скелеты в шкафах или кто убил доктора Прауна? (4)
Глава 1. Самоубийство.
Глава 2. Обвиняемая Брюне.
Глава 3. Процесс.
Глава 4. In dubio pro Vera
на шатких столпах
Немецкая пресса, освещавшая процесс, изначально была расколота на два лагеря: убежденных в виновности Брюне и Фербаха и верящих в их невиновность. Но после вынесения приговора даже самые фанатичные поклонники старшего прокурора Рюта были вынуждены признать очевидное: решение суда более основано на домыслах, чем на фактах. Ни в Англии, ни в США, чье право запрещает использование показаний с чужих слов (hearsay evidence) у обвинения не было бы ни малейшего шанса. Кроме того судья и присяжные явно нарушили один из основополагающих принципов уголовного права: «сомнения трактуются в пользу обвиняемого». Да, само решение суда выстроено в высшей степени профессионально, аккуратно и последовательно. (Девятью годами позже Вильгельма Хадденхорста, специалиста по судебным ошибкам из университета Тюбингена пригласили в качестве третейского судьи в ток-шоу, в котором участвовали прокурор Рют и адвокаты Мозер и Пелка. Хадденхорст ознакомился с решением суда и, не обнаружив в нем никаких логических и процессуальных просчетов, в прямом эфире признал его справедливым. После передачи по настоянию адвокатов он ознакомился с делом подробнее и схватился за голову: готовая глава для учебника «Источники ошибок в уголовном судопроизводстве», над которым он как раз работал. К чести Хадденхорста: он не просто признал свою неправоту, он перенял у Мозера защиту Веры Брюне). Но эта последовательность достигнута за счет того, что все спорные и противоречивые свидетельства суд попросту оставил за рамками документа. В реальности же все «столпы обвинения» (выражение судьи Зайберта) шатаются, как осинки на ветру.
свидетели...
- Сестра железнодорожника Шауэра, подрабатывавшего у Прауна садовником, сообщила адвокатам обвиняемых, что ее брат заходил в дом через открытую дверь террасы еще на выходных, т.е. задолго до официального обнаружения трупов. Позже, впрочем, она отказалась от своих слов. (Здесь и в дальнейшем следует учитывать, что процесс Брюне-Фербаха был крупнейшим медийным событием и приковывал к себе внимание публики не один месяц. Натурально, любое новое свидетельство было обречено попасть на первые полосы бульварных газет. Отличить свидетельства реальные от придуманных в жажде получить свои «пять минут славы» непросто. Тем не менее игнорировать их тоже неверно, в конечном счете, это ровно такие же hearsay evidence, что использовались в решении суда.)
- Не менее загадочна ситуация со слышавшей в 19.45 выстрелы соседкой Прауна Клинглер. Во-первых, допрашивавший ее еще в апреле 60-го полицейский не смог припомнить, что тогда она говорила о двух выстрелах. Во-вторых, одна из ее знакомых утверждала, что Клинглер в тот день вовсе не работала в саду вечером. Наконец, следственный эксперимент во время процесса показал, что на ее участке выстрелов вообще не слышно (в решении суда это объясняется «влиянием метеорологических» и «изменением акустических» условий: за истекшие два года между виллой Прауна и участком Клинглер построили два новых сарая).
- Суд не заинтересовался обнаружившими тело Прауна свидетелями Мейер и Фогелем. Как известно, лежащей в подвальном этаже Клоо они не видели. Тем не менее уже на следующее утро Мейер рассказывала своей знакомой, что убиты и доктор, и его домоправительница. Фогель же даже запасся алиби, не менее фальшивым, чем алиби Веры Брюне. Он утверждал, что около девяти вечера встречался на вокзале со своими приехавшими из Гамбурга друзьями. Увы: названные друзья об этом не вспомнили. «У Фогеля и Мейер отсутствовал мотив», - решил суд.
- Зато мотив был у сына доктора, Гюнтера Прауна. Его отношения с отцом оставляли желать лучшего (что очевидно и из завещания), сам Праун-младший испытывал финансовые затруднения. Он же сыграл решающую роль в том, что подозрения пали на Брюне. Показательно, что Праун-младший начал проталкивать версию о том, что убийство было совершено в четверг вечером (помните: форель, часы) лишь после того, как узнал, что Брюне была в четверг в Мюнхене.
