скелеты в шкафах или кто убил доктора Прауна? (2)
Глава 1. Самоубийство.
Глава 2. Обвиняемая Брюне.
волшебные часы доктора Прауна
Старший прокурор мюнхенской прокуратуры Карл Рют и его сыщики взялись за дело всерьез. Они допросили соседей Прауна. Железнодорожник Шауэр, подрабатывавший у доктора садовником, сообщил, что все четыре праздничных дня (с пятницы по понедельник) он трудился неподалеку от виллы, но не слышал никаких подозрительных звуков: ни криков, ни выстрелов, ни завываний сидящей взаперти собаки. Зато другая соседка, Клинглер, сразу после убийства заявила полиции, что 14-го апреля, после семи часов вечера сажала кусты в своем саду, расположенном примерно в трехстах метрах от виллы Прауна и слышала два хлопка или два пистолетных выстрела. Примерно в 19.45, решил прокурор, так как свидетельница припомнила, что уже почти совсем стемнело. Тем более, что это время подтверждала и более веская улика: часы доктора Прауна.
Напомню, что незадачливый Родатус отдал поврежденные при падении часы (стекло отлетело и лежало на луже крови) сыну убитого. Праун-младший утверждал, что при этом они показывали 20.45, и вот почему: при падении в 19.45 часовая стрелка погнулась, но часы продолжали идти до тех пор, пока минутная стрелка через час не зацепилась за часовую и не остановилась. Но и это еще не все. Когда годом позже Праун-младший отдал часы криминалистам, они показывали уже 21.48. Это, объяснил Праун, связано с тем, что при транспортировке часы тряхнуло, благодаря чему минутная стрелка выскочила из-под часовой, сделала еще один круг и снова застряла.
Излишне говорить, что все эти чудеса не только были приняты прокуратурой за чистую монету, но и процитированы позже в приговоре суда, вопреки мнению эксперта, который утверждал, что при падении тела стрелка часов погнуться никак не могла.
а уж потом размозжу ему башку…
Итак, у прокурора Рюта было время убийства, улика («голубое письмо»), мотив и главная подозреваемая с путаными показаниями. Бывшая лучшая подруга Веры Софи Мюллер по прозвищу Жо подлила масла в огонь, мол, Вера не раз жаловалась ей, что старик Праун - ужасный извращенец и зачастую вызывает у нее омерзение. Но «я должна сначала получить «испанию», а уж потом размозжу ему башку» повторяла она.
Вы верите, что Вера способна на убийство? спросил сыщик. «Эта женщина способна на все». И Жо подкрепила свои слова рассказом о том, как три года назад Вера украла ее норковое манто.
3-го октября 1961 года Вера Брюне была арестована. У нее дома действительно нашли норковое манто, принадлежащее Софи Мюллер. Следующие две недели прокурор Рют целеустремленно расшатывал и без того непрочное алиби подозреваемой.
в погоне за алиби
За полтора года, прошедшие с момента убийства Прауна, Вера, желая снять с себя подозрения, кроила себе этакое лоскутное алиби из всего что попадется под руку. При этом она сильно переоценила свое обаяние и знание человеческой природы: большинство «свидетелей» остались равнодушны и к сулимому вознаграждению и к мольбам. Те, кто не выдал ее сразу, сделали это под угрозой ответственности за лжесвидетельство. Среди знакомых Веры не нашлось никого, кто смог бы ей объяснить, что даже полное отсутствие алиби гораздо лучше алиби ложного.
Вера Брюне: Вечером 13-го апреля я попросила моего друга Фербаха, который только что купил у меня фольксваген, отвезти меня на кельнский вокзал. Там я купила билет в малом фойе и села на мюнхенский поезд, который был забит до отказа: почти всю дорогу мне пришлось стоять.
Прокурор Рют: Согласно данным железной дороги, касса в малом фойе вокзала была закрыта еще в январе 1960 г., а названный вами поезд был заполнен едва ли на треть.
Вера Брюне:14-го апреля я вышла из своей мюнхенской квартиры около половины шестого. У меня болели зубы под недавно установленным мостом, поэтому я сначала заехала к своему стоматологу. Он принял меня, но я забыла у него темные очки. Так как он знал, что я еду в Бонн, он сел в машину, нагнал меня на автобане и передал очки около восьми вечера.
Прокурор Рют: Действительно, упомянутый стоматолог сперва подтвердил ваши показания. Однако, когда я разъяснил, что ему придется повторить их под присягой, он передумал и признался, что вы подговорили его рассказать эту историю. В действительности, 14-го апреля он вообще вас не видел.
