ЗАПИСКА О МЕРТВОМ ЧЕЛОВЕКЕ
Написал доклад, годный для Русского Географического Общества, но выступить с ним не пригласили. Выложу здесь. Имена, в основном, изменены. Дневник настоящий.
PS Если почувствовали что-то, сделайте репост. Никому то не поможет, но хоть вспомнят. Самое страшное - это забвение.
ЗАПИСКА О МЕРТВОМ ЧЕЛОВЕКЕ
- Видишь желтый магазинчик слева? С решетками? Пять лет назад в него въехал КАМАЗ. Водила был, как водится, под банкой. Задел столб, порвал провода, занялась крыша. Магазин сгорел. Водила от огорчения повесился. А дальше, смотри - наш дом. Приехали!
Якшанга. Черная речка в снежных лесах. Сырая мякоть марта. Поезд, вышедший из точки А, превращается здесь в гул, в зыбь луж, чтобы, не останавливаясь, исчезнуть в перспективе рельс. На привокзальной стеле серп скрещен с молотом, прямые путей сходятся в воображаемой точке на горизонте. Не там ли проживает Картограф, отметивший Якшангу на карте? Жирный кружок, от которого через рябь болот разбегаются нитки узкоколеек, заканчивающиеся кружочками поменьше, лесными поселками: Северным, Панино, Сосновкой.
Господин Картограф! Я - обыкновенный наблюдатель, достигший этой местности, свидетельствуя вам почтение, вынужден огорчить: ваши карты врут. Рельсы давно разобраны; дороги улучшенные проезжи в хорошую погоду; остальные не проезжи даже в великую сушь; поселки вымерли; вместо хвойного леса - поросшие осиной вырубки. А люди? Их нет на вашей карте. Вы, кажется, забыли о них, хотя люди - самое важное в географии. Кто они? Что делают? Как выживают? А еще вы забыли отобразить отчаяние. Господин Картограф! Уважаемые участники географического движения! Что вы, старожилы воображаемых точек, что вы знаете о настоящей точке на карте? О сложенной такими точками части суши? В своем сообщении из Якшанги я покажу, что к местностям, приговоренным к отчаянью, неприменим привычный вам язык условных знаков. Мое скромное предложение: обозначьте их белыми, в цвет снега, пятнами.
Слушайте.
У ворот стояли три старых тополя. Дом, сложенный из пеноблоков, не был обшит, от чего казался мрачным и грязным. Впрочем, участок был ухожен, забор стоял прямо, а в окнах тлел свет. Другие дома этой и соседних улиц были деревянными. Большинство были заброшены. Некоторые - частично распилены на дрова. Там и сям среди завалившихся заборов лежали деревья.
Нас проводили на кухню.
-Знакомься: моя сестра Тамара. Сергей, ее муж. Томка - главная медсестра поселка. Серега занимался лесом.
-Ну а Володька - наш человек в столице. Добрались нормально?
-Слава Богу.
-К вам непросто попасть - вставил я.
-Сейчас проще. Где проезд под железкой, летом ручей, а спуск - жидкая глина. Со дня на день вскроется и тогда беда. Объезд - километров десять, без асфальта. Раньше был переезд, но случилась история...
-Андрею очень интересны истории. Он хочет написать о Питерском.
-Громко сказано. Разобраться бы для начала. - смутился я.
-Питерский...С Сосновки? Так это когда было! Тамар, помнишь?
-Что я? Я в эти ваши истории не вникаю. Зачем?
-И то верно. Их здесь столько... Взять переезд. Местный мужик, купив десятку, обмыл ее и поехал в Шарью. В машине был он, дочка, жена и теща. На переезде десятка заглохла - новая, не притерлась еще. А мужик забыл про стартер - иначе как объяснить, что он стал толкать машину? Товарняк протащил их до стрелки. Семья, кроме его самого, погибла. На стрелке один из вагонов соскочил с рельс и потянул за собой состав. Переезд после этого ЧП закрыли.
-Нет ты все расскажи! В составе были цистерны с метилом: жуткая штука - выжигает легкие. Мы, медперсонал, бегали по домам вдоль линии, зажимая лицо мокрыми тряпками. Контингент у нас - старики, пьянь. Чудом никого не забыли.
