Как связаны языковые способности и психическое здоровье? (1)
Анализ геномов и фенотипов 30 982 датчан выявил связи между результатами школьных экзаменов по разным предметам и риском психических расстройств. Эти связи проявляются как на фенотипическом, так и на генетическом уровне. Самый интересный результат состоит в том, что риск большинства расстройств (включая поздно проявляющиеся, такие как шизофрения и большое депрессивное расстройство) оказался повышен у людей, чьи школьные успехи в языках были намного лучше математических. Гены, повышающие вероятность языково-математического дисбаланса, попутно повышают и риск психических недугов. Кроме того, оказалось, что люди с сильной генетической предрасположенностью к такому дисбалансу чаще выбирают творческие профессии. Результаты совместимы с гипотезой о том, что склонность к психическим недугам (а возможно и к творчеству) досталась людям в качестве побочного эффекта ускоренного развития языковых способностей.
(Элементы)
Ознакомившись однажды с этим материалом, я должен был прежде всего обеспокоиться как родитель: моя дочь в целом неплохо учится, но если она в своём классе в чём-то выдающаяся и лучшая ученица, то это как раз в английском языке. Плюс "для себя" она ещё пытается учить японский. Особенного, способного удивить взыскательную публику, там ничего не наблюдается, но так это 3-й класс обычной провинциальной средней школы, без уклонов. И с репетиторами дочь не занимается, в отличие от многих её одноклассников, успехи которых в иностранном языке меньше. Так что, если на самом деле успехи в языках связаны с психическими недугами, моё родительской беспокойство оправдано.
Но на самом деле прежде родительского беспокойства по прочтении сообщения, с которого я начал пост, во мне вспыхнул исследовательский интерес, потому как если кто и может уже сегодня раскрыть природу обозначенной там связи, то это я - палеопсихолог-поршневист, единственный, к сожалению, специалист в своём роде. А родительское беспокойство - дополнительный стимул, подпитывающий доминанту по Ухтомскому.
Итак, передо мной возникла задача предложить ответ на вопрос: "Как, каким мехнизмом, связаны языковые способности и психическое здоровье?" Понятно, что ответ "ими управляют одни и те же гены" нас не устраивает, т.к. лишь переформулирует вопрос: "Как эти гены управляют тем и другим одновременно?" И опять всплывает проблема общего единого механизма, позволяющего им это делать. В принципе, его может и не оказаться, т.е. у общего влияния на то и другое могут быть разные, параллельные механизмы, но - палеопсихология такой механизм предлагает.
Несколько облегчает мою задачу тот факт, что, не имея доступа к эмпирическому материалу и экспериментальной базы, я внимательно наблюдал тот единственный материал, который у меня только и был - собственную дочь. Зарождение и ранние этапы развития речи и психики - в самом центре моего исследовательского интереса, и я старался отмечать особенности этих этапов в развитии своей дочери. Я не знаю, насколько эти особенности характерны для других детей вообще и детей того же возраста, в котором я наблюдал их у дочери.
Первую особенность я назвал деконструкцией.
Когда дочке исполнилось восемь месяцев, купили ей пирамидку и кубики-мякиши (тряпочные, внутри поролон, чтобы не поранилась). В общем-то, знали, что рановато, такие игрушки для детей ближе к году - тогда они начинают складывать, собирать, строить, но, как оказалось, не зря приобрели, потому что обнаружилась одна интересная особенность развития ребёнка, о которой я раньше ничего не слышал. Охотно поверю, что я открыл Америку, так что, если среди читателей обнаружится детский психолог или человек, который что-нибудь об этом слышал, очень прошу меня просветить или хотя бы дать ссылку на какое-нибудь исследование. Так вот. Собирать пирамидку или складывать кубики (друг на друга или рядом) доча, конечно, не стала (вполне естественно для её возраста), но, - что меня заинтересовало, - она охотно разбирает, разрушает, растаскивает то, что собирает, строит, складывает кто-то другой. Если в одном углу ковра я положу друг на дружку две-три игрушки, то, заметив это, Маша тут же ползёт с другого угла, чтобы разрушить конструкцию. Не успеваю я надеть на стержень пирамидки одно или несколько колец, как она своими неловкими движениями уже разбирает это на составные части. В нашем домашнем хозяйстве есть небольшая прозрачная пластмассовая ёмкость, куда мы складываем капроновые крышки для банок. Однажды нужно было отвлечь Машу, и эту ёмкость отдали в её распоряжение. Она её занимала ровно до того момента, когда ей удалось извлечь крышки наружу (грызение банки и крышек опускаем, это как бы известный момент, что дети всё в рот тянут, здесь не важный). С тех пор это одна из практикуемых нами игр: взрослый кладёт в ёмкость крышки - Маша спешит их оттуда достать. Сколько будешь их туда складывать, столько она их будет доставать. Наоборот не бывает никогда.
