(К1019) «Римскость» США в западной социально-политической мысли
Проведение параллелей между Америкой и Древним Римом - это бородатая банальность уже более полувека. Везде, кроме нашей страны, где до Галковского этой темой пренебрегали. Патриотическая публика, завирусованная византизмом, евразийством и дугинской версией геополитики, позицию «Рима» («Третьего») привыкла резервировать за Россией, а в Америке видит «подлый и торгашеский Карфаген», т.е. воплощение «Анти-Рима». А прозападная публика заточена на «борьбу с русским имперским реваншизмом» и поэтому табуирует все, намекающее на «американский империализм» и тем самым подрывающее цельность дискурса. Получилось, что для одних в этой теме мерещится «образчик посконной ватно-совковой ненависти к светлому образу Америки», а для других - «капитулянтство пятой колонны, которая хочет подорвать патриотический дух и вызвать пораженческие настроения».
Между тем, человеческое мышление склонно двигаться по легкому пути поиска аналогий. Колоссальное усиление Америки по итогам II Мировой войны, и особенно ее монопольная гегемония после краха СССР, заставила множество политических мыслителей и публицистов сравнивать ее с Римской Империей и грезить о новом Всемирном Государстве с центром в США. Представление о популярности этой темы на Западе можно получить, например, по цитированию ряда авторов в книге немецкого политолога Герфрида Мюнклера «Империи. Логика мирового господства - от Древнего Рима до Соединенных Штатов». Кстати, сообразительные немцы соответствующие выводы сделали еще по итогам I Мировой войны, поскольку именно вмешательство Америки, ее внезапное пришествие в Европу, обрекло их на поражение. Сравнение положения Америки после I Мировой войны с положением Рима после Пунических войн проводили такие мэтры немецкой гуманитарной науки, как Макс Вебер (1864-1920) и Эдуард Мейер (1855-1930). А уж после II Мировой войны до этого не додумался только тупой и ленивый.
Эта мысль давно перестала быть академически-элитарной, распространилась по всему культурно-политическому спектру и дошла «до самых до окраин». В 1970-е гг. ее можно было найти и у левого русско-кубинского писателя Алехо Карпентьера (1904-1980), и у «нового правого» бельгийского маргинала Жана-Франсуа Тириара (1922-1992), мечтавшего об отпоре американцам и строительстве «Европы от Дублина до Владивостока». Но помимо поверхностных сопоставлений, случаются и попытки придать этой теме концептуальную глубину, как это сделано в книге «Империя», написанной в 2000 г. левыми радикалами Антонио Негри и Майклом Хардтом. Эта книга стала, пожалуй, одним из самых мощных продуктов лево-глобалистского дискурса, появившихся в мире после создания левыми в 1970-е гг. мир-системного анализа. Ее и мы и возьмем в качестве образчика современного западного «оримливания» Америки.
Внешнеполитические аналогии - это половина дела. Гораздо важнее «римская поза» самих американцев, на что и обращают внимание Негри и Хардт. Желание сделать республику сильной и дееспособной стало сверхзадачей для отцов-основателей США, и именно Рим здесь был наиболее ярким образцом. С самого момента основания США, американская политическая элита смотрит на настоящее и будущее своей страны с точки зрения обретения успешности республиканского Рима и, наоборот, избегания римских ошибок.
«Поразительно, насколько сильно этот американский эксперимент напоминает взятый из далекого прошлого опыт политического устройства, в особенности политическую теорию, вдохновленную имперским Римом! В этой традиции конфликт между ограничением [свободы масс - С.К.] и экспансией всегда разрешался в пользу экспансии. Макиавелли определял в качестве республик, склонных к экспансии, те, чьи демократические основания вели и к постоянному возникновению конфликтов [внутренних - С.К.], и к приобретению новых территорий. Полибий понимал экспансионизм как награду за совершенное соединение трех форм правления, потому что постоянная форма подобной власти поощряла демократическое давление масс, направленное на преодоление всех ограничений и всякого контроля. Без экспансии республика постоянно рискует впасть в цикл разложения». (Негри А., Хардт М. «Империя»).
