хайнц паннвиц: дорога в москву (I)
Вступление.
ПРИЛОЖЕНИЕ К ДОНЕСЕНИЮ EGMA-43172.1 ОПИСЫВАЕМЫЙ ПЕРИОД: с июня 1945 по январь 1955 г.
ДАТА НАПИСАНИЯ РАЗРАБОТКИ: апрель-май 1959 г.
ИСТОЧНИК: КАРЕТИНА2
ДОРОГА В МОСКВУ.
1. 1 мая 1945 года мы (комментарий: КАРЕТИНА, КЕНТ3, СТЛУКА4 и КЕМПА5) направились в предварительно подготовленный домик в горах неподалеку от Блуденца (Форарльберг, Австрия). В домике мы развернули свое оборудование для приема и передачи радиограмм.6 Необходимость поддерживать прямой радиоконтакт с Москвой так долго, как возможно, побудила КЕНТА поговорить со СТЛУКОЙ, радистом, в попытке убедить его остаться с нами и тем самым гораздо быстрее обрести свободу с помощью русских, находящихся в Берлине - так гласил наш тогдашний план. Я не рискнул сам просить радиста об этом, потому что, несмотря на все доверие, которое я к нему испытывал, это было бы для меня чересчур опасно. Радист задал единственный вопрос: участвую ли во всем этом я. КЕНТ ответил: "Весьма возможно", на таких условиях радист согласился.7 Схожим был и разговор КЕНТА с секретаршей. Имелось две причины просить ее сопровождать нас: a) нам нужен был кто-то для установления первого контакта, о котором мы прежде договорились по радио с Москвой, и женщина гораздо лучше годилась для этого поручения, так как все мужчины были бы интернированы; б) КЕНТ был уверен, что для нас может оказаться полезным, если кто-то из нашей зондеркоманды окажется под рукой, когда русские будут нас допрашивать (КАРЕТИНУ и КЕНТА). С помощью третьего лица русские могли бы перепроверить сведения, и это бы пригасило подозрение, что КЕНТ и я находимся в сговоре и предварительно согласовали наши показания. Секретарша вела почти все делопроизводство зондеркоманды, была хорошо информирована и могла послужить нейтральным свидетелем для проверки наших показаний. Исходя из этих двух соображений, КЕНТ настаивал, что КЕМПА - единственный человек, который годится для наших целей. Я не был полностью согласен, так как уже дал секретарше указание разыскать мою семью и помочь позаботиться о ней. Но в перспективе план насчет Москвы был важнее. КЕНТ поговорил с секретаршей, и она согласилась сопровождать нас,8 поверив, как и мы, что все разрешится в Берлине. Последующее долгое заключение в Советском Союзе было для них обоих, радиста и секретарши, очень тяжелым, так как они не знали всей подоплеки и полагали, что все произошедшее с ними - нелепое стечение обстоятельств. Дальнейшие события подтвердили верность предвидения КЕНТА касательно МГБ. Благодаря нейтральным показаниям секретарши было устранено многое, что могло нам быть инкриминировано. К примеру, ОТТО (Леопольд ТРЕППЕР), когда его допрашивали относительно нас, обвинил меня в том, что я пытал людей и пр., в попытке добиться моей казни.9 Три немецких свидетеля и КЕНТ сумели опровергнуть его показания.
2. 3 мая 1945 года местные немецкие и австрийские жители выдали нас французской армии, сообщив, что мы являемся очагом эсэсовского сопротивления. Наш домик был окружен французскими военными, и мы были арестованы. КЕНТ протестовал, называя себя майором Красной Армии, который работал в подполье вместе с немецкими коллегами10. Мы показали французам наше радиооборудование и наше оружие, семь пистолетов, доказывая тем самым, что мы собираем разведданные для советской армии и требуем уважения от союзников. Они поверили нам на слово и не притронулись ни к оборудованию, ни к материалам. Нас самих забрали в штаб подразделения, посадили в одну комнату и оставили ждать. У радиста был при себе маленький английский 90-вольтовый приемник, а у КЕНТА шифровальная книга - французский роман. Когда мы сказали, что хотим слушать новости по радио, французы не обратили на это внимания. К тому времени мы уже попросили Москву передавать "вслепую" на случай, если по ситуации у нас не будет возможности отвечать. Пока мы ждали в штабе, наступило время для передачи из Москвы. Москва вышла на связь "вслепую", мы приняли сообщение и дешифровали его на глазах французов, которые, очевидно, не заметили ничего необычного. Полученный ответ Москвы был весьма благоприятен и извещал, что советский офицер связи при французской армии полностью в курсе дела и обо всем позаботится.11 КЕНТ стал весьма самоуверенным и требовательным по отношению к французам, которые, многократно извинившись, отвезли нас обратно в домик. Вскоре в эту местность прибыло другое французское подразделение, нас снова арестовали, но ситуация быстро разъяснилась, и нас отправили в Линдау на озере Констанц, где располагался генштаб французской армии. В течение трех дней, которые мы там провели, КЕНТ и я беседовали с французским полковником, который (как нам рассказали другие, не он сам), был сотрудником Deuxième Bureau.12 Полковник расспрашивал нас о различных второстепенных деталях подпольной деятельности в Германии, в ходе чего спросил также о начальнике "зондеркоманды Красная капелла". Согласно радиосоообщению американской армии из Милана, этому начальнику было якобы дано задание устранить генерала ПАТТОНА. Сидя за столом с поддельными документами,13 я едва ли мог рассказать ему, каковы были подлинные задачи "зондеркоманды Красная капелла" или каким нонсенсом выглядит предполагаемая задача устранения ПАТТОНА.
Комментарий источника: Если в конце войны французский офицер подобного уровня не имел понятия о комплексе "Красной капеллы", то американцы и англичане, возможно, не имели его тоже. Нынешние знания накоплены за послевоенные годы вследствие как реакция на советский шпионаж против американцев и англичан. Офицерам американской и английской разведки нужно представить, что они в конце войны обладали теми знаниями, которые имеют сейчас, чтобы понять принятые немцами меры, базировавшиеся на опыте, накопленном за годы разработки "Красной капеллы".
3. Советский офицер связи был поставлен в известность о нашем пребывании в Линдау, и он попросил французов доставить нас в Париж и там передать русским.14 Мы поехали в Париж на автомашине в сопровождении французского капитана. Поездка была на несколько часов прервана в Страсбурге, где мы посетили штаб-квартиру французской контрразведки и увидели там двух бывших сотрудников СД в форме лейтенантов французской армии. Они узнали нас, но не выдали. Оба были эльзасскими немцами. Мы прибыли в Париж 20 мая 1945 года, в день, когда МОНТГОМЕРИ принимал парад.15 Мы прошли примерно в трех метрах от МОНТГОМЕРИ, причем наше оружие все еще было при нас. Французы доставили нас в советскую репатриационную миссию, которая размещалась в бывшем здании немецкого СД. Нас тепло приняли и немедленно провели к советскому генералу, который приказал позаботиться о нуждах всей нашей группы. Русские - мастера подобной техники. Я уверен, что, к примеру, ГИММЛЕР никогда бы не отравился, если бы попал в руки к русским и испытал их необычайно теплый прием. В Советском Союзе и в тюрьме усваиваешь: чем теплее и любезнее прием, тем больше вероятность смертного приговора. После того, как советский генерал в Париже, который, к слову, был одним из умнейших встреченных мной за одиннадцать лет, проведенных в России, был наскоро проинформирован нами, он отправил в Москву депешу, которая начиналась со слов "Отечество в опасности".16
Комментарий отделения: КАРЕТИНУ попросили пояснить значение этой депеши, что именно сообщили генералу в Париже: о двойной игре советских агентов или о чем-то еще? КАРЕТИНА заявил, что генерала не ставили в известность о двойной игре, но что КАРЕТИНА был представлен как сотрудник немецкой контрразведки,17 обладающий ценными документальными свидетельствами о том, что западные союзники, особенно Соединенные Штаты, предпринимают усилия к подрыву влияния СССР в Западной Европе. Этими свидетельствами были материалы по "Операции Феникс", о которой последует отдельный отчет. Намерение вбить клин между Советским Союзом и его военными союзниками на Западе было частью немецкого плана, который КАРЕТИНА пытался исполнить, направившись в Москву, как объяснено в сопроводительном донесении. КАРЕТИНА утверждает, что роль КЕНТА как двойного агента точно не обсуждалась, очевидно, КЕНТ стремился придерживать эту информацию, пока возможно. Москва ответила на донесение генерала, что нас заберет самолет генерал-полковника АБАКУМОВА.18
Комментарий отделения: Когда КАРЕТИНУ спросили, всплывало ли имя АБАКУМОВА прежде и откуда КАРЕТИНА знал об АБАКУМОВЕ и его должности начальника СМЕРШа, КАРЕТИНА сказал, что не помнит точно, но имя АБАКУМОВА фигурировало в беседах с КЕНТОМ, и что КЕНТ и советский генерал в Париже говорили об АБАКУМОВЕ. КАРЕТИНА не знал о том, что АБАКУМОВ возглавляет СМЕРШ до допроса в Москве. Однако, и КЕНТ, и он знали, что их вывезли в Москву якобы на личном самолете АБАКУМОВА.
