БЕСЕДА ХААФА И КЛЕЙНА
Костя записал на диктофон, а Юка расшифровала 10.11.2007-го - распечатала аудио в текст и
дала ему название. Я сейчас это увидел, прочитал, расставил несколько запятых, и вот ставлю.
Кл. 06.06.2008.
БЕСЕДА ХААФА И КЛЕЙНА. ТОЛЬКО ДЛЯ СМЕЛЫХ.
(…) - обозначение шумов явно внеземного происхождения.
Хааф:
Когда, в принципе, можешь все, что угодно, понимаешь все, что угодно, то просто тупо ломиться - это скорее назад, чем вперед. Обучение как основная мотивация, плюс какие-то внутренние черты характера, - исчерпалось. И, если смотреть, то выбор - вообще: «Нафига ты живешь? Зачем? Что ты хочешь сделать?» Я, собственно, какое-то время думал, что смогу и дальше фигачить, и оно как-то прояснится. Но потом я увидел, что «фигачение» - это практически избегание этого вопроса. Ну, зарываешься куда-то…
Клейн:
Понятно, понятно.
Хааф:
И второй фактор «зарубания» - силы просто заканчиваются, и все. Я тогда еще не мог это так сформулировать, не понимал так ясно. Подумал: а ну-ка, попробую наоборот, я все отпущу, и посмотрим, что из этого выйдет. Отпустил, посмотрел, что-то мне это дало, но, опять же, увидел, что это другая сторона того же нерешенного вопроса. Я увидел этот конфликт достаточно ясно, и увидел, что он с самого начала и стоит, а все остальное - так, семечки, от непонимания. И здесь встает такое - я вижу его в двух аспектах - с одной стороны, попытка некоего сознательного выбора, в какую сторону. И тут настолько сложное видение, что практически невозможно…
Клейн:
Выбирать-то некуда.
Хааф:
Да! (смеется) Вот такие некоторые (…) которые я вижу, которые везде, например, что все, что ты делаешь - полная фигня, глупость. Но если ты вошел в то, что ты делаешь, то это круто, уже не глупость. С одной стороны, все - полная фигня, а с другой - ты должен выбрать. Другая штука, что я смотрю: что такого хорошего я могу выбрать. Смотрю: процессы, люди, среда, где все это происходит, в какую сторону - и вижу следующие вещи, что бизнес не может быть такой штукой. Чего-то во мне больше, чем нужно для бизнеса. Какое-то затворничество - тоже… Короче, вот так. С другой стороны, когда смотришь - ну ладно, бизнес фигня, все фигня, может быть, нужно просто фигачить? И смотришь, что чем больше ты ломишься в какую-то сторону, тем одновременно это все более жесткие формы за тобой создает. И если ты себе поставил какую-то мега-прекрасную идею и в нее ломишься, то… короче, не факт, что это хорошо, что ли.
Клейн:
Да, да, да. (смеется)
Хааф:
И то же самое, если с людьми: если ставить задачу обучения людей…
Клейн:
Чего ее ставить? Это же сразу искусственная штука.
Хааф:
Да. Так тоже…
Клейн:
Агааа! Приплыл! Карты, вино, женщины?
(долго чему-то смеются)
Хааф:
Плюс к этому, там такая штука, что когда я пытался реализовывать остатки своих штук, с твоей стороны я воспринимал некое снисхождение, что ли. Типа, не совсем верно, ну ладно.
Клейн:
Может быть... Я просто не помню.
Хааф:
Про игрушки в том числе.
Клейн:
А, ну, да, да, да.
Хааф:
И вот такой, значит, еж (?) в башке. Это аспект, который я могу как-то сформировать. Я вижу, что я наработал лютую совершенно мощность, и я не могу ее использовать. Я превращаюсь, как и семь лет назад, из-за одного нерешенного вопроса…
Клейн:
Какого вопроса?
Хааф:
Ну, вот этого: что ты…
Клейн:
Ну нифига ж себе вопрос! «Из-за одного нерешенного вопроса»! хе-хе. А превращаешься в семь лет назад - это ты что имел в виду?
Хааф:
Опять неопределенность, жижа. А когда неопределенность, ты стоишь одной ногой здесь, другой там, и начинаешь переживать, волочиться. Мог бы действовать сильно, но не действуешь, потому, что ты не знаешь, что ты делаешь. В смысле, не не знаешь, а не можешь выбрать себя. Куда ни посмотришь - везде лажа. Вторая штука, которую я увидел, что она стоит с самого начала, просто я этого не понимал.
Клейн:
Да, конечно.
Хааф:
И все, что я пытался делать - это пытался решить этот вопрос.
Клейн:
Ну, в виде каких-то его проекций.
