ЗАПИСКА О МЕРТВОМ ЧЕЛОВЕКЕ (ОКОНЧАНИЕ)
ЗАПИСКА О МЕРТВОМ ЧЕЛОВЕКЕ (ОКОНЧАНИЕ)
Прошли - и тишина. Зажгя ночник, я взял пачку ксероксов и продолжил чтение.
"22 декабря (воскресенье).
Ходил проверял нароту, вернее, не ходил, а плелся. Вышел утром, а вернулся - уже солнце заходило. С 9 декабря не был, и вот за 13 дней: сорожка и зеленец с ладонь. Где же, Сергеич, твои налимы? Дело к концу декабря, а их как не было, так и нет. Зайчишки забегали рядом с домом. Сука, не ноги, петель наставил бы, я и тросик обжег, ставь только, но ноги, ноги. Дров заготовлю немного и готов. Да и с чего им меня таскать с овечьей шкуры, очисток и воды?
Сергеич, Сергеич!
Неужели ты меня бросил и оставил здесь в голоде, холоде, одиночестве подыхать? Чем я перед тобой виноватый? Вроде во всем старался угодить. Ни в чем не отказывал. Так за что ко мне такая немилость? До Нового 2003 года осталось 9 дней. Неужели я его не увижу?
23 декабря.
Вчера подлянку совершил, но меня голод на это толкнул. Подломал «спецназ». И после 20 дней голодовки сожрал целую кастрюлю вермишели.
Представляете, у него оказалось около 1 кг риса, грамм 400 гороха, столько же вермишели, немного лука, заварка чая, немного масла растительного. Масло это без добавок, но я его сначала принял за жидкость, потому что в бутылочке все было замерзшим. Если масло чистое, оно бы было тягучим что ли. Но до конца бы не замерзло. Короче, и здесь дурят нас. Да еще соли около 1 кг, а мы с Серегой, Ромкой спрашивали у него соль. Принес на раз посолить. Вот вам и Андрюша. Весь на виду. Короче, мужик еще тот.
Да, вонища будет на мою голову, если жив останусь, да и мертвого, думаю, не раз вспомнит «добрым» словом. Но говорю еще раз, это меня голод заставил.
Да, мужики, теперь-то я понял, что может сделать человек из-за голода. Короче, голодный человек - страшный человек, страшнее зверя. Из-за голода на все пойдешь, даже на преступление, на убийство. Ладно с Андрюхой, зато на неделю, дней десять я себе жизнь продлил. Вот сейчас дернул немного чайку покрепче и башка закружилась, вот он, голод, сказывается.
Братцы, одна надежда: это на Сергеича, неужели он не догадается, что со мной что-то неладное. Я ведь ему говорил, что у меня последнее время что-то с ногами.
Дело-то какое, какие-то 30 км, а может окончиться все трагически. Да еще зима, а сейчас морозы пойдут крещенские, рождественские. Надо же так влипнуть! Неужели мне суждено не за хер издохнуть? Все решат последние полмесяца. А там останется ложиться и помирать. Жрать больше негде взять. Может, все же после Нового года мантуровские будут работать, но на это надежды мало. Они бы давно уже начали дорогу мять, делать. Но о них ни слуху ни духу. Ведь смерть-то будет страшной. Правда, лег и замерз, вроде и немучительно, но дело как раз и в этом. Умирать без движения, в одиночку и из-за чего?
Признаюсь: никогда не думал, что такой конец будет.
У нас в роду вроде никто ни от голода, ни от холода не умирал. Буду сопротивляться «косой» до конца. Но еще раз говорю, ноги и зима. Они много не дадут дрыгаться.
24 декабря.
Ну вот до Нового года осталась неделя. Летит время, летит. У меня все по-старому. Какая кругом стоит тишина! Другой раз даже жутко становится. Да, если жив останусь, все, хватит, больше меня ни за какие деньги здесь зимой не оставишь.
25 декабря.
Через неделю в это время уже другой месяц, другой год.
Дотяну, а дальше что?
