Польское яблоко
Эпиграф: «Польша, а не Румыния, является самым румяным яблоком в корзине,
и мы должны сконцентрироваться на ней», государственный секретарь США Эдвард Стеттиниус в феврале 1945.
В Ялте было принято решение об организации временного правительства в Польше на «более широкой демократической базе с включением демократических деятелей из самой Польши и поляков из-за границы». Казалось бы, конкретная задача, но именно эта формулировка, или точнее, интерпретирование, долгое время была предметом спора между СССР и западными союзниками. Только лишь 28 июня 1945 года Временное правительство было расширено за счёт политиков, поддерживавших эмигрантское правительство и преобразовано во Временное правительство национального единства (ВПНЕ). А до этого (с 16 февраля по 6 июня) советское внешнеполитическое ведомство упрямо стояло на своем, выматывающе утверждая, что все, кто имел право, уже был представлен в этом правительстве, не взирая на то, что «поляков из-за границы» там по-прежнему не было. Дипломатические переговоры не выходили, разумеется, за пределы принятых цивилизованных форм, но становится очевидно, что западные переговорщики дошли до точки кипения после того, как советской стороной неумолимо и безосновательно были отброшены все их аргументы. «Противоречия в рассматриваемый период по польскому вопросу стали первым аккордом будущей холодной войны - такое мнение разделяется большинством западных историков». Что же вошло в эти четыре месяца «битвы за качество будущего правительства»?
Позиция Сталина в отношении Польши эволюционировала с 1941 до 1945 год. В 1941 году он всего лишь навсего желал подтверждения новообретенными союзниками границ 1941 года, допуская возможность небольших территориальных изменений. Затем в 1942 от него стали поступать жалобы англосаксам на состав польского правительства в изгнании. Потом 21 июля 1944 года он создал «Люблинский комитет» (Польский комитет национального освобождения), 31 декабря 1944 года «Люблинский комитет» был преобразован во Временное правительство Польской республики (ВППР), 5 января 1945 года Сталин признал его, а к середине 1945 СССР уже желал контролировать территории за пределами свои границ, не признавая польское правительство в изгнании и запретив им въезд на территорию освобожденной Польши.
Когда СССР признал Люблинское правительство, то США поспешили выступить с официальным заявлением, что это действие не приведет к расколу в советско-американском союзе. Более того, они резко сократили свои официальные контакты с польским правительством в изгнании в Лондоне. Британцы даже отныне принялись пропускать переписку поляков в Лондоне через цензуру и полностью перекрыли их контакты с той частью Польши, которая уже была занята СССР.
Ялтинские бодания.
В Ялте Рузвельт больше времени провел, обсуждая процедуру голосования в будущей ООН и участие СССР в войне против Японии, чем обустройство Восточной Европы, что в принципе устраивало Сталина. При обсуждении Польши, Рузвельт начал с предложения, что не плохо было бы ей вернуть Львов. Эта по-рыцарски великодушная уступка, объяснил он, поможет ему утихомирить американских граждан польского происхождения, критично относящихся к встрече в Ялте и советско-американским отношениям в целом. На что Сталин ответил отказом, сказав, в этом случае тогда его самого не поймут свои собственные граждане. «Я ведь не могу быть меньшим русским, чем Керзон и Клемансо», и отдать полякам то, что в 1919 эти западноевропейские дипломаты уже оставляли русским и украинцам. После этой предварительной пристрелки Рузвельт откатил назад, признав, что на самом деле его в меньшей степени интересовали линии границ, чем правительство Польши. Еще в начале конференции на подготовительном закрытом совещании американской делегации Стеттиниус советовал Рузвельту настаивать на включении Миколайчика в состав правительства (он был лидером широко популярной Польской крестьянской партии, а также премьер-министром польского правительства в изгнании в 1943-1944 гг.), к чему Рузвельт и приступил после львовской прелюдии. Рузвельт похвалил Миколайчика (они лично встречались). К похвалам присоединился Черчилль, который добавил к хвалебному списку имена Грабского и Ромера, спрашивая, нельзя ли их пристроить во Временное правительство. Сталин не разделил их энтузиазма. Варшавские (т. е. ВППР) поляки, начал он, терпеть на дух не могли эмигрантское правительство, не желая слышать ни слова о возможном слиянии с ним. Вторые же называли ВППР прибежищем бандитов и преступников. ВППР стерпеть хоть как-то еще смогут Желиговского или Грабского, но только не Миколайчика. И, учитывая эту вражду, встает в полный рост проблема тыла Красной армии, продолжает Сталин. Ведь здесь в Польше в подполье находятся бывшие солдаты и офицеры самораспущенной Армии Крайовой, находящейся под контролем эмигрантского правительства, называющей себя «силами сопротивления». Они уже убили 212 советских военнослужащих, и у них имеется запрещенная радио-аппаратура. Эти силы способны развязать гражданскую войну в тылу воюющей Красной армии, и это недопустимо. Вот нынешнее правительство с поставленной задачей сохранения порядка справляется вполне, и есть большие сомнения, что эмигрантские элементы в правительстве позволят сохранить это спокойствие в Польше. До конца пленарного заседания в тот день оставалось 15 минут, и последним выступил Черчилль, которого, видимо, очень задело это выступление Сталина, поэтому он счел возможным сказать, что он не согласен с мнением Сталина и что у них по-видимому разные источники информации о происходящем в Польше. Черчилль заявил, что он считает, что ВППР не представляет и трети страны и что он опасается выступлений подпольной армии сопротивления и большой крови именно из-за слабого представительства текущего правительства.
