Алехандра, Аманда
Мануэль Кофиньо Лопес
Алехандра, Аманда
Алехандра, Аманда, так их звали. Острый край ограды, из-за которого они выглядывают, - нынешние, давние, как ветерок, шевелящий их волосы. Алехандра, Аманда, без возраста, без времени, потому что для меня Алехандра не имела возраста. И да, я был очень маленьким, когда стал обращать на неё внимание. Не помню, когда я с ней познакомился, мне кажется, что я её увидел сразу, как только появился на свет. Помню только тот вечер, когда я охотился за ящерками и услышал шорох ветвей, повернул голову - и вот она уже проходит вдоль близкого леса.
Бело-зелёное бунгало Алехандры, очень ухоженное, увитое кустарником, испускавшим аромат в ночном воздухе. Буйно заросший садик, полный лоханей, кустов и вьюнков. Мы, местные мальчишки, говорили, что это лес и бунгало Хуаны.
Когда я её увидел, она держала в руках рогатку. Я увидел её среди зелени, как она раздвигала ветки, нагибаясь, так что были видны её бёдра сзади. Она исчезала и вновь появлялась среди кустарника, и при этом её волосы ниспадали ей на плечи и руки. Она почти не меняла выражение лица, я не помню, заметил ли я что-нибудь, кажется, я вообще ни на что не обращал внимания, потому что сейчас я иногда вспоминаю вещи, которые не заметил тогда.
Произошедшее в тот вечер так меня потрясло, что в течение многих лет я жил словно ошеломленный с вечно кружащейся головой. Чтобы незаметно за ней наблюдать, я укрылся за столбиком. Но она меня увидела и погладила себе бёдра, увидев меня. Её взгляд из-за листьев столкнулся с моим, и впервые земля у меня под ногами как бы поплыла.
Растерянный и сконфуженный, я хотел уйти домой, но она с робким и насмешливым взглядом вышла из-за листьев и, приблизившись к ограде, сказала улыбаясь:
- Иди сюда. Что ты здесь делаешь?
Ветерок взлохмачивал её волосы. Я ответил, что охочусь за ящерками, но, кажется, я был ещё несколько растерянным, и она это заметила, и ей это понравилось.
- Иди сюда, здесь самые большие. Давай ловить их вместе.
Это сказала Алехандра. Я отказывался, мне было стыдно, что она застала меня за подглядыванием, поэтому я смутился. Впрочем, я как раз тогда стал испытывать робость по отношению к женщинам. Но Алехандра, улыбаясь то ли моему смущению, то ли свой прихоти, открыла калитку так естественно, что я не мог отказаться от приглашения.
Когда я оказался в её саду, она схватила меня за руку. Я почувствовал, как моё лицо зарделось, и я повернулся в поисках выхода, но она, казалось, угадала моё намерение, потому что, крепко притягивая меня к себе, сильнее сдавила мою руку, чтобы помешать моему бегству, и внезапно я прижался к её телу так сильно, что с трудом сдержался, чтобы не закричать. Не знаю, какую я скорчил физиономию, но Алехандра рассмеялась как безумная, смотря на меня, и при этом она меня щекотала и щипала. Хотя я умирал от стыда, она, видимо, чувствовала себя при этом вполне непринуждённо. Мне снова пришлось прижаться к ней, так что она терлась об меня. Я не мог больше терпеть, но мне пришлось сдержаться, так как боялся, что мой крик привлечёт внимание моей мамы, которая могла бы увидеть нас в таком положении. Я начал бороться, чтобы выпутаться из её объятий, но Алехандра была очень сильной, и когда она провела языком мне по уху, я взвизгнул. А она, как будто не ожидая ничего другого, отпустила меня и отвернулась, как ни в чём не бывало.
Когда мама вышла на крыльцо, Алехандра ей сказала, что мы играем, и, к моему удивлению, мы и в самом деле весь вечер играли, залезая в лохани, охотясь за ящерками и бабочками с помощью зелёного сачка, сделанного Алехандрой. При ловле бабочек Алехандра трепетала. Они носились туда и сюда, переворачивались в воздухе, сталкивались с нами, но, тем не менее, от меня ускользали, мне приходилось за ними гоняться, но Алехандре было легче. Мне казалось, это потому, что они приближались к ней и садились на голову.