- Любопытно, что среди мириад настоящих и мнимых свидетелей, объявившихся после процесса, нет ни одного, кто бы видел Веру Брюне в Пёкинге, а Фербаха хотя бы в Мюнхене. Суд также предпочел не заметить пропавшие 17000 марок, а ведь у подозреваемых они не обнаружились.
... и свидетельства
- Суд исказил показания эксперта, заявившего, что стрелка часов доктора не могла погнуться при падении. Тот факт, что эксперт обнаружил на часах загадочные следы ртути, суд не принял во внимание. Позже высказывалась версия, что часы не разбились сами, а были специально разбиты с помощью фульмината ртути.
- В решении суда ошибочно утверждается, что полиция нашла «голубое письмо» на секретере. Таким образом воссоздается логическая цепочка: Клоо впустила Фербаха, прочитала письмо, положила его на секретер. В действительности, письмо лежало в ящике секретера. Кроме того: если Фербах и Брюне планировали убийство, почему они датировали письмо сентябрем прошлого года? Это могло вызвать подозрение у Клоо! И еще одно противоречие: тот доктор Праун, который, как рассказывала медсестра Мейер, незадолго до убийства разговаривал со «Шмитцем» по телефону, знал «Шмитца» лишь как «знакомого Веры». Тот доктор Праун, который писал письмо, знал «Шмитца» лично.
- Вообще, постановив, что «Шмитц» - это Фербах, следствие умыло руки и никаких поисков в этом направлении не предпринимало. Ни ранние показания Веры о «богатом родственнике», ни свидетельство племянника Эльфриды Клоо, который был у нее в гостях на пасхальной неделе и якобы слышал, как после одного телефонного разговора тетушка сказала «Снова этот Шмитц, мерзавец» не были приняты во внимание.
- Пишущая машинка, на которой якобы печаталось «голубое письмо» к началу процесса была давно выброшена на свалку. Экспертиза проводилась на основании сравнения «голубого письма» с документами, напечатанными на ней ее хозяином, снимавшим комнату у Веры Брюне (эксперту не давалось задание выбрать из десяти, к примеру, документов два, напечатанных на одной машинке, а лишь сличить улику с «образцом»). Кроме того, доступ к машинке имел и сам доктор Праун.
- Суд аккуратно препарировал показания Сильвии Косси, вырезав все сомнительные с его точки зрения детали: кража пистолета, первоначальная договоренность о встрече со «Шмитцем» в штарнбергском ресторане (не укладывается по времени: если доктор в семь покинул практику, а в 19.45 был уже убит дома), после чего весьма тонко подметил, что ее показания «совпадают с объективными фактами». Кратковременный арест Сильвии (на следующий день после выступления в суде с отказом от прежних показаний она уехала к знакомым в Карлсруэ. В ту же ночь она была арестована, препровождена в Мюнхен и после нескольких допросов отпущена) в этой связи легко трактовать, как попытку оказания давления.
- Через несколько месяцев после вынесения приговора другой мюнхенский суд охарактеризовал свидетеля Шрамма так: «обладает опасной с точки зрения законности наклонностью к измышлениям, основанным на крайне богатой в негативном смысле фантазии». Еще на процессе два арестанта заявили: Шрамм рассказал им, что его показания «неверны» и что «если бы он знал, что ему такой срок влепят, он бы вообще молчал. Когда он окажется на свободе и уедет из Германии он задорого продаст опровержение в газеты.» Суд игнорировал их слова. В конце 60-х один мюнхенский адвокат утверждал, что он располагает письмом Шрамма, в котором тот признается, что, обвиняя Фербаха, находился под давлением следствия и рассчитывал извлечь из лжесвидетельства материальную выгоду. Увы, в официальные инстанции письмо (если оно действительно существовало) так и не было предъявлено.