Хааф:
Да. Более плоские, более простые - че видел, хватал. А сейчас - вот оно, все, никуда не денешься. И, в принципе, я ощущаю вторую сторону его - не мышлением, а… это что-то типа страха, оно вот так зацеплено друг на друга, не знаю, не могу точно сформулировать. Раньше было: страх - боишься это вот сделать, а тут просто… Можно сказать, не страх, а если энергетически - пережато в одном вот месте. И я все время за него держусь: что сделать надо?
Клейн:
Знаешь, когда видишь то, что ты видишь... вот у меня формулировка такая возникла, я одним словом описал то, что движет любыми проектами, от малых до великих: надежда. Ну, так, чтоб было понятнее, сейчас я другое тогда скажу. В общем, глобальный выбор у тебя невелик. Он выглядит так: или продолжать жить, или совершить самоубийство.
Хааф:
Это понятно. (Смеются)
Клейн:
Это понятно, да, это понятно. Ну, я по понятным вещам сейчас пройдусь. Второе: так как все - дискрипшины…
Хааф:
О, вот это тоже тема: как хочешь можешь себе все сформовать, че хочешь выдумать.
Клейн:
И, в том числе этот выбор - дискрипшн. Единственное, что более-менее правильное - это не совершать каких-то необратимых шагов. Исходя из дискрипшина. Глупо. Увидел так, через неделю по-другому увидишь, но через два дня умер и… Это второе. Третье. Сансара и нирвана - они отличаются на эту вот внутреннюю величину: позиция, понимание, внимание - а не на внешнюю.
Хааф:
О, кстати, в последнее время стали случаться моменты, но как-то очень редко, что меня перекидывает через эту штуку: хренак - все понятно.
Клейн:
Поэтому, если взять первое, второе и третье…
Хааф:
Нирвана, второе - дискрипшн, первое - жить или умереть…
Клейн:
Да. Вот и весь выбор. Потому, что все - дискрипшины, включая и это. И третье, что сансара и нирвана отличаются на внутреннюю штуку. Получается, что единственным двигателем движения является надежда, что произойдет вот это перемыкание. Ну, что-то произойдет, внутри, снаружи, что вызовет это вот…
Хааф:
Да, это тоже ясно, я это использую.
Клейн:
И если все проекты, от мала до велика - это проекции этого вопроса поиска своего места, ответа на ключевой вопрос, плюс учесть, что любые проекты - это всегда, по определению, "модель" (т.е. "нечто существующее лишь в сознании" - образ, концепция)… - ну, результата проекта еще нет, когда ты его начинаешь… тогда вот и получается, что все, что движет - это надежда. Как надежда, что это произойдет - будет результат, так и надежда в более глобальном смысле: найти решение вот этого вопроса, который идет по этому уровню развития. Надежда, переплыв океан, найти Индию, золото и так далее. И, опять же, надежда в том смысле, что на этом уровне понимаешь, что нет никаких рациональных способов не то что даже чего-то добиться, а даже увеличить шансы. Просто нужно терпеливо двигаться по правильной линии в надежде, что что-то произойдет. Учитывая даже то время, в которое мы живем, когда все очень быстро развивается и изменяется… В Арктике лед катастрофически быстро таял со скоростью сто тысяч квадратных километров в год, хренак - в этом году на миллион. А это, в свою очередь, приводит к тому, что этот водоворот, который влияет, Гольфстрим… У водоворота смысл такой: из экваториальных широт вода, нагреваясь, поднимается, и отсюда растекается на север и на юг. В арктических уже широтах она охлаждается, ее плотность увеличивается, и она падает вниз - это вызывает такое кругообразное движение. Когда тают льды, увеличивается количество пресной воды, а пресная вода имеет меньшую плотность, чем соленая. И, соответственно, если здесь увеличить массу пресной воды, то это означает, что она не будет падать вниз. То есть, здесь вот блокируется, а если здесь - то и здесь блокируется. И, скорее всего, уже в этом году Европу и Великобританию ждут какие-то совершенно жуткие холода. Ну, это к тому, что мир совершенным образом меняется. И что в мире может произойти что-то такое, что вот уже близко, и что, если б знать, куда смотреть... - может быть, и признаки видны. Как с мобильным телефоном или интернетом: раз - и все, и все уже этим пользуются. А за десять лет до этого ни один фантаст этого не предполагал. Вот, всякие такие изменения, которые на рациональном, предметном уровне, так и хрен знает, на каком. На божественном. И надежда на то, что, как внутреннее давление повышается и способствует принципиальному качественному преобразованию, так и внешнее давление повышается и способствует тому же. Вот такая надежда - основное, что заставляет шевелиться, хоть как-то шевелиться, с учетом возросшей мощности, умений, знаний, навыков. С полной ответственностью за свою жизнь берешься за дело. Работоспособность, умение минимальными силами создавать максимальные результаты. Вот оно предполагает такой путь, что первое: жить, второе: терпеливо ждать перехода, желательно в максимально масштабном (…космические шумы) Вот. Фактически, терпеливо, но не сидя, а на бегу, ждать вот этого преобразования. Почему на бегу? Потому, что не-бег - а это нужно в широких дзенских рамках понимать - это шаг назад и шаг в противоположную сторону от (…). Вот и все, что остается сознанию на уровне взрослости. Взрослости не человеческой, там все просто. Перескок - это перескок в какое-то другое пространство. (…) Единственная альтернатива - это самоубийство. Вот, то, чем я занимаюсь, то, что я тебе рассказывал - про институт, там такой достаточно мощный процесс закручивается, закручивается, по нарастающей, но причины и основания - они были такие, что нужно что-то делать, что ты выбираешь. А альтернативой этому является то, что, занимаясь вот этим - ну, в конце концов, два журнала выходит, проекты создаются, что-то там делается, встречи новые... - альтернативой является недовольство тем, что я слишком много играю в компьютерные игры. Причем, понимая всю глупость процесса, я стер все игры, сложнее, чем Зума и Пасьянс… ну, у меня еще есть - самолетик летает, стреляешь во вражеский самолетик. Что такое пасьянс и зума? - Это чтобы вся дурость процесса играния в игры была явной, наглядной.