Уже давно Алехандра жила по соседству с моей мамой, и они очень дружили. Почти ежедневно Алехандра приходила в мой дом. Но после того вечер она всегда приходила часов в пять с гванабана{2} в руках, говоря, что моя мама готовит очень вкусный освежающий напиток. Мама его готовила, и мы оставались вместе вплоть до возвращения мужа Алехандры с работы. Мама всегда питала уважение к Сехисмунду, говоря, что если у него и есть какой-нибудь недостаток, то это излишнее баловство Алехандры с его стороны. Обращаясь к ней, мама говорила: «Только он способен понять эту птичью головку». Алехандра только смеялась.
С тех пор Алехандра меня преследовала без передышки, превратившись в моего мучителя. Говоря, что она без ума от меня, она дурачилась со мной прямо перед посторонними людьми, вечно смущая меня, доводя меня почти до слёз. В отчаянии я проявлял агрессию по отношению к ней. Но моё невинное смущение, казалось, распаляло её ещё больше, заставляя меня преследовать. Ни она не давала мне пощады, ни я не знал, как выпутаться из её сетей, потому что смех, которым она заканчивала наши перепалки - которые она умела очень ловко провоцировать - казалось, склонял её к новым злым шуткам. Соседки в конце концов стали говорить, что в своих шутках она выходит за все пределы, а одна, самая отвратительная, заявила, что она позволяет себе излишние вольности по отношению к такому ребёнку, как я. Моя мама, как всегда, добродушная, говорила, что нельзя ожидать чего-то другого от девушки, склонной к баловству, и что Алехандра никогда не переставала быть девчонкой.
Моя мама и Алехандра были почти ровесницы, но во всём остальном между ними были большие различия. Мама была серьёзной, молчаливой и не столь красивой, как Алехандра, потому что в ней, помимо красоты, было нечто особенно, отличавшее её от всех соседок и маминых подруг, нечто, ярко сверкавшее в лице. Она придавала веселье совместным трапезам, всегда за ними смеялась. Однако я видел, что иногда её большие зелёные глаза отражали отчаяние и беспокойство, предвещая обвинение или угрозу.
Алехандра меня унижала, насмехалась надо мной, но потом, когда она уходила, я выходил на крыльцо, чтобы посмотреть, в саду ли она, или оставался дома в каком-нибудь тихом уголке, мечтая о её глазах.
Однажды тело Алехандры стало расплываться, и она перестала навещать нас столь же часто, она стала изменяться, и всё изменялось с годами. Годы проходили за годами, а вместе с ними происходили перемены. Она перестала к нам приходить. Сам того не заметив, я стал мужчиной, женился, завёл детей, но мы так и не переехали из дома по соседству с домом Алехандры, потому что в течение всех этих лет я изредка стоял на крыльце, и вновь возвращался тот вечер и Алехандра. Алехандра, которая для всех, кроме меня, уже поседела и покрылась морщинами, пожиравшими её. В моей памяти не удержалось лицо никакой другой женщины, кроме Алехандры, потому что с её юности до её старости я наблюдал за ней, и всегда она оставалась такой же, как в тот вечер.
Вот почему, когда передо мной проходила женщина с морщинами и мешками под глазами, с потускневшей шевелюрой, с толстым животом, с косолапыми и венозными ногами, с дряблыми роками, - это была не Алехандра. Я смотрел на неё и видел её среди кустов, раздвигающую руками ветки, наклоняющуюся, показывая заднюю сторону своих крепких розовых ляжек. Сколько раз я закрывал глаза, чтобы увидеть тот вечер, остановившийся во времени! Ибо прошли годы и годы, всё изменив, оставив след во всём. Годы погубили мою мать, погубили Алехандру, заставили уехать соседей, вырастили наших детей, посыпали пеплом мою голову, избороздили морщинами лицо, но всегда из года в год, в течение многих лет, между годами, Алехандра была в доме по соседству, наблюдая за мной из-за листьев. Сколько раз, когда я сидел в одиночестве на крыльце, передо мной вновь возникал тот вечер и я вновь видел бабочек, летевших на голову Алехандры. И кустарник по-прежнему источает ароматы по ночам, и сад всё так же полон лоханей, веток и вьюнков.