по слухам
Впрочем, это далеко не единственный потерявшийся документ в этой истории. В 1979 году в гражданском суде Эссена рассматривалось дело «Вера Брюне против журнала Квик». Популярный тогда в Германии иллюстрированный журнал с самого начала (он быстро переманил из мюнхенской вечерки сыгравшего столь неприглядную роль в этом деле Нильса ван дер Хейде и аккредитовал его, как своего судебного репортера) настаивал на виновности подсудимых. Так вот, в Эссене прокурор Рют заявил, что 17 лет назад обвинению стало известно, что Брюне призналась в совершении убийства своему адвокату. Адвокат рассказал помощнику, тот коллеге, тот своему сыну, а сын как раз дружил с Рютом. Чтобы не подставлять знакомых, Рют решил не упоминать об этом на суде, а составить секретную служебную записку и положить ее в сейф. В 1979 году выяснилось, что записка исчезла бесследно, а упомянутый помощник адвоката под присягой отрицает, что когда-либо говорил что-либо подобное: Вера Брюне всегда утверждала лишь одно - она невиновна.
Если допустить возможность того, что Рют в кулуарах процесса пересказал историю этого (мнимого или подлинного) «признания Брюне» судье и присяжным, решение суда предстает совершенно в ином свете.
Возвращаясь в 1962 год: в декабре верховный суд ФРГ отклонил кассационную жалобу адвокатов Брюне и Фербаха, после чего заключенных перевели из мюнхенской «предвариловки» в тюрьмы, где им предстояло отбывать свое наказание.
из огня да в полымя
Тем временем Сильвию Косси одолевали новые заботы. Не успев получить права, она уселась за руль автомобиля (того самого, который Праун купил для ее матери) и поздним вечером, находясь в состоянии алкогольного опьянения, сбила человека, переходившего одну из мюнхенских улиц. Бульварная пресса снова украсилась аршинными шапками «Убийца - дочь убийцы». Впрочем, на сей раз адвокатам удалось доказать, что Сильвия пребывала в «очень тяжелом психологическом состоянии», благодаря чему (и ее молодости) суд по делам несовершеннолетних приговорил ее лишь к одному году условно.
В своих мемуарах Сильвия описывает, как отчаянно она искала деньги на покрытие судебных издержек для процесса Веры Брюне: все их прошлые сбережения ушли на оплату услуг адвокатов. Эксклюзивные интервью, раздававшиеся ей в то время, равно как продажа писем матери, которые та писала из тюрьмы, безусловно были направлены лишь на эту благую цель. Расходы, однако, опережали доходы. Сильвия яростно отрицает, что после ареста матери превратилась в звезду мюнхенских вечеринок. Нет, лишь иногда, чтобы расслабиться, она посещала пару тихих баров (вполне логично, что оба ее любовника той поры работали барменами). Именно в баре, при весьма неприглядных обстоятельствах (какой-то шкафообразный югослав, узнав заклейменную прессой «худшую дочь нации», врезал ей по лицу) она познакомилась с человеком, который помог ей погасить судебные долги, одолжив 15 тысяч марок. Его звали Харальд Квандт, он был миллионером, владеющим пакетами акций БМВ и Даймлер-Бенца, а также сыном Магды Ритшель, во втором замужестве Геббельс. Квандт погиб в авиакатастрофе в 1967-м, Сильвия, с ее слов, возвращала долг уже его родственникам.
кувырок вперед, два кувырка назад
В 1964 году адвокат Фербаха Пелка подал официальное прошение о возобновлении дела в связи со вновь открывшимися обстоятельствами. Таковых нашлось два: официантка Бехерер видела доктора Прауна и Клоо, ужинающими в ресторане у Зендлингер Тор в Мюнхене в то время, когда, по мнению суда, оба уже были мертвы. Рабочий Бауэр выпивал с осужденным Фербахом вечером 14-го апреля в Кельне. С официанткой суду пришлось повозиться. Дело в том, что нечто подобное уже мелькало на первом процессе. Госпожа Кунце, совмещавшая работу уборщицей в практике доктора Прауна и официанткой в том самом ресторане у Зендлингер Тор, изначально заявила, что видела доктора Прауна в своем ресторане вечером 14-го. Под присягой, однако, она отказалась от своих слов (с точки зрения сохранения работы - ведь практикой теперь заведовал Праун-младший - весьма разумно). И теперь, два года спустя, суд элегантно опроверг показания свидетельницы Бехерер показаниями свидетельницы Кунце. Раз последняя не видела Прауна, то и первая не могла. Дальнейшие обоснования отказа в возобновлении дела были не менее остроумными. Благодаря