Вера Брюне: По дороге я остановилась на автозаправке и забыла там перчатки. Потом я вернулась, ребята на заправке нашли перчатки и отдали их мне, а я оставила им две марки чаевых.
Прокурор Рют: Такие крупные чаевые дают очень редко, и они запоминаются. Но никто из работников указанной заправки такого случая припомнить не может.
Вера Брюне: Я вернулась в Бонн в два часа ночи, но не смогла заснуть, поехала к больнице и - так было условлено - свистнула под маминым окном. Мама сделала об этом запись в своем дневнике.
Прокурор Рют: Наши эксперты установили, что строчка в дневнике вашей матери «Вера вернулась в 4 утра» вписана позже вашей рукой, при этом вы старались имитировать ее дрожащий почерк. Кроме того одна из медсестер призналась, что вы требовали от нее пойти в полицию и подтвердить, что она слышала ночью свист, хотя она ничего не слышала. Также вы просили бывшую уборщицу вашей матери заявить в полиции, что вы стучали в ее окно уже в 2.30 той ночи.
Вера Брюне: Из больницы я вернулась около пяти утра. Замок подъезда заел и мне пришлось разбудить соседей.
Прокурор Рют: Странно, что замок не заедал, когда вы якобы вернулись домой в первый раз. Действительно, соседи подтверждают, что в половину шестого вы их разбудили. Это значит - от Мюнхена до Бонна 8 часов езды - что с 17.30 до 21.30 четверга у вас нет никакого алиби. Также остается совершенно непонятным, зачем в пятницу 15 апреля, когда вы еще знать не могли ни о каком убийстве, вы настойчиво убеждали соседку, что вернулись уже в два часа ночи и спрашивали, не слышала ли она шума. Еще менее понятно, зачем той же ночью вы написали несколько открыток, адресованных различным знакомым в Германии и вашей дочери в Англии и бросили их на рассвете в боннский почтовый ящик. Это очень напоминает попытку обеспечить себе алиби в момент, повторю, когда об убийстве не знал еще никто кроме убийцы.
Вера Брюне: Я не могла написать пресловутое «голубое письмо», так как у меня нет пишущей машинки и я не умею печатать на ней.
Прокурор Рют: Пишущая машинка есть у студента, который снимает у вас комнату. Более того, ваша подруга Софи Мюллер рассказала, что три года назад вы, желая расстроить брак одной из ваших знакомых, печатали на ней анонимные письма. Специально надев перчатки, «чтобы не оставлять отпечатков пальцев». Ваша надзирательница доложила нам, что вы предлагали ей тысячу марок, если она пойдет к вашей дочери Сильвии и попросит ее заявить полиции, что это Сильвия украла у Софи Мюллер норковое манто и напечатала анонимные письма - на тот момент она была несовершеннолетней, значит, ей ничего не грозит.
метресса и оружейник
Мозаика складывалась в ловких руках старшего прокурора Рюта. Но представить, что мятущаяся Вера Брюне сама хладнокровно застрелила доктора и Эльфриду Клоо, воображение все же не позволяло. Нужен был сообщник, и подходящую кандидатуру долго искать не пришлось. Действительно, рассуждал Рют, допустим, Вера и ее напарник воспользовались фальшивым «голубым письмом» в качестве рекомендации и проникли на виллу. Сообщник - недаром в письме была просьба показать гостю нижние помещения - спустился вместе с Клоо вниз и пристрелил ее в затылок. Затем дождавшись доктора, они убили и его, тут, правда, потребовалось два выстрела. Сообщник выдал себя за доктора Шмитца. Что нам о нем известно? Ага, медсестра Мейер сообщила, что Шмитц - знакомый Веры Брюне из Рейнланда, и тот же Шмитц купил старый фольксваген доктора. А кто на самом деле купил фольксваген? Знакомый Веры по фамилии Фербах из Кельна! И тот же Фербах - единственный, кто подтверждает, что Вера вечером в среду отправилась в Мюнхен на поезде. Но со слов Веры поезд был забит до отказа, хотя на самом деле он был полупустым! Ergo: вечером в среду Фербах вместе с Верой уехал из Кельна в Мюнхен на том самом фольксвагене, выдал себя за доктора Шмитца и застрелил двух человек.