-А я в Москве смотрю на дежурстве телек. И тут Якшанга! Всегда, включая первый, боюсь, что покажут Якшангу. Полюс невезения - находка для Останкино. Горят вагоны, бегают люди. Звоню сестре, она рыдает в трубку.
-Полюс невезения...ты загнешь.
-А где хуже!?
-Велика Россия. Где-нибудь наверняка хуже. А мужик, представь, так и живет. Видел его в магазине. Скипидарит по прежнему.
-Нет, ты скажи где хуже?
-Где? В Поназырево, конечно, получше. Там лагерь, ИТК. Есть работа. В Панино похуже. Шесть стариков, сорок километров до жилья. Магазин раз в месяц. Концертная бригада раз в год, на день пенсионера.
-А в Сосновке? - спросил я.
-В Сосновке никак. Дома сгнили, мосты упали. Не проехать. Зачем он тебе сдался, этот Питерский?
-История из Джека Лондона. Но действие происходит в наши дни, за пределами полярного круга, в средней полосе державы, покорившей космос.
-Да ты, я смотрю, романтик. - рассмеялся Серега. - Только у нас, как видишь, другая романтика. А впрочем, зайдите к Михалычу. Питерский же у него работал. Он все и расскажет.
У пострадавшего от КАМАЗа магазина мы свернули влево. Впереди стоял остов кафетерия. За ним начинались заводские руины. Дыры в стенах цехов были столь велики, что казались результатом гаубичного обстрела. Наконец, мы вошли в квартал деревянных домов. Обитаемые узнавались по высоким, до крыш, поленницам. На углу Чапаева с Культурой из сугроба перед бревенчатым домиком росла пластиковая пальма. Дверь открыл усатый мужчина в свитере.
-Звали его Есютин Владимир Иванович. В народе - Питерский. Родом, наверно, оттуда. К нам по путевке попал.
-Путевке в жизнь. - хихикнул Володя.
-Да. Не он один. Якшанга - это химия, зоны, сто первый килОметр. А мужичок был незаметный. Бичара еще тот.
-Работал в леспромхозе? - поинтересовался я.
-Внекадрово. Сторожил Сосновку. Говоря прямо, ЛПХ к тому времени уже не было.
-Михалыч стал директором после банкротства. - объяснил Володя.
-Расскажу как есть. Руину по дороге проходил? До революции это был лесопильный завод. Затем Якшлаг. После него ЛПХ. Экспериментальное производство. Из Индонезии за опытом ехали. Но тут помер Брежнев. И понеслось: перестройка, ускорение. На ЛПХ вся социалка - магазины, школы, кочегарки, даже свет в поселке. Лес никому не нужен, барахтаемся, долги растут. Нашли, наконец, канал на финнов. Выходим на безубыточность. И - нож в спину. Наверху решили разбанкротить леспромхозы по всей области. Набежали кредиторы, суды, приставы. Дохлый номер. Мужики дали гудок, отключили рубильники и в наступившей темноте спиздили все, что было плохо приварено. Технику, лес, рельс, кирпич, даже арматуру из цехов выломали. Москвичи, кредиторы ЛПХ, увидев такой разворот, включились в дело. Пути, мотовозы, новые краны... За месяц все было разбанкрочено к херам. Такое у нас вышло ускорение.
-Сосновку тогда же забросили?
-Раньше. Поселок зеленый, хороший. Но место гиблое - кругом болота.
-Как туда добраться?
-Куда? В Сосновку? Ты, парень, юморист. Тридцать километров разобранной узкоколейки. Еще Питерский там жил, а мосты уже попадали. Туда никто не ездит. Только с другой стороны, да и то летом.
-То есть поселок забросили еще до банкротства? Что же он там делал?
-Пил, сторожил.
-Что сторожил?
-Ничего. Просто сторожил. Грел, понимаешь, место.
-А зарплата? Он был на окладе?
Михалыч достал из кармана пачку "Балканской Звезды" и затянулся.
-Числился. Ну сам посуди, ЛПХ разбанкрочен. Денег нет. Да и зачем в Сосновке деньги? Привозили продуктами. Договаривался с лесниками, выживал.
-Ему было куда уехать?
-Было. Всем, кому не было, дали брошенные дома в Панино.
