Культ детства в искусстве позднего СССР
Художник-иллюстратор Александр Павленко записал свои интересные размышления о феномене детства в позднесоветской культуре. Если в здоровом обществе культура, предназначенная для детей, готовит их к будущей взрослой жизни, то в брежневскую эпоху она, в значительной мере, превратилась в культ детства как «вещи в себе». Человек, пропитанный такой культурой, вместо того чтобы радоваться собственному взрослению, должен был впадать в ностальгию по «уходящему детству» и рассматривать взросление как своего рода «изгнание» из «волшебной страны детства». Этот тренд равным образом отразился в литературе, кинематографе, детских песнях той эпохи.
Словами самого автора: «Пока была жива сталинская культура, ребёнка, как во всем мире, рассматривали как заготовку взрослого человека и потому большинство предназначенных для детей текстов того времени популярно разъясняли малышу мир, в котором тому предстояло работать и сражаться. ...Хрущовская литература для детей знакома мне поверхностно, но у меня составилось представление, что предназначалась она в основном мальчикам и была наполнена эйфорией открытий. Тайга, лесные реки, безымянные озёра, бесконечно расширяющиеся горизонты, пафос и азарт первопроходцев. Но с приходом застоя начался совершенно новый период развития советской культуры для детей. ...Дети из советских книг для детей никогда (ну, почти никогда) не взрослели. ...в советской детской культуре 60-70-х звучал призыв к прекрасному мгновению: «детство мое, постой, не спеши, погоди!» Ребёнок оставался ребёнком. В детском мире никогда и ничего не происходило окончательно».
Думаю, что это могло повлиять в основном на детей из благополучных интеллигентских семей. А вот на детей из обычных, и тем более не очень благополучных семей, - вряд ли. В детстве (конец 70-х, начало 80-х) я регулярно проводил летние каникулы в полусельской «глубинке», и у большинства моих тогдашних приятелей семьи были неполные: папа или неизвестен, или умер, или в разводе, или в алколечебнице. Такой ребенок вынужденно взрослеет очень рано и берет на себя мужские обязанности: нужно помогать маме, вкалывать на огороде, ремонтировать дом и т.д. А когда такому пареньку исполняется 13-14 лет и включаются гормоны, то он начинает бегать за девочками, и тут ему уж точно не до «ностальгии по стране детства». Это верно и для остальных детей из ярко выраженных рабоче-крестьянских семей.
Вряд ли обсуждаемый тренд мог повлиять и на другую группу позднесоветских детей, которая мне была социально ближе, - «ранние специалисты»: ученики всевозможных спецшкол и школ «с уклоном», победители олимпиад, участники различных технических и творческих кружков и т.п. Дети, уже в раннем возрасте определившиеся со своим призванием и готовящиеся поступать в профильные вузы, естественным образом устремлены в будущее и не особенно склонны ностальгировать по «уходящим детским годам». Их круг чтения задан полюбившейся темой, включает в себя массу специальной, познавательной и научно-популярной литературы, в которой мало сантиментов и которая ориентирована на взрослый мир и взрослые занятия.
Острее всего этот ностальгический тренд должен был задевать тех развитых и интеллектуальных детишек, кто в раннем возрасте уже включил самосознание и рефлексию, но еще не определился со своим будущим. Такой ребенок себя в будущем еще не видит, поэтому должен бояться будущего в большей степени, чем стремиться к нему. Взросление ему и так представляется малоприятной «дорогой в никуда», а если эту мысль подчеркивает культура, то на выходе получится «Питер Пен». А может быть, этот тренд и включили специально, чтобы «покорежить» интеллигентную часть нашего поколения и сделать ее влияние нулевым? Вы заметили, что среди нашего поколения (родившихся в 70-е и 80-е гг.), нет ни одного безусловного гения или ярко выраженного вождя? Во всяком случае, у автора этой концепции не обошлось без конспирологии: подобно Галковскому, он находит у истоков этой тенденции коварных «англофилов», внедрявших «педофильский» подход к детской литературе, образчиками которого являются Кэрролл и Миллн.
