Об одном мифе про южные штаты США
Сначала одна ссылка, не имеющая прямого отношения к теме поста. По ссылке говорится о компании Microsoft, которая письменно пожаловалась в Еврокомиссию на Google за нарушение "правил конкуренции". Пикантность данному событию придаёт, естественно, то, что сам Microsoft выступает объектом разнообразных антимонопольных разбирательств именно в Европе.
С либертарианской точки зрения, как известно, антимонопольное регулирование в 9 из 10 случаев является ненужным и даже вредительским, поскольку оно искажает ситуацию на рынке. По логике главным сторонником этой идеи должен быть бизнес, в особенности тот, который страдает от подобного регулирования. Как показывает пример Microsoft, на практике ситуация может сложиться совершенно иначе. Бенефициарами антимонопольного регулирования, как и всякого иного, в сущности выступают одни бизнес-группы, а проигрывают - другие. Но эти роли не являются устойчивыми, поэтому жертва регулирования вполне может прибегнуть к этому инструменту в отношении своих конкурентов. Можно, конечно, предположить, что какой-то бизнес не станет этого делать из принципа (например, если его владелец убеждённый либертарианец и "этик"), но насколько статистически значимыми будут подобные организации среди всего бизнеса - большой вопрос. Более того, логика максимизации прибыли будет подталкивать бизнес к использованию подобных инструментов "ущучивания" конкурентов, когда позволит ситуация, поскольку сам естественный отбор, существующий в бизнес-среде, способствует этому, во всяком случае до тех пор, пока не перевесят альтернативные издержки, в виде, к примеру, глобального осуждения у потребителей, которые откажутся покупать продукцию данной компании. Но почему-то в рассматриваемой ситуации верится в это слабо. Да и этический кодекс среди бизнеса по этому поводу имеет туманные перспективы: ведь "оппортунистическое поведение" никто не отменял.
В любом случае, компания, жалующаяся в соответствующие органы на своего конкурента, что он "мешает свободной конкуренции", никак не может выступать в ипостаси апологета отказа от антимонопольного регулирования.
Теперь непосредственно к теме. Я не случайно вспомнил либертарианцев, поскольку многие из них весьма неоднозначно относятся к американскому Югу до Гражданской войны: в агрессоры записывают Север и Линкольна, защищают право на сецессию, превозносят южную приверженность "истинному духу" американской конституции, включающему отрицание "большого правительства", права штатов, фритрейд и т.п. Носители этого взгляда предпочитают игнорировать проблему рабства в южных штатах, перенося акцент на другие пункты разногласий между Севером и Югом, благо сложная и многоаспектная история взаимоотношений двух секций Союза и впрямь предоставляет изобилие материала, позволяющего провернуть подобную операцию.
Как следует из вышеизложенного, для того, чтобы обосновать представление Юга как жертвы северной агрессии, необходимо предложить некий принцип, который защищала Конфедерация (а заодно её идейные предшественники). Очевидно, что в качестве подобного принципа часто предлагают именно права штатов, суверенитет которых священен и якобы закладывался отцами-основателями в качестве безусловного (при этом игнорируется, например, конституционная эволюция в США, в частности, отказ от "Статей Конфедерации"). Юг, дескать, стоял на страже этого права, а нападение Севера ознаменовало агрессию федерального правительства против штатов, отстаивающих это право.