Я закрываю глаза, чтобы вернуться в тот вечер. Я слышу шум веток. В удивлении поворачиваю голову и открываю глаза, оставаясь остолбенелым и поражённым, потому что она проходит вдоль соседнего леса. Я вижу её, и газета дрожит у меня в руках. Я вижу её, как она раздвигает ветки руками, наклоняется и при этом становятся отчётливо видны её ноги, потому что теперь на ней облегающие брюки из ластекса [a2] оранжевого цвета. Она то появляется, то исчезает среди кустов, её светлые гладкие волосы ниспадают на покрытые мелким золотистым пушком плечи. Тонкая прозрачная кожа ушей. Нежные розовые щечки. Её походка, её манера останавливаться мысками наружу, наклоняться, надевать блузку, ниспадающую на тело, наконец, сама форма её …
Чтобы лучше за нею наблюдать, но так, чтобы она меня не видела, я скрываюсь за столбиком. Но она видит меня. Глаза Алехандры, смотрящие на меня из-за листвы. Солнце свидетелем, что её взгляд прикован к моему, что земля убегает у меня из-под ног, как бы несясь по воздуху. Глаза Алехандры так сверкают среди листьев, что меня продирает дрожь: одиннадцать лет … жар кидается мне в голову…, тот вечер. В смущении, как ошеломлённый, хочу вернуться в дом, когда она, Аманда, укутав меня робким и насмешливым взглядом, выходит из-за листвы, и ветерок колышет её причёску. И, приблизившись к краю ограды, откуда они выглядывают, она с улыбкой меня зовёт. Они там, смотрят из-за края ограды. Алехандра, Аманда смотрят на меня одним лицом, без возраста, без времени.
[a1]Смета́нное я́блоко, или анно́на колю́чая (лат. Annóna muricáta) - вечнозелёное дерево с широкими зелёными листьями, вид рода Аннона (Annona) семейства Анноновые (Annonaceae), ближайший родственник черимойи (Annona cherimola). Одно из ценнейших тропических плодовых деревьев
[a2] Lastex (эластичная ткань для корсетов и т. п. фирменное название)
Алехандра, Аманда
Алехандра, Аманда, так их звали. Острый край ограды, из-за которого они выглядывают, - нынешние, давние, как ветерок, шевелящий их волосы. Алехандра, Аманда, без возраста, без времени, потому что для меня Алехандра не имела возраста. И да, я был очень маленьким, когда стал обращать на неё внимание. Не помню, когда я с ней познакомился, мне кажется, что я её увидел сразу, как только появился на свет. Помню только тот вечер, когда я охотился за ящерками и услышал шорох ветвей, повернул голову - и вот она уже проходит вдоль близкого леса.
Бело-зелёное бунгало Алехандры, очень ухоженное, увитое кустарником, испускавшим аромат в ночном воздухе. Буйно заросший садик, полный лоханей, кустов и вьюнков. Мы, местные мальчишки, говорили, что это лес и бунгало Хуаны.
Когда я её увидел, она держала в руках рогатку. Я увидел её среди зелени, как она раздвигала ветки, нагибаясь, так что были видны её бёдра сзади. Она исчезала и вновь появлялась среди кустарника, и при этом её волосы ниспадали ей на плечи и руки. Она почти не меняла выражение лица, я не помню, заметил ли я что-нибудь, кажется, я вообще ни на что не обращал внимания, потому что сейчас я иногда вспоминаю вещи, которые не заметил тогда.
Произошедшее в тот вечер так меня потрясло, что в течение многих лет я жил словно ошеломленный с вечно кружащейся головой. Чтобы незаметно за ней наблюдать, я укрылся за столбиком. Но она меня увидела и погладила себе бёдра, увидев меня. Её взгляд из-за листьев столкнулся с моим, и впервые земля у меня под ногами как бы поплыла.
Растерянный и сконфуженный, я хотел уйти домой, но она с робким и насмешливым взглядом вышла из-за листьев и, приблизившись к ограде, сказала улыбаясь:
- Иди сюда. Что ты здесь делаешь?
Ветерок взлохмачивал её волосы. Я ответил, что охочусь за ящерками, но, кажется, я был ещё несколько растерянным, и она это заметила, и ей это понравилось.