Если меня не хватятся, то мне хана. Январь, февраль и март мне не вытянуть, да и чем тянуть? Водой? Полмесяца. От силы. Хоть бы появился кто! Боже милостливый, да помоги же! Пошли кого-нибудь! Не дай подохнуть здесь не по-человечески. Каждый день прошу тебя, помоги, но в ответ - тишина и безмолвие. Тут еще мороз ударил рановато что-то. Все к одному, все к худшему. Жрать на три дня, да и не жрать, а так, для поддержки духа. Ох и положеньице!
26 декабря.
Еле дошел до нароты. 3 сорожки и ершишка. Снял ее, больше один черт не дойти. Не попадется все равно ни черта.
27 декабря.
Какая-то апатия ко всему. Ничего неохота делать. Вот дров нет и идти неохота. Настроение: лечь и еб… оно все по нотам. Так жить хочется, как хочется жить! Все еще надеюсь на что-то.
Ведь должны же меня хватиться, должны!!! 2 раза не приезжаю за зарплатой, да еще перед Новым годом. Значит, со мной что-то случилось, какая-то беда. Что им - приехать не на чем? Ведь ЛПХ работает, техника какая-то, но есть.
Сергеич, я тебе еще осенью говорил: надо, мол, квартиру подыскивать, а ты: подожди, мол, хоть одну бригаду, а закинем работать. Закинули...
28 декабря.
Вчера стал раздеваться, а ноги опухшие. От пьянки, как Ленька раньше говорил, но сейчас-то два месяца не то что не пил, а не видел ее, заразу.
Я, когда с речки плелся, чувствую, что-то не то с ногами, по дому и то тяжело ходить. И вот вечером - на тебе! - еще не лучше. Я и говорю: все к одному. Жратва еще когда кончилась, рыба не идет, керосин кончился, а сейчас и все кончается, ногам кранты, мороз ни хрена не спадает. По всей видимости, дело подходит к финишу. Надежда и на Якшангу пропала. Видимо, мои раздолбаи-начальники х… на меня положили. А ведь после будут трепать, что по пьянке, мол, замерз.
29 декабря.
Мороз спал, так за ночь все замело. Ни за водой, ни за дровами не пройти. Бля, не понос, так золотуха!
30 декабря.
На ногах опухоль вроде стала спадать. Вот завтра и Новый год. Прошлые худо-бедно, но как-то отмечал. Не только стопки нет, но даже жевануть нечего. Утром доел бурду: немного риса, очистки и двух лягушат. Это в нароту в последний раз попались. Все-таки французы, наверное, не таких хавают. С двух штук мяса, если так можно сказать, полспичечного коробка. Если все нормально, то завтра постараюсь побриться, помыться, постираться. Ведь все-таки Новый 2003 год. Переоденусь в чистое и буду ждать ее, «косую».
31 декабря.
Ну вот, через несколько часов уйдет старый и придет Новый 2003 год. Что сказать про старый прожитый год? Вроде все нормально было: и хорошее и плохое. Что старое вспоминать? Что было, то прошло.
Скоро начнут рассаживаться за столы, провожать старый год, а затем встречать Новый. В семьях, компаниях. Прилюдно. А здесь, бля, как далее не знаю, какое и слово написать. Один. Света нет, жрать нет, на улице опять метет. Ноги, оказывается, не проходят. Валенки, когда меня будете забирать, увидите, что я здесь в это время носил, еле утром одел. Да и х… с ними, с ногами. Мне теперь все едино. Раньше на что-то надеялся, а сейчас все, надежды рухнули. Издохну в этом Новом 2003 году. Вот стемнеет немного: долбану шипучки, закушу несколькими мерзлыми картофелинами. Так встречу Новый год.
Эх, люди, люди!!!
Как хочется жить! Ведь 57 лет - это не предел. Я настраивался до 75 тянуть, как отец, а вишь, как дело повернулось. Никогда не думал, что смерть приму через ноги. Ну пойди я тогда в ноябре с ребятами, и дело все было бы иначе. И еще - что же мое начальство думает? Обо мне в Якшанге 2 месяца ни слуху ни духу, за получкой не приезжаю, может, думает, что я в Зебляках балдею, так на что? Ведь должны же о рабочих немного думать, тем более о тех, кто удален. А у меня, кроме йода и таблеток от температуры, ничего нет. Случись что, а так оно и случилось: помирай, Владимир Иванович.
