У кого-то день рождения и не раз в году
Часть 1
Часть 2
Часть 3
Часть 4. После
Самое тяжелое начиналось с возвращением из реанимации в общую палату. Разрезанная грудина и распиленные рёбра неимоверно болели. Простейшие функции - чихание, смех, кашель - вызывали дикую боль в груди. Даже просто сделать глубокий вдох было невозможно от боли. Но после искусственной вентиляции легких, сопровождающей подобные операции, легкие необходимо было разрабатывать, иначе в них скапливалась мокрота. Если мокрота появилась - откашливать полностью её невозможно от боли, а значит мокрота не выводилась из легких, и это грозило пневмонией. Единственный выход избавиться от скопившейся мокроты - откачивать огромными шприцами через проколы в спине.
Чтобы не допустить её возникновения, родители прооперированного ребёнка должны были купить огромный надувной шар, который необходимо было надувать 5-6 раз в день по 15 минут. Боль неимоверная.
Каждое утро после перевязки из палат шел стон: прооперированные дети выли, отказываясь надувать шары. А ведь его нужно было не просто надувать, а максимально заполняя свои легкие кислородом. Шар диаметром 60-80 см нужно было надуть за определённое количество вдохов.
Как отличить прооперированного от того, кто еще ждет своей очереди? Если пациент с надувным шаром в руках - значит прооперирован. Шары везде: в комнате отдыха смотришь телевизор - надуваешь шар, гуляешь по коридору отделения - надуваешь шар, сидишь в очереди на перевязку - надуваешь шар.
Кстати про перевязку.
После возвращения из реанимации в общую палату все прооперированные должны были ходить на перевязку самостоятельно, своими ногами. Исключение делали только в первый день после реанимации - разрешалось приехать на кресле-каталке и пройти на перевязку без очереди. Это было негласное правило отделения. И даже тот мальчик, который давно лежал, но из-за послеоперационных осложнений так ослаб, что не мог ходить, ждал общей очереди на перевязку: правило есть правило.
Вообще, после возвращения в общую палату врачи настаивали на том, чтобы прооперированные как можно больше двигались: сами вставали, ходили, давали сердцу постепенно нагрузку. На тех, кто всё время лежит, потому что «больно», смотрели с неодобрением - тут всем больно.
Сейчас, спустя 30 лет, я поняла, что мой жизненный принцип не ждать и не требовать к себе особого отношения, сформировался именно тогда - после операции. Потому что успех выздоровления зависел в том числе от отсутствия жалости к себе: тут у всех больное прооперированное сердце, всем - больно, всем - плохо, а кому-то даже хуже, чем тебе. И я там была - как все.
Поэтому даже сейчас, когда я вижу от людей попытки особого отношения к себе из-за моего пооперированного сердца, это вызывает у меня недоумение, смешанное с чувством возмущения: вообще-то я нормальный человек, поэтому не надо мне особых условий и отношения.
И если в отдельных случаях во избежание возможных рисков для сердца я вынуждена принимать какие-то ограничения (как правило, эти ситуации связаны с серьёзными кардионагрузками или выбросом адреналина), я всегда чувствую себя перед окружающими очень неловко. С одной стороны я начинаю ощущать свою неполноценность, а с другой - мне становится стыдно, как будто я симулирую - ведь я же привыкла себя считать нормальной, как все
Поэтому друзья, кто знает меня лично: пожалуйста, никогда, никогда не напоминайте мне про моё сердце и, пожалуйста, не говорите мне о том, что мне нужно себя беречь.
Я живу с этим сердцем почти 44 года и ничем не отличаюсь от вас. Я такая же, как все
Часть 2
Часть 3
Часть 4. После
Самое тяжелое начиналось с возвращением из реанимации в общую палату. Разрезанная грудина и распиленные рёбра неимоверно болели. Простейшие функции - чихание, смех, кашель - вызывали дикую боль в груди. Даже просто сделать глубокий вдох было невозможно от боли. Но после искусственной вентиляции легких, сопровождающей подобные операции, легкие необходимо было разрабатывать, иначе в них скапливалась мокрота. Если мокрота появилась - откашливать полностью её невозможно от боли, а значит мокрота не выводилась из легких, и это грозило пневмонией. Единственный выход избавиться от скопившейся мокроты - откачивать огромными шприцами через проколы в спине.
Чтобы не допустить её возникновения, родители прооперированного ребёнка должны были купить огромный надувной шар, который необходимо было надувать 5-6 раз в день по 15 минут. Боль неимоверная.
Каждое утро после перевязки из палат шел стон: прооперированные дети выли, отказываясь надувать шары. А ведь его нужно было не просто надувать, а максимально заполняя свои легкие кислородом. Шар диаметром 60-80 см нужно было надуть за определённое количество вдохов.
Как отличить прооперированного от того, кто еще ждет своей очереди? Если пациент с надувным шаром в руках - значит прооперирован. Шары везде: в комнате отдыха смотришь телевизор - надуваешь шар, гуляешь по коридору отделения - надуваешь шар, сидишь в очереди на перевязку - надуваешь шар.
Кстати про перевязку.
После возвращения из реанимации в общую палату все прооперированные должны были ходить на перевязку самостоятельно, своими ногами. Исключение делали только в первый день после реанимации - разрешалось приехать на кресле-каталке и пройти на перевязку без очереди. Это было негласное правило отделения. И даже тот мальчик, который давно лежал, но из-за послеоперационных осложнений так ослаб, что не мог ходить, ждал общей очереди на перевязку: правило есть правило.
Вообще, после возвращения в общую палату врачи настаивали на том, чтобы прооперированные как можно больше двигались: сами вставали, ходили, давали сердцу постепенно нагрузку. На тех, кто всё время лежит, потому что «больно», смотрели с неодобрением - тут всем больно.
Сейчас, спустя 30 лет, я поняла, что мой жизненный принцип не ждать и не требовать к себе особого отношения, сформировался именно тогда - после операции. Потому что успех выздоровления зависел в том числе от отсутствия жалости к себе: тут у всех больное прооперированное сердце, всем - больно, всем - плохо, а кому-то даже хуже, чем тебе. И я там была - как все.
Поэтому даже сейчас, когда я вижу от людей попытки особого отношения к себе из-за моего пооперированного сердца, это вызывает у меня недоумение, смешанное с чувством возмущения: вообще-то я нормальный человек, поэтому не надо мне особых условий и отношения.
И если в отдельных случаях во избежание возможных рисков для сердца я вынуждена принимать какие-то ограничения (как правило, эти ситуации связаны с серьёзными кардионагрузками или выбросом адреналина), я всегда чувствую себя перед окружающими очень неловко. С одной стороны я начинаю ощущать свою неполноценность, а с другой - мне становится стыдно, как будто я симулирую - ведь я же привыкла себя считать нормальной, как все
Поэтому друзья, кто знает меня лично: пожалуйста, никогда, никогда не напоминайте мне про моё сердце и, пожалуйста, не говорите мне о том, что мне нужно себя беречь.
Я живу с этим сердцем почти 44 года и ничем не отличаюсь от вас. Я такая же, как все