-Тогда зачем он остался?
-Меня спрашиваешь? Я не знаю, зачем. Что у человека в голове было?
-Выходит, о нем просто забыли?
-Ты пойми. Не тот он был кадр, чтобы помнить. Вышло, конечно, нехорошо, но кто в этом виноват?
-Действительно, кто?
-Никто. Ты парень, писатель? - Михалыч выпустил струю дыма под потолок. - Сказочник? Думаешь, в сказку попал? А здесь ни хуя не сказка. Дневник его читал?
-В интернете гуляет.
Михалыч хмыкнул. Выйдя из кухни, он вернулся с пачкой мятых ксерокопий.
-На, читай. Может, найдешь виноватых. А может не найдешь. Тут вся правда, без интернетов.
Копии были сняты с ученической тетрадки в клетку. Видимо, Питерский нашел ее в брошенном доме и приспособил под дневник. Среди разводов, клякс, мышиного помета и помех ксерокса я с трудом разбирал слова.
"9 декабря 2002 года.
Ребята ушли 20 ноября. Андрюха обещал зарплату мне получить, купить пожрать и привезти. Сегодня 9 декабря, от него ни слуху ни духу. Вероятно, проблемы с деньгами в ЛПХ. Так выбрался как-нибудь бы да объяснил, что к чему.
Жратва у меня кончилась 1-го декабря. И рыба в нароту не идет.
Сергеич, где твои налимы? Вот с 1 по 9 декабря: сорожка с налимом с палец, да зеленец с ладонь. Завариваю малину и пью с перцем и солью. Этим пока и питаюсь. Вроде шевелюсь, но что-то с ногами. Хотел пойти в Зебляки, дошел до пожарки и все, дальше не дойти. Замерзну. Замерзать, так в доме. Зверье хоть не обгложет.
10 декабря.
Состояние совсем никуда. Начинает пошатывать, а ведь не ем только 10 суток. Только вода. А жрать охота, даже очень.
11 декабря.
С ногами все хуже и хуже. От чего? Может, от резины. Я ведь последние два-три года все в резине да в резине. Когда керзачи носил и забыл.
14 декабря.
Хотел побриться, да прибор сломался. Да и к чему все это? Все равно я труп.
15 декабря.
Ноги, ноги. Не думал, что они-то меня и сведут в могилу. Да, силы тают. Уже доски еле раскалываю. А смерть моя будет из-за холода. Перестану шевелиться и … замерзну.
Неужели ни Васильич, ни Сергеич не хватятся меня до Нового года? Не икается за столом, что Питерский в Сосновке с холода и голода подыхает? Обидно! Не один год людям предоставлял и кров и ночлег, делился последним, а сам буду подыхать в одиночестве, всеми забытый.
16 декабря.
Кончился керосин. Теперь к голоду еще темнота прибавилась. Никого. Да и кого мне, собственно, ждать? Случайного охотника? Навряд ли. Рыбакам тоже не проехать. Боже! Неужели так и подохну здесь?
17 декабря.
Вот и последняя надежда пропала. Ждал почему-то сегодня Андрюху, но увы. Андрюха, Андрюха, ты же сам изъявил желание деньги получить. Просил список составить, что купить, и с концами. Хоть бы приехал, объяснил, что к чему, может, и я с тобой как-нибудь доковылял бы. А так что думать! Дотянуть. Все, кажется, приплыл. Уже и руки начинают уставать.
19 декабря (четверг).
Вот лежал и думал, а чего, собственно, я жду, кого, вернее. Работать наши не будут, дороги нет, а значит, ни рыбаков, ни охотников. Этот вариант отпадает. Андрюха или Серега с Ромкой - это тоже пас. Они были, когда им нужно было, а сейчас, Питерский, хуй с тобой: околевай с холода. Подыхай с голоду, нам что, это не наши проблемы. Эх, сотворись какое чудо, да остался бы жив, посмотреть бы в ваши глаза. Но увы, чудес на свете не бывает. И еще говорят: безвыходных положений нет. Но где у меня выход, где? Я уж не одну ночь голову ломаю над этим. Нет у меня выхода, кроме того, что кто-нибудь сюда заглянет, но опять же навряд ли. Следов у Сосновки ни лыжных, ни человеческих.