Хааф:
(смеется) У меня тоже такая штука. Я сижу и понимаю, что я дурак.
Клейн:
Понимаешь, это исторический опыт, который оброс легендами: что вот Бодхидхарма сел и девять лет смотрел в стену пещеры. Тогда просто не было компьютера, зумы. И вот чувак сидел. (Хохочут). Черт! Или вот, на улицу выхожу я раз в неделю или два раза в неделю. И то, как я выхожу: специально пользуюсь таким инструментом, как - назначаешь встречи, и ты обязан туда пойти.
Хааф:
А давно ты так живешь?
Клейн:
После Индии - все время. И до Индии какое-то время тоже. Вот чем меня радуют вот эти сосны, вот это… Была Маха-Упайя-Пати, и вот сейчас эти два дня. Не то, что я куда-то ездил этим летом. Да я просто из дому не выхожу. Так, выйдешь, порадуешься - ну, да, классно. Ну что ж это, тортами объедаться - ну, природа, сосны.
Хааф:
У меня это просто в форме постоянного жесточайшего конфликта. Без отдыха.
Клейн:
Ты понимаешь, что если мы доживем до этих вот денечков, то у меня останется три года жизни, а у тебя тридцать.
Хааф:
Какой-то момент был, что я перестал видеть красоту - вообще, все.
Клейн:
Ну, потом увидел, опять…
Хааф:
Ну, да.
Клейн - Наске:
А ты чем так расстроена?
Наска:
Даже губу покусала.
Клейн:
Тебе не нравится, что у мужчин такие мысли?
Наска:
Я вообще не об этом.
Клейн (Наске):
Он тебя бьет? Мой вопрос к тебе не слишком неуместен?
…
Это ж хорошо, что мы даже не относительно, а абсолютно спокойно подошли к этой точке. Я имею в виду, что на пути к ней по каким-то ступенькам, или уровням, как самого человека, так и все вокруг него может так расколбашивать, разбивать - ну, а мы спокойно подошли. То есть, все туда придут рано или поздно. Тот путь, которым мы туда пришли - это, может быть, путь самый эффективный как в плане скорости, так в плане каких-то негативных последствий. Все там… (Наске) ...Ну, по крайней мере, мужское население... Вот знаешь, есть ангелы, и, вот посмотри на меня, (…) обезьяны.
Хааф:
Вот знаешь, такая штука, что к любому человеку я отношусь как к чуть ли не лучшему, чем я. Ну, вообще к любому: к бабушке, ко всем. И я думал, может быть, это мешает, как-то это надо структурировать. Входишь в другую реальность (…)
Клейн:
И с ними все это переживаешь. «Развитие, развитие»! (смеются)
Хааф:
Да-да-да, да!
Клейн:
Главный двигатель этого всего - простой. Это то, что (…) каждое из них, это сообщество, каждый день будет накапливать информацию, и это будет приводить к медленному, по полмиллиметра, (…) И даже если кто-то, в силу своей ловкости или дурости, отодвигает падение с обрыва - это же решение вопроса, так или так - раз, оттянул, раз, оттянул, - то все равно он это будет оттягивать, пусть даже очень долгое, но - конечное время. А это все равно, по полмиллиметра сдвигается, сдвигается. Каждый день по чуть-чуть капает, капает информация, и это вызывает изменения. Короче, все качества, все силы, все терпение, вся способность к спокойствию, всякое умение находиться в неопределенности - нужны, чтобы этот участок пройти.