( Мой пост в ЖЖ от 08.08.2014)
Разумеется, никаких детских психологов ни тогда, ни позже на это моё сообщение не отозвалось. Сам я тоже нигде не встретил никаких объяснений (и даже описаний) подобного детского поведения. По-видимому, просто никто никогда не обращал на него внимания, не считая это для себя интересным. И очень может быть, что моё объяснение с т.зр. теории Поршнева (даже безотносительно его истинности) на сегодня является единственным. Впрочем, как и объяснения множества других вещей, не интересующих сурьёзных учоных. И я так и не узнал, насколько характерна деконструкция для детей в этом (или другом) возрасте.
Поршневисту же такое поведение восьмимесячного ребёнка крайне интересно. Но прежде чем раскрыть этот интерес для непосвящённых, расскажу ещё об одной форме поведения именно восьмимесячных детей, о которой хорошо известно, что она весьма характерна, но... у моей дочери долго себя не проявлявшей. Хотя я очень ждал её увидеть. Речь о т.н. страхе (или тревоге) восьмимесячных.
Олег Вите, к сожалению, недавно [когда я это писал, это было недавно] ушедший из жизни, был самым известным и эрудированным из популяризаторов наследия Поршнева. Это благодаря, прежде всего, его усилиям увидела свет полная версия книги «О начале человеческой истории». В 2009 году он опубликовал статью, в которой применил палеопсихологический аппарат Поршнева к результатам психоаналитических исследований, - первый опыт такого рода. И, как отмечает исследователь, «быть может, самый неожиданный результат предложенного в статье сопоставления филогенетических представлений Поршнева и онтогенетических представлений психоанализа - удивительная легкость их согласования»[*].
Действительно, в психоанализе давно и хорошо известно о фрустрирующем воздействии речи на детей, - правда, не как об одном из проявлений интердиктивной функции речи. В центре внимания статьи объяснение появления у младенцев в возрасте примерно восьми месяцев открытой около семидесяти лет назад Рене Арпадом Шпицем негативной реакции на незнакомых, «чужих» людей. С тех пор никто не сомневался в важности «восьмимесячного» рубежа для психического развития ребенка, однако его убедительного теоретического объяснения не было, пока Вите не разглядел ему параллель у Поршнева и не распознал в «тревоге восьмимесячных» важный этап формирования второй сигнальной системы - невротическую реакцию на интердикцию, или «ОНИ-чувство» по терминологии автора, отталкиваясь от которого делается возможным «МЫ-чувство» - ощущение общности и, как его оборотная сторона, суггестия. Включенный в социум с самого рождения, ребенок подвергается с его стороны возрастающему психологическому воздействию, и очень важно для саморазвития ребенка установить этому воздействию жесткие границы. Теперь ребенок будет стремиться отклонять те воздействия, которые им ощущаются как «чужие». Сюда же указывают и проявления негативизма в психопатологии, которые в ранней филогении вида наверняка имели важный биологический смысл.
[* Вите О.Т. Палеопсихология Поршнева и психоанализ: тревога восьмимесячного и некоторые смежные проблемы психического развития // Журнал практической психологии и психоанализа. - М.: Институт практической психологии и психоанализа, 2009, No 2.
Сокращенная версия статьи был представлена как доклад на конференции «Восточноевропейская и западноевропейская ментальности: есть ли надежда на взаимопонимание?», проводимой Частным университетом им. Зигмунда Фрейда в Вене в марте 2009 года.]
(Глущенко В.В. Рождение человечества. Начало человеческой истории как предмет социально-философского исследования. СПб.: "Алетейя", 2020. С.87-88.)
