Культурные различия и политические границы в эпоху глобальных миграций
Книга Недели
Малахов В.С. Культурные различия и политические границы в эпоху глобальных миграций. - Москва: Новое лит. обозрение, 2014 - 227, [1] с.ил.; 22 см. - (Библиотека журнала «Неприкосновенный запас»). - Указ. - ISBN 978-5-4448-0127-7.
Заказать в электронном каталоге РГБ
Советские художники любили тему интернациональной дружбы. Фигуры в бурнусах, чалмах и малахаях шествовали к прогрессу, ведомые рабочим в комбинезоне на лямках. Чёрные, белые и жёлтые руки на плакатах то прихотливо сплетались, то тянулись вверх в единодушном голосовании за коммунизм. Иногда руки были заняты каким-нибудь совместным производительным трудом.
Мультикультурный агитпроп многое позаимствовал у своего коммунистического предшественника, но руки на современных плакатах всегда праздны. Тема труда вышла из моды вместе с бугристыми бицепсами и мозолями. Этническое многообразие передаётся не национальными одеждами персонажей, а условным многоцветьем. Фигура в чалме и бурнусе может быть принята за кощунственную карикатуру, что грозит незадачливому художнику жестокой расправой. Нежелательны изображения женщин, по меркам советской цензуры вполне целомудренные.
Политкорректные кураторы строже советских цензоров, они бдительно охраняют вкусы диковатого и агрессивного зрителя, изгоняя всё, что способно его возбудить или озлобить. Из этих соображений композиция сведена к детской простоте, которая не оскорбит даже самого обидчивого и злопамятного представителя меньшинств. Руки просто тянутся вверх, словно их обладатели сдаются на милость победителя, ведь капитуляция - высшая форма толерантности. Никаких ведущих и ведомых - политкорректность требует абсолютного равенства. Ну а поскольку оно невозможно даже среди выдуманных строителей коммунизма, их заменили условными человечками с головами простых геометрических форм - квадрат, шар, треугольник. (Шароголовые персонажи замятинской антиутопии «Мы» ценили «безукоризненную, геометрическую красоту».) У четвёртого человечка голова гранёная, как шуруп. «Vielfalt tut gut» - «Многообразие творит добро». Шуруп, агитирующий за свободу выбора, - это за гранью добра и зла, но иск от лица обиженных шурупоголовых маловероятен. Советский плакат пытался вдохновить зрителя (в результате хотя бы смешил). Главная задача мультикультурного агитатора - не нарваться на неприятности от тех, чьи интересы обслуживаешь. Из-за этого дистиллированный мультикультурный дизайн так уныл, что и посмеяться особенно не над чем. При всей внешней пестроте и разнокалиберности здесь соблюдается строгое единообразие. Возник даже особый термин - «unidiversity» («единоразнообразие»). Это вполне оруэлловское словечко встречается на одном из постеров. Иногда символом культурного разнообразия служит россыпь разноцветных шариков. Стеклянные бусы - испытанное со времён капитана Кука средство межнационального общения.
Но главным символом мультикультурализма стал не шарик и не человечек, а handprint, отпечаток ладони. Создать этот объект искусства может каждый, у кого имеется хотя бы одна рука, а под рукой - какое-нибудь пачкающее вещество и ровная поверхность. Отпечатком ладони пещерный человек метил своё стойбище. В наши дни первобытный символ официально одобрен ПРООН (Программой развития ООН) и ЮНЕСКО.
К основному элементу можно добавить дополнительные аксессуары, но их набор невелик: дерево, земной шар, сердечко. Оформить издание в духе толерантности стало проще простого. Достаточно выбрать из фотобанка по ключевым словам «multicultural», «diversity», «migration», «tolerance» один из апробированных вариантов, запустить графический редактор и вставить в шаблон идеологически выверенный текст. Для тех, кому лень возится с фотобанками, предлагаются специализированные тематические шаблоны презентаций по мультикультурализму со встроенным набором ключевых слов.
Отпечаток ладони или изображение разноцветных рук играют роль штампа «одобрено цензурой», удостоверяют соответствие публикации или мероприятия нормам политкорректности.
