьи, действительно по-человечески неудобно получается: люди проделали колоссальную работу, формальные процедуры соблюдены - свидетели, протоколы, обвиняемый, многостраничные тома дела - на месте. И что - я, юрист, буду ставить под сомнение профессионализм других юристов только потому, что в юридическом вузе я выбрал другой факультет? Но, если вдуматься, логика эта совершенно противоестественная. Как если бы врач в поликлинике поставил пациенту неверный диагноз, а другой врач в больнице, куда пациента доставили, видя, что диагноз совсем не тот, все равно бы стал лечить его по первоначально собранному анамнезу, не проводя дополнительных исследований.
«Ко мне относились так, как будто я уже преступник»
Ноябрьским утром 2009 года в дверь квартиры 26-летнего звукорежиссера Дмитрия Литовченко настойчиво постучали незнакомые люди. Они представились оперуполномоченными ОВД «Чертаново» и предложили Литовченко немедленно проехать в отделение. Дмитрий удивился, поскольку с районом Чертаново его ничего не связывало. Более того, он там не был ни разу в жизни. Но у оперативников была своя версия: 1 октября 2009 года Дмитрий Литовченко свинчивал колеса с машин на одной из улиц района Северное Чертаново. «Мне предлагали сознаться в том, что я крал колеса, - возмущается Литовченко. - В процессе допроса: ты был, ты видел, это точно ты, пройдем в такую-то комнату, снимем отпечатки пальцев, встань к стенке - чик фотоаппаратом, повернись боком. Ко мне относились так, как будто я уже преступник и просто не желаю сознаваться в том, что сделал. Надо мной издевались: оперативники предлагали снять колеса для их автомашин, а они меня за это отпустят. Я им кричу: «Да я никогда в районе Чертаново не был!» - а они: «Ну на опознании выясним».
Выпускник МГИМО, мальчик из интеллигентной семьи, мама - журналист, папа - военный переводчик, Дмитрий впервые в жизни попал в ситуацию, из которой не было выхода: «Меня заводят в кабинет какого-то сотрудника милиции, там сидят два статиста на опознание. Мне предлагают занять место между ними; заходит первый свидетель преступления по фамилии Краснощекий, показывает прямо на меня: «Так вот же он!» Потом заходит второй свидетель, Захаров, смотрит на меня и говорит: «Ну не знаю, то ли он, то ли нет». Милиционеры ему: «Вы уж определитесь!» Захаров отвечает: «Ну тогда точно он». И я понял, что это - надолго».
Потом Литовченко узнал много способов свидетельского опознания: «Прямо в соседнем кабинете перед опознанием свидетелю показывают твою страничку в «Вконтакте» или фотографию, если тебя при задержании сфотографировали, чтобы свидетель сходу на нужного человека показал». Только когда Литовченко предъявили обвинение в краже и он смог ознакомиться с материалами дела, выяснилось, что в ночь на 1 октября Краснощекий и Захаров прогуливались по микрорайону Чертаново. Проходя мимо одного из домов, они услышали характерный звук отвинчиваемого колеса и увидели возле автомобиля группу из трех людей, двоих из которых задержали, а одного - упустили. Один из задержанных, Романов, сказал, что убежавшего зовут Дмитрий Литовченко и живет он «где-то в районе станции метро «Бирюлево». В Бирюлево жил звукорежиссер Дмитрий Литовченко. И не он один. После долгих поисков по московским базам данных Дмитрий выяснил, что в Москве проживают порядка семидесяти Дмитриев Литовченко, и ничто не мешает им свободно перемещаться по городу и жить в любом районе. В том числе и в Бирюлево. Но разбираться со всем этим следователи ОВД «Чертаново» Чиркунов и Восканян не стали: Литовченко оказался единственным, кто был официально прописан в Бирюлево, а значит, искать дальше смысла не было.