На те восемнадцать дней, в течение которых мы ждали нашей отправки, состоявшейся 7 июня 1945 года, нас поместили в отдельные комнаты с ванной, предоставили радиоприемники и прочие удобства. Даже оружие у нас не отобрали. Советский генерал, чье имя я, если и знал тогда, не могу припомнить,19 весьма смахивал на генерал-майора полиции Генриха Мюллера, бывшего шефа IV Управления РСХА. В нем было примерно 165 см. роста, тощий, поджарый, темные волосы, узкое, спокойное лицо с задумчивым выражением. Он превосходно говорил по-французски, но не знал немецкого. Во время нашего пребывания в Париже он однажды был приглашен союзниками на прием. Он вызвал меня, показал список союзных офицеров, приглашенных на прием, и спросил, нет ли у меня дополнительных сведений о ком-то из этих офицеров. Он задал этот вопрос очень галантно, пояснив, что всегда необходимо кое-что знать о людях, с которыми встречаешься. В целом он не выказывал удивления, узнав о немецких аспектах нашей истории, а определенно интересовался лишь западными "союзниками". В качестве переводчика он использовал своего адъютанта, полковника, иногда переводил и КЕНТ. Полковник был весьма упитанным тучным человеком, страдавшим от тяжелой астмы.
4. Пока мы находились в Париже, к генералу доставили "ЗОЛЮ", настоящее имя Владимир ОЗОЛС20. ОЗОЛС оставался в Париже и до тех пор не имел понятия о настоящей роли КЕНТА (как двойного агента). ОЗОЛС описал генералу КЕНТА как человека большого мужества, умного и отважного.21 ОЗОЛС хотел, чтобы генерал организовал встречу между ним и КЕНТОМ. Когда генерал предложил это, КЕНТ отказался. По причине собственной безопасности у него не было желания встречаться с бывшими членами советской разведсети.22 В том же здании, в котором мы жили, размещались и различные другие персоны, находившиеся в процессе "репатриации". Мы не знали, жили они тут по собственной воле или находились в заключении. Мы не проявляли инициативы к общению с этими людьми, так как среди них был подготовленный в Москве агент, давно попавший в тюрьму РСХА и принимавший участие в радиоигре. Когда немцы отступали, мне дали приказ провести операцию в районе Саарбрюкена, используя этого человека и его радиооборудование. Ему было приказано продолжать поддерживать радиоконтакт с Москвой и передавать туда донесения, пока не придут западные союзники. Это произошло. После того, как войска союзников двинулись дальше на восток и война закончилась, он установил контакт с Советами и теперь ожидал, как и мы, отправки в Москву. Его судьба мне неизвестна.23
5. Теперь стало очевидным, что нас отправят вовсе не в Берлин, а в Москву.24 Это несколько угнетало, но выбранный путь следовало пройти до конца. Самолет прибыл примерно в конце мая 1945 года.25 Пилот представился нам и спросил, не очень ли мы торопимся улететь. Он пояснил, что хотел бы познакомиться с Парижем. У нас не было возражений. Дополнительная задержка случилась из-за того, что пилот простудился, поэтому мы не могли улететь до 7 июня 1945 года.26 Лишь в момент отбытия я сдал наше оружие. Я это сделал, чтобы избежать подозрений, которые могли бы возникнуть, окажись у нас оружие. Советские самолеты не проверялись на аэродроме Ле Бурже, "альянс" все еще процветал. Мы долетели без посадки до Минска, там приземлились для дозаправки примерно в шесть вечера на аэродроме в центре города. Аэродром, очевидно, находился под контролем МВД. Когда пришла пора лететь дальше, генерал спросил нас, нет ли у нас возражений, если мы возьмем в самолет несколько женщин и детей. Конечно, мы сказали, что не возражаем, и к нам присоединились женщины и дети. В самолете было пять сидений с обивкой, которые мы хотели предоставить в распоряжение женщин и детей.27 Но пилот отказал нам, сказав, что ему даны строгие инструкции сделать наш полет настолько комфортабельным, как возможно. В Москве нас принял комендант аэродрома, генерал. Четыре больших машины, ЗИСы, уже ожидали нас. Нас усадили в них, каждого в сопровождении семи человек.28 В последний раз мы четверо видели друг друга.29 У ворот аэродрома мы остановились, каждого из нас обыскали. Проверили все, даже мельчайший обрывок бумаги. Нам очень вежливо объяснили, что это обычная рутинная проверка. Мы направились в город в открытых машинах по шоссе, очевидно, по Ленинградскому. Мы проехали стадион Динамо и Белорусский вокзал. По дороге мы миновали также американское и английское посольства. Наши сопровождающие очень вежливо на все это указывали. Люди на улицах, которых я видел, произвели на меня очень жалкое, унылое, печальное, даже мрачное впечатление. Никто не смеялся. Было невозможно поверить, что эта нация всего четыре недели назад выиграла великую войну. Это было угнетающее зрелище.