Ну да ладно."
На въезде в Поназырево нас встретил потрепанный плакат: "ПОЛВЕКА РЯДОМ С ВАМИ. ИК-2 ОБЩЕГО РЕЖИМА." Светило яркое солнце. По поселку шли, обходя лужи, красивые надзирательницы в форме.
В районном музее мы обнаружили зуб мамонта, глиняные горшки, самопрялку, ткацкий станок, самовар и две гармошки. На стене висели четыре картины поназыревского художника: "Весна", "Лето", "Осень" и "Зима". Два пейзажа со снегом и один с дождем.
Смотрительница вынесла альбом фотографий советской Якшанги. Ряды тополей вдоль прямых улиц. Деревянные домики. Школа. Кафе. Столовые. Парикмахерская. Все, увиденное вчера в запустении, на этих карточках было новым и почти уютным. Первомайская демонстрация перед ДК работников лесного хозяйства. Оказывается, здесь умели улыбаться. Как странно... Лесопилка. Паровозики-кукушки. Молодой Михалыч. Смеющийся Серега за рулем трелевочника. Среди елового леса мужчины в шляпах с портфелями в руках позирует с мужчинами в телогрейках. А вот китайцы в смешных, не по размеру ватниках и ушанках... Постойте, Михалыч говорил про индонезийцев... Не может быть!
На улице пахло слякотью и креозотом. Я подумал, что креозот - это человек, а слякоть - это пространство. Слякоть, конечно, сильней.
У крайнего дома поселка стояли старухи. Мы спросили про дорогу на Панино.
-Панино? - удивились они.
-К кому? - поинтересовалась первая старуха.
-Там никого и нет. - ответила ей вторая.
-А почтальонша Петрова?- возразила третья. - Вам, ребятки, за помойку и в лес. Сорок верст.
Проселок бесконечно петлял среди сугробов и сосен.
-Ну, бля, дорожка! - выругался Володька на ухабе. - Сюда от Якшанги по прямой двадцать пять, да рельсы разобрали. А раньше... В бабье лето ЛПХ составами возил в Панино грибников. Обставляли это дело празднично. Вагончики обтягивали лозунгами: "Пятилетку в четыре года!" "Быт советских граждан - работа и досуг, любовь и вера в светлое будущее!" и "Охрана природы - долг каждого!" Из громкоговорителей играла музыка. Бабы приходили с лукошками, а мужики - с бутылками. Было времечко...
С каждой новой развилкой проселок становился менее проезжим. Наконец, он окончился вырубкой. Мы поняли, что заблудились. Навигатора у нас не было, а карта не помогала. Ни вырубка, ни дорога не были обозначены на ней. Мы вернулись к предыдущей развилке. Другой отворот вывел на новую. Оба поворота с этой развилки оканчивались вырубками. Вернулись на несколько километров и вновь оказались на вырубке.
Мы заглушили мотор. Солнце, сосны и тишина. Какая тишина! До мурашек и жути.
В конце концов выяснилось, что в этом лабиринте вырубок единственная дорога без свежих следов и есть та, что ведет в Панино.
Поселок был полностью вымершим. Улица за улицей брошенных домов. Сосновая, Рябиновая, Депутатская. Наконец мы приметили дымок из трубы.
Нам открыла женщина в платке. Это была почтальонша Петрова. Кроме нее в избе было две печки, нары, провалившийся диван, двенадцать настенных календарей с богородицей, рыжий кот и сожитель в ватнике. На столе у дивана лежал штемпель и пачка квитанций: почта.