Рузвельт все же не терял надежды определить состав польского временного правительства на этой конференции. Он предложил вызвать в Ялту двух представителей ВППР и двух представителей других общественных сил Польши и обсудить этот вопрос с ними напрямую и при их участии. Сталин и Молотов два раза последовательно ответили на это предложение, что им не удалось дозвониться до членов ВППР, и поэтому устроить подобную встречу сейчас не получится. Рузвельта такой исход не устроил, и 6 февраля (видимо, вечером после пленарного заседания) Рузвельт пишет письмо Сталину, где он настаивает на том, что надо пригласить в Ялту Осубка-Моравского и Берута (как представителей ВППР), и епископа Кракова Сапегу, Винценты Витоса, Жулавского, профессора Буяка и профессора Кутшебу (как представителей других сил в Польше), и все вместе они должны были составить список нового правительства, с включением в него имен поляков-эмигрантов (Миколайчика, Грабского и Ромера). В Молотов соглашается на небольшую уступку. Он по-прежнему настаивает на том, что создавать новое временное правительство или существенно перетряхивать его нельзя (так поляки не поймут таких резких перемен), но можно действовать осторожно, аккуратно, слегка расширив текущее правительство. Надо понимать психологию простых поляков, присоединился к объяснениям Сталин. Берут, Осубка-Моравский и Рола-Жимерский не бежали из страны, как некоторые, а остались, скрываясь в подполье. Симпатии польского народа с теми, кто остался с ними с стране, а не покинул ее бегством. Более того, зачем мы тратим время на согласование состава Временного правительства? Война близится к концу, очень скоро польский народ пойдет к избирательным урнам и выберет новый состав самостоятельно. Правительство де Голля ведь тоже непредставительное, но его мы под вопрос почему-то не ставим. И потом, если мы решим этот вопрос сейчас без участия поляков, то для них это будет оскорблением - у них сложится впечатление, что их страна находится под внешним управлением.
Черчилль продолжил настаивать, заявив, что, если не решить вопрос с правительством сейчас и дать ВППР провести выборы, то результаты выборов могут стать столь же не репрезентативными, как и само правительство. А ему и Палате Общин требуются гарантии, что свободные выборы действительно пройдут. Черчилль добавил, что до него дошла информация, что Люблинское правительство уже начало закручивать гайки в отношении других партий и общественных сил. Например, Осубка-Моравский нелицеприятно выразился в отношении эмигрантского правительства и объявил о своем намерении судить как предателей членов Армии Крайовой и участников подпольного сопротивления.
Стороны вносили свои предложения по «формуле правительства», предлагали создать дополнительно Президентский комитет из трех членов и затем отказывались от этой идеи, боролись за стилистику текста и отдельные слова. Подталкивая повествование поближе к концу, всё это бодание закончилось известным совместным Коммюнике про «поляков из-за рубежа» и комиссию Молотова-Керра-Гарримана, на которых возлагалась обязанность собраться в Москве и составить список кандидатов. Сколько должно быть таких поляков и в какие сроки должна была уложится московская комиссия - это осталось без четкого определения, став растяжимым и, следовательно, спорным понятием. Рузвельт, чувствуя, что Сталин выскользнул из его рук, успел предложить Декларацию об освобожденной Европы и заполучить сталинскую подпись под этим документом, который по сути дублировал союзнические пожелания, а именно, «создавать временные правительственные власти, широко представляющие все демократические элементы населения». Сталин сильно недооценил серьезность, с которой американцы относились к подписанным документам, и из-за этого позднее костер польского спора разгорелся сильнее ожидаемого.