приглашенным свидетелям суд выяснил, что госпожа Бехерер всегда любила приврать и приукрасить (Зигфрид Шрамм должен был в этот момент оглушительно икать), поэтому воспринимать ее слова всерьез не стоит. Кроме того они провели лингвистическую экспертизу силезской песенки, которую Бехерер спела доктору Прауну (Дело обстояло, со слов Бехерер, так: она, на тот момент безработная, присела с мужем выпить по стакану вина. В какой-то момент она заметила за одним из столиков доктора Прауна в сопровождении госпожи Клоо и какого-то мужчины, и подошла к нему - они были знакомы, так как он частенько посиживал в пивной, в которой она раньше работала - чтобы поздороваться. Пребывавший в прекрасном настроении Праун попросил ее спеть пасхальную народную песенку и отблагодарил пятью марками. Она позвонила адвокату Пелке еще во время суда, в 62-м, но тот, уже уставший от подобных звонков, ответил ей не слишком деликатно, она обиделась и бросила трубку. Годом позже она все рассказала журналистам.) Так вот, суд выяснил, что в двух газетах и в показаниях перед судом она привела три различных варианта этой самой песенки, трактовал сие, как разгул фантазии свидетельницы, с этого момента обвиняемой, так как она была арестована прямо в зале суда за лжесвидетельство под присягой. Через несколько месяцев ее оштрафовали на триста марок и отпустили.
Свидетелю Бауэру повезло больше. Хотя суд и в его показаниях нашел массу противоречий, неоднократно судимого за кражу и мужеложство Бауэра еще в 1945 году выписали после девятилетнего пребывания в психушке с диагнозом «Слабоумие. Наблюдаются улучшения», так что по закону он не мог свидетельствовать под присягой.
Разумеется, прошение адвоката Пелки было отклонено.
судья Зайберт нервничает
За первым прошением последовало второе. 21 октября 1965 года судья Зайберт послал своему коллеге Штрайберу, который должен был принимать решение о возобновлении дела доверительное письмо:
Уже несколько недель глянцевая и бульварная пресса нагнетают беспримерное давление на органы юстиции... При этом всем заинтересованным лицам абсолютно ясно, что возобновление процесса может кончится только одним: оправдательным приговором, так как никакой суд присяжных не посмеет пойти против нагретого чуть не до кипения общественного мнения. Ведь решения в сенсационных процессах сегодня принимает не независимый суд, а желтая пресса.
Далее Зайберт просил «оградиться от всех наведенных эмоций и попыток оказания давления, которые и в самом независимом судье могут пробудить бессознательные и чуждые букве закона мотивы»
Штрайбер показал письмо коллегам. Оно попало в прессу и вызвало небольшое болототрясение в кабинетах баварских служителей фемиды. Даже министр юстиции назвал выступление Зайберта «большой глупостью». «Большой глупец», впрочем, отделался дисциплинарным взысканием, а вскоре ушел на повышение. Натурально, это письмо никак не повлияло на тот факт, что и второе прошение о возобновлении дела было отклонено. Как и пять последующих.
агентомания
Разумеется, охотники за сенсациями не могли пройти и мимо упоминавшихся в ходе расследования, но забытых судом указаний на причастность "рядового врача" Прауна к торговле оружием (впоследствии некоторые конспирологи даже видели за этим специально организованную кампанию по дезинформации). За несколько лет бойкие репортеры успели зачислить его в штат чехословацкой, советской и хорошо, что не китайской разведок, ему присвоили агентский номер 1263, заставили снабжать оружием то алжирских повстанцев, то израильскую армию и писать шифрованные сообщения типа
«За моим домом следит полиция. Ну думаю, что это связано с Е. и К., но на всякий случай я уничтожу все документы. К. Я уже проинформировал. 1263.»
Один бывший торговец оружием (и по случайности клиент адвоката Кюкельманна, защищавшего Сильвию Косси), который и сам получал смертельные угрозы от «Красной Руки», таинственной организации французских националистов, даже хотел представить суду 25-страничный доклад с указанием имен и подробностей, но так и не собрался. Для людей серьезных вся эта шпионская свистопляска выглядела чистой опереттой. Но лишь до сентября 1967 года, когда бывший агент BND (Bundesnachrichtendienst - немецкая спецслужба) Роже Хентгес и его жена Гитта дали показания боннской прокуратуре.