История Литовченко поражает беспечностью следователей: ведь вероятность попадания в этом случае максимум один к семидесяти. И если оправдательный приговор может грозить, как говорил судья Мосгорсуда Фомин, увольнением следователей и прокуроров, которые довели такое дело до суда, то с точки зрения здравомыслия надежда следователей на солидарность судей в деле Литовченко кажется опрометчивой.
Мои размышления о теории вероятности прерывает адвокат Анна Ставицкая: «Следователи знают, что какую бы дрянь они ни принесли, судья все равно вынесет обвинительный приговор, потому что наше следствие, с точки зрения суда, ошибаться не может. Редчайшие случаи оправдательных приговоров можно объяснить так: «Я, судья, вынес оправдательный приговор не потому, что пришел к выводу о том, что на собранных доказательствах нельзя установить обвинительный приговор, а потому, что следствие велось из рук вон плохо, в деле полно очевидной лажи, вот мне и пришлось подсудимого оправдать».
29 октября 2010 года Чертановский районный суд вынес приговор, согласно которому Литовченко был признан виновным в покушении на кражу. Ему дали год лишения свободы условно. По его словам, судью Тюркину вообще не интересовала сторона защиты: «Были представлены все доказательства - и алиби, поскольку я с девушкой своей в «Вконтакте» всю ночь на 1 октября переписывался, и свидетели в мою пользу выступали, и Романов говорил, что со мной не знаком и имел в виду совершенно другого человека, - Тюркина вынесла мне обвинительный приговор. Я подал кассационную жалобу в Мосгорсуд, но обвинительный приговор оставили без изменений».
В конечном итоге Литовченко все-таки повезло. «Мои родители, которые с ума сходили, ухитрились записаться на прием к заместителю председателя Мосгорсуда Любови Колышницыной, - рассказывает мне Литовченко, сидя в кафе на Варшавском шоссе. - Мой адвокат их специально перед этим долго учил, как с Колышницыной разговаривать: не повышать голос, не клянчить, не плакать, а очень просить об объективности». И тут каким-то невероятным образом система дала сбой.
20 мая 2011 года Дмитрия Литовченко оправдали.
«Как вы смели освободить его, он же бациллоноситель!»
В 2010 году Асмик Новикова, руководитель исследовательских программ фонда «Общественный вердикт», оказывающего правовую помощь пострадавшим от неправомерных действий правоохранительных органов, начала комплексное исследование. Цель - понять, как работает новая структура - Следственный комитет. Материалы собирали в нескольких регионах, включая Красноярск, Республику Коми и Пермский край. «В итоге, - рассказывает Асмик, - стало ясно, что следствие у нас с каждым годом становится все хуже и хуже, потому что условий, для того чтобы ему улучшаться, никаких. Любой сотрудник Следственного комитета знает о пресловутой рейтинговой таблице, в которой оценивают действия каждого подразделения и каждого следователя. В ней указаны разные позиции, и в самом начале - те, которые обладают наибольшим весом. Что оценивается в первую очередь, что является самым положительным? «Количество обвинительных заключений, направленных в суд». Не просто дел, которые следователь направил в суд, - а дел с обвинительным заключением. Получается, что ты - хороший следователь, если каждое дело, которое ты ведешь, направлено в суд с обвинительным заключением. Это является доказательством того, что следователи не зря в процессе участвовали, не зря брали людей под стражу, не зря просиживали штаны». В этой же таблице позиция «Прекращение дела по реабилитирующим обстоятельствам» имеет чуть ли не самый маленький вес.
«Судьи не хотят подставлять прокуроров, для них это классово близкие люди, изрядная доля судей - из прокуроров, они вместе охотятся, вместе водку пьют по праздникам. Особенно в маленьких городах. При суде города Ульяновска банька есть - вот вместе парятся», - объясняет Сергей ПАШИН, вежливый мужчина с тихим голосом. 20 лет назад Пашин, заслуженный юрист Российской Федерации и преподаватель Высшей школы экономики, работал в администрации президента Бориса Ельцина и был заведующим отделом судебной реформы. «Ельцин, душа-человек, подписывал все бумаги, которые ему приносили, со всем соглашался. Благодаря Ельцину у нас есть суд присяжных, ввели судебный контроль арестов, и концепция судебной реформы у нас появилась. Правда, создание судебной власти нам в итоге не удалось».