Итак, вот эта самая тревога восьмимесячных - невротическая реакция на интердикцию, очень важная для саморазвития ребенка, у моей дочки долго не проявлялась. (Забегая вперёд, скажу, что это не значит, что реакции не было.) Как я уже сказал, я очень ждал её увидеть - и только однажды увидел:
... до девяти месяцев ей в тот момент оставалось уже буквально несколько часов. Мы были в гостях, Маша сидела на диване, и хозяйская собака, Джек-Рассел-терьер Рич, которого она не раз до этого видела, но, по-видимому, не настолько близко, бесцеремонно, положив передние лапы на диван, протянул к её лицу свою морду и начал обнюхивать. И вот тут Маша издала вопль ужаса, какого мы от неё никогда раньше не слышали. Собаки ни её, ни при ней кого-то никогда не кусали, так что это был именно страх "чужого". Интересно, что в её случае - чужого вида.
( Мой пост в ЖЖ от 22.08.2014)
Именно потому, что "чужой" был чужого вида, не человеком, может возникнуть сомнение: то ли я увидел? Но такое сомнение может возникнуть только не у поршневиста, потому что поршневист как раз-то и видит первоисточник страха чужого (и человеческого страха вообще) в другом виде. Правда, вид тот, как и сам человек, был прямоходящий, но так и Рич, когда испугал Машу, как раз стоял вертикально. И только в таком максимально "очищенном", реально нечеловеческом виде Маша смогла воспринять "чужого".
Других проявлений этого самого "страха восьмимесячных" я у неё так и не заметил. Как любила до восьми месяцев бывать на публике, так и в восемь месяцев также. Не считать же страхом то, как она внимательно присматривается к незнакомым людям на улице. Разве что человека, которого она раньше не видела, но который берёт её на руки, она не сразу начинает хватать за лицо и за волосы, как это делает с мамой, папой или бабушкой, а минут пять-десять сидит притихнув и соблюдая приличия.
( Там же)
Сейчас я склонен считать, что не "страх", но определённую "тревогу" в Машкином присматривании и притихании всё-таки фиксировать следует. Другое дело, что в целом - на фоне реакций других детей - её реакция выглядит ослабленной: ничего похожего на плач и стремление прижаться к маме она в себя не включала. Но это тот случай, когда "количество" само по себе означает и "качество", потому что в этой реакции очевидно не было стремления установить границы инфлюативному воздействию социума.
Корни способностей к изучению иностранных языков тянутся сюда. Главный барьер на пути их изучения - психологический, установившийся в глубокой древности с тем, чтобы радикально сократить круг тех, кто может внушать. Мы не можем не понять слышимую речь, соответствующую нормам нашего языка. Но на самом раннем этапе формирования речи, когда в ней господствовала прямая суггестия, подчинение слову носило фатальный характер, поэтому оттделение, эскапизм, стремление к замкнутости было всеобщей господствующей тенденцией в развитии человечества. Люди бежали друг от друга и за 15-20 тыс. лет заселили Землю, включая и далеко не самые благоприятные для обитания районы. Глоттогония - развитие множественности языков - стала одним из результатов такого протосоциального поведения, возводящим перед суггестией мощнейший барьер - барьер фонологического непонимания, "когда невозможно вообще восприятие и репродукция слова, а без этого не может быть акта внушения" (Поршнев).
И вот, этот барьер у некоторых людей оказывается слабее, чем у остальных. То, что генетика в этом замешана, в случае с моей Машкой подтверждает факт, что моя бабушка (Машкина прабабушка), имея 4 класса образования, свободно общалась на 7 языках - просто потому, что на них разговаривали разные люди, окружавшие её в довоенном Крыму (в 1944 г. большинство из них были из Крыма высланы). Сам я, увы, подобными успехами похвастаться не могу, у меня, скорее, интерес теоретический, но и в моём детстве был эпизод, когда я выписал из книжки про Миклухо-Маклая слова и выражения на языке папуасов, и потом мы с сестрой обменивались на нём высказываниями на бытовые темы, радуясь, что посторонние нас не понимают. Сейчас я "для себя" учу испанский - просто мне нравится на нём разговаривать.
Как видим, у дочери не только отсутствовало стремление устанавливать границы инфлюативному воздействию социума в восьмимесячном возрасте, а со временем развилось и противоположное стремление их разрушать, - разве не таким стремлением является изучение иностранных языков? Но не было ли такого стремления у неё уже и в самом начале? Не была ли уже деконструкция, о которой я рассказал выше, таким стремлением?