Ялтинская конференция закончилась, и поляки в Британии «взбунтовались». Достигнутые договоренности им явно не понравились: потерянный Львов, раздельное обсуждение западной и восточной границ, Люблинское правительство оставалось у власти и расширялось. Не обошлось и без словесных перепалок. «Политически обанкротившееся эмигрантское правительство наконец-то явило свое настоящее лицо подпевал Гитлера, когда осмелилось обозвать крымские договоренности пятым разделом Польши» - писала в те дни советская пресса. Западная дипломатия была настроена более оптимистично, готовясь к московским переговорам.
Московские топи
16 февраля Миколайчик изъявил готовность выехать в Польшу и принять участие в работе временного правительства. После этого НКВД, сумев выйти на след делегатов эмигрантского правительства, находящихся на нелегальном положении в Польше, сделало им предложение, от которого они не смогли отказаться. Полковник Пименов (НКВД) связался с делегатами правительства и генералом Окулицким и предложил им (с гарантиями личной безопасности) организовать конференцию по вопросу возможного вхождения руководителей aнтикоммунистическогo подполья в новoe правительствo. 27-28 февраля встреча состоялась. С советской стороны был генерал НКГБ Серов И.А. С польской - весь цвет «иных общественных политических сил Польши»: Ян Станислав Янковский, командующий ВС Польши генерал Леопольд Окулицкий; члены Государственного совета министров - Адам Бень , Антоний Пайдак, Станислав Ясюкович; председатель RJN - Казимеж Пужак; лидеры политических партий - Казимир Багинский и Станислав Мерзва (SL), Збигнев Стыпульский и Казимеж Кобыляньский (SN), Юзеф Хацинский и Феликс Урбанский (EP), Евгений Чарновский и Станислав Михаловский (SD) и Александр Звежинский. Они не вернулись со встречи. Всех их вывезли в Москву и арестовали. Информация об этом аресте официально будет подтверждена только в мае. Позднее в ноябре 1945 года прошел судебный «процесс шестнадцати», на котором двое были признаны невиновными, а остальные получили от 1 месяца до 10 лет лишения свободы.
24 февраля Советы внесли предложение, настаивая на том, чтобы находящееся под контролем коммунистов Временное правительство получило право вето над теми именами представителей, что будут предложены лондонскими польскими эмигрантами. Имя Миколайчика как раз было одним из тех ветированных имен. В марте польский вопрос, который, казалось, был решен, вновь овладел умами и занял место в дипломатической переписке глав правительств. На практике каждая телеграмма, отправленная между Черчиллем и Рузвельтом с 8 марта до дня смерти президента, касалась Польши.
Письмо Черчилля Рузвельту 8 марта: «Я полагаю, что вы согласитесь со мной, что здесь на кону стоит больше, чем Польша. Я думаю, что это проверка, испытание русских и того смысла, который они вкладывают в такие слова как демократия, суверенитет, независимость, представительное правительство и свободные и ничем не стесненные выборы». 15 марта он же пишет: «Я не согласен с утверждением, что мы здесь столкнулись с нарушением Ялтинского соглашения, пока мы не предприняли попытку преодолеть эти препятствие, что и происходит в данный момент на переговорах в Москве».
В начале марта трехсторонняя комиссия Гарримана, Керра и Молотова начала свою работу. Молотов соглашался пригласить только тех поляков из Польши и Лондона, которые были включены в список, предоставленный Люблинским правительством. Черчилль предложил Рузвельту надавить на Сталина («давайте сделаем это проверкой на честность отношений между нами и СССР»), но Рузвельт решил не обострять обстановку, надеясь, что послы сами как-нибудь уладят. «Я полагаю, что наше личное вмешательство лучше пока попридержать до того момента, когда все наши возможности по приведению советской стороны к соответствию договоренностей будут истощены». Однако, чуть позднее западные главы государств все же решили напрямую обратиться к Сталину, когда 25 марта Гарриман сообщил им, что Молотов по-прежнему настаивал на том, что можно включить только тех поляков, которые устраивали временное правительство и что текущее варшавское правительство должно служить основой для создания нового польского правительства.