Йоханн Фербах родился в 1913 году. Его ранний брак был несчастливым: все три его ребенка умерли в младенчестве. В 1939 году Фербаха призвали в армию. В феврале 1943-го он дезертировал с Восточного фронта, чудом добрался до родного Кельна и случайно нашел пристанище в доме, в котором Вера жила тогда со своим первым мужем, актером Хансом Козелковским. Несмотря на то, что за укрытие дезертира могли и расстрелять, супруги устроили Ферабаха работать ночным сторожем под фальшивым именем и поселили у себя на чердаке. Несколькими месяцами спустя в дом Козелковских попала бомба, и они оказались погребены под обломками. Чудом не пострадавший Фербах шестнадцать часов подряд откапывал подвал, в котором сидела Вера с дочерью и спас их от верной смерти. Оставшиеся месяцы войны Вера, Сильвия и Фербах, которого теперь выдавали за их дядюшку, провели в Эльзасе.
Оружейник по специальности, Фербах после войны работал монтажником и вел здоровый пролетарский образ жизни, прекрасно ориентируясь в мире кельнских кабаков и шалманов. Он продолжал поддерживать отношения с Верой, однажды, когда у нее случились денежные затруднения, одолжил ей тысячу марок, и впоследствии не настаивал на их возврате, несколько раз приезжал в гости в Мюнхен и останавливался в ее квартире. И в апреле 60-го, когда Вера не знала, куда сбыть старый фольксваген, он решил ей помочь.
оружейник и швея
Сперва мюнхенские сыщики были разочарованы тем, что у Фербаха в отличие от Веры алиби нашлось: он тогда находился на больничном, в среду утром его навещали проверяющие из медицинской кассы, а то, что он всю неделю ночевал дома, сказал Фербах, может подтвердить его сожительница, швея Веллерсхаус. К вящей радости полицейских, швея изложила совсем другую версию. Когда Фербах в среду вечером сообщил, что сейчас к нему зайдет Вера Брюне, не выносившая даму швея немедленно ушла домой и в следующий раз появилась лишь около девяти утра в пятницу. Таким образом, и у Фербаха никакого алиби с ночи среды до утра пятницы не оказалось. На суде Фербах рассказал, что ночь с четверга на пятницу он шлялся по кельнским кабакам, точный маршрут два года спустя восстановить, по понятным причинам, не может. Но и здесь сожительница вставила палку в колеса, мол, тем самым пятничным утром он выглядел вполне трезвым.
Кроме того Фербах утверждал, что платил деньги за фольксваген двумя частями: сперва 1850, которые у него лежали дома в заначке и потом, в среду - оставшиеся 650, которые он снял в банке. В банковской выписке за ту неделю никаких снятий денег не нашлось. Естественно, старший прокурор Рют мгновенно предположил, что Вера просто подарила Фербаху машину в качестве платы за услугу.
При всем том улик против Фербаха было вопиюще мало. Никто не видел его не то что в Пёкинге, а даже в Мюнхене. Он мог быть сообщником Веры Брюне, мог, но не более того. Мюнхенская прокуратура отказалась подписать ордер на арест Фербаха. Упрямый Рют предпринял, однако, обходной маневр и запросил ордер у прокуратуры в Штарнберге, по месту преступления. Здесь ему повезло больше. 18 октября Йоханн Фербах был арестован.
бенефис сильвии
Четырьмя днями раньше в газетах появились первые сообщения об аресте Веры Брюне. Мертвый доктор, коварная и жадная дама полусвета, захватывающие подробности - новость забронировала полосы бульварной прессы на год вперед. Юный репортер мюнхенской Абендцайтунг Нильс Ван дер Хейде понял, что это его шанс. К несчастью для Веры Брюне ровно та же мысль пришла в голову Сильвии Косси, которая, казалось, уже привыкла прозябать в тени эффектной «мамски». Нильс когда-то учился вместе с Сильвией в интернате, был честолюбив и не слишком принципиален. Сильвия наслаждалась свободой и топила страдания по арестованной матери у барной стойки и в лучших мюнхенских ресторанах («Извините, фройляйн, но у нас нет свободных мест» - «Для меня найдется. Я - дочь Веры Брюне!»). Они были созданы друг для друга. Первым делом Нильс выцыганил у Сильвии фотоальбом, содержимое которого успешно продал в иллюстрированные журналы - предтечи нынешних глянцевых. Но он и представить себе не мог, что Сильвия расскажет ему вечером 18 октября, когда узнав об аресте Фербаха, выпьет пару бокалов шампанского.