Здесь необходимы пояснения. Американская Конституция 1787 года восходит к доктрине Полибия (220-120 гг. до н.э.), который силу Рима увидел в гармоничном сочетании трех форм власти: монархии, олигархии и демократии. Эту тему затем развил и разжевал Макиавелли (1469-1527) в «Рассуждениях о первой декаде Тита Ливия». Макиавелли первым акцентировал внимание на том, что способность Рима к экспансии была связана не только с монархическими и олигархическими аспектами его конституции, но и с сохранением мощного демократического фундамента. «Фишка» Рима в эпоху расцвета Республики заключалась в том, что римский плебс сохранял политическую мощь и вооруженность, а элите приходилось расшивать возникавшие социальные конфликты за счет внешней экспансии, а не путем подавления и «мебелизации» собственного народа. Перманентный конфликт стал творческой силой, сформировавшей римскую политическую систему, которая этот конфликт не погасила, а наоборот, институциализировала, а его энергию перенаправила во внешний мир. Экспансия оказалась той «морковкой», которая помогла пригасить конфликт соперничающих сил и обеспечить демократии необходимое во внешнем мире техническое единоначалие. Поэтому и случился такой парадокс, что республика, сотрясаемая внутренними конфликтами и, на первый взгляд, стоящая на грани хаоса, тем не менее, в военной сфере оказалась сильнее, чем централизованные монархические режимы того времени.
Рим доказал, что демократия прекрасно сочетается с империализмом, причем в масштабе более серьезном, чем это ранее сделали Афины. Вместо того чтобы давить социальные сети во имя трансцендентного источника Власти, следует, наоборот, сделать источником Власти суперпозицию воль, создаваемых этими социальными сетями. И это позволяет мобилизовать энергию и предприимчивость граждан в значительно большей мере, чем это возможно в деспотических режимах. Я уже писал на эту тему: «Макивелли еще 500 лет назад объяснил двоечникам всех времен и народов, что республика, желающая стать Мировой Империей, новым Римом, а не никчемным пятном на карте мира, должна опираться на реальное народовластие». Эта республиканская версия макиавеллизма была усвоена отцами-основателями США гораздо раньше, чем до нее дозрели старые европейские элиты, которые в те времена пробавлялись другой, авторитарно-монархической версией макиавеллизма, столь почитаемой в кругу российских интеллектуалов. Республиканский макиавеллизм, рожденный изучением древнеримского опыта, сам его дух и взгляд на мир были зафиксированы в знаменитом сборнике «Федералист», статьи которого, в защиту Конституции 1787 года, написаны тремя отцами-основателями (Гамильтон, Мэдисон и Джей) под коллективным римским псевдонимом «Публий». ( Кстати, такое упорное вживание американских элитариев в роль римлян не осталось без серьезных последствий).
Уникальное географическое положение Америки позволило ей в полной мере воспользоваться римской связкой демократии и экспансии. Сначала это было завоевание континентального фронтира, потом - эпоха экономического роста, опиравшегося на освоение уже захваченных ресурсов. В должный момент началась военно-политическая и финансовая экспансия, приведшая к расширению американской гегемонии практически на весь мир. В ближайшие годы, вероятно, формат экспансии будет изменен, с учетом экономических проблем Америки, но надеяться на ее прекращение и на торжество изоляционизма нельзя. В силу своей римской сущности, Америка, подобно финансовой пирамиде, может существовать только в движении и росте.
«Существует множество аргументов, обосновывающих привилегированное положение Соединенных Штатов в новой глобальной структуре имперской власти. Частично оно может быть объяснено преемственностью роли Соединенных Штатов (особенно их военной роли) от лидера в борьбе против СССР до лидера в новом унифицированном мировом порядке. С точки зрения конституционной истории, которую мы прослеживали здесь, однако, очевидно, что в значительно большей мере фактором, позволившим Соединенным Штатам занять привилегированное положение, выступает имперская тенденция их собственной Конституции. Конституция США, как сказал Джефферсон, лучше всего приспособлена для расширяющейся Империи. ...Американский конституционный проект основан на модели выстраивания заново открытого пространства и воссоздания бесконечно различных и сингулярных отношений сетевого типа на неограниченной территории.
