Об интерпретациях «Патетической» симфонии П.И. Чайковского (№ 6, си минор, ор. 74)
Часть V.
n), o), p) и q) Евгений Александрович Мравинский (Оркестр Ленинградской филармонии, 1949, 1956, 1960 и 1983 гг.). Советские музыковеды отмечали, что для индивидуального стиля исполнения Мравинского характерны «тесное слияние эмоционального и интеллектуального начал, темпераментность повествования и уравновешенная логика общего исполнительского плана»[1].
Значение Мравинского как интерпретатора произведений величайшего русского классика XIX в. можно определить следующей цитатой из дневников дирижера [7 июня 1956 г., один из концертов в рамках европейского турне]: «…Запомнились из послеконцертного кошмара, когда мокрый подписывал автографы и, как во сне, жал чьи-то руки, кем-то сказанные слова: “Да ведь это же второе рождение Чайковского!”»[2]. Г.Н Рождественский называл Мравинского «философом-комментатором» Чайковского[3]. Мравинским была заложена новая традиция исполнения симфоний Чайковского: строгий, уравновешенный академический стиль, но не снижая эмоциональности и драматизма повествования[4].
Еще один фрагмент из дневника дирижера [29 июля 1987 г.]: «…Слушание моих записей Чайковского, проникновение в них Али, Копа и даже Стасика! И даже потрясение самого меня творческой атмосферой их - участников творческого познания. Впервые ощутил всю мощь мной содеянного… и ныне живущего! Коп: “Как все понятно и как все просто!”»[5].
Особая значимость Шестой симфонии в мировой музыкальной литературе была очевидна для Мравинского: «…сел за Шестую симфонию Чайковского (с 10 до 1.30). Каждый раз потрясает этот человек заново своим поистине сверхчеловеческим СЛЫШАНИЕМ!»[6]. Вместе с тем трактовка ее, если верить записям дирижера, сложилась достаточно рано [1944 г.]: «…[Шестая], несомненно, из моих всех - самая сильная и зрелая»[7]. Впрочем, попытаемся убедиться в этом, рассмотрев версии по порядку.
1949 г.
Одной только этой записи уже достаточно, чтобы считать Мравинского одним из величайших интерпретаторов Шестой симфонии. Хотя, как мне кажется, «подход» дирижера к произведениям Чайковского здесь проявился еще не в чистом виде (классичность и виртуозность сочетаются с романтическими «вкраплениями»). Запись отличается потрясающим звучанием струнной группы[8] и соло деревянных духовых, а по обилию деталей она кое-где даже превосходит последующие записи Мравинского. В I части потрясает «наэлектризованность» альтов во вступлении (mp → sfz); графичность главной партии; мягкий, «пьянящий» звук засурдиненых скрипок и гибкость флейт и гобоев в побочной партии; тщательность динамики соло кларнета в конце экспозиции (ppp → p → ppppp). Разработка отличается агрессивным, кое-где резковатым звуком медных духовых, идеальным звуковысотным строем (например, быстрые, «взлетающие» пассажи 16-ми струнных и дерева, сопровождающие «Со святыми упокой…»). Темп главной кульминации несколько медленней, чем в последующих записях Мравинского, в известном смысле более традиционен; повторение побочной темы звучит глубоко лирично, камерно; в коде фантастически мягко звучат духовые. Во II части бесподобны струнные: даже в мажоре в их тембре чувствуется некоторая «болезненность», делающая общее настроение неустойчивым, что соответствует характеру музыки. Строго рассчитана динамика (нигде не превышены максимум f и ff ); замечательны гобои в хоральных аккордах, «останавливающих» печальные возгласы виолончелей в коде. Скерцо захватывает слушателя своей динамикой с первых же тактов, поражает остротой, четкостью, чеканностью отделки. Некоторые моменты звучат прозрачней, чем в последующих записях (например, 2-ые скрипки в литере О). Первая тема IV части звучит со значительной долей элегии; 2-ая - лирично, эмоционально; в первой кульминации подчеркнуто усиление мощи медных духовых; следующие за ней горестные фразы струнных отличаются редкой экспрессивностью. Переход к последней кульминации (stringendo molto) завораживает неизбежностью финала; медные духовые звучат гулко и мрачно; удар тамтама - несколько громче, чем в других записях; в коде прекрасны, несколько «отрешенны» скрипки, эмоциональны виолончели (почти что В. Фуртвенглер 1938 г.); четко слышен фагот; артикулировано окончание симфонии (последнее pizzicato контрабасов - не pppp, а скорее pp).
1956 г.[9]
Хорошая запись, с очень неплохим звуком (который, правда, искажен при ремастеринге): гибкие и яркие струнные, «матовые» деревянные духовые, звонкие и сочные медные духовые. В I части хочется отметить прозрачность главной партии в экспозиции; нежный звук деревянных духовых в побочной теме; безукоризненный, выдержанный темп разработки; впечатляющий (если вообще не самый лучший) переход к главной кульминации; «рассвет» побочной партии в репризе (особенно флейты); мягкость медных инструментов в коде, хотя pizzicato струнных слышны довольно плохо. Трактовка II части отличается безупречной передачей элегического настроения (1-ая тема) и мягкой, но выразительной экспрессией (2-я тема). В III части чуть-чуть «не хватает» четкости, которая есть в записях 1949 и 1960 гг., кое-где плохо слышны детали (pizzicato, цимбалы); очень слаженно и энергично звучат струнные (например триоли в литере К или гаммообразные пассажи перед маршем); в конце несколько агрессивны медные духовые. Первая тема финала сначала звучит мягко, но уже в affretando и rallentando отчетливо проявляется скорбь; исключительно красиво stringendo molto струнных перед заключительной кульминацией; тамтам пока еще довольно громкий (по сравнению с последними записями).