-За стол, за стол, да командуй парадом. - Петрова тянула и повторяла слова, но болтала без умолку: редкий случай выговориться. - А мы порежем, порежем, да вилки-ложки. Не стесняйся, у нас все есть. Ты посоли, а здесь нужно быть готовым ко всему. Толще режь, хлеб нам возят, запасаем, запасаем, да кушаем. Пенсия у нас два раза в месяц, а живем мы не очень. Было сто человек, а осталось семеро. Шалтающихся пенсионеров да болтающихся пенсионеров, вроде нас, да вы на нас не смотрите, вы нарезайте, нарезайте, да кушайте, а мы то привычные, мы и пальцами можем. Наше здоровье - и вам не хворать. Огурчики свои, а уезжать нам предлагали, да некуда, думаем дожить до смерти, здесь многим за восемдесят, мы самые молодые, молодые да удалые, здесь и помрем, отсюда уж не уехать, а помирать тут охота, даже очень, вот помрем и ничего тут не будет, ничего не будет. А вы кушайте, кушайте, а мы уж как-нибудь сами помрем. Ну, за нашу Родину, чтоб росла и крепчала, переживаем, конечно, ужасно, что же это творится, да всегда что-то творится, но страшно, страшно по радио слушать. А трактор здесь не у каждого, тракторов здесь вообще нет, это лесники бросили, не завелся, вот и бросили, а приедут или нет, бог весть, сюда и не ездит никто, только лавка и пенсия, а ты разливай, не жалей, у нас все есть, мы сами за себя. А сами мы с Сосновки, расселились в девяносто девятом, вот и живем, а Питерского знали, как не знать, здесь его все знали, нехорошо с ним вышло, ой нехорошо, но кто виноват, никто не виноват, он тебе не сродственник?
- О чем он думал, когда остался в поселке? - пухлая ладонь Петровой обволакивает ручку чайника. - Должен был за себя подумывать маленько, маленько всегда нужно за себя. Мы то сами за себя, а сегодня праздник, Василий Капельник, слышишь, кап-кап, кап-кап? Ты выйди, выйди, послушай, кап-кап, кап-кап...
Богородицы глядели на нас со старых календарей. У каждой в руках было по младенцу. "Знал бы Ирод, что чем он сильней, тем многотиражнее чудо" - подумал я и вышел в сени. Кап-кап, кап-кап... Нащупав ручку двери, я распахнул ее.
Вспышка света ослепила меня.
"1 января 2003 года.
Ну вот и первый день нового 2003 года. Как вы провели праздник, представляю. А я лег в койку, как только стемнело. Сон не шел, да какой сон, когда дело дошло, что дальше уж некуда. Встал, растопил печку, пожег огней, не бенгальских, как это принято на Новый год, а «Сибирских огней» (журнал). Поплакал, поклял свою судьбу, ну а что от этого толку, один черт никто меня не слышал, никто меня не видел. Одна у меня маленькая, как искорка, надежда: это на мантуровских. Может, все-таки после праздников будут работать…
2 января.
Первый день голодовки в новом году. Да, были у меня какие-то надежды в моем положении, но они с каждым днем делаются все меньше и меньше. Как ни кручусь, ни верчусь, а придется все же здесь, в Сосновке, подыхать. Все же интересно: сколько я без жратвы протяну? Дней десять, двадцать, ну а потом труп. Да нет, не протянуть, мороз не даст. Тот свое дело знает. Были бы лыжи, пошел бы на Зебляки. А тут куда, снегу выпало с метр.
3 января 2003 года.
Опять всю ночь не спал. Все думал, выход искал из моего незавидного положения. Ведь, что получается: ждать, когда меня хватятся, не дождаться, с голоду не помру - так замерзну. Мантуровских тоже не слышно, да и навряд ли они будут работать. Так что же остается делать мне? Ложиться и ждать, когда замерзну. Нет, не могу. Живой, все видеть, ощущать, двигаться, думать, и вот так помереть?! Нет, не смогу. Так что же делать? Один выход. Дергать на Зебляки. Опять же, а если они на 24 км не работают? Хотя базар был, что с морозами они перейдут на машинную вывозку. До самих Зебляков мне не дойти. Вот они, проблемы. Проблемы жизни и смерти. Еще сегодня подумаю, и если решусь, то завтра надо двигать, пока совсем не ослаб.