Представители неведомых племён доверчиво демонстрируют свои разноцветные ладошки, готовые принять гуманитарный дар. Эти конечности, в какой цвет их ни раскрась, явно принадлежат белоручкам. Организованная миграция из стран третьего мира в Западную Европу с некоторых пор утратила трудовой характер, превратившись из экономического проекта в политический. Вчерашние обитатели сомалийских, марокканских, пакистанских деревень получают доступ к безбедной и праздной жизни, взамен играя роль массовки для левых политиков, обеспечивших им переезд и пакет социальных благ. Поскольку европейский пролетариат обуржуазился и предал своих социал-демократических вождей, подопечный контингент приходится импортировать. Однако господствующей идеологией в мигрантских анклавах становится не марксизм, а исламизм.
Стирая исторические границы, глобальная миграция проводит новые, проходящие не по Ла-Маншу и Рейну, а по улицам западных городов. Выйдя из дому, европейский обыватель натыкается однажды на плакат, предписывающий ему жить по правилам, принятым в Эр-Рияде или Исламабаде.
Ослушание грозит не прописанными ни в каких кодексах, но вполне чувствительными карами. Полиция разводит руками, СМИ взывают к толерантности, интеллектуалы цитируют Хантингтона. Обывателю остаётся либо подчиниться, либо переехать. Смельчаки пытаются сопротивляться, расклеивая плакаты, напоминающие новосёлам о правилах, принятых у старожилов.
Исследователи, пишущие на тему миграции, охотнее занимаются глобальными проблемами, чем локальными. В этом смысле авторский сборник «Культурные различия и политические границы в эпоху глобальных миграций» напоминает книгу «Миграция в Москве» - высокое парение теоретической мысли, глубокий международно-правовой анализ в сочетании с зыбкостью эмпирической базы. Именитые авторы «Миграции в Москве» изучали ситуацию с мигрантами в Бирюлёве, Текстильщиках, Жулебине и Капотне по материалам потёмкинских сайтов местных администраций. Владимир Малахов добросовестно проштудировал подборку комментариев толерантных читателей к статьям в британской газете «The Telegraph», посвящённым проблемам миграции. Подобранные мнения оказались вполне благодушными. «Такого рода комментарии - обычное явление и на других англоязычных информационных ресурсах, на которые мне доводилось заходить, от “Independent” до “London Review of Books”», - заключает автор свой социологический экскурс. Знакомиться с предметом своего исследования поближе автору не доводилось, и требовать этого было бы негуманно. Читатели, возможно, так и не дождались бы в этом случае завершения книги, ведь к любопытным чужакам в мультикультурных районах относятся без толерантности.
На вопрос «грозит ли Европе исламизация?» автор даёт политкорректный ответ: опасность представляется надуманной. Однако аргументы тех, кто считает такую опасность реальной, изложены в книге весьма подробно и убедительно, аннулируя итоговый вывод. Был в советское время такой жанр политической литературы - критика «буржуазных» (или «реакционных») теорий. Предварялся текст цитатой из Брежнева, затем следовало изложение, скажем, теории элит Вильфредо Парето. В заключительном параграфе чуждая теория наскоро развенчивалась. Предисловия и развенчания писались для цензоров, нормальные читатели их пролистывали. Однако без соблюдения этих условностей автор не смог бы донести до читателя крамольные на тот период идеи. Автор, вздумавший условности проигнорировать, в лучшем случае лишился бы загранкомандировок. Эта разновидность цензуры действует и в современной Европе: американским публицистам Роберту Спенсеру и Памеле Геллер, авторам книг, критикующих исламизацию, был в июне 2013 года запрещён по политическим мотивам въезд в Великобританию.
Как следует из предисловия, работу над своей книгой профессор Малахов завершал в Центре русских и евразийских исследований Университета Упсалы. Шведская политкорректность ещё строже британской, поэтому анализа местных проблем (высокий уровень этнического криминала в безопасном ранее городе Мальмё, мигрантские бунты в Стокгольме) здесь искать нет смысла. Зато более раскованно, чем в сборнике «Миграция в Москве», повествуется об этническом криминале в российской столице. Внешне придерживаясь политкорректных условностей, автор не скрывает своего скепсиса по отношению к мультикультурализму, указывая на несоответствие публичной риторики реальному курсу. На словах европейские лидеры вроде бы от мультикультурной политики отказались, но на деле она продолжается. Рядовые люди совершенно не рады открытию миграционных шлюзов, но реальный механизм власти в Европе построен таким образом, что мнение электората можно игнорировать (по крайней мере, до поры).