19 марта, почти после месяца безуспешных переговоров между Гарриманом, Керром и Молотовым, во время которых народный комиссар иностранных дел упрямо отказывался принимать предложенные кандидатуры, особенно Миколайчика, оба западных посла подали одинаковые меморандумы советскому правительству с требованием принятия такой процедуры создания нового правительства в Польше, которая бы предусматривала и разрешала включение политиков от других политических течений, непредставленных во Временном правительстве. Советское правительство отвергло это требование, заявив, что Временное правительство «исполняет государственные властные полномочия на всей территории Польши» и поэтому его изначально нельзя равнять с любыми другими группами демократических поляков, ибо оно важнее и весомее любой другой группы. Одновременно с этим НКИДом была осуществлена контратака. 23 марта советское посольство проинформировало Государственный департамент, что Молотов не будет главой советской делегации на конференции ООН в Сан-Франциско, назначенной на 25 апреля, и что вместо него поедет Громыко. (Молотов, разумеется, поедет, но нужно отметить это специфику советской дипломатии, которая любила на пике дипломатического спора огорошить сильным заявлением по другому несвязанному вопросу. «Как говорят хулиганы, брала на понт. По-другому я даже не могу сказать»).
Рузвельт теряет терпение
Рузвельт (впечатлившись тем, что ему дополнительно рассказал Гарриман) пишет Черчиллю, что продолжать занимать пассивную позицию будет означать, что Восточная Европа будет выведена из-под условий Декларации об освобожденной Европе. «В этом случае мы лишимся все остатков своего влияния в том регионе». В результате 1 апреля была отправлена телеграмма Сталину. В ней Рузвельт повторил позицию, ранее изложенную в меморандуме послами. Рузвельт со всей серьезностью предупредил Сталина, что советский план был недопустим. Он отверг советский контроль над выбором польских представителей и предупредил Сталина, что «плохо замаскированное» продление существования варшавского режима заставляет американцев считать, что выполнение Ялтинских договоренностей фактически срывается. «Реорганизация» в его понимании означала «новое правительство». Американская историография расценивает это шаг как очень важный и как свидетельство того, что Рузвельт был готов начать оказывать давление на СССР с целью заставить его принять западную интерпретацию Ялтинских соглашений. Пятого апреля Гарриман в разговоре с Рузвельтом настаивал на том, что Сталину нельзя было позволить утвердить «тоталитарный строй», так как, «если, конечно, мы не хотим жить в мире, находящемся под пятой Советов, то мы должны использовать нашу экономическую мощь, чтобы помогать странам, которые ведут по-дружески по отношению к нам». На следующий день Рузвельт написал письмо Черчиллю, затрагивая текущий кризис и упоминая другое оружие из своего арсенала: «Через несколько дней наши армии выйдут на линию, которая позволит нам занять более жесткую позицию, чем раньше, когда более мягкий подход благотворно влиял на совместные военные усилия». 7 апреля Сталин продолжил настаивать на том, что Варшавский режим должен стать «ядром» любого будущего правительства и предложил формулу 4:1 (соотношение министров-коммунистов к министрам некоммунистам; т. н. «югославская формула»). 12 апреля Рузвельт умер. Согласно Стеттиниусу для президента в последние дни его жизни срыв московских переговоров по Польше стал всепоглощающей и тревожащей проблемой. [также см. Бернский инцидент, в результате которого Рузвельт был возмущен сталинскими подозрениями - жесткая телеграмма от 5 апреля 1945]
Новый президент закусил удила.
16 апреля Трумэн сперва решает повременить с жестким подходом. Он предложил Сталину пригласить трех поляков-эмигрантов и пятерых из Польши для консультаций. Трумэн соглашался с тем, чтобы коммунисты сохранили заметную роль в новом правительстве, но по-прежнему считал недопустимым советское или польско-коммунистическое вето на выборов делегатов, также отвергая югославскую формулу.
Затем последовала подготовка первой встречи Молотова с Трумэном (в СССР беспокоились, что они ничего не знают о новом президенте, нуждаясь в личном контакте; также Молотов должен был принять участие в конференции в Сан-Франциско). Гарриман поспешил в Вашингтон, чтобы подготовить Трумэна к встрече с Молотовым. Посол, кардинально изменивший свое мнение о СССР после неудавшегося варшавского восстания, теперь кровожадно считал, что стране Советов следует преподать урок за излишне жесткую позицию. Он также полагал, что, хотя Ялта недвусмысленно предусматривала создание нового правительства в Польше, все же следует искать компромисса.