В длительной предыстории межсекционного конфликта и впрямь имели место эпизоды, окрашенные в подобные цвета. В частности, хорошей иллюстрацией к теории южной защиты прав штатов служит так называемый "кризис нуллификации". Эта история является особенно яркой, потому что борьба между одним штатом (Южной Каролиной) и федеральным центром завязалась вокруг такого удобного вопроса, как протекционистский тариф. Его прохождение через конгресс в 1816 и 1828 гг. побудило некоторые силы на Юге заявить об антиконституционности подобного решения, а затем и "нуллифицировать" его, т.е. официально объявить не действующим на территории своего штата. Это делалось на основе тезиса о незыблемых правах штатов, которые не могли быть нарушены федеральными законодателями, а равно и другими ветвями власти в Вашингтоне. Хотя эта точка зрения являлась маргинальной и не пользовалась поддержкой среди большинства тогдашнего истеблишмента, в Южной Каролине она являлась достаточно популярной, чтобы вызвать серьёзное обострение политической ситуации в общенациональном масштабе. Угрозы сецессии были подкреплены созданием в Южной Каролине специальных вооружённых сил на всякий случай. В этой ситуации с учётом трений среди элитных групп в Вашингтоне было принято компромиссное решение, связанное со смягчением тарифа в 1833 г. Но осадок, что называется, остался.
Хотя на этот раз сецессия не состоялась, южане на будущее вооружились доктриной прав штатов, защищающей штаты от произвола и при необходимости обосновывающей выход из союза. Можно было ожидать, что вооружённые этой доктриной идеологи Дикси встанут на страже интересов штатов и будут отстаивать их всякий раз, когда возникнет необходимость. При этом основную угрозу правам штатов представляло федеральное правительство, враждебно настроенное в отношении рабства. Усиление аболиционизма на Севере означало, с точки зрения южных идеологов, возможную угрозу их peculiar institution со стороны федерального правительства, которое представляло собой единственную силу, способную принудительно обеспечить освобождение рабов. Поэтому наряду с заблаговременно обоснованной сецессией (из-за "нарушения прав собственности") и подготовкой умов на Юге к необходимости с оружием в руках защищаться от вероятных притязаний большого правительства, идеологи к югу от линии Мэйсона-Диксона стремились всё же удержать центральную власть от каких-то нежелательных шагов, формируя, по возможности, лояльный к Югу состав президентских администраций и особенно законодательного корпуса. Важнейшей гарантией в этом отношении являлось, как известно, количественное равновесие рабовладельческих и свободных штатов, поскольку число сенаторов (членов верхней палаты) зависело от количества штатов, а не численности населения. В силу этого критическую значимость приобретал характер новых штатов, принимаемых в союз.
Вокруг этого вопроса возникали наиболее острые трения, поскольку расширение рабовладельческой территории в середине XIX в. было уже довольно неприлично (хотя на Юге так, само собой, не считали). Но ряд северян именно так ставил вопрос - например, при внесении оговорки Вилмота, запрещавшей рабство на всех новых территориях США. Разумеется, эта поправка "нарушала права штатов", поэтому южане её отвергли и угрожали сецессией в случае её прохождения. Нужно было какое-то контрпредложение. Радикальный вариант, предусматривавший отказ от каких-либо запретов на рабовладение до вступления в Союз ("Алабамская платформа"), шансов на прохождение не имел, поэтому в качестве альтернативы был предложен "народный суверенитет" (Popular sovereignty), т.е. передача вопроса о статусе рабовладения на новых территориях их собственному населению. К слову сказать, на Юге многие были против этой идеи, хотя права штатов здесь обеспечивались максимально. За неимением лучшего народный суверенитет лёг в основу компромисса 1850 г., а позднее и Акта Канзас-Небраска.
Акт Канзас-Небраска имел судьбоносное значение для испытания реальной приверженности южан правам штатов. Этот закон на Юге воспринимался как большой успех, поскольку он отменял Миссурийский компромисс 1820 г., устанавливавший географическую границу распространения рабства (на север). Теперь и Канзас, и Небраска могли организоваться как штаты в соответствии с волеизъявлением их населения. Всем было очевидно, что Небраска будет свободным штатом. Но Канзас некоторыми южными политиками воспринимался как реальный будущий рабовладельческий штат. Проблема, однако, заключалась в том, что Канзас куда быстрее заселялся северянами, поэтому формирование в нём прорабовладельческого большинства было крайне маловероятным. К 1855 г. стало очевидно, что волеизъявление народа в Канзасе будет означать его присоединение к числу свободных штатов. Причём обеспечено это было свободной конкуренцией: северяне быстрее сорганизовались для заселения территории Канзаса. А у южан мало кто хотел переезжать, поскольку на Юге оставались обширные неосвоенные территории, куда более подходящие для плантационного земледелия, чем Канзас (например, в недавно приобретённом Техасе).