«Они на самом деле это сделали!». Нильсу показалось, что на него упал потолок. «Откуда ты знаешь?» «Когда я вернулась из Англии, мама мне призналась. Отто ее просто достал. Ужасно мерзкий тип. И она жаловалась Фербаху. А тот и говорит: «Так давай его прикончим» «Ты врешь!» «Я сама взяла пистолет. Мы были у Отто в гостях осенью 59-го. И пока Отто спустился вниз, мама сказала мне: быстро поднимись его в спальню и вытащи из тумбочки пистолет» «То есть, она уже тогда планировала убийство?» «И вот в апреле мама и Фербах приехали в Мюнхен. Фербах позвонил в практику доктора, представился Шмитцем и договорился о встрече в ресторане в Штарнберге. Затем они поехали в Пёкинг, мама надела шляпку с вуалью, чтобы Клоо ее не узнала. Когда Клоо открыла, Фербах дал ей рекомендательное письмо. Тут мама сказала, что что-то забыла и вернулась к машине. Фербах застрелил Клоо и позвонил в тот самый ресторан, чтобы сказать доктору, что они уже у него дома. Когда доктор приехал, он застрелил и его, после чего вернулся к машине, и они поехали в город. Но тут мама заметила, что Фербах забыл письмо. Он не хотел, но она настояла, чтобы они вернулись. Однако, входная дверь была закрыта, поэтому он не смог забрать письмо. Потом, когда инспектор Карлос приходил к нам пить чай, он однажды отпросился в туалет, а папку с документами оставил на столе. Мама подскочила к столу, нашла это письмо, сунула мне и говорит: «Съешь его! Быстро!». Но тут уже Карлос вернулся.»
Нильс прекрасно понимал, что в его руки угодила настоящая бомба. Понимал это и его редактор, но печатать материал отказался: «У тебя нет свидетелей. Их адвокаты подадут в суд за клевету, и у нас изымут весь тираж. Вот если бы она смогла это повторить... Например, в полиции...»
признание
Две следующих недели Нильс обрабатывал Сильвию, советуя пойти в полицию и облегчить совесть, чтобы не попасть под суд в качестве соучастницы. Кроме того он зашел в прокуратуру и дал сыщикам совет: неожиданно нагрянуть к Сильвии домой и поставить вопросы ребром. 8-го ноября ранним утром в квартире Сильвии прозвенел звонок. Сыщики не только не напомнили разбуженной и мало что соображающей Сильвии, что у нее есть право хранить молчание, но, напротив, постарались намекнуть, будто мать ее оговаривает (в газетах мелькали подобные заголовки). В этот момент как будто случайно появился Нильс, шепнул: «Расскажи им все» и снова исчез.
Сильвия сдалась и повторила сделанное Нильсу признание для полицейского протокола. Несколькими часами позже она вместе с отцом, Хансом Козелковским, посетила адвоката Кюкельманна, чтобы решить вопрос о преследовании в судебном порядке иллюстрированного журнала, опубликовавшего ее частные фото. При этом она рассказала отцу об утреннем визите и своей исповеди, от чего у того волосы встали дыбом. Но отступать было уже некуда, она вместе с ошалевшим отцом отправилась к следственному судье, где снова дала показания против матери. «Не связано ли ваше признание с новостью о том, что гамбургская киностудия собирается экранизировать эту историю?» «Нет-нет, что вы», - замахал руками отец. «Ой, папка, - улыбнулась Сильвия, - теперь ты сможешь сыграть роль бывшего мужа Веры Брюне, а я - ее дочери».
Все, что Сильвия сообщила следствию, можно разбить на три категории:
1) реальные факты, которые, однако, она могла узнать во время посещений Родатуса (например, расположение трупов)
2) истории, частично подтверждающиеся реальными фактами (например, возвращение за письмом: письмо действительно осталось в доме, а входная дверь действительно была закрыта, но это вовсе не значит, что кто-то возвращался за ним)
3) истории, не подтверждающиеся реальными фактами (например, что доктор Праун сперва ожидал «Шмитца» в ресторане в Штарнберге - несмотря на все усилия полиции ресторана, в котором бы в четверг видели Прауна, найти не удалось).
Сильвия была непоследовательна в своих показаниях, к примеру, раз утверждала, что мать призналась ей сразу, а позже рассказывала, что день за днем чуть не клещами вытягивала из нее правду. Однажды говорила, что Фербах не угрожал ни матери, ни ей и тут же сообщала, что он их шантажировал и грозил пристрелить обеих, если мама выдаст его полиции хоть полунамеком.
Но все эти нестыковки не смущали прокурора Рюта. Дело дозрело до суда.
