Хибиныкак плацдарм для размышленийоб ограниченности бытия,жизненном умертвии и о любви к природе.ч.2
Возвращаться легко даже в берцах. Не надо торопиться чтобы пройти 200км за 3 недели, не нужно экономить провизию и электроэнергию. Неизвестность осталась позади. И хоть мы и возвращались по другой дороге, но росчерки, оставленные велосипедами мурманчан, уверенно направляли нас к станции. Встреченные реки мы прошли, почти не замочив ног. Лишь однажды, когда я погрузился в болотные сапоги, найденные на берегу, то запутался в них на каменистом дне, и вышел из воды значительно мокрее Ромыча, сапог не использовавшего. Словно в утешение около скинутых болотников сверкнула десятирублёвка с Грозным. Вот где я еще не был.
Ромыч уже регулярно что-то бубнил в телефон, замедляя шаг до состояния покоя. Кажется, он был доволен и выглядел бодрее чем по дороге туда. Его ждали. Женщина, теплый душ, обильная еда, чистая удобная одежда, воздух без комаров и небо без дождя. А кроме того две недели безделья. В течении которых можно просто затеряться, никому не звонить, не оповещать. Жить так словно тебя нет. Выйти из своего тела, которое бродит где-то в Хибинах, и очутиться в другом месте, не прерывая иллюзии нахождения в лесу. А потом повелитель марионеток нащупает нить и нужно будет снова кривляться.
Мы вышли к развилке: налево к поселку, направо..- какая в сущности разница куда направо. Впереди было чудовищно красивое озеро, мягко принимавшее железнодорожные составы где-то вдали, ласкающее сморщенные камни своими холодными прозрачными пальцами. Глядящее на нас небом и звездами, которых еще не было, но они уже падали сквозь мохнатые макушки сосен и дрожали прибрежной рябью глубинных рыб. Мы редко спорим о месте для стоянки. Но тут было так хорошо, что мы загомозили. Пререкание возникло не из-за того, что кем-то предложенное место было плохо, а потому что требовалось сделать выбор из множества одинаково великолепных мест. И, чтобы разрядить конфликт внутри, мы выплёскивали его наружу, друг на друга.
- Может быть там, на склоне?
- Но там же неровно… Вот здесь, смотри какой лес!
- Так дорога рядом
- Ну мы можем отойти дальше
- А елки, ельник? Что если встать прямо здесь?..
Мы встали там, где хотели. Утопая во мхах среди прямых серых стволов, расставленных скупо и значительно. К елкам я спускался вниз в овраг, кромсал от каждой понемногу. Мы уйдем - а им расти. А если не уйдем, то не расти? Пожалуй, что так. Может потому и стоить постоянно перемещаться, чтобы не убивать все живое вокруг себя и не оставлять мертвых зон.
Это была последняя ночевка в лесу. Нам так казалось. Я допивал спирт, Ромыч поглощал консервы и крупы. Мы жгли большой костёр и долго маячили около него ночными великанами.
Утром мы пришли в поселок, где жили люди. Станция была большая кирпичная, но у нее отсутствовал вход, только платформа. Мы залезли в интернет и выяснили, что электричка из Мурманска в Апатиты пойдет вечером. В Апатитах мы поменяем билеты и уедем в Москву. А до вечера пройдем по поселку, сходим на озеро, пообедаем в соседнем лесу…
Мы так и сделали. Вечером у станции уже околачивалась группа молодых людей с небольшими рюкзаками. Выглядели они вполне по-московски, поэтому я решил, что можно не здороваться. Мы прошли на другой конец платформы и разместились под козырьком железной будки-остановки. Вскоре к нам присоединились две дамы взрослых лет с небольшими авоськами. Беседа их не умолкала, раскрывая нам многие секреты северной сельской жизни. И жизнь мне эта скорее нравилась. Казалась проще и веселее чем наша. Смогу ли я, умножив свой возраст на 2, также вышучивать занудную односельчанку, направляющуюся к нам через пути? Буду ли предостерегать сидящих рядом парней с рюкзаками “ну ребята, держитесь”. А делать соления?