Да, Сергеич, вот когда друзья-товарищи открываются. Правильно ведь говорят: друзья-товарищи в беде познаются. Со мной она случилась. Ноги. И что же? Ни друзей, ни товарищей. Ты нам сейчас, Питерский, не нужен, а что с тобой, что у тебя, это не наши проблемы. Васильич, я и тебя считаю еще моим начальником, вроде бы, так неужели никто из вас не хватится насчет меня? Для чего тогда у вас башки? Шапки только носить. Ведь 90% из-за вас я замерзну и с голоду помру. Неужели трактор ценится дороже человеческой жизни? Да, Россия. Докатились. А ведь и спросу ни с кого не будет. По пьянке, мол, замерз.
4 января.
Третий день не жравши. Чувствую, состояние уже не то. Вялость во всем теле, усталость.
Так что же делать? Что?
Лежать и ждать, когда издохну или все-таки пойти на Зебляки? Это 90 %, даже больше, что мне не дойти. И здесь лежать и ждать. Так что же все-таки делать? Обувку, правда, кое-какую соорудил, все полегче, чем резиновые сапоги. Но вот ноги, ноги, суки, да и снегу навалило. В иных местах по пояс. Наверное, все же рискну, пойду. Там впереди хоть жизнь, если дойду, а здесь мне ловить нечего.
Козлы, пидорасы! Как еще назвать мое начальство. Как бы мне выжить да посмотреть вам в глаза, как бы? Неужели судьба так жестока ко мне? Что я такого сделал? За что ко мне такая немилость, за что?
5 января.
Все-таки решил пойти на Зебляки, далеко ли дойду, не знаю. Слабость во всем теле, да столько снега. Если что, ищите по дороге до угольника, там через перемычку и на зебляковскую узкоколейку.
6 января.
Вчера хотел уйти в Зебляки, какое! Снегу по пояс, без лыж, да с моими теперешними ногами о выходе и речи нет. Какому же раздолбаю в позапрошлом году понадобились мои лыжи? Ведь ничего не взяли, только их.
Как хочу жрать. Знал бы кто! Сейчас бы буханку черного, 0,5 кильки, 2 самогонки: засадить и умирать можно.
Утром что-то еле встал, слабость какая-то во всем теле. Руки дрожат. Даже вот пишу и заметно. Ну что, дело, кажется, подходит к концу. Моему концу. Надежд на выручку никаких. Абсолютно. Придется здесь издыхать, в холоде, голоде, в темноте, в одиночестве. Но за что мне такая выпала доля? Почему я? Боже, чем я перед тобой провинился, что ты так ко мне отнесся? Чем я перед тобой виноват?
Пройдет эта суровая зима, весна, лето. Люди будут мять, топтать эту траву, дышать воздухом, да просто будут жить.
А меня не будет. Все это без меня. Рыбалка, грибы, ягоды, да и вся остальная жизнь. Я больше не увижу ни Якшангу, ни Зебляки, не пройдусь по магазинам, не встречу знакомых. Вот здесь, в Сосновке, в четырех стенах, все и кончится.
Где же ты, где? Или я тебе нужен был только по твоим надобностям?
Все же удивительное в жизни бывает. Вот народ, люди летом, осенью и зимой, да, считай, круглый год ездили, каждый по своим делам. Останавливались у меня. Отказа ни в чем не было. Мне не мешали. Многие звали: Питерский, будешь в Якшанге - заходи ночевать. А я не только не заходил, но не знаю, где живут-то многие. Ладно, к чему все расписал? А к тому, что выручал многих, а случилась со мной беда, и остался один у разбитого корыта. Ведь все-таки вы живете в поселке, у вас и техника, да вообще возможностей больше. Вы все же коллектив, можно было бы и проведать, узнать, что к чему. Так нет, зачем ноги ломать. Вот летом, осенью по ягоды, грибы, другое дело. А меня из-за вас в какой-то степени не будет. Попал я в западню. Каких-то 13-15 км, а непреодолимы, как в свое время Китайская стена, Берлинская. По ту сторону солнце, радость, жизнь. По эту голод, холод, смерть.
7 января (Рождество Христово).
С последним в твоей жизни праздником тебя, В.И., Рождеством Христовым!
8 января.