Впрочем, в литературе эта тенденция проявилась значительно слабее, чем в кино и в песнях. Я проанализировал собственный список книг, прочитанных в детстве (конец 70-х, начало 80-х) и оставивших о себе наиболее яркие воспоминания, и не нашел среди них ни одной, «обожествляющей детство». Примечательно, что в списке авторов оказалась и англичанка Энид Блайтон со своей историей «Знаменитый Утенок Тим». Вопреки «англофобской» концепции Павленко, далеко не всех английских авторов следует записывать в культисты «детского эскапизма» вместе с Кэрролом и Миллном. Блайтон писала по сути скаутскую литературу, где дети решают вполне взрослые проблемы (расследуют преступления и т.п.). Утенок Тим тоже «решал взрослые проблемы» и нередко действовал весьма коварно и жестко, «не по-детски».
«- Bидишь, Мамa, - сказал Тим, - вот мы и пoбeдили всех врагов. Мы пpижгли нос Бимбо, и он бoльшe не смеет показываться в окне. Мы откормили Tилли, и хозяин снёс её на рынок [чтобы продать на жаркое - С.К.]. Мы поймали лисицy, и хозяйка сдeлaлa из нeё воротник.
- Спасибо, сынок, ты хорошо сделал, - сказaлa Мама-Утка. - Только прошу тебя, будь теперь послушным и не шали».
Это совсем не похоже на «сопли», о которых пишет Павленко. Притом история о Тиме была отнюдь не маргинальной в брежневское время: по ее мотивам было выпущено сразу три разных аудиокниги.
Взамен «вечно гадящей англичанки» у меня есть более простое объяснение культурному тренду 70-х. С приходом к власти команды Брежнева, был сделан выбор к переходу от «радикально-прогрессистского» к более консервативному и уравновешенному социуму. Творцам дали отмашку на гуманизацию культуры, разрешили сбавить накал «социальной педагогики» в творчестве, отказаться от плакатного энтузиазма, сосредоточиться на бытовых и личных темах, на жизни «как она есть, без лозунгов и пропаганды». Деятели культуры этому обрадовались; в среде советской интеллигенции в это время уже развился скепсис в отношении политической и «производственной» пропаганды в искусстве. Маятник неизбежно качнулся в противоположную сторону. И на культурной продукции для детей это должно было сказаться сильнее всего, потому что «социальная педагогика» встроена в саму ее суть. Ослабив ее до минимума, чтобы сосредоточиться на «детстве самом по себе», «как оно есть без лозунгов и пропаганды», творцы неизбежно получили эскапистский культ детства, подернутый ностальгией из-за неизбежного взросления, бессмысленного и как бы «насильственного» в этом контексте.
Словами самого автора: «Пока была жива сталинская культура, ребёнка, как во всем мире, рассматривали как заготовку взрослого человека и потому большинство предназначенных для детей текстов того времени популярно разъясняли малышу мир, в котором тому предстояло работать и сражаться. ...Хрущовская литература для детей знакома мне поверхностно, но у меня составилось представление, что предназначалась она в основном мальчикам и была наполнена эйфорией открытий. Тайга, лесные реки, безымянные озёра, бесконечно расширяющиеся горизонты, пафос и азарт первопроходцев. Но с приходом застоя начался совершенно новый период развития советской культуры для детей. ...Дети из советских книг для детей никогда (ну, почти никогда) не взрослели. ...в советской детской культуре 60-70-х звучал призыв к прекрасному мгновению: «детство мое, постой, не спеши, погоди!» Ребёнок оставался ребёнком. В детском мире никогда и ничего не происходило окончательно».
Думаю, что это могло повлиять в основном на детей из благополучных интеллигентских семей. А вот на детей из обычных, и тем более не очень благополучных семей, - вряд ли. В детстве (конец 70-х, начало 80-х) я регулярно проводил летние каникулы в полусельской «глубинке», и у большинства моих тогдашних приятелей семьи были неполные: папа или неизвестен, или умер, или в разводе, или в алколечебнице. Такой ребенок вынужденно взрослеет очень рано и берет на себя мужские обязанности: нужно помогать маме, вкалывать на огороде, ремонтировать дом и т.д. А когда такому пареньку исполняется 13-14 лет и включаются гормоны, то он начинает бегать за девочками, и тут ему уж точно не до «ностальгии по стране детства». Это верно и для остальных детей из ярко выраженных рабоче-крестьянских семей.