Инфлюация имеет две формы: интердикция и суггестия. Первая относится к ещё рефлекторной деятельности и встречается в животном мире (среди позвоночных), вторая - лежит в основании психики и социальности и присуща только человеку. Скопления однородных предметов (пирамидка, кубики, крышки в банке) становились для дочки интердиктивным сигналом. Интердиктивный сигнал - это ещё не знак: он вне семантики, ничего не означает. Это сигнал первой сигнальной системы, т.е. сигнал, запускающий рефлекс, но запускающий его "наоборот": текущая работа вдруг становится невозможна и переключается на "неадекватный" рефлекс = полюса возбуждения и торможения в ЦНС меняются местами. И дочка скорее ползёт на четвереньках к пирамидке, башне из кубиков, банке с крышками, чтобы их разобрать, разрушить, рассыпать.
В этой реакции важно отметить встречную интердикцию. Контр-интердикция всё ещё относится к рефлекторной деятельности, но тут уже есть проблеск сознательности, социальности, сугубо человеческого. Т.е. тут не просто переключение внимания, но и некоторое "можно" в ответ на "нельзя". Суггестия (а вместе с ней социальность в своей первой форме ритуала) возникнет, когда "можно" и "нельзя" соединятся в "должно". Тогда негативизм будет выражаться уже в другом явлении, основанном на множественности суггестий, появится выбор, а вместе с ним - субъект, личность.
Каждый человек одновременно включён в разные "мы" и в любой ситуации поступает как кто-то: "гражданин", "мужчина", "отец", "русский", "пролетарий"... Контрсуггестия - тоже "должно", но принципиально другое: тут каждый сам решает, что ему "должно" и как ему поступить в той или иной ситуации. Как гражданину или как русскому? Как мужчине или как отцу? А, может, как пролетарию?.. А заодно встаёт вопрос: какой выбор навязан ему извне, а какой - действительно его выбор, в его интересах?..
На самом деле любой выбор навязан человеку "извне", пока для него существует сама эта противоположность "извне" - "изнутри", и если не знаешь, как поступить в какой-либо ситуации, то самое верное правило: поступай по-человечьи. Но это я уже забежал далеко вперёд по пути развития человеческой психики и, конечно, вышел за тему поста. А здесь мы имеем только "можно" в ответ на "нельзя".
Каким же образом склонность к теоретическому или практическому изучению языков может быть связана с повышенным риском психических недугов? Такая связь может стать очевидной, а стало быть доступной исследованию, если удастся показать, что корни обеих особенностей, присущих некоторым человеческим индивидам, тянутся к одному общему явлению. И мы уже показали, к какому корню тянутся языковые способности. Осталось показать, что и корни повышенного риска психических недугов тянутся к контр-интердикции.
( Окончание)
(Элементы)
Ознакомившись однажды с этим материалом, я должен был прежде всего обеспокоиться как родитель: моя дочь в целом неплохо учится, но если она в своём классе в чём-то выдающаяся и лучшая ученица, то это как раз в английском языке. Плюс "для себя" она ещё пытается учить японский. Особенного, способного удивить взыскательную публику, там ничего не наблюдается, но так это 3-й класс обычной провинциальной средней школы, без уклонов. И с репетиторами дочь не занимается, в отличие от многих её одноклассников, успехи которых в иностранном языке меньше. Так что, если на самом деле успехи в языках связаны с психическими недугами, моё родительской беспокойство оправдано.
Но на самом деле прежде родительского беспокойства по прочтении сообщения, с которого я начал пост, во мне вспыхнул исследовательский интерес, потому как если кто и может уже сегодня раскрыть природу обозначенной там связи, то это я - палеопсихолог-поршневист, единственный, к сожалению, специалист в своём роде. А родительское беспокойство - дополнительный стимул, подпитывающий доминанту по Ухтомскому.
Итак, передо мной возникла задача предложить ответ на вопрос: "Как, каким мехнизмом, связаны языковые способности и психическое здоровье?" Понятно, что ответ "ими управляют одни и те же гены" нас не устраивает, т.к. лишь переформулирует вопрос: "Как эти гены управляют тем и другим одновременно?" И опять всплывает проблема общего единого механизма, позволяющего им это делать. В принципе, его может и не оказаться, т.е. у общего влияния на то и другое могут быть разные, параллельные механизмы, но - палеопсихология такой механизм предлагает.