- Иди сюда, здесь самые большие. Давай ловить их вместе.
Это сказала Алехандра. Я отказывался, мне было стыдно, что она застала меня за подглядыванием, поэтому я смутился. Впрочем, я как раз тогда стал испытывать робость по отношению к женщинам. Но Алехандра, улыбаясь то ли моему смущению, то ли свой прихоти, открыла калитку так естественно, что я не мог отказаться от приглашения.
Когда я оказался в её саду, она схватила меня за руку. Я почувствовал, как моё лицо зарделось, и я повернулся в поисках выхода, но она, казалось, угадала моё намерение, потому что, крепко притягивая меня к себе, сильнее сдавила мою руку, чтобы помешать моему бегству, и внезапно я прижался к её телу так сильно, что с трудом сдержался, чтобы не закричать. Не знаю, какую я скорчил физиономию, но Алехандра рассмеялась как безумная, смотря на меня, и при этом она меня щекотала и щипала. Хотя я умирал от стыда, она, видимо, чувствовала себя при этом вполне непринуждённо. Мне снова пришлось прижаться к ней, так что она терлась об меня. Я не мог больше терпеть, но мне пришлось сдержаться, так как боялся, что мой крик привлечёт внимание моей мамы, которая могла бы увидеть нас в таком положении. Я начал бороться, чтобы выпутаться из её объятий, но Алехандра была очень сильной, и когда она провела языком мне по уху, я взвизгнул. А она, как будто не ожидая ничего другого, отпустила меня и отвернулась, как ни в чём не бывало.
Когда мама вышла на крыльцо, Алехандра ей сказала, что мы играем, и, к моему удивлению, мы и в самом деле весь вечер играли, залезая в лохани, охотясь за ящерками и бабочками с помощью зелёного сачка, сделанного Алехандрой. При ловле бабочек Алехандра трепетала. Они носились туда и сюда, переворачивались в воздухе, сталкивались с нами, но, тем не менее, от меня ускользали, мне приходилось за ними гоняться, но Алехандре было легче. Мне казалось, это потому, что они приближались к ней и садились на голову.
Уже давно Алехандра жила по соседству с моей мамой, и они очень дружили. Почти ежедневно Алехандра приходила в мой дом. Но после того вечер она всегда приходила часов в пять с гванабана{2} в руках, говоря, что моя мама готовит очень вкусный освежающий напиток. Мама его готовила, и мы оставались вместе вплоть до возвращения мужа Алехандры с работы. Мама всегда питала уважение к Сехисмунду, говоря, что если у него и есть какой-нибудь недостаток, то это излишнее баловство Алехандры с его стороны. Обращаясь к ней, мама говорила: «Только он способен понять эту птичью головку». Алехандра только смеялась.
С тех пор Алехандра меня преследовала без передышки, превратившись в моего мучителя. Говоря, что она без ума от меня, она дурачилась со мной прямо перед посторонними людьми, вечно смущая меня, доводя меня почти до слёз. В отчаянии я проявлял агрессию по отношению к ней. Но моё невинное смущение, казалось, распаляло её ещё больше, заставляя меня преследовать. Ни она не давала мне пощады, ни я не знал, как выпутаться из её сетей, потому что смех, которым она заканчивала наши перепалки - которые она умела очень ловко провоцировать - казалось, склонял её к новым злым шуткам. Соседки в конце концов стали говорить, что в своих шутках она выходит за все пределы, а одна, самая отвратительная, заявила, что она позволяет себе излишние вольности по отношению к такому ребёнку, как я. Моя мама, как всегда, добродушная, говорила, что нельзя ожидать чего-то другого от девушки, склонной к баловству, и что Алехандра никогда не переставала быть девчонкой.
Моя мама и Алехандра были почти ровесницы, но во всём остальном между ними были большие различия. Мама была серьёзной, молчаливой и не столь красивой, как Алехандра, потому что в ней, помимо красоты, было нечто особенно, отличавшее её от всех соседок и маминых подруг, нечто, ярко сверкавшее в лице. Она придавала веселье совместным трапезам, всегда за ними смеялась. Однако я видел, что иногда её большие зелёные глаза отражали отчаяние и беспокойство, предвещая обвинение или угрозу.