…
Раньше, я думаю, такого искреннего состояния достигали ну очень небольшое количество. Один человек в несколько сот лет. А сейчас достаточно большая группа усиленными шагами туда вот шагает. Я даже не могу определить размер этой группы, потому, что сейчас, в эту секунду, это действительно небольшая группа, единицы людей, ну и то, о них уже могут разговаривать. Но через год, через два - изменения информационные, энергетические, событийные будут такие, что даже люди, не прошедшие какое-то количество ступеней, уже вот будут прямо лицом к лицу с этим. Другое дело, что чем менее подготовлен человек - в гибкости мышления, в умении быть в неопределенности, терпении, понимании - тем он больше будет дергаться, разбиваться, разбивать вокруг, убиваться. Тут вот сейчас столетие или сколько-летие Циолковского было, и в Боровске открывали памятник. Фильм был по центральному телевидению. Циолковский все свои ракетные дела считал таким небольшим абзацем всей своей деятельности философско-эзотерической: "Вот это - вот! А то, что ракеты - это ж так, инструменты... - вот то читайте!". Лет в тридцать пять или сорок он очень сильно увлекся таким отделом эзотерики, как нумерология. Будучи очень талантливым, гениальным человеком, докопался до глубин и увидел примерно это: что смысла жить нет. Ну, такая проекция. И так как у него были другие, свои, контексты - информационные, личностные, еще какие-то - то эта штука исказилась таким вот образом. Но он устоял, и увлекся, как альтернативой этому, проблемой смерти. И что-то там он копал. А у него было три сына, и один, старший, был наиболее талантлив, и он с ним общался, и как Циолковский, так и его сын, на равных друг друга признавали. И сын закончил свою жизнь самоубийством, и Циолковский долго молчал, и ближе к концу жизни стал говорить, что это он виноват, он знает, где была эта точка. И он считал этой точкой то, что он сыну рассказал о всех этих исследованиях, а тот туда еще заглубился, что-то там поискал - и, в тех контекстах, он… - может быть, он не знал про дискрипшины? - и просто принял яду. Исторический факт.
…
Знаете, когда ты понимаешь, что больше ничего не надо… Ну, а что надо - так это много работать, двигаться вместе со всем потоком. Вот я даже: книжку анекдотов купил, Плутарха читаю. Поразительные там вещи. Оказывается, Александр Македонский, а его учителем был Аристотель, взял себе традицию себя Сыном Бога объявлять. Это фараонская традиция. Стал наряжаться в персидские одежды... Но в частных беседах исходил из того, что он сын Бога - не более, чем другие. Что все своим источником имеют Бога, просто Бог выдающихся людей ближе к себе приближает. У меня это нашло тот отголосок, что я в свое время говорил, что все мы - частицы Бога, и что Бог наблюдает, и ему неинтересно, если производятся серые действия. И, где наиболее интересно, туда Он и смотрит. Оказывается, эта мысль еще тогда была высказана. Или, например, Цезарь, оказывается, первым придумал писать письма друзьям, когда с ними нужно посоветоваться, а этого сделать невозможно из-за большой протяженности города (Рима). Фактически, это был принцип электронной почты. Ну, с помощью бумаги, писцов, которым он диктовал, курьеры относили, дожидались ответа, приносили. Он первый придумал личные письма, причем имеющие своей сутью - обсуждение. Читаешь и узнаешь, что перед тем, как попасть в Азию, фактически в Персию, и идти на Дария, Александр переправился через Геллеспонт и приехал в Илион, где возле памятника Ахиллесу состязался в беге. Потом пошел осматривать достопримечательности Илиона, и ему кто-то говорит: хотите посмотреть лиру Александра? А он говорит: нет, я ищу исключительно лиру Ахиллеса. Ну, вот я рассказал, и вроде бы ничего такого. Если не знать, что Илион - это Троя, и там погиб Ахиллес. Когда они состязались в беге вокруг этого памятника, это было посвящено Ахиллесу, потому что его эпитет коренной - это "Ахиллес быстроногний". Я сначала не понимал, почему быстроногий? Ну, мускулистый, могучий, почему быстроногий? Потом до меня дошло: он был в бою непобедим, и его противники всегда убегали, а он их всегда догонял! То есть, «быстроногий» - это такая точка. И вот они состязались в беге вокруг этого памятника, и вот к нему пришли и говорят, мол, «лиру Александра»… А тут нужно, Костя, знать историю! Что Александр - это Парис. И что во времена Трои еще не было имени Александр, а был никнейм «Александр» («побеждающий мужей»). И его ответ, что он ищет лиру Ахиллеса, означал, что «пофиг мне все эти ваши россказни и достопримечательности, связанные с Парисом, который увлекался бабами! Плевать я хотел - (несмотря на то, что Парис был любимец Афродиты, та ему пообещала любовь прекраснейшей женщины, и женщиной этой была Елена)... - Александр сказал, что чихать я хотел на ваших баб вместе с вашими Парисами, а давайте мне Ахиллеса и великие подвиги, в эту сторону я пойду!» Такие приколы.