В 1994 году Пашин стал судьей в Мосгорсуде и выносил порядка 7% оправдательных приговоров, которые старался писать так, чтобы их не отменяли: «У меня были народные заседатели, очень милые бабушки, и я им говорил: «Как вы решите, так и будем делать». Сейчас народных заседателей нет, упразднили за ненадобностью».
Пашин не скрывает, что его отношения с коллегами по судейскому корпусу были, мягко говоря, непростыми, и в 2001 году он вышел в отставку: «Я помню, когда меня выгоняли из Мосгорсуда, то на меня сильно кричала председатель квалификационной коллегии - дело в том, что я освободил из-под стражи человека, который уже начал харкать кровью». Председатель комиссии кричала на Пашина: «Почему судья заботится о преступниках?! Как вы смели освободить его, он же бациллоноситель!» Свое бывшее место работы, Мосгорсуд, Пашин описывает как «систему, выстроенную по принципу пирамиды, по военной вертикали. Наверху - Ольга Егорова, как положено». Еще выше - власть.
«По статистике, - поясняет Пашин, - если районный судья сразу вынес оправдательный приговор, то шансы на его отмену - от 35 до 40%. Обвинительный приговор отменяют лишь в 2% случаев».
Окончание:
http://loxovo.livejournal.com/3060927.html
О, счастливчик
Согласно официальной статистике, в российских судах практически не выносят оправдательных приговоров - их количество составляет жалких 0,7% от общего числа. Это означает, что практически каждый, чье дело попадает в суд, будет осужден. Светлана РЕЙТЕР встретилась с людьми, которые сумели добиться оправдания, и попыталась понять, почему им так повезло - и почему не везет всем остальным
Мурад Гарабаев сидит в кафе рядом со зданием Телеграфа и закуривает очередную сигарету. Бухгалтер Центрального банка Туркменистана в прошлом, риелтор в настоящем, Гарабаев резко стряхивает пепел и говорит: «Понимаете, в тюрьме Ашхабада меня держали два с половиной месяца, это было совсем нехорошо. Допросы с применением всех доступных способов. Несколько человек били меня руками и ногами по голове, по затылку почти на каждом допросе. Кормили один раз в день, в обед. В туалет выводили два раза в день - утром и вечером, и прогулки, скажем так, очень эпизодические».
В августе 2002 года 24-летний Гарабаев, по паспорту гражданин России, перебрался в Москву из Ашхабада. В конце сентября ему стали звонить «неизвестные люди из Туркмении», которые говорили, что ищут коллегу Гарабаева, банковского клерка Арслана Какаева, и никак не могут найти. В начале октября Мурад получил повестку о вызове на допрос в ОВД «Таганское», и допрашивали его не следователи, а какие-то «высокие чины из прокуратуры». Мурад говорит, что поначалу все было мирно, просто посидели, поговорили: «Арслана Какаева давно видел? А про то, что 40 миллионов долларов из Туркменского центробанка пропали, слыхал?»
Так Гарабаев узнал, что, когда он работал бухгалтером в Туркменском ЦБ, несколько сотрудников банка, имевших доступ к системе перевода денег SWIFT, подобрали банковские шифры и похитили деньги.
Мураду показалось, он ясно объяснил, что по роду своей деятельности не имел никакого отношения ни к системе SWIFT, ни к переводу денег на зарубежные счета, а был рядовым сотрудником банка, отвечавшим за внутренние переводы и платежи.