Сегодняшняя идея Империи родилась благодаря глобальной экспансии собственного, исходно рассчитанного на внутренние условия конституционного проекта США. Фактически именно через расширение сферы действия внутренних конституционных процессов начинается процесс конституирования Империи. ...Все сети соглашений и ассоциаций, каналы опосредования и разрешения конфликтов и координация различной динамики государств институционализированы в рамках Империи. Мы переживаем первую фазу преобразования глобального фронтира в открытое пространство имперского суверенитета». (Негри А., Хардт М. «Империя»).
Авторы в своем 2000 году чрезмерно идеализировали американский империализм, не довели до конца сравнение с Римом, и потому, как и наш Дмитрий Евгеньевич Галковский, не учли, что процесс преобразования Гегемонии в Империю необходимо включает в себя «Этап Злого Следователя», когда все будет протекать вовсе не так радужно и миролюбиво, как шло поначалу. С Америкой, начиная с 1990-х гг., происходит примерно то же самое, что и с Римом в 180 г. до н.э., когда он из «строгого, но справедливого» Гегемона стал превращаться в хулигана и негодяя, блюющего на детских площадках и гадящего во все песочницы, и пребывал таковым полтора столетия, вплоть до 30 г. до н.э. (Подробнее на эту тему - в тексте «Ницшеанство Мирового Гегемона»).
Последний пример показывает, что выстраивание аналогий между Америкой и Римом более плодотворно, если касается не каких-то отдельных аспектов, а всей целостности фактов, и проводится в контексте сопоставления соответствующих эпох, - нашей современности (1950 г. плюс-минус полтора столетия) и эпохи эллинизма (III-I вв. до н.э.).
Светлая мысль о параллелизме эпох первым посетила, по-видимому, немецкого историка Иоганна Дройзена (1808-1884), яростного прусско-германского националиста. В своей книге «История эллинизма», написанной в 1836-43 гг., он, собственно, открыл эллинизм как качественно особую эпоху и показал, что эллинистический мир перед римским завоеванием бурно развивался и обнаруживал много интересных альтернатив. На последних страницах своей книги он прямо заявил, что проведение параллелей с современной ему Европой дает наилучшее понимание процессов, протекавших в течение первого века истории эллинизма. Обе эпохи (XIX в. и III в. до н.э.) объединяет крушение традиционных общественных скреп, утверждение в политике и общественной жизни рационализма и либерализма, победа сугубо меркантильных интересов над всеми остальными, взрывное развитие экономики и науки, рост глобализации и экспансия европейской цивилизации в странах Востока. Систематических сопоставлений между «тогда» и «сейчас» Дройзен не делал, а отдельные его мысли на эту тему относятся к внутригерманскому политическому горизонту. Так, объединяемую на его глазах Германию он уподоблял раздробленной Элладе, а в Пруссии видел аналог Македонии времен Филиппа II, который эту Элладу должен объединить «железом и кровью». Об Америке он вообще не думал, и она в ту эпоху не могла казаться ему существенным фактором мировой политики.
Следующий шаг в этом направлении сделал Освальд Шпенглер (1880-1936) в своей популярной книге «Закат Запада» (1918-1922 г.). Шпенглер провел систематическое сопоставление интервалов истории Новой Европы и аналогичных им интервалов античной истории, которые являются «одновременными» с точки зрения логики развития культуры. В таблицах Шпенглера наш 1800 г. примерно соответствует античному 300 г. до н.э. Содержанием следующих четырех столетий оказывается сворачивание системы великих держав в единую технократическую Мировую Империю, что будет сопровождаться ломкой прежних форм социально-политической организации, утверждением массового общества, глобализацией, наконец, распадом и угасанием старых наций и этнических групп. Такое сопоставление эпох, особенно в виду исхода II Мировой войны и начала Холодной войны, любого вдумчивого школьника было способно навести на вполне определенные аналогии. А именно, Европа - аналог раздробленной Эллады, Россия/СССР - аналог полуварварской, но культурно близкой грекам Македонии, которая оспаривала у заморского Рима-Америки господство над греческими полисами.