Но тут-то и произошёл "затык", ибо южане не собирались признавать результаты волеизъявления, которые их не устраивали. Превращение Канзаса в очередной свободный штат означало радикальный перевес в пользу Севера, поэтому южные радикалы благополучно проигнорировали "права штатов" и вообще всю правовую конструкцию, связанную с этой концепцией. Как откровенно заявляли некоторые идеологи (например, Атчинсон), в сложившейся ситуации законы утрачивали свой обычный статус, а "от аболиционистов нужно защищаться". В результате в Миссури сформировались т.н. приграничные банды, которые проникли на территорию Канзанса, чтобы фальсифицировать результаты голосования в пользу рабства в создаваемом теперь штате. Эти действия сопровождались откровенным насилием, включавшим убийства поселенцев с севера. Вообще, события развивались буквально по сценарию российских корпоративных войн, в которых формируются параллельные собрания акционеров и советы директоров, принимающие противоположные по сути решения. В Канзасе усилиями миссурийских приграничных банд была организована прорабовладельческая легислатура (в Лекомптоне), в то время как северные поселенцы сформировали собственный законодательный орган, выступивший, естественно, против рабства (к слову, здесь стоит обратить внимание на то, что вопрос о тарифах, государственных расходах или полномочиях федерального правительства почему-то совершенно не звучал, в отличие от признания/непризнания штата рабовладельческим - к чему бы это?) После долгих споров (в том числе в Вашингтоне) в Канзасе состоялся реальный референдум, по результатам которого антирабовладельческая конституция была принята в соотношении примерно 2:1.
Это первый яркий пример того, как южане относились к "правам штатов" в ситуации, когда эти права при реализации означали существенное ухудшение положения Юга и его элит. Второй пример связан с исполнением закона о беглых рабах, принятого как часть компромисса 1850 г. Как известно, этот закон вводил куда более серьёзные меры принуждения в отношении беглых рабов и лиц, ответственных за их поимку и возвращение "хозяевам". Этот закон, естественно, вызвал на Севере широкую оппозицию, выразившуюся, в том числе, в попытках провести его "нуллификацию" - ровно так же, как в своё время Южная Каролина пыталась "нуллифицировать" тарифный закон. Однако эти попытки вызвали огромное возмущение - как на Юге, так и среди некоторых политиков в Вашингтоне. С правами тех северных штатов, которые отвергли этот закон, считаться не пожелали. И почему-то современные ретроспективные апологеты прав штатов об этой нуллификации предпочитают не вспоминать. Тем более, что помощь беглым рабам представляла собой аналог конокрадства и даже хуже, как любили объяснять некоторые продвинутые в правовых теориях "защитники прав собственности" с Юга. И фритрейдом в данном случае тоже не пахло. Поэтому подобная политика отдельных штатов вызывала куда большее недовольство, чем действия приграничных банд, которые прямо узурпировали суверенитет организующейся в штат территории.
Таким образом, все разговоры о том, что Юг, дескать, был форпостом защиты прав штатов от угнетающего их "большого правительства" (черпающего поддержку на Севере), нужно пропускать через сито проверки фактами из истории США до Гражданской войны, а эти факты свидетельствуют о том, что обсуждаемый тезис ложен чуть более чем полностью. Да, эти ребята искусно прикрывались риторикой защиты конституционных свобод, прав штатов, прав собственности и т.п. Но ровно до того момента, пока всё вышеперечисленное не вставало в противоречие с предметом их непосредственного интереса - собственностью на рабов (см. дополнительно http://kislin.livejournal.com/295080.html?style=mine). А в подобных ситуациях и права штатов, и rule of law благополучно сливались в унитаз - за ненадобностью.