продолжение
Глава 2. Обвиняемая Брюне.
волшебные часы доктора Прауна
Старший прокурор мюнхенской прокуратуры Карл Рют и его сыщики взялись за дело всерьез. Они допросили соседей Прауна. Железнодорожник Шауэр, подрабатывавший у доктора садовником, сообщил, что все четыре праздничных дня (с пятницы по понедельник) он трудился неподалеку от виллы, но не слышал никаких подозрительных звуков: ни криков, ни выстрелов, ни завываний сидящей взаперти собаки. Зато другая соседка, Клинглер, сразу после убийства заявила полиции, что 14-го апреля, после семи часов вечера сажала кусты в своем саду, расположенном примерно в трехстах метрах от виллы Прауна и слышала два хлопка или два пистолетных выстрела. Примерно в 19.45, решил прокурор, так как свидетельница припомнила, что уже почти совсем стемнело. Тем более, что это время подтверждала и более веская улика: часы доктора Прауна.
Напомню, что незадачливый Родатус отдал поврежденные при падении часы (стекло отлетело и лежало на луже крови) сыну убитого. Праун-младший утверждал, что при этом они показывали 20.45, и вот почему: при падении в 19.45 часовая стрелка погнулась, но часы продолжали идти до тех пор, пока минутная стрелка через час не зацепилась за часовую и не остановилась. Но и это еще не все. Когда годом позже Праун-младший отдал часы криминалистам, они показывали уже 21.48. Это, объяснил Праун, связано с тем, что при транспортировке часы тряхнуло, благодаря чему минутная стрелка выскочила из-под часовой, сделала еще один круг и снова застряла.
Излишне говорить, что все эти чудеса не только были приняты прокуратурой за чистую монету, но и процитированы позже в приговоре суда, вопреки мнению эксперта, который утверждал, что при падении тела стрелка часов погнуться никак не могла.
а уж потом размозжу ему башку…
Итак, у прокурора Рюта было время убийства, улика («голубое письмо»), мотив и главная подозреваемая с путаными показаниями. Бывшая лучшая подруга Веры Софи Мюллер по прозвищу Жо подлила масла в огонь, мол, Вера не раз жаловалась ей, что старик Праун - ужасный извращенец и зачастую вызывает у нее омерзение. Но «я должна сначала получить «испанию», а уж потом размозжу ему башку» повторяла она.
Вы верите, что Вера способна на убийство? спросил сыщик. «Эта женщина способна на все». И Жо подкрепила свои слова рассказом о том, как три года назад Вера украла ее норковое манто.
3-го октября 1961 года Вера Брюне была арестована. У нее дома действительно нашли норковое манто, принадлежащее Софи Мюллер. Следующие две недели прокурор Рют целеустремленно расшатывал и без того непрочное алиби подозреваемой.
в погоне за алиби
За полтора года, прошедшие с момента убийства Прауна, Вера, желая снять с себя подозрения, кроила себе этакое лоскутное алиби из всего что попадется под руку. При этом она сильно переоценила свое обаяние и знание человеческой природы: большинство «свидетелей» остались равнодушны и к сулимому вознаграждению и к мольбам. Те, кто не выдал ее сразу, сделали это под угрозой ответственности за лжесвидетельство. Среди знакомых Веры не нашлось никого, кто смог бы ей объяснить, что даже полное отсутствие алиби гораздо лучше алиби ложного.
Вера Брюне: Вечером 13-го апреля я попросила моего друга Фербаха, который только что купил у меня фольксваген, отвезти меня на кельнский вокзал. Там я купила билет в малом фойе и села на мюнхенский поезд, который был забит до отказа: почти всю дорогу мне пришлось стоять.
Прокурор Рют: Согласно данным железной дороги, касса в малом фойе вокзала была закрыта еще в январе 1960 г., а названный вами поезд был заполнен едва ли на треть.
Вера Брюне:14-го апреля я вышла из своей мюнхенской квартиры около половины шестого. У меня болели зубы под недавно установленным мостом, поэтому я сначала заехала к своему стоматологу. Он принял меня, но я забыла у него темные очки. Так как он знал, что я еду в Бонн, он сел в машину, нагнал меня на автобане и передал очки около восьми вечера.
Прокурор Рют: Действительно, упомянутый стоматолог сперва подтвердил ваши показания. Однако, когда я разъяснил, что ему придется повторить их под присягой, он передумал и признался, что вы подговорили его рассказать эту историю. В действительности, 14-го апреля он вообще вас не видел.