К такой картине мира пришел уже упоминавшийся Тириар, предлагавший Европе объединение по «македонской схеме», где роль Македонии должен был сыграть СССР. Господство македонян, с их военной мощью, но пиететом к эллинской культуре и интеллекту, нанесло гораздо меньший ущерб греческим полисам, их культуре и образу жизни, сравнительно с последующим римским завоеванием. Готовность греков пожертвовать своим партикуляризмом ради объединения с Македонией в единую державу позволила бы им дать отпор Риму и создать Империю, где в конечном итоге доминировали бы греки, охомутавшие македонскую аристократию, а македонский народ играл бы роль тягловой силы и пушечного мяса. Русские в этом плане подобны македонянам, что и побудило Тириара призывать европейцев объединяться с СССР против Америки. В последние годы своей жизни Тириар мог оценить точность своей аналогии, поскольку соперничество «Новой Македонии» с «Новым Римом» закончилось примерно так же, как и в античном исходнике. После полувека (214-168 гг. до н.э.) горячих и холодных войн с Римом за влияние на Элладу, Македонская держава капитулировала и была расчленена на «суверенные республики».
Впрочем, сам Шпенглер, будучи немецким националистом, с Римом сопоставлял, естественно, Германию и умер слишком рано, чтобы убедиться в обреченности попытки немецкого реванша. Шпенглер также сделал типичную ошибку гуманитария, который «дорвался до чисел». А именно, оказался очарован «магией цифр» и решил, что продолжительность «синхронных» эпох в разных культурах должна совпадать с точностью до десятилетия. Даже в рамках собственной шпенглеровской парадигмы это совсем не обязательно: время культурной эволюции в разных культурах вполне может течь с разной скоростью, причем эта скорость может меняться на каждом этапе развития культуры. Вместо игры с числами Шпенглеру стоило больше внимания уделить комплексному сопоставлению самой геополитической конфигурации разных культур в «синхронные» эпохи, что подтолкнуло бы его к картине, близкой к тириаровской. Такой подход способен не только подсказать что-то в плане прогнозов, но и привести к более глубокому пониманию событий эллинистической эпохи (поскольку все познается в сравнении). В проекте «Геополитика эпохи эллинизма» (который скоро возобновится) я как раз и пытаюсь восполнить эту недоработку Шпенглера.
Между тем, человеческое мышление склонно двигаться по легкому пути поиска аналогий. Колоссальное усиление Америки по итогам II Мировой войны, и особенно ее монопольная гегемония после краха СССР, заставила множество политических мыслителей и публицистов сравнивать ее с Римской Империей и грезить о новом Всемирном Государстве с центром в США. Представление о популярности этой темы на Западе можно получить, например, по цитированию ряда авторов в книге немецкого политолога Герфрида Мюнклера «Империи. Логика мирового господства - от Древнего Рима до Соединенных Штатов». Кстати, сообразительные немцы соответствующие выводы сделали еще по итогам I Мировой войны, поскольку именно вмешательство Америки, ее внезапное пришествие в Европу, обрекло их на поражение. Сравнение положения Америки после I Мировой войны с положением Рима после Пунических войн проводили такие мэтры немецкой гуманитарной науки, как Макс Вебер (1864-1920) и Эдуард Мейер (1855-1930). А уж после II Мировой войны до этого не додумался только тупой и ленивый.
Эта мысль давно перестала быть академически-элитарной, распространилась по всему культурно-политическому спектру и дошла «до самых до окраин». В 1970-е гг. ее можно было найти и у левого русско-кубинского писателя Алехо Карпентьера (1904-1980), и у «нового правого» бельгийского маргинала Жана-Франсуа Тириара (1922-1992), мечтавшего об отпоре американцам и строительстве «Европы от Дублина до Владивостока». Но помимо поверхностных сопоставлений, случаются и попытки придать этой теме концептуальную глубину, как это сделано в книге «Империя», написанной в 2000 г. левыми радикалами Антонио Негри и Майклом Хардтом. Эта книга стала, пожалуй, одним из самых мощных продуктов лево-глобалистского дискурса, появившихся в мире после создания левыми в 1970-е гг. мир-системного анализа. Ее и мы и возьмем в качестве образчика современного западного «оримливания» Америки.