Надежда только на мой родной ЛПХ, но он что-то не очень торопится проверить меня. Да! Сергеич, погубил ты меня, погубил. Будешь возражать: мол, ты не мой начальник. Теперь у тебя, мол, Васильич мастер, так если они не чешутся, то к кому мне иметь претензии? А претензия эта - жизнь моя.
А может и так быть: приедете, а я готов, да так оно и будет. Так вот пишу вам, пока башка еще соображает: будьте вы оба прокляты.
Чтоб вам кусок поперек горла встал, когда вы жрать садитесь… Да, это перед кончиной. Слабею с каждым днем, да что днем, наверное, уже с часом. Усталость, вялость во всем теле.
Жрать хочется, не передать. Вот теперь в моем положении можно понять блокадника Питера. Вот, бля, так и получается: декабрь 2002 года у меня, а у них - самая страшная пора в декабре 1942 года, ровно 60 лет назад.
Есть, правда, у меня один выход: это привязать к потолку шнур, лечь в койку, дернуть башкой и готов. Думал, думал, но вот что узнал я: слышал или читал где, что самоубийц не очень чествуют. Остается один, значит, путь: ждать, когда зимушка-зима приберет.
20 декабря.
Сегодня рано встал, замерз чего-то, правда, вчера и топил один раз, но и на улице не 30 градусов, а что будет, когда 30 градусов ебанет, да ветер, как сегодня, да дня через два топить? Вот я и пишу уж не в первый раз: может, еще бы и протянул, но холод доканает.
Кончилась моя еда на сегодня, я имею в виду баранью шкуру. Вот сейчас как раз готовлю из остатков. Где еще найти бы, но где найдешь, если в поселке уже 4 года никто не живет, да мне далеко и не отойти от дома. У меня, мужики, уж думка, правда, хреновая, в голове все вертится: не отпазгать ли мне по колено левую ногу, все лишних дней десять или более протяну, а если все же чудо, а я без ноги, и жив остался, до пенсии еще два года, куда я, калека, денусь? Вишь, опять не в масть. Найти бы мне мешок отрубей, я бы еще поспорил с судьбой, но это только в сказках все находят, все сбывается, все хорошо кончается.
Где же выход, где?
О чем все же думают мои тупоголовые начальнички? О чем? Что-то я расплакался раньше времени. Пока еще живой. Мои сверстники, может, помнят про 4 солдат-стройбатовцев: 42 суток в океане болтались и живы остались. Правда, это летом было.
У меня дела похуже. Зима, она, сука, только, считай, началась. Опять же: ноги, ноги, меня доебут и в могилу загонят. А ведь вроде началось это после того, как они у меня в прошлом году пухнуть стали, правда, потом прошли. Ладно: чему бывать, того не миновать.
21 декабря (суббота).
Вот месяц, как ушли мужики. За это время даже выстрела не было слышно, не говоря уже о ком-нибудь живом. Нет, вру, зайца видел, но давно. Интересно, что и сорок-то не слыхать. Куда все подевалось? У меня же нарота стоит, хочу сходить проверить, только дойду ли? С 9 декабря стоит непроверенная. Что же все-таки с Андрюхой? Почему он не приехал? У него же и лыжи есть.
И еще. Почему рыба в нароту не идет? Сейчас налим идти должен. Все, бля, против меня! Все!"
Пока мы были у Михалыча, Тамара успела испечь пирожков. С рыбой, картошкой и луком, а на сладкое - с черникой. На закуску был салат, а выпить мы взяли с собой из Москвы.
После третьей я перестал обращать внимание на подергивание лампы в такт проходящим поездам. Жара кухни стала уютной и доброй.
Тамаре позвонили:
- Так у тебя ничего нет от жара? Лучше Ибукрин. И противовирусный. Анаферон или арбидол. Если будет подниматься, набирай.
-Это Гусева. -бросила Тамара мужу.
-Часто звонят? - спросил я.