дала ему название. Я сейчас это увидел, прочитал, расставил несколько запятых, и вот ставлю.
Кл. 06.06.2008.
БЕСЕДА ХААФА И КЛЕЙНА. ТОЛЬКО ДЛЯ СМЕЛЫХ.
(…) - обозначение шумов явно внеземного происхождения.
Хааф:
Когда, в принципе, можешь все, что угодно, понимаешь все, что угодно, то просто тупо ломиться - это скорее назад, чем вперед. Обучение как основная мотивация, плюс какие-то внутренние черты характера, - исчерпалось. И, если смотреть, то выбор - вообще: «Нафига ты живешь? Зачем? Что ты хочешь сделать?» Я, собственно, какое-то время думал, что смогу и дальше фигачить, и оно как-то прояснится. Но потом я увидел, что «фигачение» - это практически избегание этого вопроса. Ну, зарываешься куда-то…
Клейн:
Понятно, понятно.
Хааф:
И второй фактор «зарубания» - силы просто заканчиваются, и все. Я тогда еще не мог это так сформулировать, не понимал так ясно. Подумал: а ну-ка, попробую наоборот, я все отпущу, и посмотрим, что из этого выйдет. Отпустил, посмотрел, что-то мне это дало, но, опять же, увидел, что это другая сторона того же нерешенного вопроса. Я увидел этот конфликт достаточно ясно, и увидел, что он с самого начала и стоит, а все остальное - так, семечки, от непонимания. И здесь встает такое - я вижу его в двух аспектах - с одной стороны, попытка некоего сознательного выбора, в какую сторону. И тут настолько сложное видение, что практически невозможно…
Клейн:
Выбирать-то некуда.
Хааф:
Да! (смеется) Вот такие некоторые (…) которые я вижу, которые везде, например, что все, что ты делаешь - полная фигня, глупость. Но если ты вошел в то, что ты делаешь, то это круто, уже не глупость. С одной стороны, все - полная фигня, а с другой - ты должен выбрать. Другая штука, что я смотрю: что такого хорошего я могу выбрать. Смотрю: процессы, люди, среда, где все это происходит, в какую сторону - и вижу следующие вещи, что бизнес не может быть такой штукой. Чего-то во мне больше, чем нужно для бизнеса. Какое-то затворничество - тоже… Короче, вот так. С другой стороны, когда смотришь - ну ладно, бизнес фигня, все фигня, может быть, нужно просто фигачить? И смотришь, что чем больше ты ломишься в какую-то сторону, тем одновременно это все более жесткие формы за тобой создает. И если ты себе поставил какую-то мега-прекрасную идею и в нее ломишься, то… короче, не факт, что это хорошо, что ли.
Клейн:
Да, да, да. (смеется)
Хааф:
И то же самое, если с людьми: если ставить задачу обучения людей…
Клейн:
Чего ее ставить? Это же сразу искусственная штука.
Хааф:
Да. Так тоже…
Клейн:
Агааа! Приплыл! Карты, вино, женщины?
(долго чему-то смеются)
Хааф:
Плюс к этому, там такая штука, что когда я пытался реализовывать остатки своих штук, с твоей стороны я воспринимал некое снисхождение, что ли. Типа, не совсем верно, ну ладно.
Клейн:
Может быть... Я просто не помню.
Хааф:
Про игрушки в том числе.
Клейн:
А, ну, да, да, да.
Хааф:
И вот такой, значит, еж (?) в башке. Это аспект, который я могу как-то сформировать. Я вижу, что я наработал лютую совершенно мощность, и я не могу ее использовать. Я превращаюсь, как и семь лет назад, из-за одного нерешенного вопроса…
Клейн:
Какого вопроса?
Хааф:
Ну, вот этого: что ты…
Клейн:
Ну нифига ж себе вопрос! «Из-за одного нерешенного вопроса»! хе-хе. А превращаешься в семь лет назад - это ты что имел в виду?
Хааф:
Опять неопределенность, жижа. А когда неопределенность, ты стоишь одной ногой здесь, другой там, и начинаешь переживать, волочиться. Мог бы действовать сильно, но не действуешь, потому, что ты не знаешь, что ты делаешь. В смысле, не не знаешь, а не можешь выбрать себя. Куда ни посмотришь - везде лажа. Вторая штука, которую я увидел, что она стоит с самого начала, просто я этого не понимал.
Клейн:
Да, конечно.
Хааф:
И все, что я пытался делать - это пытался решить этот вопрос.
Клейн:
Ну, в виде каких-то его проекций.