Внешнеполитические аналогии - это половина дела. Гораздо важнее «римская поза» самих американцев, на что и обращают внимание Негри и Хардт. Желание сделать республику сильной и дееспособной стало сверхзадачей для отцов-основателей США, и именно Рим здесь был наиболее ярким образцом. С самого момента основания США, американская политическая элита смотрит на настоящее и будущее своей страны с точки зрения обретения успешности республиканского Рима и, наоборот, избегания римских ошибок.
«Поразительно, насколько сильно этот американский эксперимент напоминает взятый из далекого прошлого опыт политического устройства, в особенности политическую теорию, вдохновленную имперским Римом! В этой традиции конфликт между ограничением [свободы масс - С.К.] и экспансией всегда разрешался в пользу экспансии. Макиавелли определял в качестве республик, склонных к экспансии, те, чьи демократические основания вели и к постоянному возникновению конфликтов [внутренних - С.К.], и к приобретению новых территорий. Полибий понимал экспансионизм как награду за совершенное соединение трех форм правления, потому что постоянная форма подобной власти поощряла демократическое давление масс, направленное на преодоление всех ограничений и всякого контроля. Без экспансии республика постоянно рискует впасть в цикл разложения». (Негри А., Хардт М. «Империя»).
Здесь необходимы пояснения. Американская Конституция 1787 года восходит к доктрине Полибия (220-120 гг. до н.э.), который силу Рима увидел в гармоничном сочетании трех форм власти: монархии, олигархии и демократии. Эту тему затем развил и разжевал Макиавелли (1469-1527) в «Рассуждениях о первой декаде Тита Ливия». Макиавелли первым акцентировал внимание на том, что способность Рима к экспансии была связана не только с монархическими и олигархическими аспектами его конституции, но и с сохранением мощного демократического фундамента. «Фишка» Рима в эпоху расцвета Республики заключалась в том, что римский плебс сохранял политическую мощь и вооруженность, а элите приходилось расшивать возникавшие социальные конфликты за счет внешней экспансии, а не путем подавления и «мебелизации» собственного народа. Перманентный конфликт стал творческой силой, сформировавшей римскую политическую систему, которая этот конфликт не погасила, а наоборот, институциализировала, а его энергию перенаправила во внешний мир. Экспансия оказалась той «морковкой», которая помогла пригасить конфликт соперничающих сил и обеспечить демократии необходимое во внешнем мире техническое единоначалие. Поэтому и случился такой парадокс, что республика, сотрясаемая внутренними конфликтами и, на первый взгляд, стоящая на грани хаоса, тем не менее, в военной сфере оказалась сильнее, чем централизованные монархические режимы того времени.
Рим доказал, что демократия прекрасно сочетается с империализмом, причем в масштабе более серьезном, чем это ранее сделали Афины. Вместо того чтобы давить социальные сети во имя трансцендентного источника Власти, следует, наоборот, сделать источником Власти суперпозицию воль, создаваемых этими социальными сетями. И это позволяет мобилизовать энергию и предприимчивость граждан в значительно большей мере, чем это возможно в деспотических режимах. Я уже писал на эту тему: «Макивелли еще 500 лет назад объяснил двоечникам всех времен и народов, что республика, желающая стать Мировой Империей, новым Римом, а не никчемным пятном на карте мира, должна опираться на реальное народовластие». Эта республиканская версия макиавеллизма была усвоена отцами-основателями США гораздо раньше, чем до нее дозрели старые европейские элиты, которые в те времена пробавлялись другой, авторитарно-монархической версией макиавеллизма, столь почитаемой в кругу российских интеллектуалов. Республиканский макиавеллизм, рожденный изучением древнеримского опыта, сам его дух и взгляд на мир были зафиксированы в знаменитом сборнике «Федералист», статьи которого, в защиту Конституции 1787 года, написаны тремя отцами-основателями (Гамильтон, Мэдисон и Джей) под коллективным римским псевдонимом «Публий». ( Кстати, такое упорное вживание американских элитариев в роль римлян не осталось без серьезных последствий).