-И звонят, и на вызовы хожу. В Новый Год дежурство. После боя курантов вызов к Рафе Покинову: давление у жены. А живут они на Второй Культуре. Это за речкой, на краю поселка. Новогодняя ночь. Метель. Тропки - да что тропки - улицы замело. Фонарей в поселке нет. Десять шагов пройду - отдышусь на чемодане. Потом еще десять шагов. Дошла, наконец, до лав. На лавах сугроб, а под ними вода чернеет. Толкала чемодан перед собой, а сама ползком, как фронтовая сестричка. И только одного боялась - чемодан в воду уронить. Обратно легче было - метель утихла. По своим следам к шести утра добралась до дома.
-А скорая? Здесь нету скорой?
-Есть, но водитель по штатному расписанию один. Только днем или для тяжелых больных, которым в Шарью. А по ночным вызовам - пешком. Врачей у нас нет, не положено. По штатному расписанию бывает терапевт по средам. С тех пор, как закрыли больницу, я с больными одна. Семнадцать лет. Каких только вызовов не было. Зыкову ногу отрезало - наложила жгут, кинула в багажник ногу и в больницу. На муже: скорая была в ремонте. Метил пролился - с ожогами легких везла. А так обычно приступы, давление, простудное, белая горячка.
-Не было мысли бросить?
-А кто к больным пойдет? Некому! Только я и сестрички.
-Но скажем Новый Год. Вы же не обязаны?
-Как не обязана? Это же мое дежурство! - возмутилась Тамара.
-Но могли не пойти?
-Как я могла не пойти, если это мое дежурство? А если что случиться? Кто будет виноват?
-Действительно, кто?
-Да причем здесь это... Не могу я по другому.
-Такой она человек. Бывает, и не в свое дежурство ходит. - вставил Сергей.
-Бывает и не в свое. Стучат ночью. Женщина с Заречной, живет одна. Сын алкоголик. Нищая, даже телефона нет. Что с сыном? Судороги от водки. Одеваюсь, беру чемодан. Просыпается муж. Выбегает в сени. "Тамара, ты ж не дежуришь. Забыла?" Батюшки! И вправду не моя смена. Но раз оделась, то пошла. А женщина эта скрыла, что у сына - горячка. Если белая, полагается с милицией идти. Заходим с ней в избу, он на нас с дубьем. Я чемодан уронила и бежать, а мать он отколотил. Пришлось с милицией чемодан вызволять.
-Давайте выпьем за Томку. - предложил Володя. - Если бы не она, то Якшанги бы уже не было. И за это ее уважают. В Москве я - никто. А здесь - брат Тамары Дворниковой!
-Да будет тебе. - засмущалась Тамара. На плите давно кипел чайник, но никто не снимал его.
-Удивительная у меня жена. Добрая. - добавил Серега.
-Очень добрая. Здесь, вообще, многие добрые. - философски подытожил Володя.
-Очень добрые - поддакнул Серега.
Тамара встала и выключила чайник.
-А будешь на улице помирать - воды не принесут. - бросила она нам.
-Но вы же носите? Почему?
Тамара промолчала.
-А сколько за это платят? - перевел разговор я.
-Восемь сто сорок. Сто сорок - надбавка за главную медсестру.
-Ужас.
-Это не так и плохо. Пенсии здесь четыре с копейками. Пособие столько же. А работы нет.
-И все молчат?
-А что сделаешь? Плетью обуха не перешибешь - вставил Сергей.
-Уехать.
-Все, кто мог, уже.
-Ну тогда Транссиб. Перекрыть его к чертовой бабушке и требовать справедливости.
-Перекрывали.
-И?
-Дело было, когда в поселке год не было света.
-Целый год? Совсем?
-Нет, поначалу только вечерами. Днем свет был. Все, кто мог, понакупали аккумуляторных ламп.
-В амбулатории вытаскивали вакцины из холодильников и клали в ведра с водой. - вспомнила Тамара.
-Потом отрубали на шесть часов в сутки. Потом, когда начали выключать на двенадцать стали закрываться магазины.
-А за что отключали?
-Долги ЛПХ за электричество перевесили на сельсовет. А откуда у сельсовета деньги? Население платило. Но отключали всех.
-И люди терпели?
-Терпели. Только когда стали давать по два часа в день терпение лопнуло. Собрались бабы, и, погуторив, пошли на железку.
-А мужики?
-Мужики бы и дальше в темноте сидели - ввернула Тамара
Сергей продолжил, не обращая внимания на колкость.