Несколько облегчает мою задачу тот факт, что, не имея доступа к эмпирическому материалу и экспериментальной базы, я внимательно наблюдал тот единственный материал, который у меня только и был - собственную дочь. Зарождение и ранние этапы развития речи и психики - в самом центре моего исследовательского интереса, и я старался отмечать особенности этих этапов в развитии своей дочери. Я не знаю, насколько эти особенности характерны для других детей вообще и детей того же возраста, в котором я наблюдал их у дочери.
Первую особенность я назвал деконструкцией.
Когда дочке исполнилось восемь месяцев, купили ей пирамидку и кубики-мякиши (тряпочные, внутри поролон, чтобы не поранилась). В общем-то, знали, что рановато, такие игрушки для детей ближе к году - тогда они начинают складывать, собирать, строить, но, как оказалось, не зря приобрели, потому что обнаружилась одна интересная особенность развития ребёнка, о которой я раньше ничего не слышал. Охотно поверю, что я открыл Америку, так что, если среди читателей обнаружится детский психолог или человек, который что-нибудь об этом слышал, очень прошу меня просветить или хотя бы дать ссылку на какое-нибудь исследование. Так вот. Собирать пирамидку или складывать кубики (друг на друга или рядом) доча, конечно, не стала (вполне естественно для её возраста), но, - что меня заинтересовало, - она охотно разбирает, разрушает, растаскивает то, что собирает, строит, складывает кто-то другой. Если в одном углу ковра я положу друг на дружку две-три игрушки, то, заметив это, Маша тут же ползёт с другого угла, чтобы разрушить конструкцию. Не успеваю я надеть на стержень пирамидки одно или несколько колец, как она своими неловкими движениями уже разбирает это на составные части. В нашем домашнем хозяйстве есть небольшая прозрачная пластмассовая ёмкость, куда мы складываем капроновые крышки для банок. Однажды нужно было отвлечь Машу, и эту ёмкость отдали в её распоряжение. Она её занимала ровно до того момента, когда ей удалось извлечь крышки наружу (грызение банки и крышек опускаем, это как бы известный момент, что дети всё в рот тянут, здесь не важный). С тех пор это одна из практикуемых нами игр: взрослый кладёт в ёмкость крышки - Маша спешит их оттуда достать. Сколько будешь их туда складывать, столько она их будет доставать. Наоборот не бывает никогда.
( Мой пост в ЖЖ от 08.08.2014)
Разумеется, никаких детских психологов ни тогда, ни позже на это моё сообщение не отозвалось. Сам я тоже нигде не встретил никаких объяснений (и даже описаний) подобного детского поведения. По-видимому, просто никто никогда не обращал на него внимания, не считая это для себя интересным. И очень может быть, что моё объяснение с т.зр. теории Поршнева (даже безотносительно его истинности) на сегодня является единственным. Впрочем, как и объяснения множества других вещей, не интересующих сурьёзных учоных. И я так и не узнал, насколько характерна деконструкция для детей в этом (или другом) возрасте.
Поршневисту же такое поведение восьмимесячного ребёнка крайне интересно. Но прежде чем раскрыть этот интерес для непосвящённых, расскажу ещё об одной форме поведения именно восьмимесячных детей, о которой хорошо известно, что она весьма характерна, но... у моей дочери долго себя не проявлявшей. Хотя я очень ждал её увидеть. Речь о т.н. страхе (или тревоге) восьмимесячных.
Олег Вите, к сожалению, недавно [когда я это писал, это было недавно] ушедший из жизни, был самым известным и эрудированным из популяризаторов наследия Поршнева. Это благодаря, прежде всего, его усилиям увидела свет полная версия книги «О начале человеческой истории». В 2009 году он опубликовал статью, в которой применил палеопсихологический аппарат Поршнева к результатам психоаналитических исследований, - первый опыт такого рода. И, как отмечает исследователь, «быть может, самый неожиданный результат предложенного в статье сопоставления филогенетических представлений Поршнева и онтогенетических представлений психоанализа - удивительная легкость их согласования»[*].