Вера Брюне: По дороге я остановилась на автозаправке и забыла там перчатки. Потом я вернулась, ребята на заправке нашли перчатки и отдали их мне, а я оставила им две марки чаевых.
Прокурор Рют: Такие крупные чаевые дают очень редко, и они запоминаются. Но никто из работников указанной заправки такого случая припомнить не может.
Вера Брюне: Я вернулась в Бонн в два часа ночи, но не смогла заснуть, поехала к больнице и - так было условлено - свистнула под маминым окном. Мама сделала об этом запись в своем дневнике.
Прокурор Рют: Наши эксперты установили, что строчка в дневнике вашей матери «Вера вернулась в 4 утра» вписана позже вашей рукой, при этом вы старались имитировать ее дрожащий почерк. Кроме того одна из медсестер призналась, что вы требовали от нее пойти в полицию и подтвердить, что она слышала ночью свист, хотя она ничего не слышала. Также вы просили бывшую уборщицу вашей матери заявить в полиции, что вы стучали в ее окно уже в 2.30 той ночи.
Вера Брюне: Из больницы я вернулась около пяти утра. Замок подъезда заел и мне пришлось разбудить соседей.
Прокурор Рют: Странно, что замок не заедал, когда вы якобы вернулись домой в первый раз. Действительно, соседи подтверждают, что в половину шестого вы их разбудили. Это значит - от Мюнхена до Бонна 8 часов езды - что с 17.30 до 21.30 четверга у вас нет никакого алиби. Также остается совершенно непонятным, зачем в пятницу 15 апреля, когда вы еще знать не могли ни о каком убийстве, вы настойчиво убеждали соседку, что вернулись уже в два часа ночи и спрашивали, не слышала ли она шума. Еще менее понятно, зачем той же ночью вы написали несколько открыток, адресованных различным знакомым в Германии и вашей дочери в Англии и бросили их на рассвете в боннский почтовый ящик. Это очень напоминает попытку обеспечить себе алиби в момент, повторю, когда об убийстве не знал еще никто кроме убийцы.
Вера Брюне: Я не могла написать пресловутое «голубое письмо», так как у меня нет пишущей машинки и я не умею печатать на ней.
Прокурор Рют: Пишущая машинка есть у студента, который снимает у вас комнату. Более того, ваша подруга Софи Мюллер рассказала, что три года назад вы, желая расстроить брак одной из ваших знакомых, печатали на ней анонимные письма. Специально надев перчатки, «чтобы не оставлять отпечатков пальцев». Ваша надзирательница доложила нам, что вы предлагали ей тысячу марок, если она пойдет к вашей дочери Сильвии и попросит ее заявить полиции, что это Сильвия украла у Софи Мюллер норковое манто и напечатала анонимные письма - на тот момент она была несовершеннолетней, значит, ей ничего не грозит.
метресса и оружейник
Мозаика складывалась в ловких руках старшего прокурора Рюта. Но представить, что мятущаяся Вера Брюне сама хладнокровно застрелила доктора и Эльфриду Клоо, воображение все же не позволяло. Нужен был сообщник, и подходящую кандидатуру долго искать не пришлось. Действительно, рассуждал Рют, допустим, Вера и ее напарник воспользовались фальшивым «голубым письмом» в качестве рекомендации и проникли на виллу. Сообщник - недаром в письме была просьба показать гостю нижние помещения - спустился вместе с Клоо вниз и пристрелил ее в затылок. Затем дождавшись доктора, они убили и его, тут, правда, потребовалось два выстрела. Сообщник выдал себя за доктора Шмитца. Что нам о нем известно? Ага, медсестра Мейер сообщила, что Шмитц - знакомый Веры Брюне из Рейнланда, и тот же Шмитц купил старый фольксваген доктора. А кто на самом деле купил фольксваген? Знакомый Веры по фамилии Фербах из Кельна! И тот же Фербах - единственный, кто подтверждает, что Вера вечером в среду отправилась в Мюнхен на поезде. Но со слов Веры поезд был забит до отказа, хотя на самом деле он был полупустым! Ergo: вечером в среду Фербах вместе с Верой уехал из Кельна в Мюнхен на том самом фольксвагене, выдал себя за доктора Шмитца и застрелил двух человек.