Хааф:
Да. Более плоские, более простые - че видел, хватал. А сейчас - вот оно, все, никуда не денешься. И, в принципе, я ощущаю вторую сторону его - не мышлением, а… это что-то типа страха, оно вот так зацеплено друг на друга, не знаю, не могу точно сформулировать. Раньше было: страх - боишься это вот сделать, а тут просто… Можно сказать, не страх, а если энергетически - пережато в одном вот месте. И я все время за него держусь: что сделать надо?
Клейн:
Знаешь, когда видишь то, что ты видишь... вот у меня формулировка такая возникла, я одним словом описал то, что движет любыми проектами, от малых до великих: надежда. Ну, так, чтоб было понятнее, сейчас я другое тогда скажу. В общем, глобальный выбор у тебя невелик. Он выглядит так: или продолжать жить, или совершить самоубийство.
Хааф:
Это понятно. (Смеются)
Клейн:
Это понятно, да, это понятно. Ну, я по понятным вещам сейчас пройдусь. Второе: так как все - дискрипшины…
Хааф:
О, вот это тоже тема: как хочешь можешь себе все сформовать, че хочешь выдумать.
Клейн:
И, в том числе этот выбор - дискрипшн. Единственное, что более-менее правильное - это не совершать каких-то необратимых шагов. Исходя из дискрипшина. Глупо. Увидел так, через неделю по-другому увидишь, но через два дня умер и… Это второе. Третье. Сансара и нирвана - они отличаются на эту вот внутреннюю величину: позиция, понимание, внимание - а не на внешнюю.
Хааф:
О, кстати, в последнее время стали случаться моменты, но как-то очень редко, что меня перекидывает через эту штуку: хренак - все понятно.
Клейн:
Поэтому, если взять первое, второе и третье…
Хааф:
Нирвана, второе - дискрипшн, первое - жить или умереть…
Клейн:
Да. Вот и весь выбор. Потому, что все - дискрипшины, включая и это. И третье, что сансара и нирвана отличаются на внутреннюю штуку. Получается, что единственным двигателем движения является надежда, что произойдет вот это перемыкание. Ну, что-то произойдет, внутри, снаружи, что вызовет это вот…
Хааф:
Да, это тоже ясно, я это использую.
Клейн:
И если все проекты, от мала до велика - это проекции этого вопроса поиска своего места, ответа на ключевой вопрос, плюс учесть, что любые проекты - это всегда, по определению, "модель" (т.е. "нечто существующее лишь в сознании" - образ, концепция)… - ну, результата проекта еще нет, когда ты его начинаешь… тогда вот и получается, что все, что движет - это надежда. Как надежда, что это произойдет - будет результат, так и надежда в более глобальном смысле: найти решение вот этого вопроса, который идет по этому уровню развития. Надежда, переплыв океан, найти Индию, золото и так далее. И, опять же, надежда в том смысле, что на этом уровне понимаешь, что нет никаких рациональных способов не то что даже чего-то добиться, а даже увеличить шансы. Просто нужно терпеливо двигаться по правильной линии в надежде, что что-то произойдет. Учитывая даже то время, в которое мы живем, когда все очень быстро развивается и изменяется… В Арктике лед катастрофически быстро таял со скоростью сто тысяч квадратных километров в год, хренак - в этом году на миллион. А это, в свою очередь, приводит к тому, что этот водоворот, который влияет, Гольфстрим… У водоворота смысл такой: из экваториальных широт вода, нагреваясь, поднимается, и отсюда растекается на север и на юг. В арктических уже широтах она охлаждается, ее плотность увеличивается, и она падает вниз - это вызывает такое кругообразное движение. Когда тают льды, увеличивается количество пресной воды, а пресная вода имеет меньшую плотность, чем соленая. И, соответственно, если здесь увеличить массу пресной воды, то это означает, что она не будет падать вниз. То есть, здесь вот блокируется, а если здесь - то и здесь блокируется. И, скорее всего, уже в этом году Европу и Великобританию ждут какие-то совершенно жуткие холода. Ну, это к тому, что мир совершенным образом меняется. И что в мире может произойти что-то такое, что вот уже близко, и что, если б знать, куда смотреть... - может быть, и признаки видны. Как с мобильным телефоном или интернетом: раз - и все, и все уже этим пользуются. А за десять лет до этого ни один фантаст этого не предполагал. Вот, всякие такие изменения, которые на рациональном, предметном уровне, так и хрен знает, на каком. На божественном. И надежда на то, что, как внутреннее давление повышается и способствует принципиальному качественному преобразованию, так и внешнее давление повышается и способствует тому же. Вот такая надежда - основное, что заставляет шевелиться, хоть как-то шевелиться, с учетом возросшей мощности, умений, знаний, навыков. С полной ответственностью за свою жизнь берешься за дело. Работоспособность, умение минимальными силами создавать максимальные результаты. Вот оно предполагает такой путь, что первое: жить, второе: терпеливо ждать перехода, желательно в максимально масштабном (…космические шумы) Вот. Фактически, терпеливо, но не сидя, а на бегу, ждать вот этого преобразования. Почему на бегу? Потому, что не-бег - а это нужно в широких дзенских рамках понимать - это шаг назад и шаг в противоположную сторону от (…). Вот и все, что остается сознанию на уровне взрослости. Взрослости не человеческой, там все просто. Перескок - это перескок в какое-то другое пространство. (…) Единственная альтернатива - это самоубийство. Вот, то, чем я занимаюсь, то, что я тебе рассказывал - про институт, там такой достаточно мощный процесс закручивается, закручивается, по нарастающей, но причины и основания - они были такие, что нужно что-то делать, что ты выбираешь. А альтернативой этому является то, что, занимаясь вот этим - ну, в конце концов, два журнала выходит, проекты создаются, что-то там делается, встречи новые... - альтернативой является недовольство тем, что я слишком много играю в компьютерные игры. Причем, понимая всю глупость процесса, я стер все игры, сложнее, чем Зума и Пасьянс… ну, у меня еще есть - самолетик летает, стреляешь во вражеский самолетик. Что такое пасьянс и зума? - Это чтобы вся дурость процесса играния в игры была явной, наглядной.