продолжение
Глава 2. Обвиняемая Брюне.
Глава 3. Процесс.
Глава 4. In dubio pro Vera
на шатких столпах
Немецкая пресса, освещавшая процесс, изначально была расколота на два лагеря: убежденных в виновности Брюне и Фербаха и верящих в их невиновность. Но после вынесения приговора даже самые фанатичные поклонники старшего прокурора Рюта были вынуждены признать очевидное: решение суда более основано на домыслах, чем на фактах. Ни в Англии, ни в США, чье право запрещает использование показаний с чужих слов (hearsay evidence) у обвинения не было бы ни малейшего шанса. Кроме того судья и присяжные явно нарушили один из основополагающих принципов уголовного права: «сомнения трактуются в пользу обвиняемого». Да, само решение суда выстроено в высшей степени профессионально, аккуратно и последовательно. (Девятью годами позже Вильгельма Хадденхорста, специалиста по судебным ошибкам из университета Тюбингена пригласили в качестве третейского судьи в ток-шоу, в котором участвовали прокурор Рют и адвокаты Мозер и Пелка. Хадденхорст ознакомился с решением суда и, не обнаружив в нем никаких логических и процессуальных просчетов, в прямом эфире признал его справедливым. После передачи по настоянию адвокатов он ознакомился с делом подробнее и схватился за голову: готовая глава для учебника «Источники ошибок в уголовном судопроизводстве», над которым он как раз работал. К чести Хадденхорста: он не просто признал свою неправоту, он перенял у Мозера защиту Веры Брюне). Но эта последовательность достигнута за счет того, что все спорные и противоречивые свидетельства суд попросту оставил за рамками документа. В реальности же все «столпы обвинения» (выражение судьи Зайберта) шатаются, как осинки на ветру.
свидетели...
- Сестра железнодорожника Шауэра, подрабатывавшего у Прауна садовником, сообщила адвокатам обвиняемых, что ее брат заходил в дом через открытую дверь террасы еще на выходных, т.е. задолго до официального обнаружения трупов. Позже, впрочем, она отказалась от своих слов. (Здесь и в дальнейшем следует учитывать, что процесс Брюне-Фербаха был крупнейшим медийным событием и приковывал к себе внимание публики не один месяц. Натурально, любое новое свидетельство было обречено попасть на первые полосы бульварных газет. Отличить свидетельства реальные от придуманных в жажде получить свои «пять минут славы» непросто. Тем не менее игнорировать их тоже неверно, в конечном счете, это ровно такие же hearsay evidence, что использовались в решении суда.)
- Не менее загадочна ситуация со слышавшей в 19.45 выстрелы соседкой Прауна Клинглер. Во-первых, допрашивавший ее еще в апреле 60-го полицейский не смог припомнить, что тогда она говорила о двух выстрелах. Во-вторых, одна из ее знакомых утверждала, что Клинглер в тот день вовсе не работала в саду вечером. Наконец, следственный эксперимент во время процесса показал, что на ее участке выстрелов вообще не слышно (в решении суда это объясняется «влиянием метеорологических» и «изменением акустических» условий: за истекшие два года между виллой Прауна и участком Клинглер построили два новых сарая).
- Суд не заинтересовался обнаружившими тело Прауна свидетелями Мейер и Фогелем. Как известно, лежащей в подвальном этаже Клоо они не видели. Тем не менее уже на следующее утро Мейер рассказывала своей знакомой, что убиты и доктор, и его домоправительница. Фогель же даже запасся алиби, не менее фальшивым, чем алиби Веры Брюне. Он утверждал, что около девяти вечера встречался на вокзале со своими приехавшими из Гамбурга друзьями. Увы: названные друзья об этом не вспомнили. «У Фогеля и Мейер отсутствовал мотив», - решил суд.
- Зато мотив был у сына доктора, Гюнтера Прауна. Его отношения с отцом оставляли желать лучшего (что очевидно и из завещания), сам Праун-младший испытывал финансовые затруднения. Он же сыграл решающую роль в том, что подозрения пали на Брюне. Показательно, что Праун-младший начал проталкивать версию о том, что убийство было совершено в четверг вечером (помните: форель, часы) лишь после того, как узнал, что Брюне была в четверг в Мюнхене.