Но через две недели Гарабаева вызвали на очередной допрос, до которого он дойти не смог, - его арестовали в подъезде собственного дома. Взяли, поясняет он, на основании постановления УБЭП РФ, по запросу МВД России, с целью дальнейшей экстрадиции в Туркменистан. Сначала три дня возили по московским ОВД, потом вывезли в СИЗО Министерства национальной безопасности Ашхабада.
Обвинение в мошенничестве Гарабаеву предъявили на туркменском языке, при этом ни свидетелей, ни доказательств не было: «Мне только показывали какие-то непонятные платежки. Я эти документы впервые в жизни видел, но это никого не волновало». Про его коллегу, Арслана Какаева, единственного банковского клерка, умевшего пользоваться системой денежных переводов SWIFT, вопросов уже никто не задавал: Арслан Какаев был найден мертвым в Санкт-Петербурге.
Из ашхабадского СИЗО Мураду Гарабаеву удалось выбраться благодаря адвокату Анне СТАВИЦКОЙ, направившей множество жалоб в Европейский суд по правам человека (ЕСПЧ). По закону, объясняет Анна, гражданина РФ не имеют права экстрадировать: «В соответствии с Конституцией, УПК и соответствующими конвенциями запрещено выдавать своих граждан по запросам иностранного государства. Не говоря уже о запросе такого государства, как Туркмения, где нарушаются права человека». В результате дело гражданина России Мурада Гарабаева, которому было предъявлено обвинение в мошенничестве и отмывании денег, слушали в Замоскворецком суде. Доказательная база обвинения состояла из упомянутых выше платежек и копии авиабилета, по которому Гарабаев в 2002 году прилетел в Москву. Вот, собственно, и все.
Суд начался в октябре 2003 года и закончился в марте 2004-го. Прокурор просил суд избрать Гарабаеву наказание в виде лишения свободы сроком на 8 лет, но судья Ирина Васина подсудимого Гарабаева оправдала.
Анна Ставицкая объясняет это тем, что «во-первых, не было никаких доказательств вины Мурада. Во-вторых, власти опозорились, экстрадировав своего гражданина, и в дело экстренно вмешался ЕСПЧ. Властям не хотелось выглядеть совсем уж глупо и пришлось его оправдать».
В адвокатской практике Ставицкой, миниатюрной красавицы со стальным взглядом, было пять оправдательных приговоров, три из них были вынесены судом присяжных, два других - после вмешательства ЕСПЧ. И это, похоже, профессиональный рекорд - у остальных адвокатов, с которыми я встречалась, - максимум по одному.
«Вам кажется, это мало?»
В своем кабинетном сейфе Анна УСАЧЕВА, руководитель пресс-службы Мосгорсуда, до сих пор хранит пожелтевший от времени номер газеты «Газета» 7-летней давности. На первой полосе - материал самой Усачевой, на тот момент корреспондента «Газеты», в котором она, пеняя российскому правосудию на обвинительный уклон, приводит ставшую уже почти легендарной оправдательную цифру - 0,7% от общего числа приговоров. Тогда Усачевой эта цифра казалась необоснованно маленькой.
Сейчас мы встречаемся с ней в здании Мосгорсуда, где на первом этаже - трехметровая Фемида, покрашенная золотой краской, и «скамья примирения» из белого мрамора, а на третьем этаже - ее кабинет. На протяжении двух с лишним месяцев я шлю запросы в пресс-службу с просьбой предоставить мне информацию о столичных судебных делах двух последних лет, по которым были вынесены оправдательные приговоры. С перерывами, порционно, получаю всего 11 дел, причем одно из них заканчивается условным осуждением, а другое - штрафом, то есть к теме вообще никакого отношения не имеет.