В Белом доме 20 апреля Гарриман ознакомил Трумэна с печальным состоянием дел: СССР сотрудничал с США для получения послевоенной помощи, одновременно с этим распространяя свой контроль над соседними государствами, т. е. «осуществляли варварское вторжение в Европу». Они принимали щедрость за слабость и не следовали общепринятым принципам международной политики. Предполагалось, что советское руководство предпочло бы помощь конфронтации, и поэтому США могли построить работоспособные отношения, только если будут крепко стоять на своих позициях, периодически подбрасывая небольшие заранее продуманные уступки.
Советы Гарримана нашли отклик у Трумэна, который инстинктивно думал в том же ключе. «Я не боюсь русских. Мы им нужны больше, чем они нам». Между Молотовым и Трумэном прошло две встречи, хотя должна была быть только одна. На первой все прошло тихо и мирно. Стороны подтвердили свою приверженность договоренностям и прочая. Однако, 23 апреля, Стеттиниус посоветовал Трумэну провести вторую незапланированную встречу, выбрать тон построже и обвинить Советы в том, что те пытались поставить в Польше марионеточное правительство.
За сутки до второй встречи Трумэн провел совещание со своими советниками, которые подсказали ему как вести себя и что говорить. Стимсон требовал осторожности. Начальник генштаба Маршалл также выступал против жесткого подхода. Форрестол, напротив, был за: «Русское поведение в Польше указывало на их попытки доминировать в Восточной Европе, и если они продолжат в таком духе, то нам лучше полностью порвать с ними чем раньше тем лучше». Адмирал Лихи считал, что русские не согласятся со свободным правительством в Польше, и что разрыв с ними станет серьезной проблемой. Его допущение того, что Ялтинские соглашения имели два варианта интерпретации, заставили Стеттиниуса выйти из себя: «Трактовка может быть только одной». Генерал Джон Дин, советовал проявить твердость, так как русские начнут военные действия на тихоокеанском ТДВ вне зависимости от того, что произойдет в Польше.
Стимсон был единственным чиновником, который был готов полностью уступить Польшу Советскому Союзу, разрешить превратить ее в сферу советского влияния. И только лишь Форрестол желал «чистого разрыва отношений». Когда Гарриман только-только затронул перспективу такого развития событий, то Трумэн пресек ее сразу, заявив, что он хотел лишь разъяснить позицию США, а не всучить Молотову ультиматум. Все остальные ратовали за терпение и твердость в диалоге с русскими.
23 апреля прошла та самая вторая встреча с Молотовым. Трумэн прямолинейно заявил, что США не согласятся на формирование непредставительного польского правительства и что Конгресс не даст добро на экономическую помощь СССР в таких условиях. Надо выполнять условия подписанных документов, требовал 33-й президент. Возможно, что Трумэн вел тогда беседу в резкой грубоватой манере [протокол Болена не подтверждает этого]. Отчасти это было связано с его личной крайней обеспокоенностью и взволнованностью. Ведь мало того, что это был его первый опыт самостоятельной внешнеполитической деятельности, так он еще и разговаривал с самим Молотовым, который, как считали тогда американцы, вел «войну нервов» с целью измотать собеседников, а также был повинен в том, что специально передавал Сталину недостоверные данные о США. Трумэн требовал от Советов согласиться на «новое» (не только лишь «реорганизованное») польское правительство. Якобы изумленный Молотов ответил: «Никогда со мной не разговаривали в таком тоне». «Выполняйте честно свою сторону сделки» - таким был предположительно ответ Трумэна - «И тогда с вами не будут так разговаривать» [26 лет спустя Молотов всё же подтверждает резкость со стороны Трумэна: "Первая встреча с Трумэном. Он начинает со мной таким приказным тоном говорить!...Говорю: «В таком тоне я не могу с вами разговаривать»"].
Как бы ни прошла та встреча, Трумэн не желал резкого разрыва. В тот же день от отказался от предложения Черчилля задержать отвод американских войск, которые во время наступления зашли в зону будущей советской оккупации. Черчилль полагал, что это усилило бы их переговорную позицию в грядущих торгах с русскими.