С либертарианской точки зрения, как известно, антимонопольное регулирование в 9 из 10 случаев является ненужным и даже вредительским, поскольку оно искажает ситуацию на рынке. По логике главным сторонником этой идеи должен быть бизнес, в особенности тот, который страдает от подобного регулирования. Как показывает пример Microsoft, на практике ситуация может сложиться совершенно иначе. Бенефициарами антимонопольного регулирования, как и всякого иного, в сущности выступают одни бизнес-группы, а проигрывают - другие. Но эти роли не являются устойчивыми, поэтому жертва регулирования вполне может прибегнуть к этому инструменту в отношении своих конкурентов. Можно, конечно, предположить, что какой-то бизнес не станет этого делать из принципа (например, если его владелец убеждённый либертарианец и "этик"), но насколько статистически значимыми будут подобные организации среди всего бизнеса - большой вопрос. Более того, логика максимизации прибыли будет подталкивать бизнес к использованию подобных инструментов "ущучивания" конкурентов, когда позволит ситуация, поскольку сам естественный отбор, существующий в бизнес-среде, способствует этому, во всяком случае до тех пор, пока не перевесят альтернативные издержки, в виде, к примеру, глобального осуждения у потребителей, которые откажутся покупать продукцию данной компании. Но почему-то в рассматриваемой ситуации верится в это слабо. Да и этический кодекс среди бизнеса по этому поводу имеет туманные перспективы: ведь "оппортунистическое поведение" никто не отменял.
В любом случае, компания, жалующаяся в соответствующие органы на своего конкурента, что он "мешает свободной конкуренции", никак не может выступать в ипостаси апологета отказа от антимонопольного регулирования.
Теперь непосредственно к теме. Я не случайно вспомнил либертарианцев, поскольку многие из них весьма неоднозначно относятся к американскому Югу до Гражданской войны: в агрессоры записывают Север и Линкольна, защищают право на сецессию, превозносят южную приверженность "истинному духу" американской конституции, включающему отрицание "большого правительства", права штатов, фритрейд и т.п. Носители этого взгляда предпочитают игнорировать проблему рабства в южных штатах, перенося акцент на другие пункты разногласий между Севером и Югом, благо сложная и многоаспектная история взаимоотношений двух секций Союза и впрямь предоставляет изобилие материала, позволяющего провернуть подобную операцию.
Как следует из вышеизложенного, для того, чтобы обосновать представление Юга как жертвы северной агрессии, необходимо предложить некий принцип, который защищала Конфедерация (а заодно её идейные предшественники). Очевидно, что в качестве подобного принципа часто предлагают именно права штатов, суверенитет которых священен и якобы закладывался отцами-основателями в качестве безусловного (при этом игнорируется, например, конституционная эволюция в США, в частности, отказ от "Статей Конфедерации"). Юг, дескать, стоял на страже этого права, а нападение Севера ознаменовало агрессию федерального правительства против штатов, отстаивающих это право.
В длительной предыстории межсекционного конфликта и впрямь имели место эпизоды, окрашенные в подобные цвета. В частности, хорошей иллюстрацией к теории южной защиты прав штатов служит так называемый "кризис нуллификации". Эта история является особенно яркой, потому что борьба между одним штатом (Южной Каролиной) и федеральным центром завязалась вокруг такого удобного вопроса, как протекционистский тариф. Его прохождение через конгресс в 1816 и 1828 гг. побудило некоторые силы на Юге заявить об антиконституционности подобного решения, а затем и "нуллифицировать" его, т.е. официально объявить не действующим на территории своего штата. Это делалось на основе тезиса о незыблемых правах штатов, которые не могли быть нарушены федеральными законодателями, а равно и другими ветвями власти в Вашингтоне. Хотя эта точка зрения являлась маргинальной и не пользовалась поддержкой среди большинства тогдашнего истеблишмента, в Южной Каролине она являлась достаточно популярной, чтобы вызвать серьёзное обострение политической ситуации в общенациональном масштабе. Угрозы сецессии были подкреплены созданием в Южной Каролине специальных вооружённых сил на всякий случай. В этой ситуации с учётом трений среди элитных групп в Вашингтоне было принято компромиссное решение, связанное со смягчением тарифа в 1833 г. Но осадок, что называется, остался.