За те семь лет, что прошли с момента ухода Усачевой из журналистики, ситуация с оправдательными приговорами не изменилась: их число колеблется от 0,7 до 0,8% в год, зато сама Усачева с этой цифрой не просто смирилась - она теперь ей кажется совершенно справедливой. «Вам кажется, это мало? - спрашивает Усачева и пристально смотрит в глаза. - О чем, по-вашему, свидетельствует высокое количество оправдательных приговоров? Не знаете? Я вам скажу. Это свидетельствует о плохой работе следствия». Эту мысль Анна развивает и в своей статье «Приговор не по делу», выложенной в блоге радиостанции «Эхо Москвы»: «Если бы, согласно судебной статистике, мы имели оправдательных приговоров столько же, сколько и обвинительных, наши следственные органы надо было бы разогнать, и как можно быстрее. Получилось бы, что человек незаконно подвергался преследованию, следствию и обвинениям в свой адрес. То есть государство в лице следственного органа ошиблось, привлекая его к ответственности».
По логике Анны Усачевой выходит, что следствие и, соответственно, суд у нас работают идеально, а в Европе, например, где оправдательных приговоров около четверти, - какая-то беда. То есть оправдательный приговор - это фактически ошибка следствия, а не форма торжества справедливости, такая же, как и обвинительный.
Я спускаюсь на этаж ниже в здании Мосгорсуда - в просторный кабинет Дмитрия ФОМИНА, заместителя председателя Московского городского суда, который исполняет обязанности судьи 16 лет. «Надо понимать разницу в законодательстве между Россией и Европой. Вот у них - громкое дело, задерживают маньяка в Австрии, через пару недель - дело в суде, маньяк получает большой срок. Нет такой системы предварительного следствия, как у нас, где дела расследуются месяцами и годами. Что получается у нас? - всплескивает длинными руками Фомин, не без изящества одетый и удивительно артистичный человек. - Дело расследует следователь, юрист с высшим образованием. Над ним руководитель следственного отдела и надзирающий прокурор, который непосредственно за следствием наблюдает, и вдобавок прокурор, отписывающий обвинительное заключение. В течение нескольких месяцев дело рассматривается с позиции прохождения в суде (40% дел отсеиваются на стадии следствия), и для всех, кто им занимается, оправдательный приговор - большой минус, вплоть до потери работы. Потом дело поступает в суд. Четыре юриста проверяли его со всех сторон. И тут что получается? Еще один юрист - судья - говорит: «Вы все оценили неправильно». Откуда это возьмется?»
Если представить себя на месте судьи, действительно по-человечески неудобно получается: люди проделали колоссальную работу, формальные процедуры соблюдены - свидетели, протоколы, обвиняемый, многостраничные тома дела - на месте. И что - я, юрист, буду ставить под сомнение профессионализм других юристов только потому, что в юридическом вузе я выбрал другой факультет? Но, если вдуматься, логика эта совершенно противоестественная. Как если бы врач в поликлинике поставил пациенту неверный диагноз, а другой врач в больнице, куда пациента доставили, видя, что диагноз совсем не тот, все равно бы стал лечить его по первоначально собранному анамнезу, не проводя дополнительных исследований.
«Ко мне относились так, как будто я уже преступник»
Ноябрьским утром 2009 года в дверь квартиры 26-летнего звукорежиссера Дмитрия Литовченко настойчиво постучали незнакомые люди. Они представились оперуполномоченными ОВД «Чертаново» и предложили Литовченко немедленно проехать в отделение. Дмитрий удивился, поскольку с районом Чертаново его ничего не связывало. Более того, он там не был ни разу в жизни. Но у оперативников была своя версия: 1 октября 2009 года Дмитрий Литовченко свинчивал колеса с машин на одной из улиц района Северное Чертаново. «Мне предлагали сознаться в том, что я крал колеса, - возмущается Литовченко. - В процессе допроса: ты был, ты видел, это точно ты, пройдем в такую-то комнату, снимем отпечатки пальцев, встань к стенке - чик фотоаппаратом, повернись боком. Ко мне относились так, как будто я уже преступник и просто не желаю сознаваться в том, что сделал. Надо мной издевались: оперативники предлагали снять колеса для их автомашин, а они меня за это отпустят. Я им кричу: «Да я никогда в районе Чертаново не был!» - а они: «Ну на опознании выясним».