Сидеть в этой будке смеха было одновременно уютно и страшно. А вдруг они зададут мне какой-нибудь вопрос? Они же задут его прямо и просто, и отвечать надо будет так же. Прямо и просто отвечать на вопрос - это та еще наука! Ромыч в этом отношении незаменим: “Ребят, откуда вы? - Издалека”
Я так не умею. Поэтому, когда мы погрузились в двух-вагонную электричку и мужик в камуфляже с большим рюкзаком спросил меня “где был?” Просто и ясно без прелюдий с какой-то радостью в глазах. Я ответил честно, назвав захоженное туристическое место. Он сразу потух, бросил “понятно” и отвернулся. А ехали в той электричке люди разные и появлялись неожиданно на неожиданных остановках.
В Апатитах был вокзал, а на вокзале касса. В кассе крепкая уверенная женщина с улыбкой. Мне сразу захотелось купить у нее любые билеты, куда угодно и за сколько угодно. А еще лучше не покупать отсюда вообще никаких билетов, тогда я смогу ее видеть каждый день. Странный образ матери, жены, земли, жизни.
Билеты я выбрал на следующий день. Роман был недоволен тем, что я не взял разные места на дорогой ночной поезд. Его ждали там, дома. Мне казалось, что меня еще что-то ждет здесь, в лесу, в городе. То, что я смогу увезти с собой, завернув в тряпочку памяти, и потом кушать маленькими кусочками в голодные беспросветные дни.
Мы наметили на карте зеленый массив, окруженный железнодорожными и иными путями. Несмотря на поздний час можно было не торопиться, потому что стоял полярный день и пройти требовалось не больше 3-х километров. Мы вышли из вокзала под помрачневшее небо и двинулись по грунтовке к югу, мимо гаражей, алкомаркета и компактной, утопленной в себе тюрьмы. Вскоре к нам пристроился дождь - непрошено и назойливо. Пришлось отгонять его плащом. И, как это часто бывает, плащ подействовал, и дождь улетел поливать тех, кто его не ждал и не носил плаща.
Примерно в километре от вокзала дорогу пересекала река. Мы набрали воды на ночь, пошатались немного по прибрежным стойбищам и пошли дальше, отбросив идею заночевать на берегу. Девушка на машине осведомилась у нас о местонахождении турбазы, окропив нас на прощанье алмазной пыльцой дороги. Проплыло молодое хипповое семейство с детьми. По обочинам то и дело срывались колеи и тропы; текли канавы и стояли ручьи; громоздились свалки, заборы, бамперы; зарывались мешки с цементом и всплывали распаханные поля и озера.
Мы решили, что уже достаточно пялиться по сторонам и свернули с дороги. Лес был испещрен тропами словно московский парк и содержал столько же полян-костровищ сколько подмосковная роща. Следовало отнестись к этому как к удобной инфраструктуре. Хотя это был больной ландшафт. Его использовало слишком много людей, и он мутировал под их натиском. Наверное, в географии есть это понятие о критической плотности населения, когда воздействие на окружающую среду становится формирующим эту среду.
С другой стороны, он мог мутировать и после какого-нибудь пожара, наводнения или извержения вулкана. И это было бы естественным. Себя же мы к естественным факторам не причисляем. Очевидно потому что действуем осознанно. По крайней мере иногда. И эта осознанность направлена на выживание. Или переживание, когда выживание уже обеспечено и нужно что-то еще, чего нет ни в хлебе, ни в вине, ни в человеке, которого целуешь, ни в работе, которую ненавидишь.
На этой почве появилась гармония - одеяло, которым прикрываются люди, чтобы было не так холодно в этом мире. Когда одеяло срывает, все пищат о хаосе. Сон в теплой постели, регулярное питание и регулярное совокупление -минимум, которого многие до сих пор не имеют. Но многие ли из имеющих им удовлетворяются?