Хотя на этот раз сецессия не состоялась, южане на будущее вооружились доктриной прав штатов, защищающей штаты от произвола и при необходимости обосновывающей выход из союза. Можно было ожидать, что вооружённые этой доктриной идеологи Дикси встанут на страже интересов штатов и будут отстаивать их всякий раз, когда возникнет необходимость. При этом основную угрозу правам штатов представляло федеральное правительство, враждебно настроенное в отношении рабства. Усиление аболиционизма на Севере означало, с точки зрения южных идеологов, возможную угрозу их peculiar institution со стороны федерального правительства, которое представляло собой единственную силу, способную принудительно обеспечить освобождение рабов. Поэтому наряду с заблаговременно обоснованной сецессией (из-за "нарушения прав собственности") и подготовкой умов на Юге к необходимости с оружием в руках защищаться от вероятных притязаний большого правительства, идеологи к югу от линии Мэйсона-Диксона стремились всё же удержать центральную власть от каких-то нежелательных шагов, формируя, по возможности, лояльный к Югу состав президентских администраций и особенно законодательного корпуса. Важнейшей гарантией в этом отношении являлось, как известно, количественное равновесие рабовладельческих и свободных штатов, поскольку число сенаторов (членов верхней палаты) зависело от количества штатов, а не численности населения. В силу этого критическую значимость приобретал характер новых штатов, принимаемых в союз.
Вокруг этого вопроса возникали наиболее острые трения, поскольку расширение рабовладельческой территории в середине XIX в. было уже довольно неприлично (хотя на Юге так, само собой, не считали). Но ряд северян именно так ставил вопрос - например, при внесении оговорки Вилмота, запрещавшей рабство на всех новых территориях США. Разумеется, эта поправка "нарушала права штатов", поэтому южане её отвергли и угрожали сецессией в случае её прохождения. Нужно было какое-то контрпредложение. Радикальный вариант, предусматривавший отказ от каких-либо запретов на рабовладение до вступления в Союз ("Алабамская платформа"), шансов на прохождение не имел, поэтому в качестве альтернативы был предложен "народный суверенитет" (Popular sovereignty), т.е. передача вопроса о статусе рабовладения на новых территориях их собственному населению. К слову сказать, на Юге многие были против этой идеи, хотя права штатов здесь обеспечивались максимально. За неимением лучшего народный суверенитет лёг в основу компромисса 1850 г., а позднее и Акта Канзас-Небраска.
Акт Канзас-Небраска имел судьбоносное значение для испытания реальной приверженности южан правам штатов. Этот закон на Юге воспринимался как большой успех, поскольку он отменял Миссурийский компромисс 1820 г., устанавливавший географическую границу распространения рабства (на север). Теперь и Канзас, и Небраска могли организоваться как штаты в соответствии с волеизъявлением их населения. Всем было очевидно, что Небраска будет свободным штатом. Но Канзас некоторыми южными политиками воспринимался как реальный будущий рабовладельческий штат. Проблема, однако, заключалась в том, что Канзас куда быстрее заселялся северянами, поэтому формирование в нём прорабовладельческого большинства было крайне маловероятным. К 1855 г. стало очевидно, что волеизъявление народа в Канзасе будет означать его присоединение к числу свободных штатов. Причём обеспечено это было свободной конкуренцией: северяне быстрее сорганизовались для заселения территории Канзаса. А у южан мало кто хотел переезжать, поскольку на Юге оставались обширные неосвоенные территории, куда более подходящие для плантационного земледелия, чем Канзас (например, в недавно приобретённом Техасе).