Йоханн Фербах родился в 1913 году. Его ранний брак был несчастливым: все три его ребенка умерли в младенчестве. В 1939 году Фербаха призвали в армию. В феврале 1943-го он дезертировал с Восточного фронта, чудом добрался до родного Кельна и случайно нашел пристанище в доме, в котором Вера жила тогда со своим первым мужем, актером Хансом Козелковским. Несмотря на то, что за укрытие дезертира могли и расстрелять, супруги устроили Ферабаха работать ночным сторожем под фальшивым именем и поселили у себя на чердаке. Несколькими месяцами спустя в дом Козелковских попала бомба, и они оказались погребены под обломками. Чудом не пострадавший Фербах шестнадцать часов подряд откапывал подвал, в котором сидела Вера с дочерью и спас их от верной смерти. Оставшиеся месяцы войны Вера, Сильвия и Фербах, которого теперь выдавали за их дядюшку, провели в Эльзасе.
Оружейник по специальности, Фербах после войны работал монтажником и вел здоровый пролетарский образ жизни, прекрасно ориентируясь в мире кельнских кабаков и шалманов. Он продолжал поддерживать отношения с Верой, однажды, когда у нее случились денежные затруднения, одолжил ей тысячу марок, и впоследствии не настаивал на их возврате, несколько раз приезжал в гости в Мюнхен и останавливался в ее квартире. И в апреле 60-го, когда Вера не знала, куда сбыть старый фольксваген, он решил ей помочь.
оружейник и швея
Сперва мюнхенские сыщики были разочарованы тем, что у Фербаха в отличие от Веры алиби нашлось: он тогда находился на больничном, в среду утром его навещали проверяющие из медицинской кассы, а то, что он всю неделю ночевал дома, сказал Фербах, может подтвердить его сожительница, швея Веллерсхаус. К вящей радости полицейских, швея изложила совсем другую версию. Когда Фербах в среду вечером сообщил, что сейчас к нему зайдет Вера Брюне, не выносившая даму швея немедленно ушла домой и в следующий раз появилась лишь около девяти утра в пятницу. Таким образом, и у Фербаха никакого алиби с ночи среды до утра пятницы не оказалось. На суде Фербах рассказал, что ночь с четверга на пятницу он шлялся по кельнским кабакам, точный маршрут два года спустя восстановить, по понятным причинам, не может. Но и здесь сожительница вставила палку в колеса, мол, тем самым пятничным утром он выглядел вполне трезвым.
Кроме того Фербах утверждал, что платил деньги за фольксваген двумя частями: сперва 1850, которые у него лежали дома в заначке и потом, в среду - оставшиеся 650, которые он снял в банке. В банковской выписке за ту неделю никаких снятий денег не нашлось. Естественно, старший прокурор Рют мгновенно предположил, что Вера просто подарила Фербаху машину в качестве платы за услугу.
При всем том улик против Фербаха было вопиюще мало. Никто не видел его не то что в Пёкинге, а даже в Мюнхене. Он мог быть сообщником Веры Брюне, мог, но не более того. Мюнхенская прокуратура отказалась подписать ордер на арест Фербаха. Упрямый Рют предпринял, однако, обходной маневр и запросил ордер у прокуратуры в Штарнберге, по месту преступления. Здесь ему повезло больше. 18 октября Йоханн Фербах был арестован.
бенефис сильвии
Четырьмя днями раньше в газетах появились первые сообщения об аресте Веры Брюне. Мертвый доктор, коварная и жадная дама полусвета, захватывающие подробности - новость забронировала полосы бульварной прессы на год вперед. Юный репортер мюнхенской Абендцайтунг Нильс Ван дер Хейде понял, что это его шанс. К несчастью для Веры Брюне ровно та же мысль пришла в голову Сильвии Косси, которая, казалось, уже привыкла прозябать в тени эффектной «мамски». Нильс когда-то учился вместе с Сильвией в интернате, был честолюбив и не слишком принципиален. Сильвия наслаждалась свободой и топила страдания по арестованной матери у барной стойки и в лучших мюнхенских ресторанах («Извините, фройляйн, но у нас нет свободных мест» - «Для меня найдется. Я - дочь Веры Брюне!»). Они были созданы друг для друга. Первым делом Нильс выцыганил у Сильвии фотоальбом, содержимое которого успешно продал в иллюстрированные журналы - предтечи нынешних глянцевых. Но он и представить себе не мог, что Сильвия расскажет ему вечером 18 октября, когда узнав об аресте Фербаха, выпьет пару бокалов шампанского.