6. Незадолго до Красной площади мы повернули налево и, миновав площадь Дзержинского, наконец, приехали на улицу Лубянка. Огромное здание ГПУ, впоследствии МГБ, в котором находится Лубянка, самая известная тюрьма в мире, охранялось часовыми, поставленными на расстоянии десяти метров друг от друга и медленно вышагивавшими вперед и назад. Мы остановились у небольшого, почти незаметного, бокового входа. Вышли солдаты, взявшие наш багаж, и я направился в сопровождении двух человек через узкие коридоры и залы к главному входу. Хоть я и находился внутри здания, мне все же пришлось преодолеть две большие решетчатые двери. Мы пересекли большой квадратный двор, в центре которого стояло небольшое четырехэтажное здание, окна которого были закрыты металлическими решетками. Здания, окружавшие двор, были различной высоты, некоторые до 12 этажей. Небольшое здание в центре и было недоброй славы Лубянкой. Его история хорошо известна. Во времена царя оно служило временным пристанищем представителям страховых компаний, приезжавшим в Москву из провинции. Лубянка была соединена закрытым переходом на уровне второго или третьего этажа с большим квадратным блоком министерского здания, окружавшим двор. Меня провели в приемную комнату администрации тюрьмы, которая располагалась рядом с упомянутым переходом, но не в самой тюрьме. На первом этаже было две небольших камеры. Меня очень вежливо попросили подождать здесь. Затем столь же вежливо записали мои биографические данные, которые я все еще дал согласно своим фальшивым документам - я обратил внимание чиновника на этот факт, на что он ответил: "Bitte Schoen". У меня было ощущение, что местные служащие натренированы иметь дело с людьми, имевшими самые невероятные карьеры в прошлом, настоящем или будущем. Когда биографические данные были записаны, в присутствии женщины-врача был проведен обыск тела и одежды. Ничто не осталось непроверенным, все швы одежды, все отверстия тела, включая кожу на гениталиях, дыры и пломбы в зубах. Как криминалист я не был неискушен в подобных методах, но педантичность проверки меня поразила. Подтяжки, металлические пряжки, шнурки, короче говоря, все, что могло быть использовано для совершения самоубийства, было изъято и забрано на хранение - на каждый предмет было дано по несколько расписок. Все это проделывалось в очень дружественной форме, и при изъятии каждого предмета говорилось: "Это все вам вернут". Хотя ничего из того, что было изъято тогда, так и не вернули, все было проделано в полном соответствии с мучительной бюрократической процедурой. Офицеры-следователи также были буквально пропитаны этой бюрократической корректностью и поэтому они были убеждены, что все, что они делают - правильно, ведь они следуют букве какого-то закона или директивы. Мысль, что закон или директива могут быть неточными или неверными, не приходит в голову 100% чиновников. При этом они постоянно проповедуют свою идеологию, согласно которой беззаконие встречается только в буржуазных или капиталистических странах, а Советы ведут борьбу за права человека и пр.
7. Я ждал в своей индивидуальной приемной камере на Лубянке, что случится дальше. Мне дали еду, которая была существенно лучше той, которую я позже получал в тюрьме - они знают толк в тонкой дифференциации. Меня сопроводили в туалет. Туалетная комната представляла собой помещение в квадратный метр или больше с каменными стенами и ступенькой, на которой оправлялись. По ступеньке постоянно текла струя воды, сливавшаяся в отверстие в полу - и здесь никакого шанса покончить с собой, и здесь все отработано бюрократической процедурой. Ранним утром после нашего прибытия, где-то между двумя и тремя часами, четыре офицера, не объясняя, куда мы направляемся, с одним лишь "Bitte schoen" вывели меня из камеры. Без подтяжек и шнурков, поддерживая брюки руками, так как все пуговицы и застежки были удалены, я шел через бесконечные коридоры, и затем ехал на лифте на восьмой, как мне показалось, этаж. Потом меня ввели в большую комнату, типичную приемную, в которой десяток генералов с портфелями подмышкой шептались, разбившись на небольшие группы. К изумлению нескольких генералов мне единственному предложили сесть. Примерно через пять минут меня вызвали в следующую комнату. Генералы, очевидно, оторопели, но отнеслись ко мне уважительно, возможно, потому, что им пришлось ждать дольше, чем мне. Я все еще не имел понятия, к кому я попал. Я вошел в огромный кабинет с большим столом для заседаний в центре. Ее стены были обшиты панелями из темного дуба, под окнами вдоль стены тянулась длинная оттоманка, вокруг стола стояли мягкие стулья. В дальнем конце кабинета, размер которого был минимум 15 на 18 метров, стоял громадный письменный стол с колоссальным глобусом на нем и картой мира на стене за ним.30 Главным цветом в кабинете был красный. Человек, приблизительно пятидесяти лет, представительный и уверенный в себе, напоминающий по манере держаться генерального директора крупного концерна, полусидел на углу своего стола с одной рукой, засунутой в карман. Он не производил враждебного или малосимпатичного впечатления. Два других генерала сидели на оттоманке под окнами. Они показались довольно сдержанными и скромными, в руках у них были обычные скоросшиватели. Я немедленно предположил, что уверенный в себе гражданский это здешний шеф, возможно, сам АБАКУМОВ. Правильность моего предположения вскоре подтвердилась.
Вторая часть.
Перевод и публикация Игоря Петрова.
Примечания:
1 Донесение EGMA-43172 было направлено 14 июля 1959 года главой мюнхенского отделения ЦРУ начальникам отделов Восточной Европы, Советской России, начальнику резидентуры в Германии, начальникам оперативных баз во Франкфурте и Бонне.
2 Хайнц Паннвиц.
3 Анатолий Гуревич.
4 Стлука, Герман (1909 - ? ), радист зондеркоманды.
5 Кемпа, Хелене, секретарь зондеркоманды.
6 Ср. в мемуарах А. Гуревича: Доехав до небольшого городка Блуденц, мы стали подниматься высоко в гору. Здесь в Альпах Паннвиц подвез нас к очень привлекательному охотничьему домику, и мы вошли в него. Быстро разместившись в этом особнячке, каждый занялся своим делом. Кемпа стала готовить ужин, Стлука устанавливал радиоаппаратуру, а Паннвиц и я внимательно еще раз просмотрели документы, которые предполагали доставить в Москву.
7 Согласно мемуарам А. Гуревича, он перевербовал Стлуку задолго до этого эпизода.
8 Согласно мемуарам А. Гуревича, Кемпа была любовницей Паннвица.
9 Ср. в мемуарах Л. Треппера: Паннвиц лично ведет следствие по делу о покушении на Гейдриха. Он же - инициатор всех этих ужасающих злодеяний. Перед его глазами мелькают тени бесчисленных загубленных им людей, видения непрерывных пыток в подвалах пражской тюрьмы. и
Мы так и не узнали, при каких обстоятельствах умер Гилель Кац. Знает это палач Паннвиц, приказавший пытать его, а затем убить (после розыгрыша судебной комедии, а может, и без нее).
10 Ср. опубликованную В. Лотой радиограмму Кента в Центр от 29 апреля: Если до прибытия вашего представителя нам будет угрожать непосредственная опасность, от которой мы не сможем уйти, представлюсь представителям союзников как русский майор Виктор Михайлович Соколов. Буду говорить, что был в плену, и шесть месяцев тому назад с помощью находящихся со мной немцев сумел установить радиосвязь с СССР.
11 В мемуарах Гуревича излагается несколько иная версия событий. По ней Гуревич добился разрешения передать сообщение в Москву и получил подтверждение, что оно было принято. В. Лота приводит следующие радиограммы от 7 мая. Сообщение Кента: Арестован с моими людьми представителями частей 1-й французской армии по доносу местного населения как немецкий шпион. Грозит расстрел. Нужно немедленное указание из Парижа о моем освобождении.. Ответ Центра: Необходимые меры к вашему освобождению и доставке вас в Париж приняты.
12 Второе бюро французского Генерального штаба занималось оперативной разведкой. В своих мемуарах А. Гуревич не упоминает о пребывании в Линдау, по его версии они поехали в Париж непосредственно из Блуденца.
13 У Паннвица были документы на фамилию Паульзен. Ср. в радиограмме Кента от 28 апреля: Со мной находятся: мой крупный колбасник, мой лучший связник, с которым я работаю уже более 18 месяцев. О нем я ничего не сообщал ранее по конспиративным соображениям.
14 Ср. опубликованную В. Лотой телеграмму парижской советской военной миссии в Москву от 18 мая: Французское военное министерство направило командованию 1-й французской армии три телеграммы о доставке Кента в Париж. Ответ до сих пор не получен. Американцы отвечают, что они тоже послали указания на места о доставке Кента, но также не получили ответа. Нашим представителям при 1-й французской армии и 6-й американской армейской группы мною даны указания лично связаться с местным командованием в районе, где находится Кент, и доставить его в Париж.
15 Согласно опубликованной В. Лотой телеграмме, они прибыли в Париж 22 мая. Парад, который принимал фельдмаршал Монтгомери, состоялся 26 мая.
