Актуальненько...
По сложной ассоциативной цепочке (неважно, как) вспомнилась книга Джоан Харрис "Персики для месье кюре", читала ее недавно.
Это третья часть из "Шоколадной трилогии". Не могу сказать, что что-то шедевральное, вообще во всей трилогии больше всего мне понравились сильно присутствующий аромат шоколада и шикарная экранизация.
Так что читала я скорее по инерции.
Но в последней части было и кое-что неожиданное: традиционная французская деревушка Ланскне, куда наведалась Виан, оказывается погружена в пучину межнационального конфликта. Она неузнаваемо изменилась: вначале туда переехала семья так называемых "магрибцев", которые были вполне миролюбивы и старались вписаться в местное общество. Постепенно их количество увеличилось, приезжали все новые и новые семьи, которые поселились все в одном районе, и атмосфера стала меняться.
"Итак… когда обстановка все-таки стала меняться? В точности это сказать невозможно. Так однажды невзначай посмотришься в зеркало и вдруг заметишь первые признаки грядущей старости: морщинки в уголках глаз, складки у рта, которые словно стирают прежние очертания губ и подбородка. В Маро, конечно, появлялись новые обитатели, но их было немного; и в самой общине, конечно, возникали какие-то трения - но с первого взгляда ничего особенного; во всяком случае, ничего такого, что оправдывало бы мое растущее беспокойство. Но, видимо, хватало и этого. Маро, точно при смене времен года, тоже постепенно менял краски. Большинство девочек стали ходить в черном и кутаться в хиджаб - это такой платок, очень похожий на монашеский апостольник, который полностью скрывает волосы и шею.."
"А однажды, примерно полгода назад, я, как обычно, отправился на утреннюю прогулку по Маро и вдруг заметил нечто необычное: у мечети, построенной старым Маджуби, неведомым образом появился минарет!... до ушей моих доносились некие совсем уж фантастические звуки: чей-то голос, усиленный широченным дымоходом, выпевал на арабском языке Азаан, традиционный призыв к молитве.
Allahu Akbar, Allahu Akbar…
Согласно французским законам, любой призыв к молитве должен осуществляться исключительно внутри того или иного помещения и без помощи каких бы то ни было усилителей. Дымоход в старой дубильне был снабжен внутренней лесенкой, и муэдзин, призывавший обитателей Маро к молитве, вполне мог ею воспользоваться, не говоря уж о естественных акустических свойствах «минарета». Таким образом, старый Маджуби вроде бы и подчинился букве закона, но мне стало совершенно ясно: с его стороны это самый настоящий и вполне осознанный вызов. Роль муэдзина чаще всего исполнял Саид. И отныне призыв мусульман к молитве эхом разносился не только по всем уголкам Маро, но и мы в Ланскне слышали его пять раз на дню."
"Спортзал принадлежит Саиду Маджуби. Ненавижу это место. Отвратительное обшарпанное здание в конце столь же отвратительной улочки. Возле него вечно толпится молодежь - сплошь молодые мужчины, но среди них не увидишь ни одного европейского лица, а воздух прямо-таки пропитан тестостероном. Даже если просто пройти мимо этого проклятого места, сразу почувствуешь сильный запах кифа - многие молодые марокканцы его курят, а полиция не желает вмешиваться... Дверь в спортзал была распахнута настежь и закреплена клином - в такую жару там, внутри, должно быть, настоящее пекло; и хотя я даже головы в ту сторону не повернул, сразу почувствовал, как в затылок мне невидимой шрапнелью буквально впился целый залп ненависти..."
Короче, все вполне узнаваемо. Конечно же, в конце добро победило, злодеи были наказаны, под хиджабами оказались вполне человеческие лица и все помирились.
Меня, однако, очень интересует вопрос, что это было: дань политкорректности или плохо замаскированный протест?
Это третья часть из "Шоколадной трилогии". Не могу сказать, что что-то шедевральное, вообще во всей трилогии больше всего мне понравились сильно присутствующий аромат шоколада и шикарная экранизация.
Так что читала я скорее по инерции.
Но в последней части было и кое-что неожиданное: традиционная французская деревушка Ланскне, куда наведалась Виан, оказывается погружена в пучину межнационального конфликта. Она неузнаваемо изменилась: вначале туда переехала семья так называемых "магрибцев", которые были вполне миролюбивы и старались вписаться в местное общество. Постепенно их количество увеличилось, приезжали все новые и новые семьи, которые поселились все в одном районе, и атмосфера стала меняться.
"Итак… когда обстановка все-таки стала меняться? В точности это сказать невозможно. Так однажды невзначай посмотришься в зеркало и вдруг заметишь первые признаки грядущей старости: морщинки в уголках глаз, складки у рта, которые словно стирают прежние очертания губ и подбородка. В Маро, конечно, появлялись новые обитатели, но их было немного; и в самой общине, конечно, возникали какие-то трения - но с первого взгляда ничего особенного; во всяком случае, ничего такого, что оправдывало бы мое растущее беспокойство. Но, видимо, хватало и этого. Маро, точно при смене времен года, тоже постепенно менял краски. Большинство девочек стали ходить в черном и кутаться в хиджаб - это такой платок, очень похожий на монашеский апостольник, который полностью скрывает волосы и шею.."
"А однажды, примерно полгода назад, я, как обычно, отправился на утреннюю прогулку по Маро и вдруг заметил нечто необычное: у мечети, построенной старым Маджуби, неведомым образом появился минарет!... до ушей моих доносились некие совсем уж фантастические звуки: чей-то голос, усиленный широченным дымоходом, выпевал на арабском языке Азаан, традиционный призыв к молитве.
Allahu Akbar, Allahu Akbar…
Согласно французским законам, любой призыв к молитве должен осуществляться исключительно внутри того или иного помещения и без помощи каких бы то ни было усилителей. Дымоход в старой дубильне был снабжен внутренней лесенкой, и муэдзин, призывавший обитателей Маро к молитве, вполне мог ею воспользоваться, не говоря уж о естественных акустических свойствах «минарета». Таким образом, старый Маджуби вроде бы и подчинился букве закона, но мне стало совершенно ясно: с его стороны это самый настоящий и вполне осознанный вызов. Роль муэдзина чаще всего исполнял Саид. И отныне призыв мусульман к молитве эхом разносился не только по всем уголкам Маро, но и мы в Ланскне слышали его пять раз на дню."
"Спортзал принадлежит Саиду Маджуби. Ненавижу это место. Отвратительное обшарпанное здание в конце столь же отвратительной улочки. Возле него вечно толпится молодежь - сплошь молодые мужчины, но среди них не увидишь ни одного европейского лица, а воздух прямо-таки пропитан тестостероном. Даже если просто пройти мимо этого проклятого места, сразу почувствуешь сильный запах кифа - многие молодые марокканцы его курят, а полиция не желает вмешиваться... Дверь в спортзал была распахнута настежь и закреплена клином - в такую жару там, внутри, должно быть, настоящее пекло; и хотя я даже головы в ту сторону не повернул, сразу почувствовал, как в затылок мне невидимой шрапнелью буквально впился целый залп ненависти..."
Короче, все вполне узнаваемо. Конечно же, в конце добро победило, злодеи были наказаны, под хиджабами оказались вполне человеческие лица и все помирились.
Меня, однако, очень интересует вопрос, что это было: дань политкорректности или плохо замаскированный протест?