Выпускник МГИМО, мальчик из интеллигентной семьи, мама - журналист, папа - военный переводчик, Дмитрий впервые в жизни попал в ситуацию, из которой не было выхода: «Меня заводят в кабинет какого-то сотрудника милиции, там сидят два статиста на опознание. Мне предлагают занять место между ними; заходит первый свидетель преступления по фамилии Краснощекий, показывает прямо на меня: «Так вот же он!» Потом заходит второй свидетель, Захаров, смотрит на меня и говорит: «Ну не знаю, то ли он, то ли нет». Милиционеры ему: «Вы уж определитесь!» Захаров отвечает: «Ну тогда точно он». И я понял, что это - надолго».
Потом Литовченко узнал много способов свидетельского опознания: «Прямо в соседнем кабинете перед опознанием свидетелю показывают твою страничку в «Вконтакте» или фотографию, если тебя при задержании сфотографировали, чтобы свидетель сходу на нужного человека показал». Только когда Литовченко предъявили обвинение в краже и он смог ознакомиться с материалами дела, выяснилось, что в ночь на 1 октября Краснощекий и Захаров прогуливались по микрорайону Чертаново. Проходя мимо одного из домов, они услышали характерный звук отвинчиваемого колеса и увидели возле автомобиля группу из трех людей, двоих из которых задержали, а одного - упустили. Один из задержанных, Романов, сказал, что убежавшего зовут Дмитрий Литовченко и живет он «где-то в районе станции метро «Бирюлево». В Бирюлево жил звукорежиссер Дмитрий Литовченко. И не он один. После долгих поисков по московским базам данных Дмитрий выяснил, что в Москве проживают порядка семидесяти Дмитриев Литовченко, и ничто не мешает им свободно перемещаться по городу и жить в любом районе. В том числе и в Бирюлево. Но разбираться со всем этим следователи ОВД «Чертаново» Чиркунов и Восканян не стали: Литовченко оказался единственным, кто был официально прописан в Бирюлево, а значит, искать дальше смысла не было.
История Литовченко поражает беспечностью следователей: ведь вероятность попадания в этом случае максимум один к семидесяти. И если оправдательный приговор может грозить, как говорил судья Мосгорсуда Фомин, увольнением следователей и прокуроров, которые довели такое дело до суда, то с точки зрения здравомыслия надежда следователей на солидарность судей в деле Литовченко кажется опрометчивой.
Мои размышления о теории вероятности прерывает адвокат Анна Ставицкая: «Следователи знают, что какую бы дрянь они ни принесли, судья все равно вынесет обвинительный приговор, потому что наше следствие, с точки зрения суда, ошибаться не может. Редчайшие случаи оправдательных приговоров можно объяснить так: «Я, судья, вынес оправдательный приговор не потому, что пришел к выводу о том, что на собранных доказательствах нельзя установить обвинительный приговор, а потому, что следствие велось из рук вон плохо, в деле полно очевидной лажи, вот мне и пришлось подсудимого оправдать».
29 октября 2010 года Чертановский районный суд вынес приговор, согласно которому Литовченко был признан виновным в покушении на кражу. Ему дали год лишения свободы условно. По его словам, судью Тюркину вообще не интересовала сторона защиты: «Были представлены все доказательства - и алиби, поскольку я с девушкой своей в «Вконтакте» всю ночь на 1 октября переписывался, и свидетели в мою пользу выступали, и Романов говорил, что со мной не знаком и имел в виду совершенно другого человека, - Тюркина вынесла мне обвинительный приговор. Я подал кассационную жалобу в Мосгорсуд, но обвинительный приговор оставили без изменений».