Если бы политическое руководство либерально-демократических государств строило свою политику с учётом этих настроений, либерализации законодательства о гражданстве вообще бы не происходило. Но хитрость политической системы, именуемой либеральной демократией, состоит в том, что процесс принятия решений происходит за закрытыми дверьми.
Форсирование инокультурной миграции, принудительное внедрение толерантности - затея космополитических элит, в то время как европейское коренное население настроено националистически. Подтверждением этого тезиса стали результаты референдума в Швейцарии, состоявшегося уже после выхода книги из печати, 9 февраля 2014 года. Посредством прямой демократии приток мигрантов в страну был резко ограничен. Определённую роль сыграла наглядная агитация, в которой изрядно надоевшая гражданам мультикультурная символика была обыграна по-своему.
Владимир Малахов задаётся вопросом: почему, собственно, культурные особенности меньшинств непременно следует «толерировать»? Внятного ответа на него так и не находится. Совершив длительное интеллектуальное путешествие, автор в конце концов приходит к простым и неопровержимым истинам: «В чужой монастырь со своим уставом не ходят. Живя в Риме, поступай как римляне».
Оформление книги выдержано в строгих традициях мультикультурного канона. Или оно этот канон пародирует? На переднем плане зелёная загребущая пятерня, за ней маячат лиловые, синюшные, морковные и канареечные. Вероятно, художник хотел изобразить многоцветье культур, а получился какой-то парад зомби. Межкультурный диалог - дело замечательное, но общение с зелёными человечками - уже не диалог, а патология. «Здесь вообще нет ни одной здоровой головы, все больные», - ставит диагноз доктор Малахов, беседуя об идентичности и мультикультурализме с ведущими телепрограммы «Наука 2.0» на канале «Вести».
Дмитрий Эпштейн
Содержание
Благодарности
Введение
Культурные различия и политические границы: национальный, локальный и глобальный контексты
Вообразить «народ»
Ещё раз о российской нации
Вызов культурного разнообразия: западный опыт в российском контексте
Культурное разнообразие как капитал
Недоразумения вокруг «мультикультурализма»
Имеет ли культура значение? О «культуралистской гипотезе» в осмыслении политики гражданства
Политика гражданства в странах «осевого» Евросоюза: эмпирический аспект
Грозит ли Европе исламизация?
Мусульмане и собаки, или Как бытовые проблемы превращают в политические
Россия как иммиграционная страна: труд и социальная власть...
Переосмысляя феномен гражданства
Именной указатель
Издательская аннотация:
Новая книга Владимира Малахова приглашает пересмотреть стереотипы, сложившиеся в отечественной литературе вокруг таких понятий, как «нация», «национальное государство», «национальное гражданство» и «национальная идентичность». Её главный предмет - природа национальных границ. Автор демонстрирует взаимное переплетение культурных и пространственно-географических делений и в то же время обнажает проблематичность самой теоретико-познавательной рамки, в которой социальная реальность предстаёт разделённой на нации. Теоретические контексты позволяют ставить практические вопросы: Как строится политика современных наций-государств по отношению к культурному разнообразию, порождаемому иммиграцией? Как выглядят социальные практики, стихийно формирующиеся в ходе взаимодействия принимающего и новоприбывшего населения? Сколько в этом взаимодействии сторон? Чем обусловлена динамика социальных, юридических и символических границ между гражданами и негражданами?
Из статьи «Вызов культурного разнообразия: западный опыт в российском контексте»:
«Культурное разнообразие» (cultural diversity, kulturelle Vielfaltigkeit, la diversite culturelle) - фетиш для современных западных государств, от Северной Америки до Евросоюза. Политики не упускают случая подчеркнуть свою приверженность культурному разнообразию в обществе, бизнесмены подписывают хартии поддержки разнообразия на управляемых ими предприятиях, а учёные соревнуются друг с другом в производстве текстов, обосновывающих и развивающих идеи культурного плюрализма. Но мы бы очень поспешили, если бы заключили из этого, что либерализм и либеральная демократия (как политическая философия и как форма правления) благоприятствуют культурному плюрализму.
Демократии вообще и либеральные демократии в частности не являются благожелательными к Различию. Исторически они к нему скорее нетерпимы, а логически вопрос о соотношении демократии и различия весьма непрост. Есть немало влиятельных авторов, утверждающих, что демократия не совместима с культурным разнообразием.