Хааф:
(смеется) У меня тоже такая штука. Я сижу и понимаю, что я дурак.
Клейн:
Понимаешь, это исторический опыт, который оброс легендами: что вот Бодхидхарма сел и девять лет смотрел в стену пещеры. Тогда просто не было компьютера, зумы. И вот чувак сидел. (Хохочут). Черт! Или вот, на улицу выхожу я раз в неделю или два раза в неделю. И то, как я выхожу: специально пользуюсь таким инструментом, как - назначаешь встречи, и ты обязан туда пойти.
Хааф:
А давно ты так живешь?
Клейн:
После Индии - все время. И до Индии какое-то время тоже. Вот чем меня радуют вот эти сосны, вот это… Была Маха-Упайя-Пати, и вот сейчас эти два дня. Не то, что я куда-то ездил этим летом. Да я просто из дому не выхожу. Так, выйдешь, порадуешься - ну, да, классно. Ну что ж это, тортами объедаться - ну, природа, сосны.
Хааф:
У меня это просто в форме постоянного жесточайшего конфликта. Без отдыха.
Клейн:
Ты понимаешь, что если мы доживем до этих вот денечков, то у меня останется три года жизни, а у тебя тридцать.
Хааф:
Какой-то момент был, что я перестал видеть красоту - вообще, все.
Клейн:
Ну, потом увидел, опять…
Хааф:
Ну, да.
Клейн - Наске:
А ты чем так расстроена?
Наска:
Даже губу покусала.
Клейн:
Тебе не нравится, что у мужчин такие мысли?
Наска:
Я вообще не об этом.
Клейн (Наске):
Он тебя бьет? Мой вопрос к тебе не слишком неуместен?
…
Это ж хорошо, что мы даже не относительно, а абсолютно спокойно подошли к этой точке. Я имею в виду, что на пути к ней по каким-то ступенькам, или уровням, как самого человека, так и все вокруг него может так расколбашивать, разбивать - ну, а мы спокойно подошли. То есть, все туда придут рано или поздно. Тот путь, которым мы туда пришли - это, может быть, путь самый эффективный как в плане скорости, так в плане каких-то негативных последствий. Все там… (Наске) ...Ну, по крайней мере, мужское население... Вот знаешь, есть ангелы, и, вот посмотри на меня, (…) обезьяны.
Хааф:
Вот знаешь, такая штука, что к любому человеку я отношусь как к чуть ли не лучшему, чем я. Ну, вообще к любому: к бабушке, ко всем. И я думал, может быть, это мешает, как-то это надо структурировать. Входишь в другую реальность (…)
Клейн:
И с ними все это переживаешь. «Развитие, развитие»! (смеются)
Хааф:
Да-да-да, да!
Клейн:
Главный двигатель этого всего - простой. Это то, что (…) каждое из них, это сообщество, каждый день будет накапливать информацию, и это будет приводить к медленному, по полмиллиметра, (…) И даже если кто-то, в силу своей ловкости или дурости, отодвигает падение с обрыва - это же решение вопроса, так или так - раз, оттянул, раз, оттянул, - то все равно он это будет оттягивать, пусть даже очень долгое, но - конечное время. А это все равно, по полмиллиметра сдвигается, сдвигается. Каждый день по чуть-чуть капает, капает информация, и это вызывает изменения. Короче, все качества, все силы, все терпение, вся способность к спокойствию, всякое умение находиться в неопределенности - нужны, чтобы этот участок пройти.