16 Текст телеграммы, опубликованной В. Лотой:
22 мая 1945 года в сопровождении французского офицера к нам прибыл Кент с тремя немцами. С ним прибыли: Паульзен - начальник русского отдела немецкой контрразведки, секретарша Паульзена и радист Кента. Все они были доставлены к нам по нашему запросу французам и американцам.
До получения ваших указаний разместил их у себя в конторе и взял под наблюдение. Кент настаивает на быстрейшей отправке его и всех немцев в Москву.
Из предварительной беседы с Кентом видно, что он располагает весьма важными и интересными для нас сведениями. Можно полагать, что он сейчас раскаивается и говорит правду. По его заявлению, немцы для нас тоже интересны.
Кент написал вам телеграмму, которую передаю дословно:
"1. Прибыл с указанными людьми в Париж.
2. Здесь не застал представителя соседей , о встрече с которым я вас просил.
3. Ввиду крайней важности моего доклада повторно прошу немедленно доставить меня и моих людей в Москву на самолете.
4. Здесь докладывал только то, что может интересовать французов.
5. Подчеркиваю, что наше размещение в Москве должно соответствовать моей телеграмме, то есть быть очень хорошим. Немец, которого я везу, очень капризен. В Париже нас встретили не так, как я просил".
Со своей стороны считаю необходимым просить вас о присылке за Кентом специального самолета, так как отправка пароходом сопряжена с трудностями и опасностью, а терять такую птицу нельзя.
Прошу срочных дополнительных указаний о моих действиях по отношению к группе Кента. Мне кажется, было бы неплохо всех их увезти отсюда поскорей на самолете.
17 Ср. в мемуарах А. Гуревича: Когда мы остались в кабинете уже только в присутствии трех советских офицеров, генерала Драгуна, полковника Новикова и полковника, фамилию которого я вспомнить не мог, совершенно неожиданно не только для меня, но в особенности для Хейнца Паннвица генерал Драгун, протягивая ему руку, произнес его настоящую фамилию. Несколько встревоженный, криминальный советник взглянул вопросительно на меня. Я понял, что у него возник ошеломивший его вопрос: откуда здесь, в миссии Советского Союза, знают его фамилию? Безусловно, он решил, что я сообщил в Москву, не посоветовавшись с ним, через рацию Стлуки.
18 Текст телеграммы, опубликованной В. Лотой:
26 или 27 мая к вам вылетит из Белграда самолет Гиренко. Ему поручено забрать Кента и его группу. Гиренко же поручается охрана и доставка группы в Москву. Тщательно проинструктируйте его. Обратный маршрут самолета - через Берлин. В Берлине находится полковник Леонтьев, который ему окажет содействие.
19 Драгун, Василий Михайлович (1898 - 1961) - генерал-майор, глава военной миссии по репатриации советских граждан в Италии и Франции.
20 Озолс, Вольдемар (1884 - 1949) - офицер Русской армии, участник первой мировой войны, затем латвийский общественный и военный деятель, участник гражданской войны в Испании, с 1940 г. глава нелегальной резидентуры ГРУ во Франции, "втемную" использовался гестапо и Кентом для радиоигры с Москвой. После войны не был репрессирован, жил в Латвийской ССР.
21 Ср. в мемуарах А. Гуревича: Однажды Кулешов, в несколько уже ставшем непонятным состоянии, пожалуй, будучи слишком веселым, вдруг совершенно неожиданно дал возможность прочесть "протокол" показаний Озолса (Золя). Звучно смеясь, он сказал: "Смотрите, как ваш бывший подчиненный, генерал, хорошо отзывается о вас и пишет о том, какой вы хороший человек и руководитель".
22 Гуревич не упоминает об этом в мемуарах. Подобное предложение Драгуна противоречило бы инструкции, данной Центром 3 мая: Очень важно не допустить свидания Кента с Золя или его женой.
23 Ср. опубликованную В. Лотой телеграмму парижской советской военной миссии в Москву от 30 мая: Как вам известно, Кент и его люди размещены в помещении нашей конторы. Здесь же находится и один агент примерно такого же типа, как наш Кент, которого соседи по указанию своего Центра должны немедленно отправить домой. Паульзен случайно увидел соседского агента, хорошо ему знакомого и чуть ли не его подчиненного. По его заявлению, этот агент был заброшен от нас в район Берлина, где был захвачен гестапо и перевербован.
Паульзен просил нас не направлять этого типа в Москву на одном с ним самолете, поскольку это якобы повлияет на дальнейшую работу Паульзена.
24 Ср. в мемуарах А. Гуревича: Наше пребывание в Париже затягивалось, и я стал замечать, что Хейнц Паннвиц начинал нервничать. Однажды он спросил полковника Новикова, с которым больше поддерживал контакт, не могли бы тот узнать, как живут его родители и жена с детьми, а также сообщить им, что он жив и здоров. Ему посоветовал полковник подождать прибытия в Москву, оттуда будет легче установить связь с Магдебургом. Услышав этот совет, Хейнц умолк и больше, во всяком случае, в моем присутствии, к этому вопросу не возвращался.
25 Ср. в той же телеграмме: 30 мая Гиренко прибыл в Париж. Кент и его люди вылетают по указанному маршруту 1 или 2 июня. В тот же день они должны прибыть в Москву. Точную дату вылета самолета молнирую.
26 В то время как А. Гуревич называет ту же дату: Настало утро, раннее утро 7 июня 1945 г. Перед тем как сесть в машины, мы должны были еще попрощаться со многими из тех, с кем пришлось встречаться в миссии, В. Лота утверждает, что, судя по документам в деле, Паннвица и Гуревича доставили в Москву 2 июня.
27 Ср. в мемуарах А. Гуревича: Салон был не обычным: в нем отсутствовали мягкие откидные кресла. Несмотря на то, что самолет и салон были довольно больших размеров, сидящих мест было очень мало.
28 Ср. в мемуарах А. Гуревича: Спустившись по трапу, я обратил внимание на то, что недалеко от места посадки нашего самолета находились офицеры разных рангов, включая и генерала. Стояло довольно много автомашин. Мелькнула приятная мысль: неужели нас с таким вниманием встречают? Я еще не успел опомниться, как из увиденной мною группы офицеров почти одновременно отделились несколько человек. Они направились к Паннвицу, Стлуке и Кемпе, к каждому из них в отдельности. Не дав нам даже попрощаться друг с другом, эти офицеры усадили каждого из привезенных мною гестаповцев в отдельную машину, сев по два-три человека с каждым на заднее сиденье автомашины, и буквально в считанные минуты направились в неизвестном направлении.
29 А. Гуревич был приговорён к 20 годам заключения, освобожден в 1955 г., повторно арестован в 1958 г., освобожден в 1960 г., реабилитирован в 1991 г. Стлука и Кемпа также были приговорены к длительному заключению, оба вернулись из СССР в 1955 г. После возвращения в Германию Паннвиц поддерживал контакт со Стлукой, жившим в Вене.
30 Ср. в мемуарах А. Гуревича: Я оказался в большом кабинете. Кабинетов такой величины ранее мне не приходилось посещать. В глубине стоял очень большой письменный стол, за которым восседал незнакомый человек. Так впервые в жизни я увидел САМОГО Абакумова. Слева от меня, несколько в стороне стоял большой, очень длинный и довольно широкий стол со значительным числом стульев вокруг. Справа от меня, у самого стола Абакумова выстроилось несколько офицеров, в том числе и тот, если не ошибаюсь, генерал-лейтенант, который нас "торжественно встречал" у трапа самолета, едва приземлившегося в аэропорту. Взглянув на эту шеренгу, я убедился, что почти все они были в генеральском звании.