«Они на самом деле это сделали!». Нильсу показалось, что на него упал потолок. «Откуда ты знаешь?» «Когда я вернулась из Англии, мама мне призналась. Отто ее просто достал. Ужасно мерзкий тип. И она жаловалась Фербаху. А тот и говорит: «Так давай его прикончим» «Ты врешь!» «Я сама взяла пистолет. Мы были у Отто в гостях осенью 59-го. И пока Отто спустился вниз, мама сказала мне: быстро поднимись его в спальню и вытащи из тумбочки пистолет» «То есть, она уже тогда планировала убийство?» «И вот в апреле мама и Фербах приехали в Мюнхен. Фербах позвонил в практику доктора, представился Шмитцем и договорился о встрече в ресторане в Штарнберге. Затем они поехали в Пёкинг, мама надела шляпку с вуалью, чтобы Клоо ее не узнала. Когда Клоо открыла, Фербах дал ей рекомендательное письмо. Тут мама сказала, что что-то забыла и вернулась к машине. Фербах застрелил Клоо и позвонил в тот самый ресторан, чтобы сказать доктору, что они уже у него дома. Когда доктор приехал, он застрелил и его, после чего вернулся к машине, и они поехали в город. Но тут мама заметила, что Фербах забыл письмо. Он не хотел, но она настояла, чтобы они вернулись. Однако, входная дверь была закрыта, поэтому он не смог забрать письмо. Потом, когда инспектор Карлос приходил к нам пить чай, он однажды отпросился в туалет, а папку с документами оставил на столе. Мама подскочила к столу, нашла это письмо, сунула мне и говорит: «Съешь его! Быстро!». Но тут уже Карлос вернулся.»
Нильс прекрасно понимал, что в его руки угодила настоящая бомба. Понимал это и его редактор, но печатать материал отказался: «У тебя нет свидетелей. Их адвокаты подадут в суд за клевету, и у нас изымут весь тираж. Вот если бы она смогла это повторить... Например, в полиции...»
признание
Две следующих недели Нильс обрабатывал Сильвию, советуя пойти в полицию и облегчить совесть, чтобы не попасть под суд в качестве соучастницы. Кроме того он зашел в прокуратуру и дал сыщикам совет: неожиданно нагрянуть к Сильвии домой и поставить вопросы ребром. 8-го ноября ранним утром в квартире Сильвии прозвенел звонок. Сыщики не только не напомнили разбуженной и мало что соображающей Сильвии, что у нее есть право хранить молчание, но, напротив, постарались намекнуть, будто мать ее оговаривает (в газетах мелькали подобные заголовки). В этот момент как будто случайно появился Нильс, шепнул: «Расскажи им все» и снова исчез.
Сильвия сдалась и повторила сделанное Нильсу признание для полицейского протокола. Несколькими часами позже она вместе с отцом, Хансом Козелковским, посетила адвоката Кюкельманна, чтобы решить вопрос о преследовании в судебном порядке иллюстрированного журнала, опубликовавшего ее частные фото. При этом она рассказала отцу об утреннем визите и своей исповеди, от чего у того волосы встали дыбом. Но отступать было уже некуда, она вместе с ошалевшим отцом отправилась к следственному судье, где снова дала показания против матери. «Не связано ли ваше признание с новостью о том, что гамбургская киностудия собирается экранизировать эту историю?» «Нет-нет, что вы», - замахал руками отец. «Ой, папка, - улыбнулась Сильвия, - теперь ты сможешь сыграть роль бывшего мужа Веры Брюне, а я - ее дочери».
Все, что Сильвия сообщила следствию, можно разбить на три категории:
1) реальные факты, которые, однако, она могла узнать во время посещений Родатуса (например, расположение трупов)
2) истории, частично подтверждающиеся реальными фактами (например, возвращение за письмом: письмо действительно осталось в доме, а входная дверь действительно была закрыта, но это вовсе не значит, что кто-то возвращался за ним)
3) истории, не подтверждающиеся реальными фактами (например, что доктор Праун сперва ожидал «Шмитца» в ресторане в Штарнберге - несмотря на все усилия полиции ресторана, в котором бы в четверг видели Прауна, найти не удалось).
Сильвия была непоследовательна в своих показаниях, к примеру, раз утверждала, что мать призналась ей сразу, а позже рассказывала, что день за днем чуть не клещами вытягивала из нее правду. Однажды говорила, что Фербах не угрожал ни матери, ни ей и тут же сообщала, что он их шантажировал и грозил пристрелить обеих, если мама выдаст его полиции хоть полунамеком.
Но все эти нестыковки не смущали прокурора Рюта. Дело дозрело до суда.
продолжение