Спичек последний коробок. Зато нашел немного лаврушки. Ее если только в задницу пихать, больше некуда. Видели бы вы меня сейчас. Ноги как у дистрофика, а по сути я им и есть. Морда худая, грязная. Это от печки грязная. Так в хате тепло, но коптит. Ну да ладно, переделаете. Это уж без меня. Каждый день вспоминаю этих козлов, мое начальство. Суки они последние. Ведь можно на тепловозе доехать, сейчас же зима, снег рыхлый, это не март. Все, больше писать не буду. Только дни ставить буду, чтоб народ знал, когда я примерно дуба дам.
10 января.
Кончился уксус. Дело подходит, видно, к концу. Тоненькую доску без перекура не перепилить. Думал, январь протяну, какой хрен! Неделю от силы. Жрать совершенно нечего. А уже 9 дней во рту, кроме воды, ничего не было.
Девять дней в этом месяце, да 29 в декабре. Вот что я тут подумал. Блокадникам Питера полегче было. Они хоть 125 г хлеба получали, а здесь: голый Wasser (вода). Получал, не получал, конец один, что у них, что у меня. Ну а где же все-таки мои мастера, где? С 12 января начну делать себе смертное ложе. Натаскаю побольше тряпок. Надену на себя сколько влезет."
Кап-кап... Леха, сожитель Петровой, вышел за мной. Хлюп-хлюп топали наши валенки по Депутатской улице. В битых стеклах домов бегали зайчики. Среди сугробов я увидел скелет качелей и подумал: они попали сюда из другого фильма про конец света.
-Вот пекарня. - Леха махнул рукой в сторону груды бревен. - Вот мастерские. Швейная. Прачечная. Магазин.
Из окна магазина торчали ягоды рябины.
-Почта. - валенки Лехи поднимали каскады искрящихся брызг. - Баня. Контора. Больница. Гараж. В лесу пионерский лагерь. Речка. Рыбу электроудочками перехуярили. Клуб. Сидели перед ним на лавочках.
Мы шли по стежке среди кустов. На деревьях уже набухали почки.
- Слева источник. Освященный. - Леха показал на сруб под горкой. - Справа кладбище. Среди прочих, тут лежат поляки. Наследие культа личности. Хочешь посмотреть на них?
Поляки лежали под одинаковыми крестами. Имена их полностью стерлись. Белый снег и черные кресты: вот безусловные знаки.
-Ну чего? Посмотрел? Человек - это как? А? Звучит, бля, гордо? - Леха оскалился, показав проемы во рту.
Я зажмурился. Тишина не была полной. Шумели сосны. Сопел Леха. Звенели льдинки в ручье. И что то еще. Проходящий состав, клеенчатая скатерть, рябь в стакане. Три старухи в черном. Одна скалится, другая плачет, а третья, яхонтовый, скажет все. Правду скажет.
Открыв глаза, я увидел снег, кресты, и, очень высоко в соснах, бездну мартовского неба.
Ад - это безысходность.
На обратном пути я спросил Володьку про могилу Питерского.
-Чего не знаю, того не знаю. У сельсовета не было денег на похороны. Пока не нашли на Сосновке лежал, а потом еще месяца три в морозилке.
"12 января.
Рождество прошло, но морозов здесь, в Сосновке, не было. Дни стояли солнечные и тихие. Наверное, на крещение завернет, к моей кончине. Все, я вроде готов. Не раздеться, не одеться. Уже и руки не слушаются. Пью кипяток с солью. Вот и вся моя еда. Лег бы и лежал. Так замерзну через два-три дня. Вообще, к чему я сопротивляюсь? Жить, жить охота, люди! Пойду дров к вечеру немного наломаю. Пока светло, да пока желание есть.
15 января.
Вот и старый Новый год прошел. У меня все то же! Никого и ничего. Уже еле стал вставать. Видно, последнюю неделю доживаю. ЛПХ, хоть и бывший, один черт коллектив, не могли спасти 1 человека.
ИРОДЫ, ДУШЕГУБЫ, УБИЙЦЫ. НА ВАШЕЙ СОВЕСТИ МОЯ СМЕРТЬ. "
Господин Картограф! Уважаемые участники географического движения!
У меня - все.