Иллюстрация: генерал В.М. Драгун. Фотография с интернет-сайта http://tankfront.ru/ussr/persons/gen-tv/DragunVM.html
ПРИЛОЖЕНИЕ К ДОНЕСЕНИЮ EGMA-43172.1 ОПИСЫВАЕМЫЙ ПЕРИОД: с июня 1945 по январь 1955 г.
ДАТА НАПИСАНИЯ РАЗРАБОТКИ: апрель-май 1959 г.
ИСТОЧНИК: КАРЕТИНА2
ДОРОГА В МОСКВУ.
1. 1 мая 1945 года мы (комментарий: КАРЕТИНА, КЕНТ3, СТЛУКА4 и КЕМПА5) направились в предварительно подготовленный домик в горах неподалеку от Блуденца (Форарльберг, Австрия). В домике мы развернули свое оборудование для приема и передачи радиограмм.6 Необходимость поддерживать прямой радиоконтакт с Москвой так долго, как возможно, побудила КЕНТА поговорить со СТЛУКОЙ, радистом, в попытке убедить его остаться с нами и тем самым гораздо быстрее обрести свободу с помощью русских, находящихся в Берлине - так гласил наш тогдашний план. Я не рискнул сам просить радиста об этом, потому что, несмотря на все доверие, которое я к нему испытывал, это было бы для меня чересчур опасно. Радист задал единственный вопрос: участвую ли во всем этом я. КЕНТ ответил: "Весьма возможно", на таких условиях радист согласился.7 Схожим был и разговор КЕНТА с секретаршей. Имелось две причины просить ее сопровождать нас: a) нам нужен был кто-то для установления первого контакта, о котором мы прежде договорились по радио с Москвой, и женщина гораздо лучше годилась для этого поручения, так как все мужчины были бы интернированы; б) КЕНТ был уверен, что для нас может оказаться полезным, если кто-то из нашей зондеркоманды окажется под рукой, когда русские будут нас допрашивать (КАРЕТИНУ и КЕНТА). С помощью третьего лица русские могли бы перепроверить сведения, и это бы пригасило подозрение, что КЕНТ и я находимся в сговоре и предварительно согласовали наши показания. Секретарша вела почти все делопроизводство зондеркоманды, была хорошо информирована и могла послужить нейтральным свидетелем для проверки наших показаний. Исходя из этих двух соображений, КЕНТ настаивал, что КЕМПА - единственный человек, который годится для наших целей. Я не был полностью согласен, так как уже дал секретарше указание разыскать мою семью и помочь позаботиться о ней. Но в перспективе план насчет Москвы был важнее. КЕНТ поговорил с секретаршей, и она согласилась сопровождать нас,8 поверив, как и мы, что все разрешится в Берлине. Последующее долгое заключение в Советском Союзе было для них обоих, радиста и секретарши, очень тяжелым, так как они не знали всей подоплеки и полагали, что все произошедшее с ними - нелепое стечение обстоятельств. Дальнейшие события подтвердили верность предвидения КЕНТА касательно МГБ. Благодаря нейтральным показаниям секретарши было устранено многое, что могло нам быть инкриминировано. К примеру, ОТТО (Леопольд ТРЕППЕР), когда его допрашивали относительно нас, обвинил меня в том, что я пытал людей и пр., в попытке добиться моей казни.9 Три немецких свидетеля и КЕНТ сумели опровергнуть его показания.
2. 3 мая 1945 года местные немецкие и австрийские жители выдали нас французской армии, сообщив, что мы являемся очагом эсэсовского сопротивления. Наш домик был окружен французскими военными, и мы были арестованы. КЕНТ протестовал, называя себя майором Красной Армии, который работал в подполье вместе с немецкими коллегами10. Мы показали французам наше радиооборудование и наше оружие, семь пистолетов, доказывая тем самым, что мы собираем разведданные для советской армии и требуем уважения от союзников. Они поверили нам на слово и не притронулись ни к оборудованию, ни к материалам. Нас самих забрали в штаб подразделения, посадили в одну комнату и оставили ждать. У радиста был при себе маленький английский 90-вольтовый приемник, а у КЕНТА шифровальная книга - французский роман. Когда мы сказали, что хотим слушать новости по радио, французы не обратили на это внимания. К тому времени мы уже попросили Москву передавать "вслепую" на случай, если по ситуации у нас не будет возможности отвечать. Пока мы ждали в штабе, наступило время для передачи из Москвы. Москва вышла на связь "вслепую", мы приняли сообщение и дешифровали его на глазах французов, которые, очевидно, не заметили ничего необычного. Полученный ответ Москвы был весьма благоприятен и извещал, что советский офицер связи при французской армии полностью в курсе дела и обо всем позаботится.11 КЕНТ стал весьма самоуверенным и требовательным по отношению к французам, которые, многократно извинившись, отвезли нас обратно в домик. Вскоре в эту местность прибыло другое французское подразделение, нас снова арестовали, но ситуация быстро разъяснилась, и нас отправили в Линдау на озере Констанц, где располагался генштаб французской армии. В течение трех дней, которые мы там провели, КЕНТ и я беседовали с французским полковником, который (как нам рассказали другие, не он сам), был сотрудником Deuxième Bureau.12 Полковник расспрашивал нас о различных второстепенных деталях подпольной деятельности в Германии, в ходе чего спросил также о начальнике "зондеркоманды Красная капелла". Согласно радиосоообщению американской армии из Милана, этому начальнику было якобы дано задание устранить генерала ПАТТОНА. Сидя за столом с поддельными документами,13 я едва ли мог рассказать ему, каковы были подлинные задачи "зондеркоманды Красная капелла" или каким нонсенсом выглядит предполагаемая задача устранения ПАТТОНА.
Комментарий источника: Если в конце войны французский офицер подобного уровня не имел понятия о комплексе "Красной капеллы", то американцы и англичане, возможно, не имели его тоже. Нынешние знания накоплены за послевоенные годы вследствие как реакция на советский шпионаж против американцев и англичан. Офицерам американской и английской разведки нужно представить, что они в конце войны обладали теми знаниями, которые имеют сейчас, чтобы понять принятые немцами меры, базировавшиеся на опыте, накопленном за годы разработки "Красной капеллы".
3. Советский офицер связи был поставлен в известность о нашем пребывании в Линдау, и он попросил французов доставить нас в Париж и там передать русским.14 Мы поехали в Париж на автомашине в сопровождении французского капитана. Поездка была на несколько часов прервана в Страсбурге, где мы посетили штаб-квартиру французской контрразведки и увидели там двух бывших сотрудников СД в форме лейтенантов французской армии. Они узнали нас, но не выдали. Оба были эльзасскими немцами. Мы прибыли в Париж 20 мая 1945 года, в день, когда МОНТГОМЕРИ принимал парад.15 Мы прошли примерно в трех метрах от МОНТГОМЕРИ, причем наше оружие все еще было при нас. Французы доставили нас в советскую репатриационную миссию, которая размещалась в бывшем здании немецкого СД. Нас тепло приняли и немедленно провели к советскому генералу, который приказал позаботиться о нуждах всей нашей группы. Русские - мастера подобной техники. Я уверен, что, к примеру, ГИММЛЕР никогда бы не отравился, если бы попал в руки к русским и испытал их необычайно теплый прием. В Советском Союзе и в тюрьме усваиваешь: чем теплее и любезнее прием, тем больше вероятность смертного приговора. После того, как советский генерал в Париже, который, к слову, был одним из умнейших встреченных мной за одиннадцать лет, проведенных в России, был наскоро проинформирован нами, он отправил в Москву депешу, которая начиналась со слов "Отечество в опасности".16
Комментарий отделения: КАРЕТИНУ попросили пояснить значение этой депеши, что именно сообщили генералу в Париже: о двойной игре советских агентов или о чем-то еще? КАРЕТИНА заявил, что генерала не ставили в известность о двойной игре, но что КАРЕТИНА был представлен как сотрудник немецкой контрразведки,17 обладающий ценными документальными свидетельствами о том, что западные союзники, особенно Соединенные Штаты, предпринимают усилия к подрыву влияния СССР в Западной Европе. Этими свидетельствами были материалы по "Операции Феникс", о которой последует отдельный отчет. Намерение вбить клин между Советским Союзом и его военными союзниками на Западе было частью немецкого плана, который КАРЕТИНА пытался исполнить, направившись в Москву, как объяснено в сопроводительном донесении. КАРЕТИНА утверждает, что роль КЕНТА как двойного агента точно не обсуждалась, очевидно, КЕНТ стремился придерживать эту информацию, пока возможно. Москва ответила на донесение генерала, что нас заберет самолет генерал-полковника АБАКУМОВА.18
Комментарий отделения: Когда КАРЕТИНУ спросили, всплывало ли имя АБАКУМОВА прежде и откуда КАРЕТИНА знал об АБАКУМОВЕ и его должности начальника СМЕРШа, КАРЕТИНА сказал, что не помнит точно, но имя АБАКУМОВА фигурировало в беседах с КЕНТОМ, и что КЕНТ и советский генерал в Париже говорили об АБАКУМОВЕ. КАРЕТИНА не знал о том, что АБАКУМОВ возглавляет СМЕРШ до допроса в Москве. Однако, и КЕНТ, и он знали, что их вывезли в Москву якобы на личном самолете АБАКУМОВА.