В конце апреля американцы впервые заявляли о своих прямых интересах в Польше. Конфронтация по польскому вопросу стала первой вехой будущей Холодной войны. Сенатор Ванденберг радостно заухал: «Наконец-то с рузвельтовским умиротворением русских покончено». Прямолинейный и грубоватый подход Трумэна в те дни не принес ожидаемого результата. Сталин лишь повторил в ответ типичную мантру про «требование советской безопасности». А Молотов, как он напишет многие года спустя, был возмущен его «имперским тоном» и общим «начальственным» подходом, который отражал крайне ограниченный, довольно глупый, склад антисоветского мышления. Но 27 апреля Сталин все же сам вышел на контакт, предложив небольшой компромисс: Варшавское правительство само назовет имя поляка-эмигранта, который может приехать на переговоры, а также пригласит Миколайчика. А потом наступил день победы в Европе. 11 мая произошло резкое сокращение ленд-лиза, и советско-американские отношения впали в кататонический ступор.
Болен писал: «У Сталина на руках были все карты, и он их разыграл блестяще». После ареста 16 лидеров и последовательного скидывания с политической сцены потенциальных участников политического компромисса СССР попытался создать ситуацию, в которой западные союзники будут вынуждены признать Временное правительство в Варшаве. Вот почему Советы хотели пригласить представителей Временного правительства на конференцию в Сан-Франциско. По той же причине они подписали с ним Договор о дружбе, взаимопомощи и сотрудничестве 21 апреля 1945 года, который негативно был воспринят в Вашингтоне и Лондоне. Другой пример всё той же политики «уже свершенных дел» (перед фактом свершения которых ставились тогда западные дипломаты) была передача польской администрации бывших немецких территорий до линии Одер-Нейсе, что тоже вызвало протесты со стороны США и Великобритании.
Сталин был в курсе слабости коммунистического влияния в Польше. Вот почему он противился воссозданию Временного правительства по ялтинским лекалам. Стоило только людям со стороны войти в это правительство, так они сразу нашли бы опору в обществе и политических партиях. Это угрожало власти Польской рабочей партии (ППР) и привело бы к трансформации поддельной коалиции в настоящую. В случае свободных выборов это привело бы к превращению ППР в парламентское меньшинство.
Встреча с Дэвисом и миссия Гопкинса
Джозеф Дэвис, бывший посол США в СССР, сам позвонил Трумэну 13 мая и поделился своей озабоченностью касательно советско-американских отношений. Во время последующей встречи Дэвис, чьи взгляды которого сотрудники Госдепа уже давно находили излишне просоветскими, убеждал Трумэна, что жесткая политика США вызовет только лишь ответные выпады СССР, который наверняка снова опасается капиталистического окружения и готовится к выстраиванию санитарного кордона. И предотвратить эту самоизоляцию СССР можно только через переговоры и встречи глав государств. Трумэн признался, что он не хотел конфронтаций, но ведь и русские давят по всем фронтам. Дэвис тогда успокоил президента, зачитав ему свою историческую справку, сильно отличавшуюся от того, что обычно Трумэну рассказывали другие. Дэвис рассказал о том, что в 1942 году СССР добровольно отозвал свое требование о заключении договора о пересмотре границ, о едких отношениях между СССР и «польским реакционным правительством», о том, как удалось добиться согласия Рузвельта в Тегеране касательно включения балтийских и польских территорий в состав СССР, о том, как ФДР завоевал доверие Сталина, сыграв роль «честного посредника» между Сталиным и Черчиллем. Дэвис утверждал, что этому хрупкому альянсу угрожала враждебность Государственного департамента в отношении СССР, споры вокруг Аргентины и так далее. Если русские придут к заключению , что Запад вновь сколачивает коалицию против них, то самое худшее их ждало еще впереди. Дэвис посоветовал Трумэну не делать резких шагов и завоевать доверие Сталина. Встреча закончилась, и Трумэн, которому помогли открыть глаза, стал переосмысливать свою стратегию, ища способ, как бы удовлетворить американские интересы, не провоцируя антагонизма с СССР.
Трумэн понял, что совет быть жестким с СССР не сработал. Президент по-прежнему будет испытывать давление со стороны Черчилля, равно как Гарримана и Грю, которые верили, что было чрезвычайно важным заострить польский и германский вопросы, но теперь Трумэн опробует другой подход, а именно, личные контакты со Сталиным. Сам Трумэн не поехал, но призвал обратно в дипломатический строй Гарри Гопкинса, который не с самым лучшим в мире здоровьем все же согласился в очередной раз сыграть роль личного посланника американского президента: Рузвельт использовал Гопкинса для установления личных и особых контактов со Сталиным, по этому же пути теперь шел и Трумэн.