Субъекты и объекты толерантности
Не следует ли отбросить заимствованное слово «толерантность», заменив его русским словом «терпимость»? Такой шаг был бы, однако, необдуманным, в первую очередь потому, что «терпимость» не является полным эквивалентом «толерантности». В иностранном термине есть коннотации, которых нет в русском. Привычная русскому уху «терпимость» описывает скорее субъективно-психологическую сферу, тогда как «толерантность» относится к сфере публичных добродетелей.
Кстати, в старом русском языке - скажем, в языке времён Достоевского - выражение «терпимость» употреблялось в гораздо более узком смысле, чем сегодня. Терпимость имела объект (например, женщин предосудительного поведения, которых посещали в домах терпимости), но она практически не имела субъекта. «Терпимый» в те времена - это не тот, кто терпит, а тот, кого терпят. В Толковом словаре Даля единственное пояснение к прилагательному «терпимый» - это «что или кого терпят только по милосердию, снисхождению».
Относительно содержания понятия «толерантность», как оно употребляется в современной философско-правовой литературе, уместно следующее пояснение. Толерантность отнюдь не означает морального релятивизма. Её не следует смешивать с безразличием по поводу ценностей. Напротив, толерантность предполагает моральное отвержение, то есть неприятие, определённых ценностей, дистанцирование от них и, возможно, даже их осуждение. Тем не менее субъекты толерантности не только воздерживаются от насилия по отношению к объектам толерантности, но и допускают существование неприемлемых для себя ценностей в публичном пространстве.
Аналог современной толерантности в досовременную эпоху - принцип веротерпимости. Он утвердился после Тридцатилетней войны (которая была, по сути, войной религиозной). Тогда, в середине XVII столетия, было решено, что различия в религиозных убеждениях не должны служить поводом к кровопролитию.
В наши дни объектами толерантности выступают меньшинства. Это меньшинства самого разного толка - от этнических и религиозных до сексуальных. Понятно, однако, что проблематика «толерирования» сегодня вращается не вокруг автохтонного населения (исторических меньшинств). Она вращается вокруг населения новоприбывшего. Вокруг иммигрантов и их потомков.
Заметим, кстати, что в некоторых случаях речь идёт уже о трёх поколениях «некоренных» жителей. Если вести отсчёт с середины 1950-х, то очевидно, что у тогдашних мигрантов давно успели вырасти дети, а те подарили им внуков, многим из которых сейчас далеко за двадцать.
У затронутой проблемы два измерения - нормативное и политическое.
Нормативное измерение связано с проблемой обоснования необходимости терпимости к различиям, привносимым мигрантами. Почему, собственно, эти различия следует «толерировать»? В чужой монастырь со своим уставом не ходят. Живя в Риме, поступай как римляне.
И даже если философы находят аргументы в пользу отказа от ассимиляционизма, простые люди не склонны к ним прислушиваться. Ибо уверенность в культурно-символическом господстве - условие психологического комфорта, а ощущение утраты этого господства - источник дискомфорта.
Мануэлю Кастельсу принадлежит важное наблюдение относительно идеологического сдвига, пережитого современными обществами в конце XX - начале XXI столетий. Причём сдвиг этот носит глобальный характер, затрагивая не только Север, но и Юг. Если на протяжении XIX и первой половины XX века большинство государств состояли из националистических элит и относительно индифферентных к национализму масс, то начиная с последней трети XX столетия диспозиция полностью меняется. Теперь мы имеем дело с националистическими массами и космополитическими элитами.
Те, кто находится наверху социальной лестницы, стали приверженцами мультикультурализма, постнационализма и космополитизма. Те, кто находится внизу, напротив, склонны к национализму в широком смысле слова. К солидарности на национальной основе. К отторжению Другого, если последний не принадлежит «нашей» нации.
Мультикультурализм по-российски
Двадцать субъектов Российской Федерации являются «национальными республиками». В некоторых из них действуют режимы социокультурной коммуникации, отличающиеся от тех, что действуют на остальной территории. Эти режимы связаны, среди прочего, с особым статусом языка титульной этнической группы (например, татарского в Татарстане), с особенностями кадровой политики и так далее.