Утром мы пошли смотреть город. Точнее мы пошли в магазин за провизией, а по дороге смотреть. Шопинг упорядочивает хаотичное шатание, не дает сбиться с пути и вместе с тем стимулирует движение.
Мы перешли ж/д по путям. Лестница на мост не имела многих ступенек и несла табличку вход воспрещен. На другой стороне неожиданно возвышался свежепостроенный гипермаркет с паркингом. Однако сам город выглядел по-доброму пятиэтажно и ухоженно на российский манер.
Мы дошли до “пятерочки”, купили какой-то еды в поезд. На пятачке перед магазином стояло несколько палаток. Рыбы не было, зато продавались две шаурмы по цене одной. Мы повелись. За нами тут же пристроились школьники, сопровождаемые мобильным рэпом. Пять минут назад сухой мужичок в наколках и узких прямоугольных черных очках из 90-хх спросил у меня сигарету, а тут ребята в кедах уже слушают современный реп. Что-то было посередине всего этого. Наверное, мы как раз и есть посередине. В середине уютно. Ни сзади, ни спереди. Не отстанешь ни от кого и лоб не расшибешь. Скучно только.
В поезде же мы оказались на отшибе - единственными людьми в вагоне, кто ехал не в пионерский лагерь под Анапой.
- Можно?
- Да, конечно!
15-летняя девочка в облегающем трико укладывается на откидной столик между мной и Ромычем и начинает длительную процедуру прощания с родителями, стоящими на перроне. Словно бы она в первый раз уезжала одна из дома. Хотя наверняка не в последний. Город не выглядит умирающим, но она уедет и может быть вернётся, а может быть и нет - какая разница. Она уезжает, мы возвращаемся, ее провожают, нас будут встречать. Кто-то уже едет, кто-то смотрит телевизор, где происходит бесконечный круговорот людей и предметов и все пустынно и непредсказуемо как на необитаемом острове после крушения, когда еще неизвестно, что он необитаемый, и воображение, надежда и страх населяют его разными существами и рисуют границы земли и суши. А остров совсем маленький и нет на нем ни Пятницы, ни субботы. И всё так же как и везде и как всегда. И не надо никуда ехать, а только сидеть и смотреть. Как в детстве, на нарисованный экран.
Поезд тронулся, и мы уставились в окно.
Ромыч уже регулярно что-то бубнил в телефон, замедляя шаг до состояния покоя. Кажется, он был доволен и выглядел бодрее чем по дороге туда. Его ждали. Женщина, теплый душ, обильная еда, чистая удобная одежда, воздух без комаров и небо без дождя. А кроме того две недели безделья. В течении которых можно просто затеряться, никому не звонить, не оповещать. Жить так словно тебя нет. Выйти из своего тела, которое бродит где-то в Хибинах, и очутиться в другом месте, не прерывая иллюзии нахождения в лесу. А потом повелитель марионеток нащупает нить и нужно будет снова кривляться.
Мы вышли к развилке: налево к поселку, направо..- какая в сущности разница куда направо. Впереди было чудовищно красивое озеро, мягко принимавшее железнодорожные составы где-то вдали, ласкающее сморщенные камни своими холодными прозрачными пальцами. Глядящее на нас небом и звездами, которых еще не было, но они уже падали сквозь мохнатые макушки сосен и дрожали прибрежной рябью глубинных рыб. Мы редко спорим о месте для стоянки. Но тут было так хорошо, что мы загомозили. Пререкание возникло не из-за того, что кем-то предложенное место было плохо, а потому что требовалось сделать выбор из множества одинаково великолепных мест. И, чтобы разрядить конфликт внутри, мы выплёскивали его наружу, друг на друга.
- Может быть там, на склоне?
- Но там же неровно… Вот здесь, смотри какой лес!
- Так дорога рядом
- Ну мы можем отойти дальше
- А елки, ельник? Что если встать прямо здесь?..