Действительно, в психоанализе давно и хорошо известно о фрустрирующем воздействии речи на детей, - правда, не как об одном из проявлений интердиктивной функции речи. В центре внимания статьи объяснение появления у младенцев в возрасте примерно восьми месяцев открытой около семидесяти лет назад Рене Арпадом Шпицем негативной реакции на незнакомых, «чужих» людей. С тех пор никто не сомневался в важности «восьмимесячного» рубежа для психического развития ребенка, однако его убедительного теоретического объяснения не было, пока Вите не разглядел ему параллель у Поршнева и не распознал в «тревоге восьмимесячных» важный этап формирования второй сигнальной системы - невротическую реакцию на интердикцию, или «ОНИ-чувство» по терминологии автора, отталкиваясь от которого делается возможным «МЫ-чувство» - ощущение общности и, как его оборотная сторона, суггестия. Включенный в социум с самого рождения, ребенок подвергается с его стороны возрастающему психологическому воздействию, и очень важно для саморазвития ребенка установить этому воздействию жесткие границы. Теперь ребенок будет стремиться отклонять те воздействия, которые им ощущаются как «чужие». Сюда же указывают и проявления негативизма в психопатологии, которые в ранней филогении вида наверняка имели важный биологический смысл.
[* Вите О.Т. Палеопсихология Поршнева и психоанализ: тревога восьмимесячного и некоторые смежные проблемы психического развития // Журнал практической психологии и психоанализа. - М.: Институт практической психологии и психоанализа, 2009, No 2.
Сокращенная версия статьи был представлена как доклад на конференции «Восточноевропейская и западноевропейская ментальности: есть ли надежда на взаимопонимание?», проводимой Частным университетом им. Зигмунда Фрейда в Вене в марте 2009 года.]
(Глущенко В.В. Рождение человечества. Начало человеческой истории как предмет социально-философского исследования. СПб.: "Алетейя", 2020. С.87-88.)
Итак, вот эта самая тревога восьмимесячных - невротическая реакция на интердикцию, очень важная для саморазвития ребенка, у моей дочки долго не проявлялась. (Забегая вперёд, скажу, что это не значит, что реакции не было.) Как я уже сказал, я очень ждал её увидеть - и только однажды увидел:
... до девяти месяцев ей в тот момент оставалось уже буквально несколько часов. Мы были в гостях, Маша сидела на диване, и хозяйская собака, Джек-Рассел-терьер Рич, которого она не раз до этого видела, но, по-видимому, не настолько близко, бесцеремонно, положив передние лапы на диван, протянул к её лицу свою морду и начал обнюхивать. И вот тут Маша издала вопль ужаса, какого мы от неё никогда раньше не слышали. Собаки ни её, ни при ней кого-то никогда не кусали, так что это был именно страх "чужого". Интересно, что в её случае - чужого вида.
( Мой пост в ЖЖ от 22.08.2014)
Именно потому, что "чужой" был чужого вида, не человеком, может возникнуть сомнение: то ли я увидел? Но такое сомнение может возникнуть только не у поршневиста, потому что поршневист как раз-то и видит первоисточник страха чужого (и человеческого страха вообще) в другом виде. Правда, вид тот, как и сам человек, был прямоходящий, но так и Рич, когда испугал Машу, как раз стоял вертикально. И только в таком максимально "очищенном", реально нечеловеческом виде Маша смогла воспринять "чужого".
Других проявлений этого самого "страха восьмимесячных" я у неё так и не заметил. Как любила до восьми месяцев бывать на публике, так и в восемь месяцев также. Не считать же страхом то, как она внимательно присматривается к незнакомым людям на улице. Разве что человека, которого она раньше не видела, но который берёт её на руки, она не сразу начинает хватать за лицо и за волосы, как это делает с мамой, папой или бабушкой, а минут пять-десять сидит притихнув и соблюдая приличия.
( Там же)
Сейчас я склонен считать, что не "страх", но определённую "тревогу" в Машкином присматривании и притихании всё-таки фиксировать следует. Другое дело, что в целом - на фоне реакций других детей - её реакция выглядит ослабленной: ничего похожего на плач и стремление прижаться к маме она в себя не включала. Но это тот случай, когда "количество" само по себе означает и "качество", потому что в этой реакции очевидно не было стремления установить границы инфлюативному воздействию социума.
Корни способностей к изучению иностранных языков тянутся сюда. Главный барьер на пути их изучения - психологический, установившийся в глубокой древности с тем, чтобы радикально сократить круг тех, кто может внушать. Мы не можем не понять слышимую речь, соответствующую нормам нашего языка. Но на самом раннем этапе формирования речи, когда в ней господствовала прямая суггестия, подчинение слову носило фатальный характер, поэтому оттделение, эскапизм, стремление к замкнутости было всеобщей господствующей тенденцией в развитии человечества. Люди бежали друг от друга и за 15-20 тыс. лет заселили Землю, включая и далеко не самые благоприятные для обитания районы. Глоттогония - развитие множественности языков - стала одним из результатов такого протосоциального поведения, возводящим перед суггестией мощнейший барьер - барьер фонологического непонимания, "когда невозможно вообще восприятие и репродукция слова, а без этого не может быть акта внушения" (Поршнев).