На те восемнадцать дней, в течение которых мы ждали нашей отправки, состоявшейся 7 июня 1945 года, нас поместили в отдельные комнаты с ванной, предоставили радиоприемники и прочие удобства. Даже оружие у нас не отобрали. Советский генерал, чье имя я, если и знал тогда, не могу припомнить,19 весьма смахивал на генерал-майора полиции Генриха Мюллера, бывшего шефа IV Управления РСХА. В нем было примерно 165 см. роста, тощий, поджарый, темные волосы, узкое, спокойное лицо с задумчивым выражением. Он превосходно говорил по-французски, но не знал немецкого. Во время нашего пребывания в Париже он однажды был приглашен союзниками на прием. Он вызвал меня, показал список союзных офицеров, приглашенных на прием, и спросил, нет ли у меня дополнительных сведений о ком-то из этих офицеров. Он задал этот вопрос очень галантно, пояснив, что всегда необходимо кое-что знать о людях, с которыми встречаешься. В целом он не выказывал удивления, узнав о немецких аспектах нашей истории, а определенно интересовался лишь западными "союзниками". В качестве переводчика он использовал своего адъютанта, полковника, иногда переводил и КЕНТ. Полковник был весьма упитанным тучным человеком, страдавшим от тяжелой астмы.
4. Пока мы находились в Париже, к генералу доставили "ЗОЛЮ", настоящее имя Владимир ОЗОЛС20. ОЗОЛС оставался в Париже и до тех пор не имел понятия о настоящей роли КЕНТА (как двойного агента). ОЗОЛС описал генералу КЕНТА как человека большого мужества, умного и отважного.21 ОЗОЛС хотел, чтобы генерал организовал встречу между ним и КЕНТОМ. Когда генерал предложил это, КЕНТ отказался. По причине собственной безопасности у него не было желания встречаться с бывшими членами советской разведсети.22 В том же здании, в котором мы жили, размещались и различные другие персоны, находившиеся в процессе "репатриации". Мы не знали, жили они тут по собственной воле или находились в заключении. Мы не проявляли инициативы к общению с этими людьми, так как среди них был подготовленный в Москве агент, давно попавший в тюрьму РСХА и принимавший участие в радиоигре. Когда немцы отступали, мне дали приказ провести операцию в районе Саарбрюкена, используя этого человека и его радиооборудование. Ему было приказано продолжать поддерживать радиоконтакт с Москвой и передавать туда донесения, пока не придут западные союзники. Это произошло. После того, как войска союзников двинулись дальше на восток и война закончилась, он установил контакт с Советами и теперь ожидал, как и мы, отправки в Москву. Его судьба мне неизвестна.23
5. Теперь стало очевидным, что нас отправят вовсе не в Берлин, а в Москву.24 Это несколько угнетало, но выбранный путь следовало пройти до конца. Самолет прибыл примерно в конце мая 1945 года.25 Пилот представился нам и спросил, не очень ли мы торопимся улететь. Он пояснил, что хотел бы познакомиться с Парижем. У нас не было возражений. Дополнительная задержка случилась из-за того, что пилот простудился, поэтому мы не могли улететь до 7 июня 1945 года.26 Лишь в момент отбытия я сдал наше оружие. Я это сделал, чтобы избежать подозрений, которые могли бы возникнуть, окажись у нас оружие. Советские самолеты не проверялись на аэродроме Ле Бурже, "альянс" все еще процветал. Мы долетели без посадки до Минска, там приземлились для дозаправки примерно в шесть вечера на аэродроме в центре города. Аэродром, очевидно, находился под контролем МВД. Когда пришла пора лететь дальше, генерал спросил нас, нет ли у нас возражений, если мы возьмем в самолет несколько женщин и детей. Конечно, мы сказали, что не возражаем, и к нам присоединились женщины и дети. В самолете было пять сидений с обивкой, которые мы хотели предоставить в распоряжение женщин и детей.27 Но пилот отказал нам, сказав, что ему даны строгие инструкции сделать наш полет настолько комфортабельным, как возможно. В Москве нас принял комендант аэродрома, генерал. Четыре больших машины, ЗИСы, уже ожидали нас. Нас усадили в них, каждого в сопровождении семи человек.28 В последний раз мы четверо видели друг друга.29 У ворот аэродрома мы остановились, каждого из нас обыскали. Проверили все, даже мельчайший обрывок бумаги. Нам очень вежливо объяснили, что это обычная рутинная проверка. Мы направились в город в открытых машинах по шоссе, очевидно, по Ленинградскому. Мы проехали стадион Динамо и Белорусский вокзал. По дороге мы миновали также американское и английское посольства. Наши сопровождающие очень вежливо на все это указывали. Люди на улицах, которых я видел, произвели на меня очень жалкое, унылое, печальное, даже мрачное впечатление. Никто не смеялся. Было невозможно поверить, что эта нация всего четыре недели назад выиграла великую войну. Это было угнетающее зрелище.