Мы встали там, где хотели. Утопая во мхах среди прямых серых стволов, расставленных скупо и значительно. К елкам я спускался вниз в овраг, кромсал от каждой понемногу. Мы уйдем - а им расти. А если не уйдем, то не расти? Пожалуй, что так. Может потому и стоить постоянно перемещаться, чтобы не убивать все живое вокруг себя и не оставлять мертвых зон.
Это была последняя ночевка в лесу. Нам так казалось. Я допивал спирт, Ромыч поглощал консервы и крупы. Мы жгли большой костёр и долго маячили около него ночными великанами.
Утром мы пришли в поселок, где жили люди. Станция была большая кирпичная, но у нее отсутствовал вход, только платформа. Мы залезли в интернет и выяснили, что электричка из Мурманска в Апатиты пойдет вечером. В Апатитах мы поменяем билеты и уедем в Москву. А до вечера пройдем по поселку, сходим на озеро, пообедаем в соседнем лесу…
Мы так и сделали. Вечером у станции уже околачивалась группа молодых людей с небольшими рюкзаками. Выглядели они вполне по-московски, поэтому я решил, что можно не здороваться. Мы прошли на другой конец платформы и разместились под козырьком железной будки-остановки. Вскоре к нам присоединились две дамы взрослых лет с небольшими авоськами. Беседа их не умолкала, раскрывая нам многие секреты северной сельской жизни. И жизнь мне эта скорее нравилась. Казалась проще и веселее чем наша. Смогу ли я, умножив свой возраст на 2, также вышучивать занудную односельчанку, направляющуюся к нам через пути? Буду ли предостерегать сидящих рядом парней с рюкзаками “ну ребята, держитесь”. А делать соления?
Сидеть в этой будке смеха было одновременно уютно и страшно. А вдруг они зададут мне какой-нибудь вопрос? Они же задут его прямо и просто, и отвечать надо будет так же. Прямо и просто отвечать на вопрос - это та еще наука! Ромыч в этом отношении незаменим: “Ребят, откуда вы? - Издалека”
Я так не умею. Поэтому, когда мы погрузились в двух-вагонную электричку и мужик в камуфляже с большим рюкзаком спросил меня “где был?” Просто и ясно без прелюдий с какой-то радостью в глазах. Я ответил честно, назвав захоженное туристическое место. Он сразу потух, бросил “понятно” и отвернулся. А ехали в той электричке люди разные и появлялись неожиданно на неожиданных остановках.
В Апатитах был вокзал, а на вокзале касса. В кассе крепкая уверенная женщина с улыбкой. Мне сразу захотелось купить у нее любые билеты, куда угодно и за сколько угодно. А еще лучше не покупать отсюда вообще никаких билетов, тогда я смогу ее видеть каждый день. Странный образ матери, жены, земли, жизни.
Билеты я выбрал на следующий день. Роман был недоволен тем, что я не взял разные места на дорогой ночной поезд. Его ждали там, дома. Мне казалось, что меня еще что-то ждет здесь, в лесу, в городе. То, что я смогу увезти с собой, завернув в тряпочку памяти, и потом кушать маленькими кусочками в голодные беспросветные дни.
Мы наметили на карте зеленый массив, окруженный железнодорожными и иными путями. Несмотря на поздний час можно было не торопиться, потому что стоял полярный день и пройти требовалось не больше 3-х километров. Мы вышли из вокзала под помрачневшее небо и двинулись по грунтовке к югу, мимо гаражей, алкомаркета и компактной, утопленной в себе тюрьмы. Вскоре к нам пристроился дождь - непрошено и назойливо. Пришлось отгонять его плащом. И, как это часто бывает, плащ подействовал, и дождь улетел поливать тех, кто его не ждал и не носил плаща.
