"Шумный день" Георгия Натансона и Анатолия Эфроса
Всё действие «Шумного дня» (снятого по написанной в 1957 году пьесе Виктора Розова «В поисках радости») происходит в течение одного - выходного - дня в одной большой квартире, расположенной недалеко от центра Москвы. В ней проживает обычная семья: мать с четырьмя, уже, в общем, взрослыми детьми, старший из которых недавно женился, а младший - учится в школе. Когда-то они жили хорошо и очень дружно, но последнее время «как будто чёрная кошка пробежала». «Чёрной кошкой» (завязка действия) явилось поведение «Леночки», как зовёт счастливый муж любимую жену. Чуть ли не все жизненные устремления и интересы нового члена семьи сводятся к квартире, которую мужу скоро должны дать, и которую, ясное дело, предстоит обставить, то есть «купить одно, второе, третье…» (разумеется, на зарплату мужа). И вот в скором времени (а именно к моменту начала фильма) практически вся квартира оказывается захламлена вещами, конфликт плавно перетекает в горячую фазу (апофеозом оной становится эпизод, в котором младший сын в сердцах крушит отцовской саблей весь этот «мещанский “грошевой уют”»[выражение Е.Я. Марголита]), после чего «Леночка» решает немедленно прекратить злоупотреблять гостеприимством столь радушных хозяев, муж же, понятное дело, оставить её не может и покорно на всё соглашается, ведь он «её так любит». И вечером они уезжают (развязка действия, конец повествования). Впрочем, не то, чтобы «совсем покорно».
Потому как кульминацией: центральной - и по идейно-смысловой значимости, и по степени судьбоносности для героев - сценой фильма предстаёт разговор старшего сына с матерью, в ходе которого со всей отчётливостью «проливается на свет», что все конкретные расхождения между героями отнюдь не произвольно-капризного свойства и не просто имеют амбициозно-эгоистическую природу - но являются неизбежным отражением фундаментально разных мировоззрений. Несколько утрируя, но против сути не погрешив, эти мировоззрения можно охарактеризовать затёртыми словами: идеализм и материализм. Олицетворением последнего (буквально персонифицированного в фильме - в образах новенького блестящего стола, серванта, кровати…) в семье выступает «Леночка», постепенно перетягивающая на свою сторону мужа, главной представительницей противоположного лагеря является, конечно же, мать. «Леночка» побеждает даже (страшно сказать!), в общем-то, без особого труда - к общей семейной печали, но прежде всего, конечно страшному горю для матери. Встаёт резонный вопрос: почему ж ей это так легко удаётся? А ответ, между тем, очень простой - потому что Фёдор (как зовут героя) её так любит, так любит, что во всём идёт у неё на поводу: «Но я ведь люблю Леночку!<…>Могу я иметь право на это счастье?! - спрашивает он у матери
[мать] А счастье ли это, Федя?
[сын] До сих пор считалось, любовь - это одно из самых высоких и чистых чувств, возвышающих человека!<…>
[мать] Это неправда, Федя. Любовь часто принижает человека, разрушает его жизнь. Я даже не знаю, во имя любви на земле совершено больше высоких поступков или подлых.
Мизансцена диалога выстроена так, что оба персонажа одновременно находятся в центре кадра, однако камера запечатлевает их не в строго фронтальном ракурсе, а несколько сбоку - причём, то с одного, то с другого. За счёт чего соответственно на переднем плане находится попеременно - то один герой, то второй. То есть внешне они подчёркнуто равны; иными словами, поставленные вопросы («что есть счастье?», «что есть любовь?») могут в равной степени иметь разные ответы. Но и разные таким образом… последствия. Необратимо разные - рано или поздно что-то навсегда останется на заднем плане.
Так, почти последними словами в фильме «счастливого мужа» становится вдруг вырвавшееся: «что мне делать? Ведь мама права, я лечу куда-то вниз… Я совсем забросил научную работу, мне самому осточертели эти мои статьи, эта моя суета в жизни. Я ведь совсем не этого хотел!» Собственно, комментарии излишни. Даже, пожалуй, в подобной (неоднократно свойственной персонажам) прямоте высказывания заключается главный недостаток творения Георгия Натансона и Анатолия Эфроса - то, что уместно, абсолютно органично воспринимается в театре, в кино оказывается не то, чтобы совсем излишним, но не лишённым нарочитости; а значит, уж точно не является лучшим эстетическим решением.
И всё же картина «Шумный день» представляется впечатляющей по своей художественной мощи иллюстрацией той извечной истины, что любовь является высшим смыслом человеческого существования лишь в том случае, когда она понимается как служение, а не как всего лишь чувство, некое иррациональное «движение души». Классические пушкинские строки здесь буквально просятся в пример:
Я вас люблю (к чему лукавить?),
Но я другому отдана;
Я буду век ему верна.
Говоря более прозаически, служение возможно только кому-то/во имя чего-то, что выходит за рамки обычного, видимого совершенства: одним словом, идеала, ясно осознаваемого или нет, но по которому так или иначе тоскуешь, которому так или иначе стремишься соответствовать. В любом - ином - случае, всё рано или поздно оказывается преходящим, а это значит, что на правах идеала («свято место пусто не бывает») выступает дурная бесконечность - вечное существование «в поисках радости».
9 из 10