1960 г.
На мой взгляд, это одна из лучших записей Шестой симфонии вообще и лучшая запись этого произведений у Мравинского. Здесь максимально полно воплотился его подход к сочинениям Чайковского; запись отличается прекрасным стереозвуком (гибкие струнные, очень мягкие медные духовые); безукоризненно выдержан темп (особенно скерцо). В главной и побочной партиях I части изумительно, слитно звучат струнные; замечательно рассчитано diminuendo в конце главной темы (ff → f → mf → mp → p); «воздушно» звучат деревянные духовые в побочной теме; в начале разработки отчетливо слышны «вибрирующие» виолончели и контрабасы в басу. Тембр труб и тромбонов отличается яркостью, а скрипок и альтов (литера М, рр) - настороженностью; экспрессивен переход к «диалогу» струнных и тромбонов, который, несмотря на более быстрый, чем обычно, темп (так делали, пожалуй, только О. Фрид и Г. фон Караян), звучит весьма впечатляюще. В коде уникально, неповторимо звучат валторны, трубы и тромбоны (с одной стороны, очень мягко, с другой - сохраняя неумолимость). II часть покоряет своей элегантностью; яркий пример выверенной динамики: 2 первые фразы виолончелей - mf, а затем - f; четко рассчитана кульминация в конце 1-ой темы; в среднем разделе нет никакой сентиментальности; в коде изумительна перекличка духовых (флейта, кларнет и, особенно, гобой). В отличие от мягкого звучания вальса, скерцо отличается жестким, акцентированным звуком (прежде всего, staccato у струнных); поражает ритмическая четкость (особенно проведение марша) и динамическая выверенность (например, «вилочки» на длинных нотах гобоев, флейт и труб, сопровождающих острый мотив у струнных и ответные фразы валторн); очень ярко (так только у Мравинского) «ошпаривают» слушателя цимбалы. В IV части дирижер добивается невиданной экспрессии (главная тема); мучительно прекрасно звучит 2-ая тема (удивительно слитное звучание струнных), прерываемая жесткой и экономной кульминацией; следующие за ней «вздохи» струнных ни у кого не звучат так судорожно-пронзительно (особенно затакт скрипок и альтов перед второй фразой). Последние проведение 1-ой темы звучит очень нервно (контраст с холодными, «бесстрастными» валторнами); в заключительной кульминации рассчитаны все maximum’ы: струнные, тромбоны, трубы, валторны и туба сливаются в один «черный» си-минорный аккорд; уникален тихий-тихий удар (хотя скорее не удар, а «выдох») тамтама. В коде струнные звучат мягко, но они уже «неживые» (особенно виолончели): трактовка коды у Мравинского - это постепенное омертвение; вторая «вилочка» у виолончелей (p → sf) чуть громче, чем первая, что придает форме особую законченность.
1983 г.
Последняя запись Шестой симфонии отличается небольшим замедлением темпа (например, скерцо), а также некоторым нарушением звукового баланса (струнные звучат тише, медные духовые - громче, в кульминациях почти оглушительно). Особенно это заметно в I части: нисходящие трубы звучат очень жестко, подавляя слушателя своей агрессивностью; казалось бы мягкое вступление тромбонов в «Со святыми упокой…» сменяется таким же злобным натиском; в главной кульминации медные духовые очень заглушают струнную группу. Трактовка II части похожа на запись 1960 г., однако струнные звучат мягче (в частности, при переходе к заключительному разделу, где обычно проявляют излишнюю эмоциональность). Кульминации скерцо отличаются агрессивностью; некоторые детали из-за нарушения баланса, почти не слышны. Возможно по этой же причине у струнных в финале нет привычной экспрессии; в начале 2-ой темы - удивительное pianissimo; первое «вторжение» меди исполнено медленнее и тяжелее, чем в записи 1960 г.; последняя кульминация звучит на нечеловеческом накале, спадающем только после тихого-тихого звука тамтама (ударом его как-то и не назовешь).
Продолжение следует
[1] Современные дирижеры / Сост. Л. Григорьев, Я. Платек. М., 1969, с. 183.
[2] Мравинский Е. Записки на память. Дневники. 1918-1987. СПб., 2004, с. 263.
[3] Рождественский Г. Евгений Мравинский // Рождественский Г. Мысли о музыке. М., 1975 (http://www.mravinsky.org/pages/gnr.htm).
[4] См., например, фильм «Yevgeny Mravinsky: Soviet Conductor - Russian Aristocrat». EMI Classics, 2005 (реплика М.А. Янсонса).
[5] Мравинский Е. Указ. соч., с. 589.
[6] Там же, с. 508.
[7] Там же, 62.
[8] Сравните с записью того же 1949 г. Серенады для струнного оркестра До мажор того же Чайковского.
[9] Выдержка из дневника дирижера об этой записи: «12 июня. День записи на пластинки… Начали в 12 часов дня. Закончили в 9 вечера. Хотя и были “страшные” минуты (например в финале 1-ой ч. вдруг потерялся у “дерева” строй), но записали всю Шестую симфонию Чайковского, к удивлению и нескрываемому восторгу тонмейстеров и обоев “хозяев”: г-на Метаксаса и “frau Professor Schiller”. Последняя все восклицала: “Es war eine Heldentat” [Это был подвиг]. Домой зато пришел мертвый…» (Мравинский Е. Указ. соч., с. 283).