Примерно в километре от вокзала дорогу пересекала река. Мы набрали воды на ночь, пошатались немного по прибрежным стойбищам и пошли дальше, отбросив идею заночевать на берегу. Девушка на машине осведомилась у нас о местонахождении турбазы, окропив нас на прощанье алмазной пыльцой дороги. Проплыло молодое хипповое семейство с детьми. По обочинам то и дело срывались колеи и тропы; текли канавы и стояли ручьи; громоздились свалки, заборы, бамперы; зарывались мешки с цементом и всплывали распаханные поля и озера.
Мы решили, что уже достаточно пялиться по сторонам и свернули с дороги. Лес был испещрен тропами словно московский парк и содержал столько же полян-костровищ сколько подмосковная роща. Следовало отнестись к этому как к удобной инфраструктуре. Хотя это был больной ландшафт. Его использовало слишком много людей, и он мутировал под их натиском. Наверное, в географии есть это понятие о критической плотности населения, когда воздействие на окружающую среду становится формирующим эту среду.
С другой стороны, он мог мутировать и после какого-нибудь пожара, наводнения или извержения вулкана. И это было бы естественным. Себя же мы к естественным факторам не причисляем. Очевидно потому что действуем осознанно. По крайней мере иногда. И эта осознанность направлена на выживание. Или переживание, когда выживание уже обеспечено и нужно что-то еще, чего нет ни в хлебе, ни в вине, ни в человеке, которого целуешь, ни в работе, которую ненавидишь.
На этой почве появилась гармония - одеяло, которым прикрываются люди, чтобы было не так холодно в этом мире. Когда одеяло срывает, все пищат о хаосе. Сон в теплой постели, регулярное питание и регулярное совокупление -минимум, которого многие до сих пор не имеют. Но многие ли из имеющих им удовлетворяются?
Утром мы пошли смотреть город. Точнее мы пошли в магазин за провизией, а по дороге смотреть. Шопинг упорядочивает хаотичное шатание, не дает сбиться с пути и вместе с тем стимулирует движение.
Мы перешли ж/д по путям. Лестница на мост не имела многих ступенек и несла табличку вход воспрещен. На другой стороне неожиданно возвышался свежепостроенный гипермаркет с паркингом. Однако сам город выглядел по-доброму пятиэтажно и ухоженно на российский манер.
Мы дошли до “пятерочки”, купили какой-то еды в поезд. На пятачке перед магазином стояло несколько палаток. Рыбы не было, зато продавались две шаурмы по цене одной. Мы повелись. За нами тут же пристроились школьники, сопровождаемые мобильным рэпом. Пять минут назад сухой мужичок в наколках и узких прямоугольных черных очках из 90-хх спросил у меня сигарету, а тут ребята в кедах уже слушают современный реп. Что-то было посередине всего этого. Наверное, мы как раз и есть посередине. В середине уютно. Ни сзади, ни спереди. Не отстанешь ни от кого и лоб не расшибешь. Скучно только.
В поезде же мы оказались на отшибе - единственными людьми в вагоне, кто ехал не в пионерский лагерь под Анапой.
- Можно?
- Да, конечно!
15-летняя девочка в облегающем трико укладывается на откидной столик между мной и Ромычем и начинает длительную процедуру прощания с родителями, стоящими на перроне. Словно бы она в первый раз уезжала одна из дома. Хотя наверняка не в последний. Город не выглядит умирающим, но она уедет и может быть вернётся, а может быть и нет - какая разница. Она уезжает, мы возвращаемся, ее провожают, нас будут встречать. Кто-то уже едет, кто-то смотрит телевизор, где происходит бесконечный круговорот людей и предметов и все пустынно и непредсказуемо как на необитаемом острове после крушения, когда еще неизвестно, что он необитаемый, и воображение, надежда и страх населяют его разными существами и рисуют границы земли и суши. А остров совсем маленький и нет на нем ни Пятницы, ни субботы. И всё так же как и везде и как всегда. И не надо никуда ехать, а только сидеть и смотреть. Как в детстве, на нарисованный экран.
Поезд тронулся, и мы уставились в окно.