И вот, этот барьер у некоторых людей оказывается слабее, чем у остальных. То, что генетика в этом замешана, в случае с моей Машкой подтверждает факт, что моя бабушка (Машкина прабабушка), имея 4 класса образования, свободно общалась на 7 языках - просто потому, что на них разговаривали разные люди, окружавшие её в довоенном Крыму (в 1944 г. большинство из них были из Крыма высланы). Сам я, увы, подобными успехами похвастаться не могу, у меня, скорее, интерес теоретический, но и в моём детстве был эпизод, когда я выписал из книжки про Миклухо-Маклая слова и выражения на языке папуасов, и потом мы с сестрой обменивались на нём высказываниями на бытовые темы, радуясь, что посторонние нас не понимают. Сейчас я "для себя" учу испанский - просто мне нравится на нём разговаривать.
Как видим, у дочери не только отсутствовало стремление устанавливать границы инфлюативному воздействию социума в восьмимесячном возрасте, а со временем развилось и противоположное стремление их разрушать, - разве не таким стремлением является изучение иностранных языков? Но не было ли такого стремления у неё уже и в самом начале? Не была ли уже деконструкция, о которой я рассказал выше, таким стремлением?
Инфлюация имеет две формы: интердикция и суггестия. Первая относится к ещё рефлекторной деятельности и встречается в животном мире (среди позвоночных), вторая - лежит в основании психики и социальности и присуща только человеку. Скопления однородных предметов (пирамидка, кубики, крышки в банке) становились для дочки интердиктивным сигналом. Интердиктивный сигнал - это ещё не знак: он вне семантики, ничего не означает. Это сигнал первой сигнальной системы, т.е. сигнал, запускающий рефлекс, но запускающий его "наоборот": текущая работа вдруг становится невозможна и переключается на "неадекватный" рефлекс = полюса возбуждения и торможения в ЦНС меняются местами. И дочка скорее ползёт на четвереньках к пирамидке, башне из кубиков, банке с крышками, чтобы их разобрать, разрушить, рассыпать.
В этой реакции важно отметить встречную интердикцию. Контр-интердикция всё ещё относится к рефлекторной деятельности, но тут уже есть проблеск сознательности, социальности, сугубо человеческого. Т.е. тут не просто переключение внимания, но и некоторое "можно" в ответ на "нельзя". Суггестия (а вместе с ней социальность в своей первой форме ритуала) возникнет, когда "можно" и "нельзя" соединятся в "должно". Тогда негативизм будет выражаться уже в другом явлении, основанном на множественности суггестий, появится выбор, а вместе с ним - субъект, личность.
Каждый человек одновременно включён в разные "мы" и в любой ситуации поступает как кто-то: "гражданин", "мужчина", "отец", "русский", "пролетарий"... Контрсуггестия - тоже "должно", но принципиально другое: тут каждый сам решает, что ему "должно" и как ему поступить в той или иной ситуации. Как гражданину или как русскому? Как мужчине или как отцу? А, может, как пролетарию?.. А заодно встаёт вопрос: какой выбор навязан ему извне, а какой - действительно его выбор, в его интересах?..
На самом деле любой выбор навязан человеку "извне", пока для него существует сама эта противоположность "извне" - "изнутри", и если не знаешь, как поступить в какой-либо ситуации, то самое верное правило: поступай по-человечьи. Но это я уже забежал далеко вперёд по пути развития человеческой психики и, конечно, вышел за тему поста. А здесь мы имеем только "можно" в ответ на "нельзя".
Каким же образом склонность к теоретическому или практическому изучению языков может быть связана с повышенным риском психических недугов? Такая связь может стать очевидной, а стало быть доступной исследованию, если удастся показать, что корни обеих особенностей, присущих некоторым человеческим индивидам, тянутся к одному общему явлению. И мы уже показали, к какому корню тянутся языковые способности. Осталось показать, что и корни повышенного риска психических недугов тянутся к контр-интердикции.
( Окончание)