- Любопытно, что среди мириад настоящих и мнимых свидетелей, объявившихся после процесса, нет ни одного, кто бы видел Веру Брюне в Пёкинге, а Фербаха хотя бы в Мюнхене. Суд также предпочел не заметить пропавшие 17000 марок, а ведь у подозреваемых они не обнаружились.
... и свидетельства
- Суд исказил показания эксперта, заявившего, что стрелка часов доктора не могла погнуться при падении. Тот факт, что эксперт обнаружил на часах загадочные следы ртути, суд не принял во внимание. Позже высказывалась версия, что часы не разбились сами, а были специально разбиты с помощью фульмината ртути.
- В решении суда ошибочно утверждается, что полиция нашла «голубое письмо» на секретере. Таким образом воссоздается логическая цепочка: Клоо впустила Фербаха, прочитала письмо, положила его на секретер. В действительности, письмо лежало в ящике секретера. Кроме того: если Фербах и Брюне планировали убийство, почему они датировали письмо сентябрем прошлого года? Это могло вызвать подозрение у Клоо! И еще одно противоречие: тот доктор Праун, который, как рассказывала медсестра Мейер, незадолго до убийства разговаривал со «Шмитцем» по телефону, знал «Шмитца» лишь как «знакомого Веры». Тот доктор Праун, который писал письмо, знал «Шмитца» лично.
- Вообще, постановив, что «Шмитц» - это Фербах, следствие умыло руки и никаких поисков в этом направлении не предпринимало. Ни ранние показания Веры о «богатом родственнике», ни свидетельство племянника Эльфриды Клоо, который был у нее в гостях на пасхальной неделе и якобы слышал, как после одного телефонного разговора тетушка сказала «Снова этот Шмитц, мерзавец» не были приняты во внимание.
- Пишущая машинка, на которой якобы печаталось «голубое письмо» к началу процесса была давно выброшена на свалку. Экспертиза проводилась на основании сравнения «голубого письма» с документами, напечатанными на ней ее хозяином, снимавшим комнату у Веры Брюне (эксперту не давалось задание выбрать из десяти, к примеру, документов два, напечатанных на одной машинке, а лишь сличить улику с «образцом»). Кроме того, доступ к машинке имел и сам доктор Праун.
- Суд аккуратно препарировал показания Сильвии Косси, вырезав все сомнительные с его точки зрения детали: кража пистолета, первоначальная договоренность о встрече со «Шмитцем» в штарнбергском ресторане (не укладывается по времени: если доктор в семь покинул практику, а в 19.45 был уже убит дома), после чего весьма тонко подметил, что ее показания «совпадают с объективными фактами». Кратковременный арест Сильвии (на следующий день после выступления в суде с отказом от прежних показаний она уехала к знакомым в Карлсруэ. В ту же ночь она была арестована, препровождена в Мюнхен и после нескольких допросов отпущена) в этой связи легко трактовать, как попытку оказания давления.
- Через несколько месяцев после вынесения приговора другой мюнхенский суд охарактеризовал свидетеля Шрамма так: «обладает опасной с точки зрения законности наклонностью к измышлениям, основанным на крайне богатой в негативном смысле фантазии». Еще на процессе два арестанта заявили: Шрамм рассказал им, что его показания «неверны» и что «если бы он знал, что ему такой срок влепят, он бы вообще молчал. Когда он окажется на свободе и уедет из Германии он задорого продаст опровержение в газеты.» Суд игнорировал их слова. В конце 60-х один мюнхенский адвокат утверждал, что он располагает письмом Шрамма, в котором тот признается, что, обвиняя Фербаха, находился под давлением следствия и рассчитывал извлечь из лжесвидетельства материальную выгоду. Увы, в официальные инстанции письмо (если оно действительно существовало) так и не было предъявлено.