Переговоры между Гопкинсом и Сталиным открылись 26 мая (закончились 6 июня), и очень скоро заставили Трумэна ликовать. Особый посланник прекрасно справился со своей задачей - по крайней мере так считал Трумэн после встречи с Гопкинсом 13 июня. Наконец-то появились перспективы «миролюбивого обсуждения». Гопкинс попытался смягчить Сталина, сказав, что Трумэн желал продолжить политику Рузвельта, которая предусматривала примирение советских и американских глобальных интересов. Но неспособность выполнить ялтинские соглашения поколебали общественную веру в советско-американскую дружбу и превратили Польшу в символ потенциального раздора. США не имели в Польше особых интересов, но у США начинает складываться впечатление, что русские, ППР или Варшавский режим стараются выдавить США из Польши.
Сталина такое начало оставило равнодушным. Советское общественное мнение тоже было встревожено грубым сокращением ленд-лиза, поддержкой Аргентины и отказом делиться захваченными германскими кораблями. Сталин настаивал на том, что в Ялте было решено, что варшавский режим будет основой нового правительства. Сталин не уступал, продолжая говорить о своей «озабоченности безопасностью», выступая против попыток Британии сделать из Польши санитарный кордон. Но все же он предложил разрешить польский вопрос, согласившись с тем, чтобы некоммунисты, включая Миколайчика, заняли 4-5 кабинетных поста из общего числа в 18-20. Гопкинс принял эту по сути югославскую формулу, но ему понадобилась еще неделя для того, чтобы обговорить имена тех польских представителей из Лондона, которым будет дозволено вступить в переговоры с Варшавским правительством. Гопкинсу также удалось добиться смягчения наказания некоторым полякам из списка будущего «процесса шестнадцати»: некоторые из них получили всего 1 месяц заключения не просто так.
Сталинская уступка о назначении Миколайчика взломала молодой не успевший окрепнуть лёд. Второго мая на конференции в Сан-Франциско Молотов заявил, что прогресс достигнут: «Ранее мы видели в Миколайчике преграду, теперь же мы готовы пригласить его для консультаций». Сталин согласился с Гопкинсом насчет списка поляков, которых можно было теперь пригласить в Москву для консультаций. Те, кто получили приглашение в Москву, быстро создали новое польское правительство, в котором коммунисты сохранили за собой большую часть ключевых позиций. Миколайчика назначили заместителем премьер-министра. Кроме него в Кабинете было еще три члена-некоммуниста (Чеслав Висич (Czеslaw Wycech), Владислав Керник и Ян Станчик (Stanczyk)). Все они были из Польской народной партии (PSL). Коммунисты и их союзники получили 17 мест в Кабинете, включая портфели министров по внешней политике, обороне, юстиции и внутренней безопасности. Президенту США пришлось довольствоваться этим.
Так Трумэн постепенно отошел от жесткой линии. Он метался между двумя разнонаправленными тенденциями, страшась их обеих. В конце концов он согласился с теми советниками, которые выступали против конфронтации с СССР по польскому вопросу. Люди из команды Рузвельта - Дэвис, Гопкинс, военный секретарь Стимсон - рекомендовали продолжать текущую политику выстраивания долгосрочного компромисса. Другие же, типа Кеннана, уточняли, что признание сложившейся реальности не означало одобрение советских решений. Другими словами, США не будут начинать войну из-за правительства в Варшаве, но они также и не будут его поддерживать. Американцы сложили руки. Теперь вся надежда была на будущие выборы в Польше и обещания экономической помощи этой стране.
Автор: Lafeber@lj
дата: 25 ноября 2014
Использованные источники:
Krystyna Kersten, The Establishment of Communist Rule in Poland, 1943-1948;
Patrick J. Hearden, Architects of Globalism: Building a New World Order during World War II;
Arnold A. Offner, Another Such Victory: President Truman and the Cold War, 1945-1953;
United States Department of State / Foreign relations of the United States. Conferences at Malta and Yalta, 1945, Yalta Conference, pp. 547-996.
P.S. В 2016 году вышли мемуары-дневники Серова И.А. "Записки из чемодана". Хотелось бы почитать.