Но тут-то и произошёл "затык", ибо южане не собирались признавать результаты волеизъявления, которые их не устраивали. Превращение Канзаса в очередной свободный штат означало радикальный перевес в пользу Севера, поэтому южные радикалы благополучно проигнорировали "права штатов" и вообще всю правовую конструкцию, связанную с этой концепцией. Как откровенно заявляли некоторые идеологи (например, Атчинсон), в сложившейся ситуации законы утрачивали свой обычный статус, а "от аболиционистов нужно защищаться". В результате в Миссури сформировались т.н. приграничные банды, которые проникли на территорию Канзанса, чтобы фальсифицировать результаты голосования в пользу рабства в создаваемом теперь штате. Эти действия сопровождались откровенным насилием, включавшим убийства поселенцев с севера. Вообще, события развивались буквально по сценарию российских корпоративных войн, в которых формируются параллельные собрания акционеров и советы директоров, принимающие противоположные по сути решения. В Канзасе усилиями миссурийских приграничных банд была организована прорабовладельческая легислатура (в Лекомптоне), в то время как северные поселенцы сформировали собственный законодательный орган, выступивший, естественно, против рабства (к слову, здесь стоит обратить внимание на то, что вопрос о тарифах, государственных расходах или полномочиях федерального правительства почему-то совершенно не звучал, в отличие от признания/непризнания штата рабовладельческим - к чему бы это?) После долгих споров (в том числе в Вашингтоне) в Канзасе состоялся реальный референдум, по результатам которого антирабовладельческая конституция была принята в соотношении примерно 2:1.
Это первый яркий пример того, как южане относились к "правам штатов" в ситуации, когда эти права при реализации означали существенное ухудшение положения Юга и его элит. Второй пример связан с исполнением закона о беглых рабах, принятого как часть компромисса 1850 г. Как известно, этот закон вводил куда более серьёзные меры принуждения в отношении беглых рабов и лиц, ответственных за их поимку и возвращение "хозяевам". Этот закон, естественно, вызвал на Севере широкую оппозицию, выразившуюся, в том числе, в попытках провести его "нуллификацию" - ровно так же, как в своё время Южная Каролина пыталась "нуллифицировать" тарифный закон. Однако эти попытки вызвали огромное возмущение - как на Юге, так и среди некоторых политиков в Вашингтоне. С правами тех северных штатов, которые отвергли этот закон, считаться не пожелали. И почему-то современные ретроспективные апологеты прав штатов об этой нуллификации предпочитают не вспоминать. Тем более, что помощь беглым рабам представляла собой аналог конокрадства и даже хуже, как любили объяснять некоторые продвинутые в правовых теориях "защитники прав собственности" с Юга. И фритрейдом в данном случае тоже не пахло. Поэтому подобная политика отдельных штатов вызывала куда большее недовольство, чем действия приграничных банд, которые прямо узурпировали суверенитет организующейся в штат территории.
Таким образом, все разговоры о том, что Юг, дескать, был форпостом защиты прав штатов от угнетающего их "большого правительства" (черпающего поддержку на Севере), нужно пропускать через сито проверки фактами из истории США до Гражданской войны, а эти факты свидетельствуют о том, что обсуждаемый тезис ложен чуть более чем полностью. Да, эти ребята искусно прикрывались риторикой защиты конституционных свобод, прав штатов, прав собственности и т.п. Но ровно до того момента, пока всё вышеперечисленное не вставало в противоречие с предметом их непосредственного интереса - собственностью на рабов (см. дополнительно http://kislin.livejournal.com/295080.html?style=mine). А в подобных ситуациях и права штатов, и rule of law благополучно сливались в унитаз - за ненадобностью.