Формированию единообразной публичной сферы в современной России препятствуют и некоторые новые тенденции, например, создание привилегированного статуса для определённой религии на территории той или иной «национальной республики» - буддизма в Калмыкии и Бурятии или ислама в республиках Северного Кавказа. Отдельного разговора заслуживает кадыровская Чечня, на территории которой вообще не действуют российские законы (во всяком случае, де-факто). Так, чеченские власти под предлогом возвращения к этническим традициям установили поведенческие предписания, непонятные большинству рядовых чеченцев и вызывающие оторопь у всякого внешнего наблюдателя: дресс-код для женщин (хиджаб, длинные рукава и длинная юбка), раздельное обучение юношей и девушек и тому подобное.
Что касается приватной сферы, то гомогенизирующее воздействие государства сменилось в постсоветское время гомогенизирующим воздействием рынка. В России, как и везде, вместе с распространением капитализма распространяется культура консюмеризма. А эта культура - унифицирующая по определению. Поэтому выходцы с гор Северного Кавказа ориентируется на те же образцы потребления (и материального, и символического), что и жители мегаполисов центральных российских регионов.
Консюмеризация культуры сопровождается определёнными элементами её фольклоризации (мода на этническую музыку, этническую кухню, этнически окрашенные ритуалы и элементы дресс-кода). Но эти процессы друг другу не противоречат. Запрос на культурное разнообразие в данном случае исходит отнюдь не от неких агентов архаики, реагирующих на «модернизацию» посредством возрождения «традиционных» практик. Он исходит от вполне модернизированных, вовлечённых в капиталистические отношения людей. А потому традиции, на возвращение к которым они претендуют, представляют собой по большей части новейшие конструкты.
Атмосфера настороженности и/или отторжения, окружающая в России иммигрантов, - не самая благоприятная для разговора о социокультурных трансформациях, связанных с иммиграцией. И всё же такой разговор пора начинать. Наша страна переживает сегодня приблизительно то же самое, что переживала Германия на рубеже 1980-1990-х годов. Она превращается в иммиграционную страну, однако не готова с этим фактом смириться. Отсюда и накал страстей, и поляризация позиций в общественном мнении.В российских общественных дискуссиях тема миграции обсуждается преимущественно в модусе угрозы. Здесь совсем немного исключений. Леокадия Дробижева, Вячеслав Поставнин, Анатолий Вишневский относятся к немногочисленной группе тех, кто эту тему обсуждают в иных терминах. Но в принципе в наших публичных дебатах миграция предстаёт почти исключительно как угроза. Причём угроза не только рабочим местам и уровню зарплат, но и угроза так называемой «этнокультурной безопасности». (Такая вот специфически российская категория.)
Из статьи «Недоразумения вокруг “мультикультурализма”»:
«Мультикультурализм» как риторическая фикция и как административно-политическая практика
Итак, зафиксируем этот важный момент: одно дело - официальный и публичный дискурс (то есть то, что говорят чиновники, и то, что говорится в СМИ). И совсем другое дело - реальность, то есть то, что происходит на уровне политико-административных практик.
Дискурсивный фон vs. реальные практики
Впечатление о всеобщем увлечении «мультикультурализмом», охватившем Запад в конце прошлого века, с лёгкой руки массмедиа получило распространение и на самом Западе. Как мы попытались показать, это впечатление основано на недоразумении, а именно на неразличении между риторикой и политикой. Но есть ещё одно, специфически российское недоразумение. В отечественных СМИ широко распространено представление о некоем гуманитарном прекраснодушии или, если угодно, о либеральной мягкотелости Европы. Эта мягкотелость якобы и ответственна за то, что европейцы заигрались в игру под названием «уважение к различиям». Между тем в основе «мультикультуралистских» практик лежали отнюдь не идеалистические, а вполне рациональные соображения. Резоном политики «поддержки меньшинств» в тех странах, где такая политика проводилась, было стремление избежать появления этнического андеркласса. Голландские и шведские власти спонсировали мигрантские сообщества не потому, что верили в ценность культурного разнообразия как такового, а потому, что полагали, что такая практика будет способствовать интеграции мигрантов и их потомков в общество.
Тема «мультикультурализма» в общественных дискуссиях
Принято думать, что распространением «мультикультурализма» - и как дискурса, и как политической практики - западные общества обязаны «левым». (При этом к «левым» причисляют не только социалистов, анархистов и социал-демократов, но и либералов.) Однако благожелательное отношение к культурному разнообразию в публичной сфере - позиция, характерная скорее для «правых». Объяснимся.