Вряд ли обсуждаемый тренд мог повлиять и на другую группу позднесоветских детей, которая мне была социально ближе, - «ранние специалисты»: ученики всевозможных спецшкол и школ «с уклоном», победители олимпиад, участники различных технических и творческих кружков и т.п. Дети, уже в раннем возрасте определившиеся со своим призванием и готовящиеся поступать в профильные вузы, естественным образом устремлены в будущее и не особенно склонны ностальгировать по «уходящим детским годам». Их круг чтения задан полюбившейся темой, включает в себя массу специальной, познавательной и научно-популярной литературы, в которой мало сантиментов и которая ориентирована на взрослый мир и взрослые занятия.
Острее всего этот ностальгический тренд должен был задевать тех развитых и интеллектуальных детишек, кто в раннем возрасте уже включил самосознание и рефлексию, но еще не определился со своим будущим. Такой ребенок себя в будущем еще не видит, поэтому должен бояться будущего в большей степени, чем стремиться к нему. Взросление ему и так представляется малоприятной «дорогой в никуда», а если эту мысль подчеркивает культура, то на выходе получится «Питер Пен». А может быть, этот тренд и включили специально, чтобы «покорежить» интеллигентную часть нашего поколения и сделать ее влияние нулевым? Вы заметили, что среди нашего поколения (родившихся в 70-е и 80-е гг.), нет ни одного безусловного гения или ярко выраженного вождя? Во всяком случае, у автора этой концепции не обошлось без конспирологии: подобно Галковскому, он находит у истоков этой тенденции коварных «англофилов», внедрявших «педофильский» подход к детской литературе, образчиками которого являются Кэрролл и Миллн.
Впрочем, в литературе эта тенденция проявилась значительно слабее, чем в кино и в песнях. Я проанализировал собственный список книг, прочитанных в детстве (конец 70-х, начало 80-х) и оставивших о себе наиболее яркие воспоминания, и не нашел среди них ни одной, «обожествляющей детство». Примечательно, что в списке авторов оказалась и англичанка Энид Блайтон со своей историей «Знаменитый Утенок Тим». Вопреки «англофобской» концепции Павленко, далеко не всех английских авторов следует записывать в культисты «детского эскапизма» вместе с Кэрролом и Миллном. Блайтон писала по сути скаутскую литературу, где дети решают вполне взрослые проблемы (расследуют преступления и т.п.). Утенок Тим тоже «решал взрослые проблемы» и нередко действовал весьма коварно и жестко, «не по-детски».
«- Bидишь, Мамa, - сказал Тим, - вот мы и пoбeдили всех врагов. Мы пpижгли нос Бимбо, и он бoльшe не смеет показываться в окне. Мы откормили Tилли, и хозяин снёс её на рынок [чтобы продать на жаркое - С.К.]. Мы поймали лисицy, и хозяйка сдeлaлa из нeё воротник.
- Спасибо, сынок, ты хорошо сделал, - сказaлa Мама-Утка. - Только прошу тебя, будь теперь послушным и не шали».
Это совсем не похоже на «сопли», о которых пишет Павленко. Притом история о Тиме была отнюдь не маргинальной в брежневское время: по ее мотивам было выпущено сразу три разных аудиокниги.
Взамен «вечно гадящей англичанки» у меня есть более простое объяснение культурному тренду 70-х. С приходом к власти команды Брежнева, был сделан выбор к переходу от «радикально-прогрессистского» к более консервативному и уравновешенному социуму. Творцам дали отмашку на гуманизацию культуры, разрешили сбавить накал «социальной педагогики» в творчестве, отказаться от плакатного энтузиазма, сосредоточиться на бытовых и личных темах, на жизни «как она есть, без лозунгов и пропаганды». Деятели культуры этому обрадовались; в среде советской интеллигенции в это время уже развился скепсис в отношении политической и «производственной» пропаганды в искусстве. Маятник неизбежно качнулся в противоположную сторону. И на культурной продукции для детей это должно было сказаться сильнее всего, потому что «социальная педагогика» встроена в саму ее суть. Ослабив ее до минимума, чтобы сосредоточиться на «детстве самом по себе», «как оно есть без лозунгов и пропаганды», творцы неизбежно получили эскапистский культ детства, подернутый ностальгией из-за неизбежного взросления, бессмысленного и как бы «насильственного» в этом контексте.