по слухам
Впрочем, это далеко не единственный потерявшийся документ в этой истории. В 1979 году в гражданском суде Эссена рассматривалось дело «Вера Брюне против журнала Квик». Популярный тогда в Германии иллюстрированный журнал с самого начала (он быстро переманил из мюнхенской вечерки сыгравшего столь неприглядную роль в этом деле Нильса ван дер Хейде и аккредитовал его, как своего судебного репортера) настаивал на виновности подсудимых. Так вот, в Эссене прокурор Рют заявил, что 17 лет назад обвинению стало известно, что Брюне призналась в совершении убийства своему адвокату. Адвокат рассказал помощнику, тот коллеге, тот своему сыну, а сын как раз дружил с Рютом. Чтобы не подставлять знакомых, Рют решил не упоминать об этом на суде, а составить секретную служебную записку и положить ее в сейф. В 1979 году выяснилось, что записка исчезла бесследно, а упомянутый помощник адвоката под присягой отрицает, что когда-либо говорил что-либо подобное: Вера Брюне всегда утверждала лишь одно - она невиновна.
Если допустить возможность того, что Рют в кулуарах процесса пересказал историю этого (мнимого или подлинного) «признания Брюне» судье и присяжным, решение суда предстает совершенно в ином свете.
Возвращаясь в 1962 год: в декабре верховный суд ФРГ отклонил кассационную жалобу адвокатов Брюне и Фербаха, после чего заключенных перевели из мюнхенской «предвариловки» в тюрьмы, где им предстояло отбывать свое наказание.
из огня да в полымя
Тем временем Сильвию Косси одолевали новые заботы. Не успев получить права, она уселась за руль автомобиля (того самого, который Праун купил для ее матери) и поздним вечером, находясь в состоянии алкогольного опьянения, сбила человека, переходившего одну из мюнхенских улиц. Бульварная пресса снова украсилась аршинными шапками «Убийца - дочь убийцы». Впрочем, на сей раз адвокатам удалось доказать, что Сильвия пребывала в «очень тяжелом психологическом состоянии», благодаря чему (и ее молодости) суд по делам несовершеннолетних приговорил ее лишь к одному году условно.
В своих мемуарах Сильвия описывает, как отчаянно она искала деньги на покрытие судебных издержек для процесса Веры Брюне: все их прошлые сбережения ушли на оплату услуг адвокатов. Эксклюзивные интервью, раздававшиеся ей в то время, равно как продажа писем матери, которые та писала из тюрьмы, безусловно были направлены лишь на эту благую цель. Расходы, однако, опережали доходы. Сильвия яростно отрицает, что после ареста матери превратилась в звезду мюнхенских вечеринок. Нет, лишь иногда, чтобы расслабиться, она посещала пару тихих баров (вполне логично, что оба ее любовника той поры работали барменами). Именно в баре, при весьма неприглядных обстоятельствах (какой-то шкафообразный югослав, узнав заклейменную прессой «худшую дочь нации», врезал ей по лицу) она познакомилась с человеком, который помог ей погасить судебные долги, одолжив 15 тысяч марок. Его звали Харальд Квандт, он был миллионером, владеющим пакетами акций БМВ и Даймлер-Бенца, а также сыном Магды Ритшель, во втором замужестве Геббельс. Квандт погиб в авиакатастрофе в 1967-м, Сильвия, с ее слов, возвращала долг уже его родственникам.
кувырок вперед, два кувырка назад
В 1964 году адвокат Фербаха Пелка подал официальное прошение о возобновлении дела в связи со вновь открывшимися обстоятельствами. Таковых нашлось два: официантка Бехерер видела доктора Прауна и Клоо, ужинающими в ресторане у Зендлингер Тор в Мюнхене в то время, когда, по мнению суда, оба уже были мертвы. Рабочий Бауэр выпивал с осужденным Фербахом вечером 14-го апреля в Кельне. С официанткой суду пришлось повозиться. Дело в том, что нечто подобное уже мелькало на первом процессе. Госпожа Кунце, совмещавшая работу уборщицей в практике доктора Прауна и официанткой в том самом ресторане у Зендлингер Тор, изначально заявила, что видела доктора Прауна в своем ресторане вечером 14-го. Под присягой, однако, она отказалась от своих слов (с точки зрения сохранения работы - ведь практикой теперь заведовал Праун-младший - весьма разумно). И теперь, два года спустя, суд элегантно опроверг показания свидетельницы Бехерер показаниями свидетельницы Кунце. Раз последняя не видела Прауна, то и первая не могла. Дальнейшие обоснования отказа в возобновлении дела были не менее остроумными. Благодаря