6. Незадолго до Красной площади мы повернули налево и, миновав площадь Дзержинского, наконец, приехали на улицу Лубянка. Огромное здание ГПУ, впоследствии МГБ, в котором находится Лубянка, самая известная тюрьма в мире, охранялось часовыми, поставленными на расстоянии десяти метров друг от друга и медленно вышагивавшими вперед и назад. Мы остановились у небольшого, почти незаметного, бокового входа. Вышли солдаты, взявшие наш багаж, и я направился в сопровождении двух человек через узкие коридоры и залы к главному входу. Хоть я и находился внутри здания, мне все же пришлось преодолеть две большие решетчатые двери. Мы пересекли большой квадратный двор, в центре которого стояло небольшое четырехэтажное здание, окна которого были закрыты металлическими решетками. Здания, окружавшие двор, были различной высоты, некоторые до 12 этажей. Небольшое здание в центре и было недоброй славы Лубянкой. Его история хорошо известна. Во времена царя оно служило временным пристанищем представителям страховых компаний, приезжавшим в Москву из провинции. Лубянка была соединена закрытым переходом на уровне второго или третьего этажа с большим квадратным блоком министерского здания, окружавшим двор. Меня провели в приемную комнату администрации тюрьмы, которая располагалась рядом с упомянутым переходом, но не в самой тюрьме. На первом этаже было две небольших камеры. Меня очень вежливо попросили подождать здесь. Затем столь же вежливо записали мои биографические данные, которые я все еще дал согласно своим фальшивым документам - я обратил внимание чиновника на этот факт, на что он ответил: "Bitte Schoen". У меня было ощущение, что местные служащие натренированы иметь дело с людьми, имевшими самые невероятные карьеры в прошлом, настоящем или будущем. Когда биографические данные были записаны, в присутствии женщины-врача был проведен обыск тела и одежды. Ничто не осталось непроверенным, все швы одежды, все отверстия тела, включая кожу на гениталиях, дыры и пломбы в зубах. Как криминалист я не был неискушен в подобных методах, но педантичность проверки меня поразила. Подтяжки, металлические пряжки, шнурки, короче говоря, все, что могло быть использовано для совершения самоубийства, было изъято и забрано на хранение - на каждый предмет было дано по несколько расписок. Все это проделывалось в очень дружественной форме, и при изъятии каждого предмета говорилось: "Это все вам вернут". Хотя ничего из того, что было изъято тогда, так и не вернули, все было проделано в полном соответствии с мучительной бюрократической процедурой. Офицеры-следователи также были буквально пропитаны этой бюрократической корректностью и поэтому они были убеждены, что все, что они делают - правильно, ведь они следуют букве какого-то закона или директивы. Мысль, что закон или директива могут быть неточными или неверными, не приходит в голову 100% чиновников. При этом они постоянно проповедуют свою идеологию, согласно которой беззаконие встречается только в буржуазных или капиталистических странах, а Советы ведут борьбу за права человека и пр.
7. Я ждал в своей индивидуальной приемной камере на Лубянке, что случится дальше. Мне дали еду, которая была существенно лучше той, которую я позже получал в тюрьме - они знают толк в тонкой дифференциации. Меня сопроводили в туалет. Туалетная комната представляла собой помещение в квадратный метр или больше с каменными стенами и ступенькой, на которой оправлялись. По ступеньке постоянно текла струя воды, сливавшаяся в отверстие в полу - и здесь никакого шанса покончить с собой, и здесь все отработано бюрократической процедурой. Ранним утром после нашего прибытия, где-то между двумя и тремя часами, четыре офицера, не объясняя, куда мы направляемся, с одним лишь "Bitte schoen" вывели меня из камеры. Без подтяжек и шнурков, поддерживая брюки руками, так как все пуговицы и застежки были удалены, я шел через бесконечные коридоры, и затем ехал на лифте на восьмой, как мне показалось, этаж. Потом меня ввели в большую комнату, типичную приемную, в которой десяток генералов с портфелями подмышкой шептались, разбившись на небольшие группы. К изумлению нескольких генералов мне единственному предложили сесть. Примерно через пять минут меня вызвали в следующую комнату. Генералы, очевидно, оторопели, но отнеслись ко мне уважительно, возможно, потому, что им пришлось ждать дольше, чем мне. Я все еще не имел понятия, к кому я попал. Я вошел в огромный кабинет с большим столом для заседаний в центре. Ее стены были обшиты панелями из темного дуба, под окнами вдоль стены тянулась длинная оттоманка, вокруг стола стояли мягкие стулья. В дальнем конце кабинета, размер которого был минимум 15 на 18 метров, стоял громадный письменный стол с колоссальным глобусом на нем и картой мира на стене за ним.30 Главным цветом в кабинете был красный. Человек, приблизительно пятидесяти лет, представительный и уверенный в себе, напоминающий по манере держаться генерального директора крупного концерна, полусидел на углу своего стола с одной рукой, засунутой в карман. Он не производил враждебного или малосимпатичного впечатления. Два других генерала сидели на оттоманке под окнами. Они показались довольно сдержанными и скромными, в руках у них были обычные скоросшиватели. Я немедленно предположил, что уверенный в себе гражданский это здешний шеф, возможно, сам АБАКУМОВ. Правильность моего предположения вскоре подтвердилась.
Вторая часть.
Перевод и публикация Игоря Петрова.
Примечания:
1 Донесение EGMA-43172 было направлено 14 июля 1959 года главой мюнхенского отделения ЦРУ начальникам отделов Восточной Европы, Советской России, начальнику резидентуры в Германии, начальникам оперативных баз во Франкфурте и Бонне.
2 Хайнц Паннвиц.
3 Анатолий Гуревич.
4 Стлука, Герман (1909 - ? ), радист зондеркоманды.
5 Кемпа, Хелене, секретарь зондеркоманды.
6 Ср. в мемуарах А. Гуревича: Доехав до небольшого городка Блуденц, мы стали подниматься высоко в гору. Здесь в Альпах Паннвиц подвез нас к очень привлекательному охотничьему домику, и мы вошли в него. Быстро разместившись в этом особнячке, каждый занялся своим делом. Кемпа стала готовить ужин, Стлука устанавливал радиоаппаратуру, а Паннвиц и я внимательно еще раз просмотрели документы, которые предполагали доставить в Москву.
7 Согласно мемуарам А. Гуревича, он перевербовал Стлуку задолго до этого эпизода.
8 Согласно мемуарам А. Гуревича, Кемпа была любовницей Паннвица.
9 Ср. в мемуарах Л. Треппера: Паннвиц лично ведет следствие по делу о покушении на Гейдриха. Он же - инициатор всех этих ужасающих злодеяний. Перед его глазами мелькают тени бесчисленных загубленных им людей, видения непрерывных пыток в подвалах пражской тюрьмы. и
Мы так и не узнали, при каких обстоятельствах умер Гилель Кац. Знает это палач Паннвиц, приказавший пытать его, а затем убить (после розыгрыша судебной комедии, а может, и без нее).
10 Ср. опубликованную В. Лотой радиограмму Кента в Центр от 29 апреля: Если до прибытия вашего представителя нам будет угрожать непосредственная опасность, от которой мы не сможем уйти, представлюсь представителям союзников как русский майор Виктор Михайлович Соколов. Буду говорить, что был в плену, и шесть месяцев тому назад с помощью находящихся со мной немцев сумел установить радиосвязь с СССР.
11 В мемуарах Гуревича излагается несколько иная версия событий. По ней Гуревич добился разрешения передать сообщение в Москву и получил подтверждение, что оно было принято. В. Лота приводит следующие радиограммы от 7 мая. Сообщение Кента: Арестован с моими людьми представителями частей 1-й французской армии по доносу местного населения как немецкий шпион. Грозит расстрел. Нужно немедленное указание из Парижа о моем освобождении.. Ответ Центра: Необходимые меры к вашему освобождению и доставке вас в Париж приняты.
12 Второе бюро французского Генерального штаба занималось оперативной разведкой. В своих мемуарах А. Гуревич не упоминает о пребывании в Линдау, по его версии они поехали в Париж непосредственно из Блуденца.
13 У Паннвица были документы на фамилию Паульзен. Ср. в радиограмме Кента от 28 апреля: Со мной находятся: мой крупный колбасник, мой лучший связник, с которым я работаю уже более 18 месяцев. О нем я ничего не сообщал ранее по конспиративным соображениям.
14 Ср. опубликованную В. Лотой телеграмму парижской советской военной миссии в Москву от 18 мая: Французское военное министерство направило командованию 1-й французской армии три телеграммы о доставке Кента в Париж. Ответ до сих пор не получен. Американцы отвечают, что они тоже послали указания на места о доставке Кента, но также не получили ответа. Нашим представителям при 1-й французской армии и 6-й американской армейской группы мною даны указания лично связаться с местным командованием в районе, где находится Кент, и доставить его в Париж.
15 Согласно опубликованной В. Лотой телеграмме, они прибыли в Париж 22 мая. Парад, который принимал фельдмаршал Монтгомери, состоялся 26 мая.