Собственно левые - за исключением короткого периода в 1960-1970-е, когда в их среде доминировал антиколониалистский дискурс, - традиционно тяготеют к ассимиляционистскому полюсу. Трудящиеся иммигранты - часть класса трудящихся, и культурные различия между ними не имеют значения. Во всяком случае, такого значения, которое потребовало бы трансформации публичной сферы.
Либералы ещё в большей степени, чем левые, склонны к ассимиляционизму. Либерально-демократическая конституция «слепа к различиям». С точки зрения Права несть ни белого, ни цветного. Ни мужчин, ни женщин. Ни христиан, ни иноверцев. Есть только граждане. Культурная принадлежность граждан - предмет их выбора.
А вот в дискурсе правых в определённый момент просматривается позитивный настрой по отношению к культурному разнообразию. Было бы, разумеется, неверно полагать, будто поддержка культурного плюрализма - монополия консерваторов. Ошибкой было бы и утверждение, будто правоконсервативная идеология как таковая влечёт за собой симпатии к культурному плюрализму. С 1950-х по 1970-е правые в Европе были едины во мнении, что иммигрантам следует либо ассимилироваться, либо покинуть страну проживания (а в случае отказа - быть готовым к депортации).
И всё же не случайно, что движение в сторону апроприации идей культурного плюрализма началось именно в этой среде.
Первый шаг был сделан философом и публицистом Аленом де Бенуа в начале 1970-х. Основатель движения французских «новых правых» выступил тогда с идеями «дифференциализма», утверждающего ценности культурных различий и необходимости защищать их от размывания. Спустя полтора десятилетия «дифференциализм» вошёл в идеологический пакет ультраправого «Национального фронта». Его тогдашний лидер Жан-Мари Ле Пен заявил, что целью «Национального фронта» является сохранение культурного разнообразия Франции. Он и его сторонники выступают против иммиграции и натурализации мигрантов не потому, что они расисты, а потому, что границы между культурными идентичностями следует оберегать.
Политика культурного разнообразия после «конца мультикультурализма»
…Как ни парадоксально это прозвучит, мы должны констатировать следующее: в 2000-е годы не произошло сворачивания мультикультурной политики; в 2000-е годы произошло сворачивание мультикультурной риторики.
Для того чтобы эту политику можно было «замерять», учёные разработали «индекс мультикультурных политик» (Multiculturalism Policy Index).
Как несложно было предположить, в Европе в 1980 году было очень немного стран, демонстрировавших хотя бы минимальный уровень поддержки культурного разнообразия. Это Швеция (3), Великобритания и Нидерланды (2,5), Франция и Бельгия (1) и Греция (0,5). Зато в последующий период показатели большинства европейских государств с точки зрения развития культурного разнообразия пошли вверх. В числе стран, проделавших между 2000 и 2010 годами впечатляющий прогресс, Швеция (с 5 баллов в 2000 году до 7 в 2010-м), Финляндия (с 1,5 до 6) и Бельгия (с 3 до 5). Более скромные показатели - но в том же положительном тренде - демонстрируют Испания (с 1 до 3,5), Португалия (с 2 до 3,5), Греция (с 0,5 до 3,5), Норвегия (с нуля до 2,5), Ирландия (с 1,5 до 3) и Германия (с 2 до 2,5; но немаловажно, что в 1980 году показатель Федеративной Республики был равен нулю). Даже Австрия, с нулевым рейтингом в 1980-м и единицей в 2000-м, набрала в 2010-м 1,5 балла. Франция осталась в 2010 году там же, где была в 2000-м: 2 балла (но опять-таки в 1980-м она набрала лишь 1).
Наблюдается и обратная тенденция. К странам, в которых имел место регресс, принадлежат Нидерланды, Италия и Дания. Здесь показатели 2010 года отличаются от показателей 2000 года в негативную сторону. В Нидерландах произошло падение с 5,5 пункта до 2, в Италии - с 1,5 пункта до 1, а в Дании - с 0,5 до нуля. Где-то рядом находится и Швейцария, всегда проявлявшая скепсис к культурному плюрализму, обусловленному иммиграцией (0 баллов в 1980-м и стабильная единица с 2000 по 2010 год).
Однако, несмотря на эту тенденцию, очевидно, что слухи о смерти мультикультурализма сильно преувеличены.
Окончание в комментариях.