- Приехала глава района. Ее взяли в заложники. Приехал зам прокурора области. То же самое. Приехало телевидение. Сняло сюжет и показало по первому каналу. После этого приехал губернатор и включил свет.
-Это грустно. Загнать ситуацию да абсурда, чтобы кто-то на белом мерседесе сказал: я молодец, я все решил.
-Он был на черном мерседесе.
-Но сколько можно так терпеть? Где же у вас выход? Где?
Володька игрался с мобильным. Тамара откусила от пирожка. Ее муж отвел глаза.
-Чудес на свете не бывает. Смотри, что пишет по этому поводу глава района.
Серега потянулся к пачке "Районного Вестника", лежавшей рядом с печкой.
-Вот, Боркова Елена Михайловна, глава района. Отвечает на вопросы граждан в рубрике "Разговор по существу". Вопрос: "Якшанга вымирает. Для жизни людей нет элементарных условий - бани, прачечной, парикмахерской. Много старых развалившихся домов, которые портят и без того мрачный вид поселка. Связь с внешним миром имеем только два раза в неделю. Когда же у нас будет порядок?"
-Действительно, когда? - Сергей обвел нас взглядом. - Боркова эта нас не жалует, потому что Якшанга против нее. Вот что она отвечает: "Бани и прачечные - производства убыточные даже для более крупных поселков, чем Якшанга. Для их содержания в бюджете нет средств. Мусор не везут извне, а чисто там, где не мусорят."
-Это, видимо, о старых домах. Сами виноваты, что построили этот "мусор". - комментировал Сергей.
-"Что касается связи с так называемым "внешним миром"... - продолжил он
-То она, как и парикмахерская, необязательна. - ввернул я
-Не совсем так. "Движение пригородного поезда Поназырево-Шарья организовано каждый день, а не два раза в неделю". Но только два раза в неделю поезд ходит так, что в тот же день можно вернуться из Шарьи. В другие дни приходится ночевать на вокзале. Такси - семьсот рублей в один конец. Три поездки туда-обратно - пенсия. То есть, здесь ты прав - связь с так называемым "внешним миром" необязательна.
-А говорят безвыходных положений нет.
-Здесь каждое положение безвыходное. Помнишь тополя перед входом?
-Ну.
-Все гнилые. Ветви переплелись с проводами. Подует как следует - оборвет свет. Чтобы убрать тополя нужно отключить улицу. Это могут только электрики. Они просят по пять тысяч за дерево. А ты спрашиваешь, где выход? Нет его, нет. Все про нас забыли. Кому мы нужны? Ни-ко-му. Самим себе мы больше не нужны, вот что страшно.
-Давайте о веселом. - Володька обновил рюмки.
-Ну, попробуй - мрачно буркнул Серега.
-Здесь, если приглядеться, столько абсурда. Осенью иду на Заречную. Лавы обледенели. Смотрю, ползет бабка. Встала на четвереньки, как богомолка. Ползет медленно, не отрывая головы. Я подбегаю. Скользко - жуть! Плюхнулся, схватился за нее. И вот мы сидим, обнявшись, посреди лав. Оказалось, это моя школьная учительница. Посмотрела сквозь очки и говорит строго: "Володенька, чем здесь ноги ломать, найди в Москве Путина и расскажи ему всё!" Мы с ней так смеялись, так смеялись.
Володя ожидал от нас смеха, но мы промолчали. Тогда он разлил остатки и сказал:
-А все таки, это ни на что не променяешь. Как то в белые ночи сплю на веранде. Вдруг, сквозь сон слышу песню. Просыпаюсь. Три утра. На улице дождик и туман. И в тумане поют женщины: "Виновата ли я?" С таким надрывом, что мороз по коже. Этот мороз по коже - виноваты ли мы, что любим его?
Я проснулся среди ночи. Гудел проходящий поезд и тихо позвякивали в буфете стаканы. Мне стало неуютно. Я выглянул в окно. Подмораживало. В свете луны я увидел трех старух, идущих в молчании мимо заколоченных домов. Снег скрипел под их валенками.
Прошли - и тишина. Зажгя ночник, я взял пачку ксероксов и продолжил чтение.
ПРОДОЛЖЕНИЕ
PS В основном, я теперь выклдываю все здесь http://facebook.com/andrey.pavlichenkov