Уникальное географическое положение Америки позволило ей в полной мере воспользоваться римской связкой демократии и экспансии. Сначала это было завоевание континентального фронтира, потом - эпоха экономического роста, опиравшегося на освоение уже захваченных ресурсов. В должный момент началась военно-политическая и финансовая экспансия, приведшая к расширению американской гегемонии практически на весь мир. В ближайшие годы, вероятно, формат экспансии будет изменен, с учетом экономических проблем Америки, но надеяться на ее прекращение и на торжество изоляционизма нельзя. В силу своей римской сущности, Америка, подобно финансовой пирамиде, может существовать только в движении и росте.
«Существует множество аргументов, обосновывающих привилегированное положение Соединенных Штатов в новой глобальной структуре имперской власти. Частично оно может быть объяснено преемственностью роли Соединенных Штатов (особенно их военной роли) от лидера в борьбе против СССР до лидера в новом унифицированном мировом порядке. С точки зрения конституционной истории, которую мы прослеживали здесь, однако, очевидно, что в значительно большей мере фактором, позволившим Соединенным Штатам занять привилегированное положение, выступает имперская тенденция их собственной Конституции. Конституция США, как сказал Джефферсон, лучше всего приспособлена для расширяющейся Империи. ...Американский конституционный проект основан на модели выстраивания заново открытого пространства и воссоздания бесконечно различных и сингулярных отношений сетевого типа на неограниченной территории.
Сегодняшняя идея Империи родилась благодаря глобальной экспансии собственного, исходно рассчитанного на внутренние условия конституционного проекта США. Фактически именно через расширение сферы действия внутренних конституционных процессов начинается процесс конституирования Империи. ...Все сети соглашений и ассоциаций, каналы опосредования и разрешения конфликтов и координация различной динамики государств институционализированы в рамках Империи. Мы переживаем первую фазу преобразования глобального фронтира в открытое пространство имперского суверенитета». (Негри А., Хардт М. «Империя»).
Авторы в своем 2000 году чрезмерно идеализировали американский империализм, не довели до конца сравнение с Римом, и потому, как и наш Дмитрий Евгеньевич Галковский, не учли, что процесс преобразования Гегемонии в Империю необходимо включает в себя «Этап Злого Следователя», когда все будет протекать вовсе не так радужно и миролюбиво, как шло поначалу. С Америкой, начиная с 1990-х гг., происходит примерно то же самое, что и с Римом в 180 г. до н.э., когда он из «строгого, но справедливого» Гегемона стал превращаться в хулигана и негодяя, блюющего на детских площадках и гадящего во все песочницы, и пребывал таковым полтора столетия, вплоть до 30 г. до н.э. (Подробнее на эту тему - в тексте «Ницшеанство Мирового Гегемона»).
Последний пример показывает, что выстраивание аналогий между Америкой и Римом более плодотворно, если касается не каких-то отдельных аспектов, а всей целостности фактов, и проводится в контексте сопоставления соответствующих эпох, - нашей современности (1950 г. плюс-минус полтора столетия) и эпохи эллинизма (III-I вв. до н.э.).