Алехандра меня унижала, насмехалась надо мной, но потом, когда она уходила, я выходил на крыльцо, чтобы посмотреть, в саду ли она, или оставался дома в каком-нибудь тихом уголке, мечтая о её глазах.
Однажды тело Алехандры стало расплываться, и она перестала навещать нас столь же часто, она стала изменяться, и всё изменялось с годами. Годы проходили за годами, а вместе с ними происходили перемены. Она перестала к нам приходить. Сам того не заметив, я стал мужчиной, женился, завёл детей, но мы так и не переехали из дома по соседству с домом Алехандры, потому что в течение всех этих лет я изредка стоял на крыльце, и вновь возвращался тот вечер и Алехандра. Алехандра, которая для всех, кроме меня, уже поседела и покрылась морщинами, пожиравшими её. В моей памяти не удержалось лицо никакой другой женщины, кроме Алехандры, потому что с её юности до её старости я наблюдал за ней, и всегда она оставалась такой же, как в тот вечер.
Вот почему, когда передо мной проходила женщина с морщинами и мешками под глазами, с потускневшей шевелюрой, с толстым животом, с косолапыми и венозными ногами, с дряблыми роками, - это была не Алехандра. Я смотрел на неё и видел её среди кустов, раздвигающую руками ветки, наклоняющуюся, показывая заднюю сторону своих крепких розовых ляжек. Сколько раз я закрывал глаза, чтобы увидеть тот вечер, остановившийся во времени! Ибо прошли годы и годы, всё изменив, оставив след во всём. Годы погубили мою мать, погубили Алехандру, заставили уехать соседей, вырастили наших детей, посыпали пеплом мою голову, избороздили морщинами лицо, но всегда из года в год, в течение многих лет, между годами, Алехандра была в доме по соседству, наблюдая за мной из-за листьев. Сколько раз, когда я сидел в одиночестве на крыльце, передо мной вновь возникал тот вечер и я вновь видел бабочек, летевших на голову Алехандры. И кустарник по-прежнему источает ароматы по ночам, и сад всё так же полон лоханей, веток и вьюнков.
Я закрываю глаза, чтобы вернуться в тот вечер. Я слышу шум веток. В удивлении поворачиваю голову и открываю глаза, оставаясь остолбенелым и поражённым, потому что она проходит вдоль соседнего леса. Я вижу её, и газета дрожит у меня в руках. Я вижу её, как она раздвигает ветки руками, наклоняется и при этом становятся отчётливо видны её ноги, потому что теперь на ней облегающие брюки из ластекса [a2] оранжевого цвета. Она то появляется, то исчезает среди кустов, её светлые гладкие волосы ниспадают на покрытые мелким золотистым пушком плечи. Тонкая прозрачная кожа ушей. Нежные розовые щечки. Её походка, её манера останавливаться мысками наружу, наклоняться, надевать блузку, ниспадающую на тело, наконец, сама форма её …
Чтобы лучше за нею наблюдать, но так, чтобы она меня не видела, я скрываюсь за столбиком. Но она видит меня. Глаза Алехандры, смотрящие на меня из-за листвы. Солнце свидетелем, что её взгляд прикован к моему, что земля убегает у меня из-под ног, как бы несясь по воздуху. Глаза Алехандры так сверкают среди листьев, что меня продирает дрожь: одиннадцать лет … жар кидается мне в голову…, тот вечер. В смущении, как ошеломлённый, хочу вернуться в дом, когда она, Аманда, укутав меня робким и насмешливым взглядом, выходит из-за листвы, и ветерок колышет её причёску. И, приблизившись к краю ограды, откуда они выглядывают, она с улыбкой меня зовёт. Они там, смотрят из-за края ограды. Алехандра, Аманда смотрят на меня одним лицом, без возраста, без времени.
[a1]Смета́нное я́блоко, или анно́на колю́чая (лат. Annóna muricáta) - вечнозелёное дерево с широкими зелёными листьями, вид рода Аннона (Annona) семейства Анноновые (Annonaceae), ближайший родственник черимойи (Annona cherimola). Одно из ценнейших тропических плодовых деревьев
[a2] Lastex (эластичная ткань для корсетов и т. п. фирменное название)