приглашенным свидетелям суд выяснил, что госпожа Бехерер всегда любила приврать и приукрасить (Зигфрид Шрамм должен был в этот момент оглушительно икать), поэтому воспринимать ее слова всерьез не стоит. Кроме того они провели лингвистическую экспертизу силезской песенки, которую Бехерер спела доктору Прауну (Дело обстояло, со слов Бехерер, так: она, на тот момент безработная, присела с мужем выпить по стакану вина. В какой-то момент она заметила за одним из столиков доктора Прауна в сопровождении госпожи Клоо и какого-то мужчины, и подошла к нему - они были знакомы, так как он частенько посиживал в пивной, в которой она раньше работала - чтобы поздороваться. Пребывавший в прекрасном настроении Праун попросил ее спеть пасхальную народную песенку и отблагодарил пятью марками. Она позвонила адвокату Пелке еще во время суда, в 62-м, но тот, уже уставший от подобных звонков, ответил ей не слишком деликатно, она обиделась и бросила трубку. Годом позже она все рассказала журналистам.) Так вот, суд выяснил, что в двух газетах и в показаниях перед судом она привела три различных варианта этой самой песенки, трактовал сие, как разгул фантазии свидетельницы, с этого момента обвиняемой, так как она была арестована прямо в зале суда за лжесвидетельство под присягой. Через несколько месяцев ее оштрафовали на триста марок и отпустили.
Свидетелю Бауэру повезло больше. Хотя суд и в его показаниях нашел массу противоречий, неоднократно судимого за кражу и мужеложство Бауэра еще в 1945 году выписали после девятилетнего пребывания в психушке с диагнозом «Слабоумие. Наблюдаются улучшения», так что по закону он не мог свидетельствовать под присягой.
Разумеется, прошение адвоката Пелки было отклонено.
судья Зайберт нервничает
За первым прошением последовало второе. 21 октября 1965 года судья Зайберт послал своему коллеге Штрайберу, который должен был принимать решение о возобновлении дела доверительное письмо:
Уже несколько недель глянцевая и бульварная пресса нагнетают беспримерное давление на органы юстиции... При этом всем заинтересованным лицам абсолютно ясно, что возобновление процесса может кончится только одним: оправдательным приговором, так как никакой суд присяжных не посмеет пойти против нагретого чуть не до кипения общественного мнения. Ведь решения в сенсационных процессах сегодня принимает не независимый суд, а желтая пресса.
Далее Зайберт просил «оградиться от всех наведенных эмоций и попыток оказания давления, которые и в самом независимом судье могут пробудить бессознательные и чуждые букве закона мотивы»
Штрайбер показал письмо коллегам. Оно попало в прессу и вызвало небольшое болототрясение в кабинетах баварских служителей фемиды. Даже министр юстиции назвал выступление Зайберта «большой глупостью». «Большой глупец», впрочем, отделался дисциплинарным взысканием, а вскоре ушел на повышение. Натурально, это письмо никак не повлияло на тот факт, что и второе прошение о возобновлении дела было отклонено. Как и пять последующих.
агентомания
Разумеется, охотники за сенсациями не могли пройти и мимо упоминавшихся в ходе расследования, но забытых судом указаний на причастность "рядового врача" Прауна к торговле оружием (впоследствии некоторые конспирологи даже видели за этим специально организованную кампанию по дезинформации). За несколько лет бойкие репортеры успели зачислить его в штат чехословацкой, советской и хорошо, что не китайской разведок, ему присвоили агентский номер 1263, заставили снабжать оружием то алжирских повстанцев, то израильскую армию и писать шифрованные сообщения типа
«За моим домом следит полиция. Ну думаю, что это связано с Е. и К., но на всякий случай я уничтожу все документы. К. Я уже проинформировал. 1263.»
Один бывший торговец оружием (и по случайности клиент адвоката Кюкельманна, защищавшего Сильвию Косси), который и сам получал смертельные угрозы от «Красной Руки», таинственной организации французских националистов, даже хотел представить суду 25-страничный доклад с указанием имен и подробностей, но так и не собрался. Для людей серьезных вся эта шпионская свистопляска выглядела чистой опереттой. Но лишь до сентября 1967 года, когда бывший агент BND (Bundesnachrichtendienst - немецкая спецслужба) Роже Хентгес и его жена Гитта дали показания боннской прокуратуре.
продолжение