Светлая мысль о параллелизме эпох первым посетила, по-видимому, немецкого историка Иоганна Дройзена (1808-1884), яростного прусско-германского националиста. В своей книге «История эллинизма», написанной в 1836-43 гг., он, собственно, открыл эллинизм как качественно особую эпоху и показал, что эллинистический мир перед римским завоеванием бурно развивался и обнаруживал много интересных альтернатив. На последних страницах своей книги он прямо заявил, что проведение параллелей с современной ему Европой дает наилучшее понимание процессов, протекавших в течение первого века истории эллинизма. Обе эпохи (XIX в. и III в. до н.э.) объединяет крушение традиционных общественных скреп, утверждение в политике и общественной жизни рационализма и либерализма, победа сугубо меркантильных интересов над всеми остальными, взрывное развитие экономики и науки, рост глобализации и экспансия европейской цивилизации в странах Востока. Систематических сопоставлений между «тогда» и «сейчас» Дройзен не делал, а отдельные его мысли на эту тему относятся к внутригерманскому политическому горизонту. Так, объединяемую на его глазах Германию он уподоблял раздробленной Элладе, а в Пруссии видел аналог Македонии времен Филиппа II, который эту Элладу должен объединить «железом и кровью». Об Америке он вообще не думал, и она в ту эпоху не могла казаться ему существенным фактором мировой политики.
Следующий шаг в этом направлении сделал Освальд Шпенглер (1880-1936) в своей популярной книге «Закат Запада» (1918-1922 г.). Шпенглер провел систематическое сопоставление интервалов истории Новой Европы и аналогичных им интервалов античной истории, которые являются «одновременными» с точки зрения логики развития культуры. В таблицах Шпенглера наш 1800 г. примерно соответствует античному 300 г. до н.э. Содержанием следующих четырех столетий оказывается сворачивание системы великих держав в единую технократическую Мировую Империю, что будет сопровождаться ломкой прежних форм социально-политической организации, утверждением массового общества, глобализацией, наконец, распадом и угасанием старых наций и этнических групп. Такое сопоставление эпох, особенно в виду исхода II Мировой войны и начала Холодной войны, любого вдумчивого школьника было способно навести на вполне определенные аналогии. А именно, Европа - аналог раздробленной Эллады, Россия/СССР - аналог полуварварской, но культурно близкой грекам Македонии, которая оспаривала у заморского Рима-Америки господство над греческими полисами.
К такой картине мира пришел уже упоминавшийся Тириар, предлагавший Европе объединение по «македонской схеме», где роль Македонии должен был сыграть СССР. Господство македонян, с их военной мощью, но пиететом к эллинской культуре и интеллекту, нанесло гораздо меньший ущерб греческим полисам, их культуре и образу жизни, сравнительно с последующим римским завоеванием. Готовность греков пожертвовать своим партикуляризмом ради объединения с Македонией в единую державу позволила бы им дать отпор Риму и создать Империю, где в конечном итоге доминировали бы греки, охомутавшие македонскую аристократию, а македонский народ играл бы роль тягловой силы и пушечного мяса. Русские в этом плане подобны македонянам, что и побудило Тириара призывать европейцев объединяться с СССР против Америки. В последние годы своей жизни Тириар мог оценить точность своей аналогии, поскольку соперничество «Новой Македонии» с «Новым Римом» закончилось примерно так же, как и в античном исходнике. После полувека (214-168 гг. до н.э.) горячих и холодных войн с Римом за влияние на Элладу, Македонская держава капитулировала и была расчленена на «суверенные республики».
Впрочем, сам Шпенглер, будучи немецким националистом, с Римом сопоставлял, естественно, Германию и умер слишком рано, чтобы убедиться в обреченности попытки немецкого реванша. Шпенглер также сделал типичную ошибку гуманитария, который «дорвался до чисел». А именно, оказался очарован «магией цифр» и решил, что продолжительность «синхронных» эпох в разных культурах должна совпадать с точностью до десятилетия. Даже в рамках собственной шпенглеровской парадигмы это совсем не обязательно: время культурной эволюции в разных культурах вполне может течь с разной скоростью, причем эта скорость может меняться на каждом этапе развития культуры. Вместо игры с числами Шпенглеру стоило больше внимания уделить комплексному сопоставлению самой геополитической конфигурации разных культур в «синхронные» эпохи, что подтолкнуло бы его к картине, близкой к тириаровской. Такой подход способен не только подсказать что-то в плане прогнозов, но и привести к более глубокому пониманию событий эллинистической эпохи (поскольку все познается в сравнении). В проекте «Геополитика эпохи эллинизма» (который скоро возобновится) я как раз и пытаюсь восполнить эту недоработку Шпенглера.