…
Раньше, я думаю, такого искреннего состояния достигали ну очень небольшое количество. Один человек в несколько сот лет. А сейчас достаточно большая группа усиленными шагами туда вот шагает. Я даже не могу определить размер этой группы, потому, что сейчас, в эту секунду, это действительно небольшая группа, единицы людей, ну и то, о них уже могут разговаривать. Но через год, через два - изменения информационные, энергетические, событийные будут такие, что даже люди, не прошедшие какое-то количество ступеней, уже вот будут прямо лицом к лицу с этим. Другое дело, что чем менее подготовлен человек - в гибкости мышления, в умении быть в неопределенности, терпении, понимании - тем он больше будет дергаться, разбиваться, разбивать вокруг, убиваться. Тут вот сейчас столетие или сколько-летие Циолковского было, и в Боровске открывали памятник. Фильм был по центральному телевидению. Циолковский все свои ракетные дела считал таким небольшим абзацем всей своей деятельности философско-эзотерической: "Вот это - вот! А то, что ракеты - это ж так, инструменты... - вот то читайте!". Лет в тридцать пять или сорок он очень сильно увлекся таким отделом эзотерики, как нумерология. Будучи очень талантливым, гениальным человеком, докопался до глубин и увидел примерно это: что смысла жить нет. Ну, такая проекция. И так как у него были другие, свои, контексты - информационные, личностные, еще какие-то - то эта штука исказилась таким вот образом. Но он устоял, и увлекся, как альтернативой этому, проблемой смерти. И что-то там он копал. А у него было три сына, и один, старший, был наиболее талантлив, и он с ним общался, и как Циолковский, так и его сын, на равных друг друга признавали. И сын закончил свою жизнь самоубийством, и Циолковский долго молчал, и ближе к концу жизни стал говорить, что это он виноват, он знает, где была эта точка. И он считал этой точкой то, что он сыну рассказал о всех этих исследованиях, а тот туда еще заглубился, что-то там поискал - и, в тех контекстах, он… - может быть, он не знал про дискрипшины? - и просто принял яду. Исторический факт.
…
Знаете, когда ты понимаешь, что больше ничего не надо… Ну, а что надо - так это много работать, двигаться вместе со всем потоком. Вот я даже: книжку анекдотов купил, Плутарха читаю. Поразительные там вещи. Оказывается, Александр Македонский, а его учителем был Аристотель, взял себе традицию себя Сыном Бога объявлять. Это фараонская традиция. Стал наряжаться в персидские одежды... Но в частных беседах исходил из того, что он сын Бога - не более, чем другие. Что все своим источником имеют Бога, просто Бог выдающихся людей ближе к себе приближает. У меня это нашло тот отголосок, что я в свое время говорил, что все мы - частицы Бога, и что Бог наблюдает, и ему неинтересно, если производятся серые действия. И, где наиболее интересно, туда Он и смотрит. Оказывается, эта мысль еще тогда была высказана. Или, например, Цезарь, оказывается, первым придумал писать письма друзьям, когда с ними нужно посоветоваться, а этого сделать невозможно из-за большой протяженности города (Рима). Фактически, это был принцип электронной почты. Ну, с помощью бумаги, писцов, которым он диктовал, курьеры относили, дожидались ответа, приносили. Он первый придумал личные письма, причем имеющие своей сутью - обсуждение. Читаешь и узнаешь, что перед тем, как попасть в Азию, фактически в Персию, и идти на Дария, Александр переправился через Геллеспонт и приехал в Илион, где возле памятника Ахиллесу состязался в беге. Потом пошел осматривать достопримечательности Илиона, и ему кто-то говорит: хотите посмотреть лиру Александра? А он говорит: нет, я ищу исключительно лиру Ахиллеса. Ну, вот я рассказал, и вроде бы ничего такого. Если не знать, что Илион - это Троя, и там погиб Ахиллес. Когда они состязались в беге вокруг этого памятника, это было посвящено Ахиллесу, потому что его эпитет коренной - это "Ахиллес быстроногний". Я сначала не понимал, почему быстроногий? Ну, мускулистый, могучий, почему быстроногий? Потом до меня дошло: он был в бою непобедим, и его противники всегда убегали, а он их всегда догонял! То есть, «быстроногий» - это такая точка. И вот они состязались в беге вокруг этого памятника, и вот к нему пришли и говорят, мол, «лиру Александра»… А тут нужно, Костя, знать историю! Что Александр - это Парис. И что во времена Трои еще не было имени Александр, а был никнейм «Александр» («побеждающий мужей»). И его ответ, что он ищет лиру Ахиллеса, означал, что «пофиг мне все эти ваши россказни и достопримечательности, связанные с Парисом, который увлекался бабами! Плевать я хотел - (несмотря на то, что Парис был любимец Афродиты, та ему пообещала любовь прекраснейшей женщины, и женщиной этой была Елена)... - Александр сказал, что чихать я хотел на ваших баб вместе с вашими Парисами, а давайте мне Ахиллеса и великие подвиги, в эту сторону я пойду!» Такие приколы.