В конечном итоге Литовченко все-таки повезло. «Мои родители, которые с ума сходили, ухитрились записаться на прием к заместителю председателя Мосгорсуда Любови Колышницыной, - рассказывает мне Литовченко, сидя в кафе на Варшавском шоссе. - Мой адвокат их специально перед этим долго учил, как с Колышницыной разговаривать: не повышать голос, не клянчить, не плакать, а очень просить об объективности». И тут каким-то невероятным образом система дала сбой.
20 мая 2011 года Дмитрия Литовченко оправдали.
«Как вы смели освободить его, он же бациллоноситель!»
В 2010 году Асмик Новикова, руководитель исследовательских программ фонда «Общественный вердикт», оказывающего правовую помощь пострадавшим от неправомерных действий правоохранительных органов, начала комплексное исследование. Цель - понять, как работает новая структура - Следственный комитет. Материалы собирали в нескольких регионах, включая Красноярск, Республику Коми и Пермский край. «В итоге, - рассказывает Асмик, - стало ясно, что следствие у нас с каждым годом становится все хуже и хуже, потому что условий, для того чтобы ему улучшаться, никаких. Любой сотрудник Следственного комитета знает о пресловутой рейтинговой таблице, в которой оценивают действия каждого подразделения и каждого следователя. В ней указаны разные позиции, и в самом начале - те, которые обладают наибольшим весом. Что оценивается в первую очередь, что является самым положительным? «Количество обвинительных заключений, направленных в суд». Не просто дел, которые следователь направил в суд, - а дел с обвинительным заключением. Получается, что ты - хороший следователь, если каждое дело, которое ты ведешь, направлено в суд с обвинительным заключением. Это является доказательством того, что следователи не зря в процессе участвовали, не зря брали людей под стражу, не зря просиживали штаны». В этой же таблице позиция «Прекращение дела по реабилитирующим обстоятельствам» имеет чуть ли не самый маленький вес.
«Судьи не хотят подставлять прокуроров, для них это классово близкие люди, изрядная доля судей - из прокуроров, они вместе охотятся, вместе водку пьют по праздникам. Особенно в маленьких городах. При суде города Ульяновска банька есть - вот вместе парятся», - объясняет Сергей ПАШИН, вежливый мужчина с тихим голосом. 20 лет назад Пашин, заслуженный юрист Российской Федерации и преподаватель Высшей школы экономики, работал в администрации президента Бориса Ельцина и был заведующим отделом судебной реформы. «Ельцин, душа-человек, подписывал все бумаги, которые ему приносили, со всем соглашался. Благодаря Ельцину у нас есть суд присяжных, ввели судебный контроль арестов, и концепция судебной реформы у нас появилась. Правда, создание судебной власти нам в итоге не удалось».
В 1994 году Пашин стал судьей в Мосгорсуде и выносил порядка 7% оправдательных приговоров, которые старался писать так, чтобы их не отменяли: «У меня были народные заседатели, очень милые бабушки, и я им говорил: «Как вы решите, так и будем делать». Сейчас народных заседателей нет, упразднили за ненадобностью».
Пашин не скрывает, что его отношения с коллегами по судейскому корпусу были, мягко говоря, непростыми, и в 2001 году он вышел в отставку: «Я помню, когда меня выгоняли из Мосгорсуда, то на меня сильно кричала председатель квалификационной коллегии - дело в том, что я освободил из-под стражи человека, который уже начал харкать кровью». Председатель комиссии кричала на Пашина: «Почему судья заботится о преступниках?! Как вы смели освободить его, он же бациллоноситель!» Свое бывшее место работы, Мосгорсуд, Пашин описывает как «систему, выстроенную по принципу пирамиды, по военной вертикали. Наверху - Ольга Егорова, как положено». Еще выше - власть.
«По статистике, - поясняет Пашин, - если районный судья сразу вынес оправдательный приговор, то шансы на его отмену - от 35 до 40%. Обвинительный приговор отменяют лишь в 2% случаев».
Окончание:
http://loxovo.livejournal.com/3060927.html