16 Текст телеграммы, опубликованной В. Лотой:
22 мая 1945 года в сопровождении французского офицера к нам прибыл Кент с тремя немцами. С ним прибыли: Паульзен - начальник русского отдела немецкой контрразведки, секретарша Паульзена и радист Кента. Все они были доставлены к нам по нашему запросу французам и американцам.
До получения ваших указаний разместил их у себя в конторе и взял под наблюдение. Кент настаивает на быстрейшей отправке его и всех немцев в Москву.
Из предварительной беседы с Кентом видно, что он располагает весьма важными и интересными для нас сведениями. Можно полагать, что он сейчас раскаивается и говорит правду. По его заявлению, немцы для нас тоже интересны.
Кент написал вам телеграмму, которую передаю дословно:
"1. Прибыл с указанными людьми в Париж.
2. Здесь не застал представителя соседей , о встрече с которым я вас просил.
3. Ввиду крайней важности моего доклада повторно прошу немедленно доставить меня и моих людей в Москву на самолете.
4. Здесь докладывал только то, что может интересовать французов.
5. Подчеркиваю, что наше размещение в Москве должно соответствовать моей телеграмме, то есть быть очень хорошим. Немец, которого я везу, очень капризен. В Париже нас встретили не так, как я просил".
Со своей стороны считаю необходимым просить вас о присылке за Кентом специального самолета, так как отправка пароходом сопряжена с трудностями и опасностью, а терять такую птицу нельзя.
Прошу срочных дополнительных указаний о моих действиях по отношению к группе Кента. Мне кажется, было бы неплохо всех их увезти отсюда поскорей на самолете.
17 Ср. в мемуарах А. Гуревича: Когда мы остались в кабинете уже только в присутствии трех советских офицеров, генерала Драгуна, полковника Новикова и полковника, фамилию которого я вспомнить не мог, совершенно неожиданно не только для меня, но в особенности для Хейнца Паннвица генерал Драгун, протягивая ему руку, произнес его настоящую фамилию. Несколько встревоженный, криминальный советник взглянул вопросительно на меня. Я понял, что у него возник ошеломивший его вопрос: откуда здесь, в миссии Советского Союза, знают его фамилию? Безусловно, он решил, что я сообщил в Москву, не посоветовавшись с ним, через рацию Стлуки.
18 Текст телеграммы, опубликованной В. Лотой:
26 или 27 мая к вам вылетит из Белграда самолет Гиренко. Ему поручено забрать Кента и его группу. Гиренко же поручается охрана и доставка группы в Москву. Тщательно проинструктируйте его. Обратный маршрут самолета - через Берлин. В Берлине находится полковник Леонтьев, который ему окажет содействие.
19 Драгун, Василий Михайлович (1898 - 1961) - генерал-майор, глава военной миссии по репатриации советских граждан в Италии и Франции.
20 Озолс, Вольдемар (1884 - 1949) - офицер Русской армии, участник первой мировой войны, затем латвийский общественный и военный деятель, участник гражданской войны в Испании, с 1940 г. глава нелегальной резидентуры ГРУ во Франции, "втемную" использовался гестапо и Кентом для радиоигры с Москвой. После войны не был репрессирован, жил в Латвийской ССР.
21 Ср. в мемуарах А. Гуревича: Однажды Кулешов, в несколько уже ставшем непонятным состоянии, пожалуй, будучи слишком веселым, вдруг совершенно неожиданно дал возможность прочесть "протокол" показаний Озолса (Золя). Звучно смеясь, он сказал: "Смотрите, как ваш бывший подчиненный, генерал, хорошо отзывается о вас и пишет о том, какой вы хороший человек и руководитель".
22 Гуревич не упоминает об этом в мемуарах. Подобное предложение Драгуна противоречило бы инструкции, данной Центром 3 мая: Очень важно не допустить свидания Кента с Золя или его женой.
23 Ср. опубликованную В. Лотой телеграмму парижской советской военной миссии в Москву от 30 мая: Как вам известно, Кент и его люди размещены в помещении нашей конторы. Здесь же находится и один агент примерно такого же типа, как наш Кент, которого соседи по указанию своего Центра должны немедленно отправить домой. Паульзен случайно увидел соседского агента, хорошо ему знакомого и чуть ли не его подчиненного. По его заявлению, этот агент был заброшен от нас в район Берлина, где был захвачен гестапо и перевербован.
Паульзен просил нас не направлять этого типа в Москву на одном с ним самолете, поскольку это якобы повлияет на дальнейшую работу Паульзена.
24 Ср. в мемуарах А. Гуревича: Наше пребывание в Париже затягивалось, и я стал замечать, что Хейнц Паннвиц начинал нервничать. Однажды он спросил полковника Новикова, с которым больше поддерживал контакт, не могли бы тот узнать, как живут его родители и жена с детьми, а также сообщить им, что он жив и здоров. Ему посоветовал полковник подождать прибытия в Москву, оттуда будет легче установить связь с Магдебургом. Услышав этот совет, Хейнц умолк и больше, во всяком случае, в моем присутствии, к этому вопросу не возвращался.
25 Ср. в той же телеграмме: 30 мая Гиренко прибыл в Париж. Кент и его люди вылетают по указанному маршруту 1 или 2 июня. В тот же день они должны прибыть в Москву. Точную дату вылета самолета молнирую.
26 В то время как А. Гуревич называет ту же дату: Настало утро, раннее утро 7 июня 1945 г. Перед тем как сесть в машины, мы должны были еще попрощаться со многими из тех, с кем пришлось встречаться в миссии, В. Лота утверждает, что, судя по документам в деле, Паннвица и Гуревича доставили в Москву 2 июня.
27 Ср. в мемуарах А. Гуревича: Салон был не обычным: в нем отсутствовали мягкие откидные кресла. Несмотря на то, что самолет и салон были довольно больших размеров, сидящих мест было очень мало.
28 Ср. в мемуарах А. Гуревича: Спустившись по трапу, я обратил внимание на то, что недалеко от места посадки нашего самолета находились офицеры разных рангов, включая и генерала. Стояло довольно много автомашин. Мелькнула приятная мысль: неужели нас с таким вниманием встречают? Я еще не успел опомниться, как из увиденной мною группы офицеров почти одновременно отделились несколько человек. Они направились к Паннвицу, Стлуке и Кемпе, к каждому из них в отдельности. Не дав нам даже попрощаться друг с другом, эти офицеры усадили каждого из привезенных мною гестаповцев в отдельную машину, сев по два-три человека с каждым на заднее сиденье автомашины, и буквально в считанные минуты направились в неизвестном направлении.
29 А. Гуревич был приговорён к 20 годам заключения, освобожден в 1955 г., повторно арестован в 1958 г., освобожден в 1960 г., реабилитирован в 1991 г. Стлука и Кемпа также были приговорены к длительному заключению, оба вернулись из СССР в 1955 г. После возвращения в Германию Паннвиц поддерживал контакт со Стлукой, жившим в Вене.
30 Ср. в мемуарах А. Гуревича: Я оказался в большом кабинете. Кабинетов такой величины ранее мне не приходилось посещать. В глубине стоял очень большой письменный стол, за которым восседал незнакомый человек. Так впервые в жизни я увидел САМОГО Абакумова. Слева от меня, несколько в стороне стоял большой, очень длинный и довольно широкий стол со значительным числом стульев вокруг. Справа от меня, у самого стола Абакумова выстроилось несколько офицеров, в том числе и тот, если не ошибаюсь, генерал-лейтенант, который нас "торжественно встречал" у трапа самолета, едва приземлившегося в аэропорту. Взглянув на эту шеренгу, я убедился, что почти все они были в генеральском звании.
Иллюстрация: генерал В.М. Драгун. Фотография с интернет-сайта http://tankfront.ru/ussr/persons/gen-tv/DragunVM.html